Они уходили, не оглядываясь, и только Мария, оторвавшись от иконы, бросила из-под длинных ресниц долгий-долгий взгляд...
Или показалось Ильюхину?
- Ты, матросик, рискнул подставить мне ножку? - улыбнулся Юровский.
Лучше бы он не улыбался. Мразь ненавистная.
- Я вас спас... - угрюмо пробурчал. - И, главное: а что вы, дорогой та-ащ, придумаете, когда приедут остальные? По-умному надо, тонко надо, или я не прав?
- Черт с тобою... - Юровский снова провел пальцем по воздуху. Тонко-не-тонко... Че-пу-ха-с! У революции есть только целесообразность, вникни раз и навсегда!
И покинул гостиную, словно Наполеон поле боя - большой палец правой руки за бортом френча, левая отмахивает, как во время парадного марша.
Ильюхин вошел в столовую, в камине еще тлели угли, из-за дверей доносился негромкий голос великой княжны:
- В каждом стихотворении есть главные, решительно главные строки... Вот, например: "Все дышавшее ложью Отшатнулось, дрожа. Предо мной - к бездорожью Золотая межа".
...Возвращался в свою сиротскую квартиру и как безумный повторял услышанное. Едва дождавшись утра, примчался в "Американскую". Повезло: Кудляков спускался по лестнице. Схватил за руку, прочитал стихи, спросил шепотом:
- Что это, Кудляков?
Тот переменился в лице, сник и одними губами:
- "Непостижного света Задрожали струи. Верю в солнце Завета, Вижу очи твои..." - Повлек за собою, на улицу, уже усаживаясь в авто, добавил грустно: - Если запомнил - прочитай. Там...
Где "там"? Не объяснил и исчез. Голова шла кругом, вдруг услышал, как с треском распахнулась дверь, вывалился Юровский:
- Они уже здесь. Поехали.
И снова автомобили и пролетки у дома Ипатьева. Множество людей с узлами и чемоданами. Гуськом, под присмотром караульных, входят в калитку. Странная мысль: вот бы сейчас пойти и посмотреть, как дочери обнимают отца и мать, сестру... А этот мальчик в солдатской одежде, как будто с фотографии сошел... Алексей. Юровский произносит безразличным голосом:
- Сопляк... Собирался царствовать над нами. Щенок... А ведь неизлечимо болен. Гемофилия у него. Кровь не свертывается. Он этой кровью и изойдет...
Страшно. Признайся, матрос: очень страшно. У тебя нет сына. Пока нет. Но если бы его...
И судорога поперек лица. Юровский заметил. Глазаст.
- Что это ты?
- Борщом с гнилой свеклой накормили... - И без улыбки: - Мне бы теперь уйти. А то... обделаюсь.
- Сейчас поедем. Видишь, лет шестидесяти, в сером костюме с жилетом, голова седая, борода и усы? Это бывший генерал. Илья Татищев. Лишний. Теперь видишь двух баб? Пожилая, в черном, в широкой шляпе, старая? Это училка ихняя, Шнейдер. Рядом - помоложе, похожа на женщину нашего племени, это графиня, представь себе - Гендрикова. Обе лишние. Так вот: распорядись сейчас, чтобы этих сучек отправили в Пермь и там аккуратненько кончили. Аккуратненько... Способ пусть найдут сами. А Татищева этого мы сейчас увезем с собой... Топай, матрос.
Ильюхин побежал и, давясь, передал распоряжение юркому инородцу с маузером в деревянной кобуре через плечо. Тот откозырял:
- Щас. В самом лучшем виде. Генерала сам возьмешь?
- Сам. Не суетись, болезный...
Подошел к Татищеву:
- Видите, авто ожидает? Идемте...
- Куда? - заволновался, начал хватать какие-то баулы и чемоданы, они падали.
- Не извольте беспокоиться. Вещи доставим следом, в лучшем виде.
- Так куда же мы?
- В лучшую городскую гостиницу.
Врал и удивлялся истеричным своим выдумкам. Гостиницу? Что ж, можно и так сказать...
А Юровский баб этих не взял и поручил другим та-аваристчам только лишь по трусости своей. Слабо ему женщину застрелить. Боится железный чекист. Трус, и все!
Утешая себя этими пассажами, подошел к автомобилю. Татищев уже суетливо усаживался на заднее сиденье, стараясь поаккуратнее уложить пожитки.
- Этого совсем не нужно, гражданин... - Юровский навис над задним сиденьем и мгновенно все выкинул. - Вы не опасайтесь. Все подберут и внесут в дом. А мы с вами только зарегистрируемся.
- Но этот господин сказал, что в гостиницу! Как же так? - заволновался Татищев. - И вещи, мол, доставят...
- Не вижу противоречия...
Через пять минут остановились около тюрьмы и боковой калиткой прошли на кладбище.
- Это... Это и есть... гостиница? - Татищев все понял.
Юровский огляделся, неторопливо вытащил браунинг.
- Она самая, ваше превосходительство...
И выстрелил два раза.
Татищев рухнул и застонал, Юровский добил его, спрятал браунинг в задний карман брюк.
- Оружие революционеров! - сказал с гордостью. - Ты тут распорядись, чтобы закопали, а у меня еще дела...
Чтобы ты подох... И чтобы дети твои подохли. Все до одного! Сдерживая дрожь и ярость, направился к церкви. Увидел старика, тот подметал перед папертью.
- Пошел к стене тюремной! - приказал звенящим шепотом. - Там труп. Закопать без следа! И если только пикнешь-вякнешь - рядом зарою.
Заряжать главный калибр тяжело и хлопотно.
И революция дело хлопотное.
А быть чекистом - что ж... Для этого надо родиться с Лениным в груди и с наганом в кобуре.