Просыпаюсь от звонка. Кругом вода. Мне холодно. Чувствую себя одним из персонажей «Титаника», не вошедшим в окончательную версию фильма. Телефон прислушивается к тишине в доме и выдает еще одну трель. До меня, наконец, доходит: я не в океане, а в ванной. Вода давно остыла. Тело бьет мелкая дрожь и от этого по поверхности воды пробегает легкая рябь. Смешно, но я мог утонуть в собственной квартире.
Выбираюсь из мутной воды, обматываюсь полотенцем и бегу к телефону. Брыська сидит рядом с аппаратом и нетерпеливо перебирает лапами. Моя медлительность кота раздражает.
— Але? — выдаю смесь из букв и дробного клацанья зубов.
— Здравствуйте. Андрея можно? — А как же, конечно можно. Голос Екатерины Владимировны звучит немного неуверенно, но не узнать его невозможно.
— Здравствуйте, Екатерина Владимировна. Я слушаю. — Брыська растопырил локаторы обрубленных ушей и ловит каждый звук.
— Я вам вчера звонила весь день, а потом вечером. Никто не отвечал.
— Меня не было дома. Дела. — В комнате тепло. Начинаю согреваться, но зубы все равно продолжают выбивать чечетку.
— Я не интересуюсь, чем вы занимаетесь, но в вашем состоянии обязателен постельный режим. Вы заставили меня волноваться. — Ничего более приятного она сказать не могла. Екатерина Владимировна, Катя из-за меня волновалась! Это первая прекрасная новость за последние сутки.
— Не волнуйтесь. У меня все хорошо. — Вру в отчаянной надежде, что она не поверит и приедет удостовериться.
— Правда, хорошо? Вы осматривали ожоги? Меняли повязку? Я вам оставила мазь, вы ее нашли? — Ее голос становиться все более уверенным. Я готов его слушать весь день. Бывают же у людей магические, завораживающие голоса.
— Нет. Повязку я не менял, — признаюсь чистосердечно. — И ожоги не осматривал. Как-то не до того было.
— Это непростительное, преступное отношение к себе. Вы так до пенсии не доживете. — Как она права. Мои шансы дотянуть до пенсии все проблематичнее с каждым днем. — К сожалению, сейчас я должна идти на дежурство, но вечером обязательно к вам забегу. Никуда из дома не уходите. Оставьте свою метлу в покое, хотя бы на один день. Вы все поняли?
— Да, конечно. Я буду вас ждать весь день. — Я бы хотел сказать: «всю жизнь». Но вместо этого добавляю:
— И метлу больше в руки не возьму. Ни за какие деньги.
— Хорошо. — Одобряет мое решение Екатерина Владимировна. — Поменяйте повязку и лежите весь день — Именно так я и поступлю. — И, в пол голоса добавляю:
— Если получится. — Не все, к сожалению, зависит от меня. Возможно, мне придется покинуть квартиру против своей воли.
— Сделайте так, что бы получилось. — Она разобрала мои слова. Говорит тоном строгого доктора. Это не рекомендация, это приказ. Что же, мне придется выполнять приказ без рассуждений, как солдату на передовой.
Брыська доволен итогами переговоров. Может быть даже больше чем я. Он как сумасшедший начинает носиться по комнате. Забегает по ковру под самый потолок, срывает ковер со стены и падает вместе с ним на диван.
— Брыся, ты рехнулся? Это же не ковер-самолет, — выговариваю я строго, но кот не обращает на меня ровным счетом никакого внимания. Топая, как слон, он несется по коридору. Из кухни раздается грохот рухнувшей кастрюли. Очевидно, что главная причина всех безумий на Земле — женщина. Цивилизация обречена на перманентное сумасшествие.
Привожу себя в порядок. Нахожу, оставленную доктором, мазь. Охая и постанывая, смазываю раскисшие в ванной, раны. Ставлю кофе. Разогреваю котлеты. Наконец-то я до них доберусь. Пустой желудок кричит: «Виват!». Я с ним вполне солидарен.
Звонок в дверь застает меня с вилкой, занесенной над поджаристой, золотистой картофельной котлетой. Шоколадного цвета грибная подливка томно сползает с верхней хрустящей корочки. Я сглатываю слюну и решаю: голодным не сдамся. Запихиваю в рот обжигающий кусок, почти не прожевывая, глотаю и, тут же, вдогон, отправляю вторую порцию. Звонок настойчиво зовет на выход. С набитым ртом хромаю к дверям. Брыська столбиком стоит у порога, и нервно шевелит маленькими розовыми ноздрями.
— О ам? — мычу набитым ртом.
— Андрей, откройте. Это я. — Столько счастье в один день не бывает. Даже в детстве, за подарком, очень даже запросто, следовало наказание. Открываю дверь. Катя пришла меня спасать от моего безалаберного отношения к своему здоровью.
— Что у вас с зубами? В какую историю вы еще попали? Подрались? — Торопливо проваливаю в пищевод раскаленную котлету. Боль адская, но чего не сделаешь ради любимой женщины.
— Нет. Все в порядке. Я завтракал. Не присоединитесь?
— Вообще, я утром не ем. — Она принюхивается к текущему из кухни аромату. — Но кофе, если можно, выпью. — Заметив мою счастливую улыбку, гостья неожиданно начинает оправдываться. — И не сильно радуйтесь. Вы для меня такой же больной, как и все другие. Если у вас все закончится гангреной, я, как врач, буду чувствовать себя несостоятельной.
Улыбка, помимо моей воли, расползается по лицу. Мне так приятна ее агрессивная растерянность.
— Вам смешно, а я из-за ваших дурацких выходок, опаздываю на работу. Там меня, между прочим, нормальные больные ждут. Понимаете?
— Понимаю. Больные, клятва Гиппократа, долг врача и все такое прочее. Я очень благодарен вам за то, что вы не остались равнодушны к моим страданиям. — Эта витиеватая фраза заставляет Екатерину Владимировну насторожиться.
— Вы это о чем? Что вы подразумеваете под страданиями?
— Мою историю болезни, конечно. Проходите. — Помогаю гостье снять шубку. Брыська сразу запрыгивает ей на руки. Екатерина Владимировна чешет его за ухом. Довольный кот жмурится.
— Он в вас влюбился с первого взгляда. И не только он. — Екатерина Владимировна делает вид, что не расслышала моих слов. Она разглядывает куцые Брыськины уши. Устраиваемся на кухне: сероглазая медичка на табуретке с котом на руках, я стою рядом в почетном карауле.
— Еще в прошлый раз хотела спросить. — Она размешивает желтоватую пенку на поверхности кофе. — В этом доме все травмированные. Или есть и здоровые?
— Есть. Например, вы. Здоровы и удивительно красивы. — Катя, прикусив нижнюю губу, выслушивает мой комплимент.
— Я имела в виду постоянных жильцов. — Мне импонирует скромность, с которой гостья воспринимает лесть.
— Из постоянных пока только тараканы, — честно сознаюсь я. — Может быть, все-таки позавтракаете. Я сносно готовлю. Травму от моей пищи получить можно, отравление — никогда.
— Травму? — удивляется Екатерина Владимировна. — У вас котлеты с гвоздями?
— Нет. Зато они очень вкусные. Язык проглотите.
— От картошки полнеют. — Вид у гостьи трогательный и беспомощный. Моя фирменная грибная подливка и не такую оборону взламывала. — Ладно. Только совсем немного.
— Конечно. Совсем немного, — соглашаюсь я.
— Вы не очень похожи на дворника.
— Зато мой брат похож на болтуна.
— Вы к нему не справедливы. Мы с вашим братом много беседовали. У него широкий круг интересов. Он очень много знает. Он интересный собеседник.
— Он знает даже то, чего не знает никто. Например, то, что я дворник и пьяница. Ладно, дворник. Два года подрабатывал будучи студентом, этой благородной профессией. Но за что он меня назначил алкоголиком?
— Вы трезвенник? — Почему люди всегда стараются разложить все по диаметрально противоположным полочкам? Если не пьяница, то трезвенник. Если не бабник, то импотент и т. д.
— Я в меру пьющий и не в меру симпатичный мужчина. — Пока я обдумывал общечеловеческие проблемы, язык снова встрял с очередной нескромной сентенцией.
— Кто вам сказал, что вы симпатичный? — Екатерина Владимировна вот-вот готова улыбнуться.
— Сначала зеркало, потом ваши глаза, — окончательно обнаглел язык.
— Я, пожалуй, пойду. — Она поднимается. Брыська смотрит на меня как на кровного врага.
— А как же клятва Гиппократа? — Я еще ерничаю, но внутри сразу становится пусто, как в вакуумной камере. — Не уходите, пожалуйста. Я не пьяница и не нахал. Я журналист. И мне сейчас очень плохо.
Екатерина Владимировна секунду колеблется, но мой несчастный вид заставляет ее снова присесть на табуретку.
— Ожоги болят?
— Нет, хуже. — Я, как грешник пастырю, выкладываю ей всю историю своего частного расследования, включая финальную перестрелку.
— И что теперь с тобой будет? — «Тобой» прозвучало так просто и естественно, будто мы с детства в одной песочнице играемся.
— Не знаю. Наверное, посадят. Свидетелей нет. Доказать, что это была самооборона, вряд ли возможно. Да и так ли это важно. Человек мертв и за это кто-то должен ответить.
— Но, если бы ты не выстрелил, сам был бы убит!
— И у меня ничего бы не болело. — Сразу нахожу положительный аспект в гипотетическом исходе с моей смертью.
— Я серьезно. — Я сам вижу, что она говорит серьезно. Кабы, не перспектива длительной отсидки в тюрьме, я сейчас мог бы считать себя самым счастливым человеком на земле. Екатерине Владимировне не безразлична моя судьба!
— Я тебя перевяжу и заберу в больницу. Полежишь недельку. За это время, может все и утрясется.
— Мяу, — деликатно напоминает о себе кот.
— Тебя тоже возьму. К себе домой. Пусть с тобой мама возится.
— Утрясется? «Попейте молочка, помолитесь, глядишь, все и рассосется,» — советовали раковому больному в морге. — Мрачно шучу я. Виноват, конечно, но ничего более оптимистичного в голову не приходит.
— Ты не онкологический больной. Нечего стонать раньше времени. — Катя ловко манипулирует своими прохладными пальчиками. Наверное, я все-таки извращенец. Она колдует над обнаженным мясом, а я получаю наслаждение. Звонок в дверь останавливает порхание Катиных рук.
— Я открою.
Поворачиваю, насколько позволяет шея, голову в сторону прихожей.
— Гражданин Петров здесь проживает? — Вот и рассосалось…
— Да, проходите. — Катя не теряет самообладания. Мне бы ее выдержку. Принимать гостей с голым задом я еще не пробовал. Судя по топоту, желающих со мной познакомиться не меньше пяти-шести человек. Что же, приятной экскурсии.
— Гражданин Пе… — Второй половиной моей незамысловатой фамилии участковый попросту давится. За его спиной группа захвата: автоматы, черные маски с прорезями, грудные клетки от бронежелетов распирает как дирижабли от водорода. Того и гляди взорвутся. Никак не ожидал столь серьезного отношения к своей персоне. Непонятно почему, но мне становится смешно. Язык мгновенно улавливает мое настроение.
— Пе — это корейская фамилия или китайская? — Смотрю на лейтенанта-участкового. — В нашем подъезде Пе нет точно. Да вы и сами должны знать. Это же ваш участок, товарищ лейтенант.
Мой требующий реставрации тыл производит на лейтенанта неизгладимое впечатление. Он снимает шапку и принимается чесать затылок. Потом нерешительно задает вопрос:
— Петров, давно это с вами?
— Третий день на животе валяюсь. А вы зашли поинтересоваться моим здоровьем? Разве это входит в обязанности участкового?
— Не входит. — Милиционер нахлобучивает шапку. Зря я напомнил ему об обязанностях. Вспомнив, зачем он здесь находится, лейтенант начинает допрос с пристрастием. — Значит, вы утверждаете, что три дня не встаете с кровати?
— Я этого не утверждал. Вставать, сами понимаете, приходится. — Подмигиваю милиционеру и, что бы избежать недопонимания, слегка киваю в сторону туалета. Он оглядывается на мальчика «Пис», приклеенного к дверям заведения.
— Понял! В туалет ходили! — Он радуется так, будто, наконец, освоил решение примеров с двумя неизвестными. — Но я не про то. Где вы были сегодня ночью?
— А вам не понятно? Поглядите на эти ожоги и ответьте: где человек в таком состоянии может находиться? — Катя глядит на лейтенанта своими огромными сердитыми серыми глазами. Под таким взглядом даже тигр-людоед превратиться в ласкового котенка. Но не участковый.
— А вы кто такая, гражданка? Кем приходитесь подозреваемому? — Лейтенант твердо встал на колею следственных действий. Сбить его с накатанного пути не так-то просто.
— Гражданка мне приходится лечащим врачом. Зовут ее, между прочим, Екатерина Владимировна. И, вообще, объясните: зачем я вам нужен и в чем подозреваюсь? — Почувствовав поддержку со стороны Кати, я просто начинаю наглеть.
— Вы подозреваетесь в убийстве.
Мое актерское искусство растет час от часу. Видно, все дело в тренинге. Последнее время лгать и изворачиваться приходится слишком часто.
— Я? В убийстве? Кого? Где? — Хлопаю ресницами так растерянно, так старательно, что кажется, они вот-вот осыплются или задымятся от трения.
— Сегодня ночью неопознанного водителя иномарки в двух кварталах отсюда. — В телеграфном стиле выдает ответ участковый и присаживается на корточки рядом с диваном, что бы лучше видеть мою реакцию.
— Это невозможно. — Слышу я Катин голос. — Всю ночь я провела у постели больного Петрова. У него был сильный жар, он бредил и находился в таком состоянии, что не был способен не только убить кого-либо, но даже просто слезть с дивана.
— Так. Я ничего не понимаю. У нас имеются показания сотрудника ГАИ. — Участковый снова снимает шапку и начинает терроризировать свой затылок. — От вас можно позвонить?
— Да, конечно. — Нельзя отказывать сотрудникам милиции в таких пустяках. Тем более что на мой отказ никто внимания не обратит. Но какова Катя. Так легко соврать! Это же не просто вранье. Это лжесвидетельство. Преступление, предусмотренное уголовным кодексом. А казалась такой правильной. Наверное, Екатерина Владимировна относится к той категории женщин, которые находят себе самого завалящего, никудышного мужичка: пьяницу, дебошира, деградирующую личность с задатками бытового террориста и героически тащат на себе этот хлам всю оставшуюся жизнь. Пусть же хоть Кате повезет. Она ошибется и выйдет замуж за порядочного, интеллигентного и умного человека. За меня.
Пока я рассуждаю, лейтенант дозванивается до начальства.
— Мы Петрова задержали. Но у него алиби. Да, стопроцентное. Все равно везти? Так точно. — Он кладет трубку на аппарат и говорит мне, немного растерянно:
— Собирайтесь. Необходимо выполнить некоторые формальности. Придется съездить в отдел.
— Необходимо, значит съездим. — Я не собираюсь спорить. — Только, ребята, учтите: нам придется идти пешком.
— Успокойтесь, не придется. Машина у подъезда.
— К сожалению, в силу объективных причин я не могу ездить сидя. — Показываю на свои, бесстыдно обнаженные струпья. — Только стоя. А в легковушке я стоя не помещусь. — Задатки подлого шантажиста во мне проявляются с самого детства.
— Больной Петров не транспортабелен. — Катя подходит ко мне и набрасывает на мой зад марлю. Срам. да и только. Такое начало романа врагу не пожелаешь.
Группа захвата сопрела в своих черных масках. Один за другим ребята скидывают маскировку. Ничего, симпатичные мальчики. Останусь на свободе, напишу статью об отважных и беспощадных борцах с преступностью — ребятах из ОМОНа.
— Мы едем или не едем? — «Захватчикам» надоела вся эта бестолковая возня. — Начальство когда-нибудь научится котелками варить. Нас бы еще в роддом направили обезвреживать новорожденных.
— Можно еще раз позвонить? — Лейтенант выглядит совершенно несчастным. Его снова подставили. Опять сделали крайним.
— Екатерина Владимировна, не сочтите за труд, приготовьте ребятам чай. Пусть отдохнут, пока участковый согласовывает свои действия с руководством.
Катя нагибается надо мной и шепчет в самое ухо:
— Ты, оказывается лживый тип.
— Не лживый, а гостеприимный. — Поправляю ее, заглядывая в смеющиеся серые глаза. — И потом до тебя, мне как до звезд: можно только лицезреть, но приблизиться невозможно. Да, чуть не забыл: тебе очень идет улыбка.
— Товарищ майор, это снова я. Да, проблема возникла. Задержанный Петров не траспортабелен. Кто сказал? Врач. Нет, не били. Он сам. Вся ж…, извините все ягодицы в ожогах. Сильно, до мяса. Понял. Подписку. Сделаю. Обувь на экспертизу? Понял.
Пока группа захвата гоняет на кухне чаи, лейтенант переворачивает в доме все вверх дном собирая коллекцию из моей обуви.
Через десять минут мы остаемся с Екатериной Владимировной и Брыськой в квартире одни. Подписка о невыезде с моим автографом отправилась в сопровождении почетного караула из участкового и группы захвата бродить по дебрям милицейских канцелярий. Теперь за пределы города мне выбираться запрещено. Раньше это, если не ошибаюсь, называлось домашним арестом. Вчерашняя стрельба теперь кажется чем-то далеким и не реальным. Может быть, я действительно всю ночь провел дома?
Катя наказала мне не покидать квартиру до ее прихода, пообещала передать привет Лешке и убежала в больницу. Мы с Брыськой провожали ее до порога. Очень милая, почти семейная картинка. Кажется, мне все больше хочется расстаться с холостяцким бытом. Главное, чтобы против такого решения не возражала Екатерина Владимировна.
Побродив немного по опустевшей квартире, мы с котом решаем заняться делом. Он принимается прихорашиваться и вылизывать себя. Видно решил оказаться во всеоружии следующему свиданию с Катей. Я — человек занятой. Мне вылизываться некогда. Пора приступить к исследованию Лешкиных дискет. Но сначала приходится оборудовать рабочее место. Спускаю свой верный ММХ 200 со стола на пол. Задираю физиономию монитора к потолку. Укладываю клавиатуру на диван. А себя рядом с ней. Инвалид-надомник к решению производственных задач готов.
Разворачиваю базу данных. Счета-фактуры, дебет-кредит. Почему я не бухгалтер? Попробуй без подготовки разберись в дебрях проводок. Лешка, все-таки гений. Он сейчас может без проблем работать главным бухгалтером в любой фирме. Начиная от овощехранилища, заканчивая металлургическим холдингом. После часа просмотра содержимого дискет, начинаю узнавать некоторые названия и наименование товаров. Фирма «Старкус», во-первых, пишется «СтарКус», во-вторых, каждая третья позиция по поставкам товара — ее. И еще одна интересная деталь. Часть договоров подписана президентом фирмы Стариковым, часть исполнительным директором Кусковым. Вот откуда загадочный алхимический привкус «СтарКуса». Мне надоедает варить идеи внутри себя и я возвращаюсь к привычной форме диалога с котом. Закончив туалет, Быська устроился рядом с моей головой, и, навострив уши, дремлет. У нас такие привычки. Я думаю вслух, а он слушает во сне.
— Забавная вещь получается, милейший Брысик. Если помнишь, фамилия Кусков мелькала в криминальной хронике. Лет пять назад о нем писали как о выскочке, ведущем войну за зоны влияния со старожилами рэкета. Он тогда активно потеснил признанных лидеров на вещевом рынке. Какой-то вор в законе пытался с ним договориться. Итогом переговоров стали похороны вора. Кусков оказался злым, несговорчивым и очень энергичным.
Пару лет назад он исчез с полос криминальных обзоров. Если это тот Кусков, то Волобуев пытался втянуть Лешку в рискованную игру.
Понятно желание господина Волобуева погреть руки за счет соучредителя. Объемы поставок огромные. Все детали поступают по спискам. В счет-фактурах количество наименований товара измеряется десятками, а количество деталей сотнями и тысячами. Никто из «СтарКуса» не сможет высидеть всю инвентаризацию и, с точностью до штуки, посчитать остатки на складе «Тетра Теха». Волобуев все прекрасно рассчитал. Показывает товар «СтарКуса» как не проданный, а денежки кладет в карман. Когда еще у поставщика дойдут руки разбираться: почему его бензонасосы и патрубки и прокладки уходят так медленно.
— Смотри, еще один интересный нюанс. — Я начинаю почесывать кота за ухом. Он от этого просто «торчит». Включает «моторчик» и начинает довольно урчать. — Адрес у конторы под названием «СтарКус» весьма примечательный: Гвардейцев 21! Каково! Это же в двух шагах от перекрестка, рядом с которым сбили Лешку.
— Дальше возникает замечательное противоречие! Я все время исходил из предположения, что наезд на брата — не случайность, что его пытались либо устранить, либо запугать. Однако тогда становится совершенно непонятно, почему его в больнице никто не трогает, а за мной ведут активную, хотя немного сумбурную, но постоянную охоту? Ты понимаешь, серый, не за Лешкой, а за мной.
Дело явно не в дискетах и ревизии. Я расшевелил муравейник, когда пришел к следователю разбираться с владельцем джипа. Значит? Значит, охотятся не за дискетами или моим знанием. А за тем, чего я пока не знаю и не должен узнать никогда. А не знаю я: почему и какая машина оказалась на тротуаре в тот злополучный день? И кто ею управлял? Лешка, скорее всего, стал случайной жертвой. Только так можно объяснить полное отсутствие интереса к брату. А я принялся копать информацию о машине и оказался в опасной близости от разгадки тайны белого Мерседеса.
Возможно охота на меня — следствие страха. Но страха не перед законом, а перед чем-то значительно более опасным. Перед мафией.
Так, еще раз. «Крыша» «ТетраТеха» и «СтарКус», вероятно, дракон о двух головах. И дракон этот прописан на улице Гвардейцев. Кто-то в «СтарКусе» приобретает джип Mercedes белого цвета. После этого приезжает в «Тетра Тех» и начинает торопить Волобуева с деньгами за реализацию. Вполне понятное желание закрыть брешь в бюджете, пробитую дорогой покупкой. Волобуев скандалит, но часть денег отдает. После этого белый джип внезапно исчезает. Приблизительно в это же время, опять же белый джип сбивает на тротуаре Лешку и скрывается с места происшествия. Если предположить, что некий мафиози из «СтарКуса» купил именно G500, а потом у него машину угнали, то угонщиков никак не устраивает перспектива столкнуться с разъяренным хозяином машины.
— Ты слушаешь, Брыська? — Кот поднимает голову и округляет золотисто-зеленые глаза, всем своим видом демонстрируя живой интерес. — В эту схему прекрасно вписывается хозяин ИЧП «Рыжков» — Валера Рыжков. Чем он занимается? Правильно: разбирает машины на запчасти. Значит что? Волобуев заказывает Рыжкову угон джипа, потом Валера со своей командой загоняет машину в гараж. — Я задумываюсь. Нет, в гараже покойного Рыжкова я был. Бокс, конечно, большой, но спрятать в нем джип так, что бы я его не заметил, невозможно. Лида! — Загоняют к Лидочке в гараж и раскидывает машину на запчасти, Волобуев эти запчасти реализует. Результат: «крыша» остается с носом, а Волобуев и Рыжков — с наваром. Что и требовалось доказать. Леху сбили при угоне. Очень спешили. Им нельзя было рисковать, долго стоять на перекрестке. Если бы Рыжкова и команду на месте преступления застукал Кусков, он наверняка порезал бы угонщиков на кусочки. Только ради того, что бы оправдать свою фамилию и поддержать репутацию. При таком раскладе все кубики в этой картинке встают на нужные места. Все, кроме Лидочки и номерного знака. Не очень понятна роль будущего психолога в комбинации с угоном бандитами бандитской машины. Хотя, почему не понятна? Она же сказала: арендуют гараж! Но как она оказалась владелицей Мерседеса?
Все-таки я идиот. Как ребенок радовался, что заставил покойного Валеру катать себя по городу, вместо того, что бы вытянуть из него все подробности истории с джипом. Теперь он уже ничего не расскажет.
Забыв данную Кате клятву, начинаю быстро одеваться. Нужно срочно показаться в магазине господина Волобуева и выяснить у миленькой продавщицы. На каком именно джипе ей не удалось покататься. Прихватываю журнал с фотографиями Mercedes серии G и выбегаю на улицу.
Прелестная дамочка с тем же полусонным выражением лица стоит в окружении бразильских бабочек. Ощущение такое, что я вышел из магазина пять секунд назад и снова вернулся.
— Здравствуйте. — Я широко улыбаюсь, изображая персонаж рекламы жевательной резинки. — Как поживают ваши бабочки? — Продавщица меня узнает. Делает строгое лицо:
— А вы, собственно, кто? — Вот тебе и на… Зачем я улыбался? Зачем насиловал умирающие синяки, растягивая рот до ушей? На кого растрачивал свое природное обаяние?
— Мы так мило на днях поговорили, и вот: вы меня уже не помните. — Я не скрываю, что расстроен.
— Почему не помню, помню. Но мне не понятен ваш интерес к нашему магазину. Почем я знаю, может быть, вы из милиции или налоговой инспекции? Ходите, разнюхиваете, а потом устроите проверку. А меня уволят. — Она ухитряется выдать весь монолог на одном дыхании. К словам «меня уволят» воздуха в бедняжке не остается совсем и трагический полушепот заставляет меня прослезиться от сочувствия.
— Да что вы, как можно. Я обычный журналист. Пишу статью о рынке запчастей. Хотел о вашем магазине написать. Вот и вся моя корысть. — Преданно заглядываю в большие бессмысленные голубые глазки. — Девушка, как вы могли обо мне так плохо подумать. Я и органы? В смысле, налоговые органы. Нонсенс!
Красивое слово «нонсенс» производит на продавщицу неизгладимое впечатление. Она еще трепыхается заявив:
— А кто вас знает? — Но уже начинает улыбаться. И тон становится игривым.
— Что значит: кто меня знает. Да я самый известный журналист в городе. Все лучшие статьи, это мои детища. Хотите, я вас напишу? — На эмоциональном пике небрежно кидаю на прилавок журнал, раскрытый на статье о G500 и лезу в карман за блокнотом.
— Да что вы? Какие глупости говорите… — Продавщица пунцовеет на глазах. — Кто про меня читать станет? — Она смущенно хватает журнал с прилавка и начинает его лихорадочно перелистывать.
— Если не писать о красивых женщинах, то для чего вообще нужна журналистика? — С пафосом декламирую я.
— Скажете тоже, красивая… — Бедняжка никак не может понять, чего я от нее хочу. — А вы, что автомобилист? — Она как в воду смотрит. Именно этого вопроса я от нее и жду.
— А то, как же. Заядлый и со стажем. — Не задумываясь, вру я.
— И тачка своя есть?
— Даже две. Одна на огороде, для навоза, а на второй сам езжу.
— Ну, вы и шутник. — Девочка постепенно приходит в себя. По-моему, она уже созрела для написания статьи. — А какая у вас машина?
Все складывается волшебно. Если бы я предварительно написал сценарий этого эпизода и заставил продавщицу выучить свою роль, все равно, не вышло бы лучше.
— У меня курятник на колесах. Вот такой. — Я разворачиваю журнал и показываю фотографию G500.
— Да ну. Врете вы все. Эта тачка пол нашего магазина стоит. Бешенные бабки. Таких в городе только пять или шесть. — Она уже не строжится. Она уже кокетничает.
— Вы ошибаетесь: бабок в городе значительно больше. Только в моем подъезде человек десять.
— Да ну вас! Какой смешной. Я про Мерседесы.
— А вы почем знаете, сколько таких Мерседесов в городе? У вас муж в ГАИ работает? — Тоже непроизвольно начинаю играть глазами. Сколько, все же, во мне от обезьяны…
— Какой вы, в натуре, забавный, мужчина. — Продавщица быстро отправляет растрепавшуюся прядку за ушко. — Я же вам еще в тот раз рассказывала.
— О чем? — Делаю вид, что вовсе забыл содержание нашего прошлого разговора.
— Ну, как же. Я, такая, стояла здесь. А вы, такой, подкатили и про «крышу» расспрашивали.
— Я? Такой? Подкатил? Про крышу? У вас что-то с крышей? Потолок протекает?
— Какой вы шутник, мужчина. Крыша — это бандиты, охрана наша. — Вот ведь страна: бандиты и охрана слова синонимы! — Кусок хвастал, мол, в городе такая тачка только у него и губернатора! — Ура! Все сходится. Я прозорлив как Ванга.
— А, вспомнил! Это те типы, которые обещали покатать и обманули. — Наконец, побеждаю склероз. Но восстановление функций памяти, продавщицу не радует. Наоборот, она мрачнеет.
— Все вы, мужики, трепачи. Только бы девушек обманывать. — Ах, бедненькая, как тебе от нашего брата досталось.
— Лиля, почему опять болтаете на работе? — Оглядываюсь на голос и вижу перед собой Геннадия Георгиевича Волобуева собственной персоной. Стоит, этакий вальяжный барин и недовольно грозит пальчиком своей подчиненной. А пальчики — тема отдельного разговора. На них содержимое небольшого ювелирного магазина. Перстенечки и колечки с камешками и без. Бронированные пальчики, на позолоченной ручке. Серый костюм-тройка, белая рубашка, строгий галстук, поверх галстука золотая цепь грамм на четыреста. Неплохо живут бывшие продавцы пива.
— Она не болтает. — Вступаюсь за неоднократно обманутую мужчинами, несчастную продавщицу. — Девушка содействует написанию объективной статьи об успешной деятельности, руководимой вами, фирмы. — Не перестаю себе удивляться. Неужели нельзя сказать тоже самое, но человеческим языком?
— Какой еще статьи? — Судя по всему, интерес прессы к его фирме, у господина Волобуева энтузиазма не вызывает.
— Я журналист из «Городской торговой газеты». — В этот момент принято подавать визитку, но мне светить свою фамилию в «ТетраТехе» не хочется. Поэтому вместо визитки подаю руку. — Андрей Перовский. Вы наверняка читали мои материалы.
— Да, как же. — Мямлит Волобуев. Еще не приходилось встречать человека, который бы честно сказал: «Впервые слышу. А газет вовсе не читаю». В самой читающей стране в мире, не принято казаться неграмотным. — Припоминаю, припоминаю…
— А вы, как я понимаю, известный всему городу бизнесмен Волобуев Геннадий Георгиевич? — признаться к разговору со специалистом по недоливу пива я вовсе не готов. Не к нему я шел. Но деваться некуда. Придется импровизировать.
— Да, в общем, это я. — Утешает, что и Волобуев не готов к интервью. Предстоит абсолютно чистый эксперимент: кто профессиональнее решит свои проблемы. Я как журналист, или он как представитель легального подразделения криминальной группировки. — Может быть, пройдем ко мне в кабинет?
— С удовольствием.
Мы проходим мимо витрин и стеллажей, заваленных всяким металлическим хламом, да не обидятся на меня автолюбители за мое непочтительное отношение к их ненаглядным железякам. В служебном помещении первые двери — бухгалтерия, за ними кабинет директора. Вернее президента. Потому, что директор магазина ютится в приемной вместе с секретаршей.
Волобуев устроился неплохо: теплые, цвета кофе с молоком, стеновые панели, потолок отливает адриатической голубизной, элегантная черная мебель. Пара абстрактных картинок в белых рамках, как окна в неведомый мир.
— Присаживайтесь. — Хозяин кабинета указывает на низкий пышный диванчик. — Чай, кофе, коньяк, виски?
— Спасибо, на работе не пью. — Вообще-то я могу и на работе. Меру знаю. Но, находясь в тылу врага, не стоит расслабляться. Я начинаю плавно погружать свои больные мощи в обволакивающую бездну диванных складок. Посадка происходит на удивление, мягко. Умеют проклятые капиталисты делать мебель. Пока мы размещали по сто пятьдесят боеголовок на одном ракетоносителе, они конструировали диваны, специально для таких как я, ожоговых больных.
— Значит, кофе. — Решает Волобуев и отдает распоряжения секретарше. — И так? Почему вы решили написать именно о «ТетраТехе»?
— Понимаете. — Я доверительно, как великий секрет сообщаю собеседнику банальную истину. — Когда мне предложили написать этот материал, я, предварительно, навел справки о автобизнесе в нашем городе, и получил однозначную характеристику: торговля автомобилями, запчастями и горюче-смазочными материалами на 90 % контролируется криминальными структурами. — Физиономия Геннадия Георгиевича полна благодушия и спокойствия. Железный человек. Настоящий чекист. — «ТетраТех»- мне порекомендовали как, чуть ли не единственную фирму, не связанную с криминалом.
— Ясно. Чушь, белиберда, обывательские байки! — Президент «ТетраТеха» от избытка чувств даже припрыгивает в своем президентском кресле. — Сами подумайте: какие у бандитов могут быть интересы в нашем бизнесе? Им нужны динамичные отрасли экономики. Чтобы сегодня вложить рубль, а через месяц снять десять! А у нас? Какие у нас обороты. Тем более в условиях кризиса? Соучредители и поставщики плачут: не могут вернуть вложенное. Товар почти не раскупается! Это же не хлеб и не водка. Из масляного фильтра сливочного масла не добудешь! — Господи, как же господин Волобуев переживает за своих поставщиков и учредителей. Вот в ком погиб великий актер. Где уж мне с моим самодеятельным уровнем. Если бы я не знал, что Геннадий Георгиевич фильтрами себе зарабатывает не только на масло, но и отдых во Флориде, я бы всенепременно разрыдался и отдал ему последний червонец.
— Что, действительно так тяжело? — Мое сочувствие заставляет Волобуева напрячь извилины и продолжить восхождение на Эверест проблем сибирского автобизнеса.
— Еще как. Вы же видели: приходится торговать всякой дрянью, только бы расширить ассортимент. Бабочки в магазине автозапчастей?! А какие кадры? Разве это люди? Нет, это не люди. Это бездельники и воры. Вот он где криминал. От своих же продавцов приходится прятать товар. Недоглядел — недостача. А потом мне разбираться с поставщиками. Попробуйте объяснить человеку, куда делся его товар, если он не продан и на складе отсутствует! — Нет, положительно, я сейчас затоплю слезами шикарный кабинет президента и подарю несчастному страдальцу, всю, имеющуюся у меня наличность. Однако Волобуеву везет. В тот момент, когда влага уже потекла по слезным каналам, кто-то открыл дверь.
— Геннадий Георгиевич, можно?
— Подожди. Не видишь, я занят. — Волобуева сердит бесцеремонное вторжение. И я с ним солидарен. Нельзя прерывать великого артиста на середине монолога. Искусство требует не только жертв. Но и деликатного к себе отношения. — Зайди через пол часа.
— Так, это. Мне срочно. — Нудит невидимый посетитель от дверей. Мне становится любопытно, что за наглец срывает спектакль. Я оглядываюсь. Мои глаза встречаются с глазами «джипика». Того самого, который тормозил дверь моего подъезда своим героическим носом. Принесла же его нелегкая! «Джипик» поворачивает свое заштопанное и перепачканное зеленкой личико, собираясь покинуть помещение, но вдруг до него доходит: кто сидит в кабинете босса.
— Эта сука Валерку шлепнул. — Только человек очень низкого интеллекта может так вольно обращаться со словами. Сука — женского рода, шлепнул — мужской род. Может быть, он не сибирский бандит, а американский шпион? Я, забыв о своих болячках, пружиной вылетаю из мягких объятий диванчика и встаю в боксерскую стойку. Или, скорее, пытаюсь повторить ту позу, которую не раз видел по телевизору в репортажах с соревнований по боксу.
— Он?! — Кричит за моей спиной Волобуев. С детства помню название фильма «Бей первым, Фреди». Фильм не помню. Но главное не сценарий, а принцип. Я бью. Либо в моем ударе был какой-то дефект, либо поза, не совсем соответствовала классическим образцам, только вместо того, что бы сломать челюсть «джипику», я сам натыкаюсь на его кулак…
— Лей, я держу. — Сказать, что я пришел в сознание, значит сильно преувеличить. Просто сквозь вату, заткнувшую уши и залепившую глаза, стали прорываться отдельные звуки и тени. Кто-то оттягивает мою челюсть. Ощущаю во рту обжигающее тепло коньяка. Я против того, что бы пить божественный напиток из горла. Мотаю головой, выплевываю пол стакана ароматной жидкости на пол.
— Козел. Это же натуральный французский коньяк. — Мне, конечно льстит, что анастетиком выбран именно французский коньяк, но я в принципе против насилия над личностью. А над собой — особенно.
— Сейчас я его. — Меня хватают за горло. Пытаюсь сделать вдох. Ничего не получается. Еще раз — результат тот же. На третьей попытке пальцы, сжимающие мою глотку, ослабляют хватку. Делаю глубокий вдох. Вместо воздуха в горло, трахею, легкие врывается коньяк. Много коньяка. Кто сказал, что халява сладка? Этого бы идиота и на мое место.
— Куда его?
— Вези к Лиде. У нее огород большой. На этом дерьме картошка хорошо родить станет. — Вот урод. Это он меня дерьмом обозвал. А сам-то, жирный лицемер. Автобизнес-никакого криминала! Мне снова открывают рот и вливают что-то жгучее и терпкое. Кажется ром. Так я ни разу не накачивался. Тем более на работе. Попробуй удержись в пределах нормы, при таком радушном приеме…
Меня поднимают и куда-то тащат.
— Гляди, Лиля. Как твой протеже назюзюкался.
— А говорил: журналист. — Разочарованно тянет продавщица. — Статью напишу. Все мужики вруны и уроды.
Меня забрасывают в машину. Задом чувствую, что это не диван из кабинета.
— Сразу не кончай. Попридержи до вечера. Я подъеду, разберемся, что он знает. Свяжи покрепче и глаз с него не спускай.
Связали меня действительно от души. Потихоньку прихожу в себя и первое, что ощущаю, что мне неудобно и плохо. Точнее не плохо, а дурно. Дурно — от неумеренной дозы спиртного, а неудобно из-за связанных за спиной рук. Пробую перевернуться и понимаю: еще одно движение и весь бар господина Волобуева покинет мой желудок, прихватив за компанию утренние картофельные котлеты. Есть же люди, годами не выходящие из запоя. Что они в этом находят?
Медленно, с усилием раздвигая головную боль, открываю глаза. Прохладный полумрак, это как раз то, что мне нужно. Не припомню, что-то у Лиды такой комнаты. Не поворачивая головы, одними глазами исследую помещение. Где-то далеко маячит кирпичная стена. Рядом стол. Нет не стол, верстак. На нем закреплены тиски и дрель. Куда меня везли, я знаю, а вот где оказался — еще не очень понятно. Утешает одно: это точно не огород а, значит, я пока не удобрение.
Скребу носом бетонный пол, поворачиваю голову вправо. Сначала вижу лужу, а потом источник воды, ее образовавший. В полуметре от меня стоит машина. Снег, набившийся в крылья и налипший на днище понемногу тает, и падает каплями на бетон. Все становится ясно. Это гараж. Собственно, Лидкин гараж числился в маршрутах моих экскурсий под номером два. Под номером один — «ТетраТех». Но там я уже побывал… Так что все идет по плану. Это же надо, какие у нас бандиты заботливые. Теперь на автобус не придется тратиться. О таком раскладе можно только мечтать: напоили, в машину усадили и повезли на экскурсию по местам боевой славы. Главное, все за счет заведения. «Безвозмездно. То есть даром.» — Как говорила Сова в мультике о Винни Пухе.
Кто не пытался подниматься с завязанными за спиной руками — попробуйте. Прекрасно разминает позвоночник. Лучше заниматься этим в присутствии зрителей. Поднимитесь ли вы сами — не факт. Но наверняка сможете поднять настроение окружающих.
Упираюсь головой в холодный металлический бок белой Toyota Sprinter, ногами — в такой же холодный бетонный пол и так, бодая машину, постепенно выпрямляюсь.
Вертикальное положение ром и коньяк не устроило. Меня выворачивает прямо на капот Toyota. После этого начинаю себя чувствовать значительно лучше. Во-первых, испорченный экстерьер бандитской машины, какая никакая, а месть. Во-вторых, лучший способ избавления от абстинентного синдрома — уменьшение дозы алкоголя. Дозу, судя по луже на капоте, я уменьшил минимум на пару бутылок. Ну, и запах у меня в желудке. Природа сконструировала человека очень мудро. Представляю себе: чем бы я дышал, будь у меня нос не снаружи, а внутри.
Пошатываясь, обхожу Лидин гараж. Здесь я еще ни разу не был. В огороде был, а здесь-нет. Гараж чуть меньше огорода. В нем мог бы разместиться автоцех небольшого заводика. Во всяком случае, пара КАМАЗов могут вальсировать в нем, не выключая первой передачи, с удовольствием и без проблем. Но белого Mercedes G500 я не нахожу. Нет здесь драгоценного джипа, сбившего Алешку на тротуаре у перекрестка Гвардейская — Новогодняя. После избиения в кабинете Волобуева, это самое большое мое разочарование. Такая прелестная версия рассыпается в прах. Стоило ли терпеть унижения и пинки? Вынужден признаться — не стоило.
На всяки случай произвожу повторный обход, вверенной мне территории. Заглядываю в каждый угол, но это спьяну. Mercedes' не мышка, его в норку не спрячешь. Нет даже намека на пребывание родовитого арийца в Лидином танковом ангаре.
Тщательно осматриваю стеллажи, прикрывающие торцовую стену гаража. На полках аккуратно разложены и рассортированы запчасти. Рядом со стеллажом две стопки автомобильных крыльев, поленница капотов. Но ничего похожего на кубистику G500 найти не удается.
Все. Мне надоело бесполезное движение по кругу. Герои известной рекламы Nescafe на моем месте отправились бы пить кофе. Я не могу. Нет ни кофе, ни места, где бы мне его предложили. Да и пить кофе с завязанными руками, все равно, что переходить пропасть по канату с завязанными глазами. Нестрашно, но очень неудобно.
Глаза привыкли к темноте. Устраиваюсь у бокового зеркала Toyota и пытаюсь разобраться: как и чем скручены мои запястья. Отражение в зеркале наводит на мысль, что меня связывал не «джипик». Слишком неординарное решение. Кисти стянуты стальной проволокой. Кончики проволоки закручены кокетливым хвостиком. Металл вошел глубоко в мясо. По сути, скручены кости кистей. На рентгеновском снимке мои оковы должны выглядеть весьма оригинально — в виде опухоли на скелете. Проволочку не растянешь, не раскачаешь, не развяжешь. Крепко я влип… Зубами открываю ящички-ячейки в верстаке. Нахожу треугольный напильник. Минут сорок как последний идиот, пытаюсь вставить инструмент в тиски и зажать его там. Со стороны может показаться, что я занимаюсь утренней гимнастикой. Сначала, наклонившись, задираю за спиной руки с напильником и стараюсь угадать: где именно располагаются челюсти тисков. Когда эта, чрезвычайно сексуальная процедура завершается успешно, я резко подпрыгиваю в надежде закрутить челюсти до того, как из них вывалится напильник. Естественно, мне за силой тяжести не поспеть. Приходится приседать, подбирать напильник с пола и начинать разминочный комплекс сызнова.
В конце концов, зарядка надоедает. Плюю на осторожность, врубаю электрическую дрель с вставленным в нее наждачным диском и кладу на подвывающее устройство свои наручники. Спустя секунду воем уже вдвоем. Дрель от усердия, я от боли. Проволока, нагревшись, с удовольствием делится своим теплом с моим телом. Теперь у меня появилась прекрасная возможность изнутри изучить теорию и практику теплообмена, а так же весь спектр ощущений, испытываемых рабочим телом при нагревании.
Руки за спиной разлетаются в стороны. Обезумевший от боли, но свободный, втыкаю кулаки в ведро со слитым машинным маслом. Из ведра доносится змеиное шипение. За воротами гаража в две глотки завыли Лидкины московские сторожевые. Отработал инстинкт стаи. Все воют, значит и им нельзя остаться в стороне.
Выключаю дрель. Собаки замолкают. Прислушиваюсь к тому, что происходит за пределами гаража. Открылась дверь дома. Кто-то вышел на крыльцо.
— Булат, Гита, чего развылись? — Лидочкин голос узнаю даже в хоре. Представляю, как она стоит в халатике и босиком. Мне становится зябко. Как хорошо, что гараж отапливается. Я существо тепличное, даже пьяный долго в холоде не выдержал бы. Примерз бы к бетонному полу. Тогда бы и убивать не потребовалось — Что там? — Судя по всему и «джипик» следом за Лидой выкатился во двор выяснить обстановку.
— Не знаю. Вроде все спокойно. Сейчас на улицу выгляну. Может, коты за воротами устроились. Мои звери кошек на дух не переносят.
— Осторожнее. А то какая сволочь за забором поджидает. Если этот козел что-нибудь понял и трепанул Куску, на всем п…
— Расслабься, ни черта он не понял, а Куска, скорее всего, просто не знает. — Скрипнула калитка. — Никого.
— Может с журналистом побазарим? — Вот и «джипиков» тянет к интеллигенции. Пары часов без меня прожить не может. Велика все таки в народе тяга к культуре. Оглядываюсь по сторонам в поисках оружия. С чем, с чем, а с железками у Лидочки в гараже полный порядок. Остается только выбрать такую, которая о черепушку «джипика» не погнется.
— Брось, Валик. В него бочку спирта влили. Бедняга до завтра не очухается.
— И хорошо, на х…, сдохнет без боли. — Ба, да он не бандит, а великий гуманист. Томас Манн какой-то.
— Пошли в дом. Что-то я замерзла. — Интересно, каким способом они там согреваются. Лидочка обожает экспериментировать, изучая Кама Сутру.
— Пошли. — С неохотой соглашается Валечка. Либо хозяйка дома его укатала, либо прокатила. Иначе, с чего бы ему быть не в духе.
Настало время знакомства с дверями и запорами. Не могу я здесь торчать вечно. Даже до вечера не могу. Не хочется встречаться с великим трагиком Волобуевым и, к тому же, после дежурства обещала зайти Екатерина Владимировна. «Катя» — поправляю сам себя. Вспомнил о предстоящем свидании, и сразу на сердце стало тепло и уютно. Губы сами расплываются в улыбке.
Странно устроен человек. Сколько ни говори «Лида», никаких эмоций кроме воспоминаний об искусном сексе. Сказал «Катя» и как на летнем пляже очутился. А, казалось, всего-то имя, набор звуков расставленных в определенной последовательности. Звуки исчезли в полутьме гаража, а ощущение счастья осталось.
Ладно. Все это беспредметная болтовня. Приедет дядя-президент «ТетраТеха», и все имена станут одинаковыми. И те, что очаровывают и те, к которым равнодушен.
Ворота в гараже что надо. На совесть сделанны. Впрочем, как и все в Лидочкином хозяйстве. Батя у нее — мужик основательный. Сразу видно. В городе бывает только наездами, но петли, на тяжелых стальных воротинах, тщательно смазаны, замков — три штуки только внутренних. Два из них с вертикальными ригелями. А ведь, как мне помнится, есть еще и пара навесных. С воротами мне не справиться.
Крыша — бетонными плитами выложена. Ее только направленным взрывом взять можно.
Стены — из шлакоблоков. С хорошим ломом пробиться можно. Но на организацию пролома пол дня уйдет. Да и шума много.
В надежную клетку меня упрятали. Не хотят бандиты с Андреем Петровым расставаться. Ценят, любят, уважают. Именно это чувство и называется «любовь до гроба». Жаль, что я не испытываю к ним взаимности. Не справедливо как-то.
На разборку внутренних замков уходит минут тридцать. С каждым отвернутым винтом мне становится лучше. Курочу механизмы, как раньше писали в прессе, с чувством глубокого удовлетворения. С удовольствием курочу. Весь необходимый инструмент под рукой и в идеальном состоянии. Все винты и гайки подаются с полуоборота. Складываю шестерни и ригеля у стеночки. Осталось расправиться только с навесными замками. Но это уже фокус для Гуддини. Вообще, ворота можно попробовать с петель снять с помощью домкрата. Если домкрат достаточно мощный. Упереть в ребро жесткости на воротине и попробовать приподнять. А почему, собственно, нет? Что я теряю?
Лезу в багажник Toyota. Вытаскиваю домкрат. Больно хлипок импортный приборчик. Не внушает доверия. Не рискнул бы я им БелАЗ поднимать. Однако я не в магазине. Привередничать не перед кем. Устанавливаю домкрат и начинаю крутить ручку. Занятие не слишком интеллектуальное, зато позволяет попутно решать несложные логические задачи.
Зря я так разочаровался, не найдя здесь Mercedes. Какой дурак покатил бы через весь город на угнанной машине. Вряд ли Валера стал так рисковать. Покойный не производил впечатления дегенерата. Mercedes перегоняли куда-то не далеко. Квартал, два, максимум три от офиса «СтарКуса». Завели, пять минут езды и легли на дно. Гараж в обществе «Роща» в этом плане вариант почти идеальный. Но в том гараже я побывал, только джипа там не видел.
Воротина, на удивление, подалась. Точнее поддался низ. Металл под напором самурайского домкрата стал прогибаться по центру. У правой створки, над которой я колдую, обозначился небольшой животик. Не дать, не взять, восьмой месяц беременности.
Еще одна неувязка. Когда ребята успели номер запорожцевский поставить. Одно дело влезть за руль, завести машину и укатить. Другое дело устроиться на виду у хозяина и начать переставлять номера.
Зачем я связался с домкратом? С его помощью я слегка погнул дверь, но и полностью развалил свою, совершенно замечательную версию. Было прекрасное, логическое объяснение. Теперь нет. Слишком много думать вредно.
Стоп. Как там сказал «джипик» по имени Валентин? Если я трепанул Куску им всем… И хорошо бы. Это мысль: трепануть Куску. Это решение. Только что трепануть?
Воротина начала потрескивать. Снова открылась дверь дома.
— Эй, Лидка, глянь, что с твоим гаражом! — Вынесла «джипика» нелегкая! У меня створка перешла на девятый месяц. Вот-вот родит. И надо же, такая незадача…
— Что случилось? Е-е-понский городовой. Этот предурок мне гараж испортит. А батя с меня шкуру спустит. — Интересная цепочка получается. Как в сказке: бабка за внучку и т. д. — Я за ключами. — Кричит Лидочка в панике. Хлопает входная дверь. Кажется «джипик» упирается в воротину, пытаясь предотвратить «роды».
— Ты, х…, оставь ворота! А то в лоб дам. — Как с такими людьми общаться? Чуть что, сразу в лоб. Можно подумать я сам в гараж залез. Просил — умолял меня на все запоры закрыть.
Лида гремит связкой ключей. Не думаю, что это ключи от ворот от Рая. Жил я грешником, им и умру. Причем очень скоро. Все, чего я добился за последние пол часа жизни — перекосил двери Лидкиного гаража.
Снаружи торопливо срывают с дверей замки. Им не терпится меня успокоить.
«Джипик» перестает подпирать створку и начинает тянуть ее на себя. Воротина подается плохо: ее заклинило домкратом. Буквально по сантиметру конструкция из напыжевшегося домкрата и вставшей на дыбы двери выползает во двор. В происходящем я уже ничего изменить не могу. Сажусь на корточки и гадаю, какой способ лишения меня жизни предпочтут приятели Лиды.
Вдруг створка ворот дергается вверх. Сначала неуверенно, буквально на несколько миллиметров. Потом взлетает как китайская ракета для фейерверка. Металл с грохотом разгибается и, подлетевшая на пол метра махина мягко ложиться на заснеженный двор.
Окно в мир свободы распахнулось, и я вижу картину, прямо скажу, замечательную. У левой, закрытой створки стоит Лида. Глаза ее широко раскрыты, взгляд бессмысленнен. Он направлен не на меня, а торчащую из-под упавшей створки, красную от натуги морду «джипика»- Валентина. В проеме конуры заклинило два короткохвостых зада. Булат и Гита зажали друг друга, пытаясь найти в своем дощатом убежище спасение от верной смерти.
Я понимаю, что лучшего шанса для побега у меня не будет. Пробегаю по воротине, едва ни наступаю на, глупо моргающую, физиономию Валентина. Но церемонится некогда. Впервые в жизни сразу открываю чужие запоры. И не мудрено. Задвижки на калитке устроены не слишком сложно даже для моего, технически не развитого ума.
Несусь по улице, обдавая встречных прохожих ядреным запахом коньячного перегара и одаривая счастливыми улыбками. Вперед к свободе. Вперед, к Кате!
Черную полосу жизни сменила белая. Я выскакиваю на остановку и успеваю запрыгнуть в коммерческий автобус. На пятьдесят копеек дороже и никакой толкотни и дно не отваливается. Салон на половину пустой, но я упорно стою. Молодая кондукторша не упускает случая прицепиться:
— Садись, дядя. У нас, что стоя два рубля, что сидя, опять два рубля. Так что ничего не сэкономишь. — Глупенькая. Откуда ей знать: я не деньги, я здоровье оберегаю.
— Я не экономлю. Я протестую. Мне зарплату не платят, так я стоячую забастовку объявил. Третьи сутки на ногах. Понятно, деточка? — Деточка улыбается. С чувством юмора у нее все в порядке.
Стою напротив кондукторши у передних дверей и радуюсь солнечному миру за ветровым стеклом. Навстречу солидно и осторожно, сверкая темно-синими, откормленными боками, катит здоровенная иномарка. Идентифицировать ее не могу по причине своей автомобильной необразованности. Но ничего: журналы я еще Лидке не вернул и, наверное, теперь удобного случая вернуть не представиться, так что устроюсь вечерком на диване и разберусь во всем многообразии мира четырехколесных. А может, не разберусь. Дома только один журнал остался. Второй застрял где-то в кабинете Волобуева. Не успеваю вспомнить о Геннадии Георгиевиче, как обнаруживаю его холеную физиономию. Он небрежно, одной рукой придерживая руль, восседает в том самом темно-синем, сверкающем монстре, который проплывает по ухабам навстречу нам.
Опоздал дорогуша. Ни расспросить меня не сможешь, ни на тот свет проводить. Довольная улыбка расплывается по моему лицу.
— Чему радуешься, дядя? — Любопытствует неугомонная кондукторша.
— Скажу — смеяться будешь.
— А я не согласная. В смысле — посмеяться…
— Радуюсь пользе опозданий. — Девчонка начинает смеяться, но вдруг задумывается над моими словами и озадаченно спрашивает:
— Это как?
— Очень просто. Главное, что бы опоздал тот, кто нужно и туда, куда нужно.
— Понятно. — По лицу вижу, что ничего она не поняла, да и не важно это. В ее возрасте вообще ничего не нужно понимать. Достаточно уметь чувствовать и радоваться жизни. Быстро темнеет. Зима. День короток, зато ночь длинна. И я жду сегодняшнюю ночь. Она обещает быть необыкновенной. Выскакиваю из автобуса в центре. Очень мило прощаемся с кондукторшей. Машем друг другу руками и улыбаемся. Она исчезает вместе с теплым автобусом, вполне уверенная, что целый час каталась с сумасшедшим. А я поскрипываю ботинками по подмороженному снегу и счастлив, что не жалею об исчезнувшей в ночи юной кондукторше. И тысяче других женщин, с которыми я не буду никогда, потому, что как бы они не были прекрасны, они мне не нужны. Меня ждет встреча с Катей.
Пробегаю по магазинам. Бандиты, оказывается, очень порядочные люди. По крайней мере, мои скромный финансы их не заинтересовали. Они, конечно, неприлично на мне поиздержались, но кошелек не тронули. Вот он: не толстый, но и не пустой. На прежнем месте во внутреннем кармане куртки. И не полегчал ни на копейку. Слава Российской преступности, самой порядочной и бескорыстной в мире!
Всю свою наличность — три сотни вкладываю в очень выгодное предприятие. Называется оно «Вечер с любимой женщиной». Хорошо организовать его тем более важно, что это вечер в ночь перед Рождеством. С сожалением вспоминаю, что не запасся подарком. Был бы умнее, купил бы у Геннадия Георгиевича бабочку. Самую большую и самую бразильскую. Кате, наверное, такой подарок понравился бы.
Руки заняты пакетами, голова мечтами. Захожу в свой двор. Вера Игнатьевна выгуливает своего барбоса. Заметив меня, она демонстративно отворачивается и направляется к подъезду. Кавказец сначала упирается. У него острая необходимость донюхать сугроб и смыть метки предшественников своей горячей мочой. Он с неохотой отрывает нос от сугроба на пол секунды и, увидев меня, стремглав несется к дому. Никогда не думал, что стану грозой собак. Я, вообще-то, к ним отношусь с большой симпатией.
— Вера Игнатьевна! — Кричу вдогон соседке. Я хочу всеобщего мира, благоденствия и покоя. Я хочу пожелать соседке счастливого Рождества. Мне срочно требуется наладить прежние, теплые отношения и с хозяйкой кавказца и с самим барбосом. Но моим стремлениям не суждено осуществиться. Кавказец не рискует встречаться со мной в темном подъезде. Он втаскивает Веру Игнатьевну в дом и, поскуливая, помогает пенсионерке со скоростью чемпиона мира в спринте преодолеть расстояние от крыльца, до безопасной тишины квартиры.
С Катей сталкиваюсь в дверях подъезда. Я вхожу, она выходит.
— Ты обещал весь день сидеть дома. — Говорит она укоризненно.
— Я подумал, что нужно сходить в магазин. — Предъявляю как оправдательный документ сумки с продуктами и двумя бутылками шампанского. Она загадочно улыбается своими чудесными серыми глазами и тоже поднимает руки. Черт. Я нанес смертельный удар по бюджету бюджетницы. Наши сумки, как сиамские близнецы. С той небольшой разницей, что в одной из моих, исполняют стойку на голове три белых розы. Их колючие ноги бесстрашно выглядывают из газетной шубки и покачиваются под легким морозным ветерком.
— По крайней мере, мы не умрем с голоду. — Катя поворачивается и исчезает в темноте подъезда. Опять какая-то сволочь выкрутила лампочку на первом этаже. Я спешу за ней. Я не вижу ее. Только ощущаю тонкий аромат духов и запах больницы, сопровождающий любого медика до самой пенсии. Я не о духах, а о больнице. Меня этот запах не раздражает. Он мне нравится. Как и все, что несет в мою жизнь это удивительное существо с прекрасными серыми глазами, прохладными пальцами, горячим телом и тонкой душой.
На третьем этаже нас поджидает ослепительная иллюминация. От тьмы к свету — философская концепция мировой культуры. Мысли мои высокопарны и глупы, но ничего с собой поделать не могу. Еще пара дней такой жизни и я выкину компьютер и гусиным пером начну писать статьи в стихах.
Открываю дверь. От волнения руки дрожат, а ключ вытанцовывает лезгинку вокруг замочной скважины. Я, наверное, выгляжу страшным недотепой и полным идиотом. Оглядываюсь на Катю. Она все так же загадочно улыбается и молчит.
Наконец замок дважды отщелкивает обороты ключа и дверь подается.
— А говорили: не транспортабелен. — Это не голос Кати. Неужели после всех моих сегодняшних приключений со мной случился нервный срыв? Только галлюцинаций мне и не хватало. Холодок пробегает по спине и странным образом застревает в животе. Становится пусто и неприятно. Чертовщина какая-то. Я оборачиваюсь. Вижу Катин затылок, а за ним участкового.
— Собирайтесь, гражданин Петров. Хватит симулировать. — Вот тебе и вечер любви. Вот тебе и ночь страсти. Кажется, свидание придется отложить лет на десять. Как жаль. Верно подметил Александр Сергеевич: «А счастье было так близко, так возможно…»
— Разрешите сумки положить? — Не знаю, может быть, кому другому и не хватило бы мой сегодняшней порции приключений, только я не из числа людей, не знающих меры в острых ощущениях. По мне неплохо бы остаться дома вместе с сумками.
— Давайте, только быстро. — Распоряжается кто-то из темноты лестничного пролета. Ба, на меня устраивают форменную облаву. Войсковая операция по всем канонам детективного кино: батальон ОМОНа, слезоточивый газ, тяжелое стрелковое оружие.
— Что вам от него нужно? — вступается за меня Катя. Я открываю дверь, ставлю сумки в прихожей. Брыська, вот предатель, проходит мимо меня и начинает тереться о Катины ноги. Как не позавидовать коту? Катя не обращает на Брыську внимания. — Куда вы его ведете?
— В милицию, дамочка. — Невидимка с лестницы имеет ответ на любой вопрос.
— Я пойду вместе с ним. — Нет, моя сероглазая красавица точно из породы декабристок.
— Вполне возможно, — соглашается голос с лестницы. — Дача ложных показаний, ведение следствия в заблуждение — все это предусматривает уголовное преследование.
— Екатерина Владимировна. — Беру Катю под локоть. — У меня к вам огромная просьба: обещайте переночевать сегодня в моей квартире и присмотреть за котом. Хорошо?
Она смотрит на меня глазами ребенка, у которого отбирают любимую игрушку. Разве можно обижать такую женщину? Я бы себе такого не позволил никогда. Да, только, с милиции какой спрос?
— Нет. — Катя мотает головой.
— Катя…
— Нет.
— Катюша…
— Ладно. — Она отворачивается, заходит в квартиру и прикрывает дверь. Я спускаюсь по ступенькам, но, не утерпев, оглядываюсь. Перед дверями сидит в полной растерянности мой кот. Крутит башкой то на дверь, то на меня.
Дверь открывается. Брыська пулей влетает в прихожую. Несчастное Катино лицо, обрамленное тяжелыми распущенными волосами, выплывает из мрака прихожей.
— Если ты не вернешься, я приду утром с адвокатом. Ни о чем с ними не говори. Понял?
— Не беспокойся. Все будет хорошо. — Я это говорю без капли бравады. Почему-то меня не покидает уверенность, что Кате утром не придется искать адвоката. Последние дни меня слишком часто пытаются убить, что бы вся история закончилась тривиальным тюремным сроком.
Я разочарован. Ни на лестнице, ни на улице батальона ОМОНа и бронетехники нет. Два «жигуленка» шестой модели. Шесть человек. Разве это серьезно? Разве это достойно схватки с таким отпетым негодяем, убийцей и международным террористом, как я? Мое самолюбие ущемлено и я клянусь отомстить милиции на первом же допросе.
Таинственный невидимка при ближайшем рассмотрении оказывается коротышкой в шикарной дубленке. Даже с моим, весьма средним ростом, через него можно перешагнуть в толпе и не заметить. Это еще больше меня заводит. Уж, коли, ловите убийцу, так отнеситесь к нему со всем уважением. У бандитов все поставлено на более солидную основу.
Меня настойчиво, но достаточно вежливо подталкивают в ближайшую «шестерку».
— Лезь, давай. — Бандиты, кстати, сначала напоили до полусмерти, а только потом решили на машине покатать. Из подъезда выныривает Вера Игнатьевна. На сей раз, она не рискнула взять с собой своего кобеля. И правильно: без собаки целее будет.
— Что, голубчик, доигрался? — Ни за что бы, не заподозрил в соседке такую смесь мстительности и сарказма.
— Все в порядке, Вера Игнатьевна. Обычное спецзадание. — Заявляю бодро. Прыжком усаживаюсь на заднее сиденье. От сумасшедшей боли, чуть не пробиваю крышу машины. Едва сдерживая стон, бросаю в открытую дверку. — Лейтенант, давай быстрее, опаздываем!
Участковый теряется:
— Я же никуда не еду…
— Испугались? Вам не место в органах!
— Успокойся, шут. — Малыш в штатском усаживается справа от меня и захлопывает дверку. — Поехали, Сережа.
Мы катим по вечернему городу. Светятся витрины, нервно мельтешит реклама. Плотный поток машин с трудом пробивается через месиво неубранного с дороги снега. Коммунальщики опять прозевали наступление зимы. Где грейдеры? Где бульдозеры? Где снегоуборочные машины? Хорошо еще поливалки на улицы не выпустили. Не проехав и пяти кварталов, сворачиваем во дворы. Я абсолютно убежден, что ни одного отделения милиции, ни одного опорного пункта здесь нет. Толи шофер решил заскочить домой пообедать, толи милиции бензин девать некуда. Протирая днище о глубокую ледяную колею, выползаем на улицу Гвардейцев. Останавливаемся у дома № 21. Вот это фокус! Точнее «СтарКус».
— Вылазь. — Пока я с открытым ртом изучал адрес порта прибытия, коротышка уже выскочил из машины. Он нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Роль портье ему не по вкусу. Если это люди Кускова, то их нервировать не стоит. Выползаю к дверке и чувствую, как с меня кусками отваливается короста. Конечно, я не в той форме, что бы по гостям и званым приемам бродить, но и отказывать людям неудобно. Не так поймут, чего доброго. И пристрелят. Обидно будет.
— Давай, давай. — мрачный тип, стороживший весь наш недолгий путь меня слева, вылазит следом за мной и пристраивается за спиной. Коротышка прокладывает путь в «светлое будущее». В небольшом холле офиса «СтарКус» действительно светло и даже мило. Половину холла занимает высокий аквариум с рыбками.
— Рыбки золотые? — С невинным видом интересуюсь я.
— Че? — вяло переспрашивает из-за спины мрачный.
— Желания выполняют?
— Пираньи. — Коротко консультирует меня мрачный тип. Маломерка, шедший впереди, исчезает за одной из светлых пластиковых дверей. — А желание выполняют. Только последнее.
Не нравится мне этот лапидарный стиль. Если и обо всем остальном разговор будет так же короток, то к утру мне не нужен будет адвокат. Только патологоанатом.
— Проходи. — Меня заталкивают в дверь, за которой только что исчез коротышка. В комнате кроме него никого нет. Пока я в холле разглядывал рыбок, он успел снять дубленку и теперь сидит в удобном офисном кресле. Добротный светлый шерстяной костюм, черная рубашка, белый галстук. Я бы не оделся так никогда. Гонорары не позволяют.
— Садись. — Коротышка указывает на кресло напротив себя. — Если можно, я постою. — Твердо решаю: станет интересоваться почему не хочу сидеть — предъявлю ему язвы. Надоело всем и каждому объяснять свои проблемы. Но коротышке нет дела до моих капризов.
— Хочешь — стой. — Он достает из пачки L&M сигарету. Нервно разминает ее. — Ну, я жду.
Хотя бы намекнул: чего ждет. Возможно, я с удовольствием это сделаю. Лучше соответствовать предъявляемым требованиям, чем превратиться в корм для пираний. Главное, чтобы это была не стойка на голове. С координацией вверх ногами у меня с детства проблемы.
— Что я должен сделать: спеть, станцевать или рассказать стишок с выражением? — У моего языка свободолюбия в десять раз больше, чем у всего остального организма.
— Весельчак? — Коротышка, не дожидаясь моего ответа, нажимает на звонок. Дверь за моей спиной открывается. — Сережа, клиенту весело.
Собираюсь оглянуться и объяснить причину своих слов, но получаю сильнейший пинок в самый эпицентр болевых ощущений. Поистине, оглянутся не успели…. Лечу к столу коротышки по пути собирая на себя мебель. Сережа, оказывается не только порулить мастер, но и ногами работает как Пеле.
— Еще вопросы есть? — Теперь я не вижу коротышку. Вижу только его начищенные штиблеты. Они у меня перед носом. Все остальное прикрыто столом.
— Нет. — У меня действительно к коротышке нет вопросов.
— Тогда говори.
Я выползаю из под стола. Спиной ощущаю присутствие Сережи. Пара часов такого тренинга и я научусь видеть затылком. Возможно, даже через стену. Вот так и проявляются экстрасенсорные способности. А зачем они мне? Я и так до последнего времени жил неплохо. На самом деле, вся проблема в некоммуникабельности человека. Именно элементарное неумение формулировать вопросы, неминуемо, приводит к возникновению локальных конфликтов. Хотя бы намекнул, что именно его интересует:
— Послушайте… — Я выдерживаю паузу, в ожидании, что мой собеседник представится. Но коротышка молчит. — Скажите: что вы хотите знать, и я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.
— Мне интересно услышать все о белом Мерседесе. — Он закуривает. Интересный тип: лицо, как у каменного идола, застыло, будто все мышцы парализованы, а пальцы — быстрые, нервные, все время в движении.
— Белый внедорожник Mercedes G 500, государственный регистрационный номер 47–35 НББ, на углу улиц Гвардейцев и Новой сбил на тротуаре моего брата. С места происшествия скрылся.
— Дальше. — Коротышка открывает рот, выпускает облако дыма и затыкает рот сигаретой.
— Собственно, это все, что я знаю. — Сзади бесшумно надвигается Сережа. Я торопливо добавляю. — В ГАИ Mercedes с таким номером не числится. Ни в общей базе данных, ни в рукописных списках. — Тень палача за мной замирает, но не отодвигается.
— За что кончил Рыжа? — Коротышка повторяет весь комплекс манипуляций с сигаретой и дымом, так, будто действует по раз и навсегда утвержденной программе.
— Я не… — Закончит мысль мне не дают. От боли закрываю глаза. Открыв, снова вижу знакомые штиблеты. Они, наверное, хотят, что бы я выучил на них каждую морщинку. Рыж, это, наверное, Рыжков, соображаю, выползая из-под стола. — Он начал стрелять, я ответил. Ему не повезло.
— Похоже на правду. Этот болван так и не научился пользоваться оружием. — Внезапная разговорчивость коротышки подействовала на меня расслабляюще.
— Кто был за рулем джипа в момент наезда?
— Не знаю. — Я быстро поворачиваюсь лицом к Сереже и повторяю еще раз. — Не знаю. Знал бы, давно его сдал в милицию.
— Почему за тобой охотился Рыж? — Встаю боком, так, что бы контролировать и Сережу и коротышку.
— У него спросите. — Эта фраза выглядит как издевательство. Быстро поправляюсь. — Его люди на этот вопрос ответят лучше. У них узнайте.
— Придет время — узнаем. — Коротышка бросает недокуренную сигарету в пепельницу. — Капитан Щеглов как на это дело завязан?
— Мне кажется, он очень не хочет, что бы кто-то что-нибудь узнал об этой истории.
— Правильно кажется. — Коротышка теряет ко мне интерес. — Сережа, убери его пока в темную. Пусть посидит. Может еще чего вспомнит. Да, утром, часиков в шесть, наведайся к его бабе. Привези сюда. А то она устроит шухер. Опять ментам платить придется.
— Ребята, я еще жив. — Мне кажется не совсем разумным в моем присутствии обсуждать свои коварные планы. — Вдруг я убегу и проболтаюсь милиции.
— Не убежишь. От Кускова еще никто не убегал. — Коротышка смотрит на меня равнодушно, как на прошлогоднюю траву на огороде. Я для него не более, чем полуфабрикат для перегноя.
— Возможно, но пока роль колобка мне удается так же хорошо, как Высоцкому Гамлет. И от бабушки уходил и от дедушки.
— Колобок плохо кончил, если ты помнишь. И Гамлет — тоже.
— Я голодный. — Мне терять нечего. Судя по всему, пацаны решили убрать меня со сцены. А чтобы мне не было так одиноко по пути в мир иной, Катю наметили в компаньоны. Точнее, в компаньонки.
— Ты не голодный, ты наглый. — Для коротышки Куска я уже умер.
— Волобуев, тот хоть сначала напоил. — Проявляю крайнюю настойчивость.
— Что ты сказал? — Мое замечание вызывает живую заинтересованность.
— Ничего. Накорми сначала, может быть, потом найдутся новые темы для разговоров. — Наглею окончательно.
— Ладно. Сережа, дай ему пожрать. Не разоримся. И налей стакан белой, для разговорчивости.
Ужин при свечах таки состоялся. Меня запихивают в темную комнату без окон. Стены и дверь обиты звукоизолирующим материалом. Что происходит за пределами помещения для меня полная тайна. Я как локатор с отключенным электричеством. Уши есть, а сигналы не поступают.
В углу самодельная кушетка: три неошкуренные доски на четырех куцых ножках. Замечательное ложе для йога. На кушетку Сережа прилепил огарок свечи. Поставил тарелку с крупно нарезанной колбасой, пол булки хлеба, стакан чая и стакан водки. Очень мило пожелал приятного аппетита:
— Жри, козел. — После чего оставил меня наедине с трапезой.
Колбаса слегка обветрила и не выглядит слишком аппетитно. Не долго думая, пристраиваю кусок над свечкой. От жареной, по крайней мере, расстройства желудка не случится.
Интересно, а ведь номер под которым белый джип отбыл из офиса «СтарКуса» нисколько не заинтересовал Кускова. Либо он эти данные получил от милиции, либо сразу знал. Чушь какая-то: знал поддельный номер, под которым у него увели машину.
А почему я все время исхожу из того, что это был Mercedes Кускова? Есть же еще одна такая же машина в гараже областной администрации? Бардак, развелось в городе Mercedes'ов, как собак не резанных. Нужно будет завтра же прогуляться в гараж областной администрации и поинтересоваться состоянием их машины. Конечно, в том случае, если завтра для меня настанет.
— Ты чего здесь, придурок, делаешь? — В открытую дверь заглядывает Сережа.
— Колбаску жарю. — В «СтарКусе» лучше говорить правду. Это я усвоил твердо. — Не хочешь присоединиться?
— Пошел на х… — Почему я так не люблю, когда матерятся? Вот и сейчас, Сережа послал меня на три буквы, а мне неприятно. Самому хочется повторить все и в его адрес. Но сдерживаюсь. — Выходи, босс зовет.
— А как же водка? Можно я с собой возьму? Пропадет продукт. — Интересно, чего Куску от меня еще потребовалось?
— Ты, в натуре, конченый дурак, или Ваньку гонишь? — Сережа владеет собой значительно хуже, чем его шеф. Много чему еще придется поучиться у старого мастера. Но вопрос он поставил правильно. Нужно решить для себя, кто я: дурак или Ваньку гоню? Дуракам — проще. Еще говорят с них спроса меньше. Пожалуй, мне стоит стать дураком.
— Был бы дураком — водку бы бросил.
— Пей и пошли. — Дверь открыта настежь. Холл пуст. Охранник у входа дремлет, уткнувшись носом в журнал. Play Boy, кажется. Лучшего момента для побега не придумать. Возвращаюсь к кушетке, отламываю кусок хлеба, нашлепываю сверху поджаренную горячую колбасу, подхватываю стакан водки и возвращаюсь к Сереже.
— Твое здоровье! Ну, поехала! — Делаю широкий плавный замах и быстро выплескиваю водку в лицо Сереже.
— Е… — Палач Кускова хватается за глаза. Изо всех сил бью кулаком по его, тщательно выбритому, затылку. Говорят, некоторым удается таки образом быков глушить. Мой бык оказался более живучим. Удар его только разозлил. Сережа принялся быстро, как герой мультика протирать глаза. Я рванул к выходу.
Охранник оторвал, осоловевшую со сна физиономию, от пупка какой-то секс-звезды. В этот момент прозвучал первый выстрел. Я бежал, охранник-смотрел а Сережа палил. Палил вслепую. Первый выстрел пришелся в дверь кабинета Кускова. Второй, третий и четвертый — в аквариум. Охранник только приседал, каждый раз, когда ствол пистолета указывал в его сторону и орал: «Серый, убьешь!» Вода, с тяжелым «у-ух!», падает из аквариума на пол, увлекая за собой зубастых обитателей.
Втыкаюсь плечом в дверь. Выход закрыт. Судорожно кручу замок. Он не реагирует. Ощущение такое, что на двери вовсе не замок, а муляж, модель в натуральную величину. Все как у настоящего, только ничего не крутится. В отчаяние бью кулаком по створке и дергаю за ручку. Дуракам закон не писан. Можно до утра вышибать дверь и не добиться успеха. Если, конечно, дверь открывается вовнутрь.
Охранник зачем-то швыряет в меня журнал. Play Boy возмущенно шелестит глянцевыми красотками снятыми в неглиже. Сережа, устав от стрельбы, переходит к пешему преследованию. Я выпрыгиваю в дверной проем и почти физически ощущаю как он пытается схватить меня за куртку, На мое счастье, мгновеньем раньше его нога начинает скользить по чешуе задыхающейся пираньи. Одной из сотни, бьющихся на полу. Честное слово, я этого желания не загадывал, но Сережа как на заказ, упал туда, куда следовало: в не сваренную уху из экзотических монстров.
У крыльца стоит одна из «шестерок» на которой меня везли в «СтарКус». Рядом шикарный BMW. Я парень скромный. Мне BMW не надо. Мне достаточно «жигулей». Тем более, что мотор у «шестерки» не заглушен. Снежинки плавятся на горячем капоте. Дергаю дверку на себя. Машина заперта. Это уже настоящая подлость: оставить заведенную машину с закрытой дверкой. А на чем прикажете удирать?
Обычно я хожу пешком. Но сейчас меня заело. Вынь да положь: нажать на газ и рвануть по забитым транспортом улицам. Оглядываюсь вокруг. Понимаю, что теряю время. Что в любую секунду из дверей офиса могут выскочить преследователи. Но меня заклинило насмерть: удирать только на авто. Срываю с крылечка металлическую урну и вышибаю стекло на дверке. Все. Дальше элементарно. Одно движение, дверка открылась и я в салоне. Врубаю сразу вторую и отчаянно жму на газ. Машину начинает вести по скользкой площадке. Прохожу борт о борт вдоль BMW, срывая краску и выжигая из металла искры.
Последний раз автомобилем приходилось управлять в школе. На уроке автодела. Гоняли на ГАЗ 51. Славный был грузовичок. На права, я тогда не сдал, но за вождение однажды даже получил четверку. За то, что смог избежать лобового столкновения с встречным МАЗом. Наш инструктор, Степан Петрович, после той поездки слег с сердечным приступом в больницу. Его зам высоко оценил мой подвиг, но ездить со мной отказался. За тридцать метров, отделяющих стоянку от дороги, я успеваю ошкурить всего два дерева и один столб.
С крыльца мне вслед палят в три ствола: охранник, Сережа и тот мрачный тип, который сидел в машине слева от меня. Я, вывернув шею на 180 градусов, как загипнотизированный смотрю на участников соревнований по стрельбе, гадая кто же получит первый приз. Отчаянный рев клаксона напоминает мне, что на дороге я не один и неплохо бы изредка глядеть вперед. Второй раз в жизни ухожу от лобового столкновения. Если быть точным, то я не успеваю уйти. Я как летчик-герой иду на таран. Лоб в лоб с Land Cruiser. У противника в последний момент сдают нервы и он отворачивает на обочину. Если бы он этого не сделал у меня не было бы шанса выехать со встречной полосы на свою. Да и береза, росшая на обочине, так и не встретилась бы с японским джипом и осталась бы целой. Я давно усвоил, что в вождении автомобиля самое главное — крепкие нервы.
Как водители ездят зимой? Это, не работа, а смертельный номер. Я к нему не готов. На скользкой дороге меня начинает крутить. Чудом проскакиваю перекресток на самый хвостик желтого света. Не потому, что лихач, а потому, что так получилось.
Если кому нужно организовать пробку на дороге — позовите меня и посадите в машину, которую не жалко. Эффект гарантирую потрясающий. Движение на перекрестке прекратилось во всех четырех направления. Мат, адресованный мне, долетал сквозь разбитое стекло, даже когда я на следующем перекрестке, довольно прилично завернул направо. Между прочим — зря матерились. Я довольно быстро обучаюсь. Ведь завернул же и светофор не сбил.
Сбрасываю скорость и не торопясь въезжаю в лабиринт внутриквартальных проездов. Не перевариваю типов, которые носятся по дворам на сумасшедшей скорости. Считаю своим долгом показывать положительный пример. Тем более, что на большой скорости по снежному месиву и наледям я одолею не больше пятнадцати метров. Потом либо сугроб меня обнимет, либо дерево, либо дом.
Спустя пять минут торможу у своего подъезда. Только здесь до меня доходит, что я совершенно забыл о своих болячках и прекрасно перенес ралли по городу. Дошло и зря. Боль вернулась с новой силой.
Выбираюсь из машины и наталкиваюсь на Веру Игнатьевну. Пост у нее здесь, что ли?
— Ну, как? — Соседка внимательно осматривает меня и машину. Видок у нас потрепанный.
— Что как? — К вопросам Веры Игнатьевны я не готов. Не до болтовни мне сейчас, откровенно говоря.
— Как задание? — Обойти Веру Игнатьевну сложно. Приходится продолжать диалог.
— Отлично. Задание выполнено. — Я пытаюсь протиснуться в щель между косяком и соседкой. Но Вера Игнатьевна перекрывает узкую щель.
— А где ваши товарищи?
— Геройски погибли при исполнении! — Роняю скупую мужскую слезу на широкую грудь Веры Игнатьевны и, безутешный, бегу наверх. И, все-таки, обидно, что на Рождество в качестве подарка любимой женщине я могу предложить только себя, юродивого.