Не понимаю тех людей, которые ухитряются спать на спине. Всю ночь я провел в борьбе с подушкой. Она пыталась меня задушить. Я ее безжалостно кусал. Затрудняюсь сказать, какого мнения обо мне осталась подушка, но я убедился, что в качестве закуски лучше использовать что-нибудь другое. В народе говорят: двое дерутся — побеждает третий. Народ, как обычно оказался прав. Пока мы с подушкой разбирались, победила бессонница.
«Интересно, кожа слезет как при солнечном ожоге или сползет с костей вместе с мясом? Если сползет, то, что можно использовать в качестве протеза? Силикон? Гель? Коллеги по перу наверняка станут перешептываться за спиной: „Гляди, вон, силиконовая задница идет!“»
Я проваливаюсь в короткий кошмар и снова брожу по погребу. Но на этот раз мне везет. Из стены торчит рубильник. Я дергаю за него. Кирпичная кладка разъезжается в стороны и передо мной открывается таинственный, освещенный факелами туннель. Я бреду по склизким камням, выстилающим дно туннеля. Впереди виден яркий свет. Ноги сами несут меня к свету. Скорость все выше. Факелы мелькают все быстрее. Свет стремительно приближается ко мне. Он раздваивается и я с ужасом понимаю, что этот свет — не свет в конце туннеля. Это фары автомобиля. Пытаюсь остановиться, но склизкий наклонный пол гонит и гонит меня вперед. Пальцы рук, обдирая в кровь кожу, цепляются за стены. С громадным трудом разворачиваюсь и, что есть сил несусь прочь от машины. Она с каждой секундой настегает меня. Я слышу за спиной рев мотора и мягкое пошлепывание шин по сырым камням. Оглядываюсь набегу. Вижу сытую откормленную рожу Мерседеса. Удар неминуем. Упираюсь в бампер руками. В последний момент не выдерживаю и отворачиваюсь. Нечеловеческая боль чуть ниже спины. Я лечу по воздуху, размахивая всеми четырьмя конечностями. Пальцы судорожно сжимают что-то сверкающее. Подношу блестящий предмет к глазам к глазам и вижу подфарник. Подфарник от Мерседеса.
Ага! — Торжествующе кричу я. — Не связывайся со мной, а то глазенки-то повыдергаю!
Оглядываюсь: вместо Мерседеса куча металлолома. Приземляюсь на камень пятой точкой и просыпаюсь от боли.
Снова переворачиваюсь на живот. Жую подушку и думаю. Утром, если смогу натянуть брюки, для начала отправлюсь по адресу владельца гаража. Поспрашиваю у соседей: что за человек, чем занимается. Нет, лучше не у соседей. Хорошо бы застать бабушек у подъезда. Они доложат все, вплоть до цвета нательного белья и истории детских болезней, моего дорогого подследственного. Обязательно нужно узнать место работы.
Что за бред мне снился? Туннель, подфарники, Мерседес. Лида сказала, что подфарник из гаража Мерседесовский. Может быть, в этом что-то есть? Может быть, подфарник из микроавтобуса бандитов имеет какое-то отношение к наезду на Лешку?
Кстати, я вчера так и не выбрался к брату. Сегодня обязательно нужно попасть в больницу. Поднимаюсь, наливаю рюмку омерзительно теплой водки и залпом выпиваю. Становиться немного легче.
Я засыпаю. На меня снова несется Мерседес…
В девять утра будильник моих Casio срабатывает. Я выползаю из кровати разбитый, разобранный на запчасти, как Мерседес из ночного кошмара. Мышцы от неудобной позы задеревенели. Двигаюсь как на ходулях. При этом тело удерживает характерный радикулитный наклон вперед.
Телефонный звонок застает меня на пол пути к туалету. Пройденная дорога досталась так тяжело, что возвращаться в комнату нет никакого желания. Но мой голосистый аппарат не унимается. Торопливо переставляю ноги-костыли. Подойти к телефону и услышать длинные гудки в моем нынешнем положении, все равно, что выиграть поездку в Дисней Лэнд, за три дня до смерти от рака. Походняк у меня… С такой походочкой только на подиум.
— Але?
— Привет, Андрюха. — Лешкин голос радостен и бодр. Он-то точно спал не на животе. — Меня от кровати отстегнули! Разрешили гулять. Ты вчера не пришел, вот я и решил позвонить. Радостью поделиться.
— Я рад. — Услышав мои слова, Станиславский бы сказал: «Не верю». Лешка так же начинает терзаться сомнениями.
— У тебя все в порядке? Как твои дела?
— Кверху ка… — Останавливаю себя на полуслове, хотя то, что мой болтливый язычок чуть было ни выгрузил в городскую телефонную сеть, максимально соответствует истине. — Так себе, слегка хреново, но не смертельно. — В принципе, это не ложь.
— По-моему ты не выспался. — Тревожится Лешка за меня.
— Да, не спалось. Всю ночь думал. — Зачем вру? Если бы я ночи на пролет думал, то давно академиком стал. Или министром. Или олигархом. Во всяком случае, в сковородку с кипящим маслом не сел. От большого ума в сковородки не садятся.
— Я одну детальку вспомнил. Может быть тебе пригодиться. В контексте твоих раздумий. — Леха собирается с мыслями, а я прикидываю, что в контексте моих раздумий ни одна деталька, кроме лошадиной дозы болеутоляющего, не пригодится.
— Давай свою детальку. — Пытаюсь разогнуть спину. Спина сопротивляется.
— За день до моего столкновения с джипом в «ТетраТех» приезжала «крыша». Волобуев под «кировцами» ходит. Сидели они у президента в кабинете. Я в бухгалтерии инвентаризацию правил. Ошибочки были. Не мои, операторские. Стенка тонкая, а я у самой стены. Я бы и слушать их дерьмовые разговоры не стал, но они орали больно громко. Жоржевич, ТетраТеховский, доказывал, что расплатился сполна. Пацаны наезжали что, может и все, но мало. Кто-то из них тачку новую взял, кажется, Мерседес. Ну, и сказал, что Геннадий Георгиевич должен поучаствовать в каком-то деле. Причем не только деньгами. Что за дело — не скажу. Они как Волобуева прижали, стали говорить тише. Но, судя по его настроению, в деле Жоржевич участвовал с большой неохотой. Проводил гостей, потом пол дня ходил злой, со всеми цапался.
— Интересная история. — Если бы мой мозг был хотя бы чуть свежее протухшего мамонта, я бы сразу понял, что история, действительно интересная. Но череп, забитый винегретом из вчерашних событий, ночных кошмаров, обрывков моих собственных рассуждений и логических построений был готов только к одному: десятичасовому полноценному отдыху.
— Что ты по этому поводу думаешь? — Еще одна неразрешимая задача. Сказать честно: «ничего не думаю» или соврать?
— Пока ничего. Я еще не проснулся. — Во мне человечество потеряло великого дипломата. А значит, я, к сожалению, не реализовал возможность за чет государства путешествовать по заграницам. — Лешка, давай отложим разговор часиков до одиннадцати. Визит в больницу в моем расписании на сегодня стоит первым пунктом. Встретимся и все обсудим.
— Договорились. Жду.
Завариваю крепкий кофе. Такой крепкий, что еще немного и его можно будет резать на кубики и сосать как ириски. Пара чашечек этого зелья наводит некоторый порядок в измученном мозгу. Мне бы такой же бальзам найти да на задницу…
Мысли потихоньку отлипают от черепной коробки и начинают ползать по извилинам.
Сосредоточив все свое внимание на номере белого Мерседеса, я совершенно упустил из виду этого Лешкиного Волобуева. А ведь собирался вчера забежать к Ларисе и забрать дискеты. Возможно, на них есть что-нибудь интересненькое. Хотя вчерашний день рассыпался не совсем по моей вине. В погреб я не сам залез. Помогли мне. Да и к вечерним проблемам я имел только опосредованное отношение.
Попытка сменить набедренную повязку на более цивилизованную одежду закончились полным крахом. До колен плавки одевались изумительно. Но дальше начиналось фирменное блюдо «я фри». Поджаренная кожа протестовала против любых прикосновений как девственница-монашка. Будь у меня неделька свободного времени, я бы погрузил себя в физраствор, формалин или медицинский спирт и зарабатывал бы на хлеб демонстрацией своих язв на паперти или в анатомическом музее мединтститута. Однако, шевелиться нужно сейчас. За мной — статья в журнал, свидание с братом и неоконченное расследование. До завтра можно отложить только лечение.
Достаю остатки облепихового масла, разрываю новую чистую простыню и смешиваю простыню с маслом в равных пропорциях. Подготовительный этап проходит сравнительно благополучно. Дальше начинается пытка, рекомендованная к применению в Аду. Изогнувшись невообразимым макаром перед зеркалом, я наматываю жирные полосы простыни на свое изуродованное тело. То и дело вскрикиваю, подпрыгиваю. Самое сложное в этом балете — контролировать в зеркале свой вид сзади. Вот оно все и сошлось. Три в одном: нарцисцизм, садизм и мазохизм.
Бырська сидит рядом на полу. Наблюдает за моими изощрениями, шевелит своими куцыми ушами, внимательно вслушиваясь в стоны, вопли и чертыхания хозяина. Потом грациозно задирает заднюю лапу вверх и изучает свою ляжку, время от времени сравнивая ее с моей. В результате сравнения кот приходит к выводу, что его собственное заднее место, в отличии от моего, достойно вылизывания. Мне бы кошачью гибкость, я бы не прыгал перед зеркалом, на потеху домашним животным.
Превратившись от колен до пояса в мумию, обнаруживаю, что с меня, как с рождественского гуся, стекают капельки жира. Боль понемногу отступает, но проблема остается. В таком виде на улицу не выйдешь. Попробуй людям объясни: почему брюки покрываются сальными пятнами в процессе ходьбы. Я же не автомобиль, что бы из меня масло подтекало.
Приходится вторым слоем наматывать на себя полиэтилен. К завершению процедуры одевания, мои бедра и таз приобретают необычайную аппетитную округлость. С трудом втискиваю себя в самые широкие брюки и со стонами и поскрипыванием зубами, покидаю квартиру.
А на улице красота. Градусов восемь мороза, солнышко сияет, небо голубое и глубокое.
Чудеса. Весна в декабре. Любуюсь на желтую, сияющую и самодовольную физиономию солнца. Оно с симпатией оглядывает мою, слегка пополневшую фигуру. Мы остаемся довольны друг другом. Общее впечатление от идиллической картинки зимнего утра портит только слабый запах перегара у меня изо рта. Как бы ни рекламировали все эти патентованные импортные пасты, но против русской водки у них никаких шансов нет. Перебить запах водочного перегара можно только чесноком.
Опускаю глаза и вижу прямо перед собой знакомый микроавтобус. Грязные полосы вдоль помятого правого борта не оставляют сомнений, что это именно тот автомобиль, на котором бандиты пожаловали ко мне в гости в погреб.
Если бы пять минут назад мне кто-нибудь сказал, что я сегодня буду бегать, я посоветовал этому ясновидящему обратиться к психиатру. С такими ожогами и таким настроением, как у меня, люди не бегают. Они пластом лежат на животе, и глотаю болеутоляющее пачками. Но, при виде знакомого микроавтобуса, я чувствую: пошел адреналин. Возникает нестерпимое желание двигаться. Причем не просто перемещаться из точки А в точку Б, но реально бить рекорды. Никогда раньше не замечал за собой особого стремления следовать постулатам здорового образа Однако сейчас, ноги безо всякого принуждения принимаются довольно неуклюже, но вполне резво семенить по, припорошенному снегом, тротуару. Техника, конечно, далека от идеала. Ехидный, бритый Глущук, наверняка бы нашел к чему прицепиться. Но в старании, по крайней мере, и он бы мне не отказал. Перемещаюсь я, как на ходулях. Сгибать колени боюсь, потому, как обоженная кожа двигается не вместе с мясом, а вместе с бинтами. И это сильно нервирует.
В машине меня замечают сразу.
— Эй, урод, садись, подвезем! — Из окошка выглядывает ухмыляющаяся физиономия «джипика». Микроавтобус медленно катится рядом со мной. Из салона комментируют каждое мое движение.
— Ты гляди, какие кренделя выделывает. Чудо природы: человек-цапля. — «Интеллигент», отодвинув дверку салона, разглядывает меня беззлобно, весело, почти с восторгом.
— Не, шеф. — Водитель выдвигает более прозаическую версию мой странной походки. — Это он с девкой всю ночь шарашился. Натер, видать, кое-что.
Пытаюсь ускориться, но боль срабатывает, как автоматический ограничитель. Это только в американских мультиках, заряд, полученный в мягкое место, заставляет героя лететь со скоростью реактивного самолета. Я готов только реветь с громкостью реактивного двигателя. Хотя это вряд ли поможет. И самое неприятное: некуда от этих веселых спутников улизнуть. Слева они, справа дом. Я зажат между стеной и машиной.
— Нет, правда, садись земеля. Я же вижу: ты очень спешишь. — Интеллигент сопровождает свое приглашение радушным жестом.
— Не сяду. — Отмахиваюсь я. Получается немного по-детски, но знали бы они, сколько искренности в моих словах. Сесть я при всем своем желании не смогу. Не на что мне садиться. На бегу у меня появляется рецепт борьбы с бюрократами. Кипящее масло плюс сковородка. Прикладывать один раз в неделю. По понедельникам. Фиг тогда они в своих кабинетах усидят. Разбегутся без сокращения штатов.
— Не надо упрямиться. — Терпеливо уговаривает меня «шеф». В машине просто упиваются этой игрой человеколюбие и вселенскую заботу о ближнем. Не даром кто-то из великих утверждал: «Человек по своей природе добр». Но и неблагодарен. Это уже моя мысль и я сразу пытаюсь ее иллюстрировать своими поступками.
У самого угла дома, превозмогая боль, резко ускоряюсь. Мои провожатые реагируют мгновенно: нажатием на акселератор. Они бедные еще не знают, что в двух метрах за углом стоит старый тополь. Толстый и гнилой, как и полагается все старым тополям. В ветреную погоду от макушки тополя отваливались лишние детали и с завидной регулярностью пробивали шифер крыши. Этого патриарха двора давно хотели спилить, но у ЖЭУ никак не доходили руки. И хорошо.
Прыгаю за угол. Не удержавшись на скользком повороте, падаю на живот и втыкаюсь головой в сугроб. Ребятам хуже. Они втыкаются в тополь. Дерево задумчиво и гулко говорит: «У-у-у-у!» и, решив больше не цепляться за жизнь, с жутким хрустом падает на микроавтобус. Положительно этому автомобилю последние два дня сильно не везет.
Вынимаю голову из сугроба, протираю глаза и пытаюсь разглядеть в гигантской поленнице останки микроавтобуса. Сквозь хаос веток, щепок и трухи кое-где проглядывают остатки полировки. Кто бы, что ни говорил, но профессия водителя в условиях современного города, самая опасная для жизни. Ни космонавты, ни парашютисты, ни даже «солдаты удачи» не подвергают свою жизнь такому риску, как водители в потоке городского транспорта. Соперничать с ними могут только сомелье, специализирующиеся на паленой водке. Они тоже рискуют: будь здоров.
Поднимаюсь, отряхиваю с себя снег. Эйфория одержанной победы оказывается прекрасным болеутоляющим средством. Чувствую себя значительно лучше. Но излишнего любопытства не проявляю: покидаю место трагической гибели тополя с достоинством, но поспешно. Неоказание помощи пострадавшим в ДТП, конечно, поступок аморальный. Возможно даже подлый. Но я из-за этого почему-то не расстраиваюсь. В конце-концов, не такой я плохой. Не помог пострадавшим, зато помог дворнику и родному ЖЭУ. Дерево, наконец, убрано, а значит, будет цела крыша и нервы работников жилищно-коммунальной сферы.
Через двадцать минут я уже в больнице. По пути, шаг от шага эйфория исчезала, а боль возвращалась. В гардеробе начинаю думать, что раз уж я приперся в медицинское учреждение, не плохо бы в нем и остаться до полного выздоровления. Иду к Лешке и понимаю: какой я угловатый, неуклюжий и некрасивый. Сейчас главное не попасться на глаза Екатерине Владимировне. Такая встреча неизбежно приведет к летальному исходу наших не родившихся чувств. Аборт любви — страшная штука. Не криминально, но огорчительно.
Фортуна ведет меня за руку всю дорогу до Лешкиной палаты. Я проскакиваю, на удивление пустыми коридорами, открываю дверь под № 210. Здесь мы с Фортуной расстаемся. Она предпочитает длинный темноватый коридор, а я оказываюсь в палате полной народа. Но не это самое страшное. Рядом с койкой Лешкиного соседа стоит Екатерина Владимировна. Белый халатик, на шее стетоскоп, накрахмаленная шапочка. Все пространство между шапочкой и стетоскопом занимают огромные серые глаза. Ну, может быть, я несколько преувеличиваю. Во всяком случае, я ничего кроме глаз не вижу. И, о чудо, строгая врачиха, оказывается, умеет улыбаться. Правда, не мне.
Сосед Лехи, мужик лет под шестьдесят с переломами рук, рассказывает ей что-то забавное из своей богатой биографии. Повествование остряк пытается сопровождать жестикуляцией. Загипсованные до плеч руки время о времени нелепо взлетают вверх, толстые, белые и неуклюжие как пломбир на палочке.
— Привет. — Слышу я с Лехиной кровати. — Я не жду, что ты со мной поздороваешься, но хотя бы рот закрой, а то ворона залетит.
— Какая ворона? — Я еще не пришел в себя от волшебной улыбки Екатерины Владимировны.
— Обычная черная ворона. — Разъясняет мне брат.
— Обычная черная ворона не такая дура, что бы залететь ему в рот. — Встревает Лариса. Она сидит на краю Лешиной кровати и пытается найти тридцать отличий между мной повседневным и мной сегодняшним. — Обычная черная ворона со страху помрет, прежде чем в это пугало залетит. Разве, что белая, да и то по недоразумению или из духа противоречия.
Вообще-то мы с Ларисой ладим. В том смысле, что наша взаимная «симпатия» никогда не переходит границу военного нейтралитета. Я никак не могу ей простить суверенитета брата, а она никак не желает признать, что нарушила идеальный семейный баланс. Раньше мы с Лешей жили вдвоем в родительской четырех комнатной квартире. Милый холостяцкий быт: приходящие жены, общий бюджет, разделение домашних работ. Брат готовил, я убирал. До появления Ларисы прекрасно отлаженный механизм функционировал без сбоев. И вот, это стихийное бедствие, именуемое любовью, привело к разделу территорий. Четыре комнаты, полученные в наследство, превратились в двухкомнатную квартирку для потенциальных молодоженов и однокомнатную для меня с котом. Теперь я вынужден не только выносить мусор, но и готовить. Утешает одно: Леха так же не сильно выгадал. Кулинарные способности Ларисы прописаны в узких рамках между манной кашей и яичницей. Так, что брат с кухни не ушел, зато теперь каждый вечер гуляет с мусорным ведром до помойки. Любовь зла…
— Ладно вам, родственнички, наезжать. — Отмахиваюсь я. — Как себя чувствуешь, уничтожитель Мерседесов?
— Неплохо. Сегодня дважды прошел коридор туда и обратно. — Видно, что Лешка гордиться своими успехами. — Слушай, Андрей, а что с твоей фигурой?
— С фигурой все в порядке. — Пытаюсь уйти от неприятной темы. Но, где там. Эта спетая парочка не упустит случая поиздеваться над бедным сиротой.
— Где же нормально? — Лариса говорит укоризненно, так, будто поймала меня в магазине с ворованной коробкой конфет. — Ты сильно пополнел с последней нашей встречи.
— Так уж и сильно. — Продолжаю упираться я. Нашли время и место для допроса. Не дай бог на наш разговор обратит внимание Екатерина Владимировна. Тогда я умру тут же. От разрыва сердца. Ни одна реанимация не спасет.
— Брат, признайся честно: ты намерен поменять пол? — Я затравленно оглядываюсь на соседнюю койку. Мужик перестал размахивать белыми культями и с нетерпением ждет моего ответа. Поднимаю глаза выше. Милая улыбка исчезла из серых глаз. Они смотрят на меня. Строго, холодно, не скрывая осуждения.
— Здравствуйте, доктор. — Говорю запинаясь. Язык, подлец, потерял свою обычную резвость. Едва ворочается во рту, цепляясь то за небо, то за зубы. Когда не надо — треплется без устали, зато, если выпадает случай выручить меня в сложной ситуации — никогда ничего дельного от этого красного, толстого увальня не дождешься.
— Не увиливай. — Лешка, гад, продолжает суровый допрос с пристрастием. Будто не видит, в каком я состоянии. Больница на него влияет дурно. Как улица на малолетних балбесов. Раньше он таким не был.
— Я и не увиливаю. Чушь какую-то несете. Смена пола… — Не слишком убедительно отбиваюсь я. Вообще-то его вопрос вполне естественен. При виде такой круглой попки и пухлых бедер, что еще подумаешь? — Просто небольшая травма и больше ничего…
— Что же это за травма, от которой тебя раздуло, как воздушный шарик над Винни Пухом.
— Обжегся маслом. — У меня только одно желание: что бы какие-нибудь сверхсрочные дела заставили Екатерину Владимировну покинуть наше общество хотя бы на время. Но врачам в этой больнице, похоже, совершенно нечем заняться, кроме как выслушивать интимные истории получения бытовых травм.
— Сильно обжегся? — В голосе брата появляется беспокойство.
— Маслом несильно не бывает. — Подводит черту под разбирательством Екатерина Владимировна. — Раздевайтесь!
Услышать бы это в другое время, в другом месте и при других обстоятельствах. Да я бы был наверху блаженства. Но публично разматывать сейчас мой гидрокостюм? Нет, уж, увольте. Представляю себе как из меня потечет облепиховое масло вперемежку с сукровицей. Да еще запах перегара… Мне становится тошно. Не нужно было приходить сегодня в больницу. У сероглазой врачихи и так обо мне не лучшее мнение, а после такого позора можно сразу в монастырь подаваться. Или в отшельники.
— Не стоит, Екатерина Владимировна. — Отворачиваюсь в сторону, что бы скрыть запах перегара. Во мне растет твердое намерение: по возможности быстро ретироваться из больницы. Но осуществить сие благородное намерение не удается. Невозможно спорить с женщиной, тем более, если она находится при исполнении служебных обязанностей.
Лежу в смотровом кабинете на жесткой кушетке. Глазами к желтой клеенке, спиной к белому потолку.
— Господи, как можно так издеваться над собой! — В пол голоса выговаривает Екатерина Владимировна. Я представляю себе, как ее серые глаза изучают мои болячки, и чувствую не боль там, но жжение по всему лицу. Теперь ясно, что значит: сгореть от стыда.
— Катя Владимировна, слюшай, красивый мой, извини… — От восточного говорка тянет чем-то неуловимо знакомым. Зуб даю, я уже слышал этот голос. Оборачиваюсь и вижу того самого типа, который несколько дней назад лежал на этой же кушетке с шампуром в мягком месте. Он тоже меня узнает. — Ба, какой жаркое. Нежный, как курдючный баран, слушай.
— Больной Авакян, выйдите. Вы мне мешаете.
Не даром говориться: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним». С господином Авакян мы в расчете. Точнее, он в расчете со мной.
— Это, конечно, меня не касается, но если бы у вас было настоящее дело, свое место в жизни, если бы не искали утешение на дне стакана, то никогда бы не додумались сесть в сковородку с раскаленным маслом. — Как же она не права…
Сбегаю из больницы как разведчик из штаба врага: быстро, но осторожно. Екатерина Владимировна поколдовала надо мной, перевязала, поставила какой-то укол. Стало значительно легче. Не то от укола, не то от прикосновения ее прохладных ловких пальцев.
— Я сейчас узнаю насчет мест. Вас нужно лечить стационарно. — Как только двери за дорогой моей врачихой закрылись, я стряхнул свои мощи с кушетки, упаковался их в изрядно помявшиеся брюки и ретировался. Стационар — конечно прекрасно, но мне еще статью сдавать и к господину президенту «ТетраТеха» наведаться нужно.
Забежал на секунду к брату. Лариска уже ушла. Так, что визит за дискетами пришлось отложить на вечер. Юный друг юмористов, Алексей Петров, не преминул заметить между делом:
— Что современная медицина творит! Еще двадцать минут назад ты был похож на беременную тыкву и вот, о чудо, снова выглядишь как ковбой из вестерна. Липосакция? Чем вы там с Екатериной Владимировной занимались?
— Оставь свои неуместные намеки. Я, между прочим, пострадал исключительно благодаря твоему нездоровому стремлению сталкиваться с Мерседесами.
— Производил следственный эксперимент? — Вот ведь, неблагодарная скотина…
— Скажи спасибо, что мне некогда тебя лечить от острословия. Времени нет: если я в течение пяти минут не исчезну, меня положат по соседству. А уж если положат, тогда я отведу душу. Поверь: я, хуже Мерседеса!
Эта скотина внимательнейшим образом меня осматривает, как будто собирается купить, а потом, говорит:
— Верю. Мерседес — лучше.
Я демонстративно начинаю искать пустую койку. Лешка вспохватывается.
— Молчу, молчу. Я пытки твоим соседством не переживу. — Но тут же продолжает значительно мягче. — Не обижайся.
Лешкины синяки приобрели ядовито-желтый оттенок, и на широком, опухшем лице брата появляется незнакомая улыбка с явным китайским акцентом. Не дать не взять: Мао — солнышко в наших сердцах. — За дискетами к Ларисе забегу вечерком. Будешь ей звонить — предупреди о моем визите. И, хорошо бы она их предварительно сама посмотрела. Понял?
— Будет сделано. — Лешка берет под воображаемый козырек.
— Ладно, пока.
Бегу по улице и поглядываю на зеленоватый циферблат своих «касек». Опять всюду опаздываю. Клиенты наверняка волнуются. В моей работе, как у минера: проколоться можно только раз. Однажды подведешь заказчика — больше не позовут. Найдут другого «писателя». Не такого гениального, как я, зато надежного. И правильно сделают. Рекламные статьи, все равно читают только те, кто их заказывает. Ну, еще редактор и корректора. Так, что качество в нашем деле — вопрос десятый.
Но с клиентами придется подождать. Сначала в «ТетраТех». Вешать лапшу на уши господину Волобуеву и искать разгадку таинственного покушения на жизнь брата.
Офис «ТетраТеха» расположился в самом центре города. В помещение магазина. Раньше здесь продавали хозяйственные товары. Сейчас запчасти к иномаркам. Улица Советская, на которую выходят стекла сверкающих витрин магазина, в прежние времена была, самой, что ни на есть, рафинированной советской. Здесь в сталинских домах проживало все наше руководство. Нынче это скорее улица имени Мирового капитала или Гидры Империализма. Первые, вторые, а подчас и третьи этажи отданы под частные магазины и многочисленные офисы. Пресс арендной платы в этом оазисе капитализма выдерживают немногие. Либо очень богатые, либо очень блатные, либо криминализированные до мозга костей. К какой категории относится господин Волобуев мне и предстоит выяснить. Возможно, после его классификации, загадка белого Мерседеса разрешиться сама собой.
Захожу в магазин. Направо и налево — стеллажи с запчастями. Центр экспозиции — шизофренический коллаж, имеющий к автомобилям такое же отношение, какое имеют пингвины к Северному полюсу. Молоденькая продавщица в отделе напротив входа, стоит печально и одиноко. За ее спиной развешаны в коробочках два десятка великолепных экзотических бабочек. Под бабочками расставлена шеренга баллонов всех калибров со средствами от насекомых. Юмор мрачный, но точно отражающий реалии жизни.
— Девушка, за что вы их так? — Юная особа за прилавком начинает медленно выходить из сомнамбулического состояния.
— Кого?
— Бабочек. — Я делаю жалостливое лицо и сразу вспоминаю, о не сошедших синяках. Не с моим портретом играть ловеласа. Но продавщице настолько наскучило сторожить свой товар, что она прощает мне внешность забулдыги.
— Это не я. Мне таких привезли. Они вообще из Бразилии. — «Вообще из Бразилии» звучит с такой ностальгией, будто это ее родина, с которой бедняжку увезли в пятилетнем возрасте недобрые люди и спрятали в сибирских сугробах. Но скоро появится благородный Дон Педро из сериала и увезет ее к в Рио-де-Жанейро. К посредственному кофе Пеле и великолепному Пеле-футболисту. Впрочем продолжение звучит уже с профессиональной интонацией западно-сибирской продавщицы? Мо, что вы ко мне пристали? — Не больно прикольно за ними бегать. Еще на какого-нибудь крокодила наступишь. — Она оглядывается на бабочек, прикидывая технологию их отлова.
— Я думал, вы их реелентом… Ну, Бог с ними, с бабочками. Вы мне лучше подскажите: как ваше начальство отловить?
— А чего его ловить? Пройдете через зал. Там дверь. За дверью начальство. — Она принюхивается и добавляет не без зависти. — Кофе пьют.
— Бразильский?
— Не знаю. — честно признается продавщица.
— Спасибо. — Я разворачиваюсь в указанную сторону. Двери в конце торгового зала, словно ждали моего взгляда. Они распахиваются. На пороге появляется сначала высокий, упитанный мужик. Длинные волосы схвачены сзади в кокетливый хвостик. Следом за ним как чертик из коробочки, выпрыгивает мой ненаглядный «интеллигент». Жив курилка. Такого гнилым тополем не пришибешь. И хорошо. Терпеть не могу, когда люди отправляются на кладбище до истечения своего биологического срока годности. А вот «джипиков», на сей раз, с ним нет. Может быть, мальчикам головки в машине прищемило? Впрочем, им черепно-мозговые травмы не опасны. Они и так «по жизни» всадники без головы.
— Вон он, наш начальник. — Продавщица небрежно кивает подбородком в сторону солидного господина с косичкой. — Геннадий Георгиевич.
Я торопливо отворачиваюсь. Мне совсем не улыбается оказаться опознанным и пойманным на месте преступления. Точнее: расследования преступления.
— А второй, рядом с ним, что заместитель? — Спрашиваю по возможности небрежно.
— Нет. Приятель какой-то. Запчасти привозит. Говорят бандит, но я не верю. Бандиты должны быть крутыми, с мышцами и пистолетом, а этот ни рыба, ни мясо. Мелочевка. Скорее всего, просто машины ворует.
Разговор становится очень даже познавательным. Кажется из этой миленькой укротительницы дохлых бабочек, можно выудить кое-что полезное.
— Значит не бандит, а нормальный человек, обычный вор. А может он не вор, а хитрая такая «крыша»?
— Какая «крыша». — Мое предположение вызывает у продавщицы скептическую улыбку. — «Крыша» наша, в натуре, настоящие бандиты. И мышцы, и пистолеты, и ездят на крутой тачке. На них поглядишь и вот здесь, — она касается тщательно отполированным ноготком чуть ниже пупка. — холодно становиться. Тоже скажите, «крыша».
— Так уж и на крутой тачке. — Делаю вид, что сомневаюсь. — Вы, извините, но женщины в машинах, как правило, не очень разбираются. Для вас если блестит и на колесах — значит крутая тачка.
— А вот и не правда. Я в тачках разбираюсь не хуже вашего. Наша крыша на BMW приезжает. А неделю назад, я стою такая, а у магазина джип тормозит. Белый Мерседес. Из него наши пацаны вылазят.
— Так уж прямо и Мерседес. — Продолжаю подначивать. Симпатичный источник информации делает большие глаза, пытаясь мимикой доказать точно сказанного.
— Натурально Мерседес. Здоровенный. Ши-икарная тачка. — В ее голосе неподдельное восхищение своей «крышей». Даже не восхищение, а гордость. — Меня покатать обещали.
— Ну и как, покатали?
— Нет. Вот этого, — Она указывает на «интеллигента». - катали. Он даже сам рулил. А я пока не ездила.
— Почему? Обманули пацаны? Или больше не приезжали.
— Нет, вчера приезжал. Только на BMW. На BMW я уже ездила. На пикник. Круто тогда оттянулись.
— Что, надоел вашей «крыше» Мерседес? — Мое наивное предположение не срабатывает. Девица безразлично пожимает плечиками.
— Не знаю. Не говорили. Может, и надоел. — Почти равнодушно отвечает поклонница крутых парней.
Я старательно отворачиваюсь от зала, по которому дефилируют господин Волобуев с приятелем. Чувствую, что к встрече с президентом «ТетраТеха» я еще не готов. Сначала стоит разобраться с тем, что связывает Геннадия Георгиевича Волобуева и моего интеллигентного бандита. Потом попробовать идентифицировать Мерседес «крыши». Кстати, самое время поднять свои связи в ГАИ и добраться до рукописного списка. Может быть, там я найду все, что мне требуется.
— Мужчина, куда вы? А как же начальство? — Девица удивленно смотрит на меня, своими бессмысленно-голубенькими глазами, а пальчиком указывает на своего босса, возвращающегося в президентскую резиденцию.
— Начальство не Алитет, в горы не убежит. — Высказываю я банальную истину и выскакиваю на улицу. Как раз вовремя. Мой загадочный бандит садиться в неприметную Toyota sprinter. На всякий случай записываю номер. Слава Богу, блокнот и ручка у меня всегда при себе. Профессия вынуждает.
Когда я принялся за статью, укол перестал действовать окончательно. Иначе говоря: сесть за статью я не смог. Этот материал удостоился особой чести. Я его писал стоя. За что, неплохо бы с заказчика взять дополнительную плату. Несмотря на отвратительную физическую форму и острое ощущение дискомфорта в отдельных частях своего тела, к четырем часам, утвержденная клиентом статья, лежала на столе главного редактора.
— Ну, спасибо. Ну, молодец. Не подвел. Я уже переживать начал. Это же наши постоянные рекламодатели. — Главный у нас прелесть. Его подставить, все равно, что ребенка обмануть — грех, не искупаемый Адом. — Что-то ты плохо выглядишь. Андрей, у меня мысль. У «Аргуса» горят путевки в Египет. Можно тебя послать по бартеру за рекламу. Как ты на это смотришь?
— Послать по матери — это я знаю. А вот послать по бартеру, извини, что-то новенькое. — Не люблю, когда меня жалеют. Хотя, конечно, приятно, что ценят и даже к мумиям отправить готовы. Наверное, выгляжу соответственно.
— Нет, я серьезно. Заграничный паспорт есть?
— Спасибо, дорогой начальник, за заботу. Но, к сожалению, на Кипр я поехать не смогу. Там всю дорогу в самолете сидеть надо, а я, последнее время, потерял усидчивость. Проблема… Ты не мог бы мне помочь решить одну задачку.
— Если только не высшая математика. «Вышку» я уже подзабыл. — У главного очень сложно разобрать: шутит он или всерьез решил со мной заняться алгеброй.
— У тебя связи в ГАИ есть? — Мой вопрос застает шефа врасплох.
— Не знал, что у тебя машина.
— Машины у меня нет. Но есть желание получить сведения о машине. И, если можно, добраться до легендарного рукописного списка. — Главный задумчиво листает ежедневник. Он не запись ищет, не телефон. Он просчитывает: как и через кого вернее решить мою проблему. Наконец ежедневник оказывается закрытым и решительно открывается визитница.
— Василий Игнатьевич? Добрый день. Это Черных вас беспокоит. Да, совершенно верно-Альберт Валентинович…. — Судя по началу, главного с гаишником связывает отнюдь не дружба с детства. Скорее обычное шапочное знакомство. — У меня к вам огромная просьба. Нашему журналисту требуется профессиональная консультация. Нет, не для публикации… Если вы согласитесь помочь, я буду вам крайне благодарен. Значит, он может подойти завтра к девяти в ваш кабинет? Да. Андрей Петров. Нет, не композитор. Огромное вам спасибо.
Главный своим торопливым, но разборчивым почерком записывает что-то на листочке Post-it.
— Держи. Завтра к девяти в городское ГАИ. Василий Игнатьевич человек занятой, постарайся не опоздать.
Терпеть не могу: вставать рано и тащиться куда-нибудь полусонным. Если быть честным перед самим собой, то мое не желание идти в штат по большей части связано со стойкой неприязнью к ранней побудке. Люблю поработать ночью и поваляться утром. Но иногда приходиться наступать на горло своей «совиной» песне. А в данном случае, вообще, страдаю за святое дело. Кто-то же должен, наконец, навести порядок на тротуарах нашего города.
У Ларисы отказываюсь от чая, забираю дискеты и бреду домой. Возможно, предложи мне родственница рюмочку коньяку, я бы и задержался на часок. Уж больно это противное дело бродить по городу, когда кожа кусками отрывается от тела. Я же не змея, в конце концов, что бы относиться к потери шкуры, как к сезонному рутинному процессу. Но Лариса мне и по праздникам не наливает, что уж говорить о буднях. А чай, признаться честно, она заваривать не умеет.
К дому подхожу, соблюдая максимальную осторожность. Микроавтобус Toyota стоит на том же месте, где я его оставил утром. Точнее, оставил не я, и микроавтобус не стоит. Он лежит на брюхе, плоский как камбала и затравлено оглядывает окрестности белыми кругляшками фар. По окрестностям бродит наш дворник Вася. Он разгребает несанкционированную поленницу, между делом высказываясь громко и нецензурно в адрес автомобилистов вообще, и владельцев этого микроавтобуса, в частности. Мне понятен затравленный взгляд машины. На ее месте любой выглядел так же. Вынести сначала удар тополя, а потом многочасовую пытку матом, способны только редкие, истинные герои.
Пассажиров в машине нет. Судя по всему, они не герои. Бандиты не выдержали Васиных комментариев и с позором ретировались. Если, конечно, выжили. Пока что опасений не вызывает только здоровье их предводителя.
Поднимаюсь по лестнице. На площадке между первым и вторым этажами сталкиваюсь с Верой Игнатьевной. Она идет, гордо подняв голову, совершено не отличая меня от испещренных надписями стен. Ее «собака Баскервилей», наоборот глядит на меня не отрываясь. Взгляд несчастный и затравленный. До чего я довел волкодава! Здоровенный кобель жмется к стенке, жалобно поскуливает и всем своим видом показывает: дяденька, не трогайте меня, я хороший. Передние лапы моего крестника, замотаны бинтами. В некотором роде мы браться по несчастью: оба обожженные, оба в бинтах по самые уши. Мне жутко неудобно перед соседкой и ее травмированной собакой.
— Вера Игнатьевна, извините за вчерашнее. Все получилось нечаянно. По глупости. Я и сам пострадал не меньше вашего кобеля. Хотите покажу? — Начинаю расстегивать свою куртку. Я действительно готов продемонстрировать соседке свои болячки. Опыт показывает, что многим для улучшения настроения вполне достаточно убедиться в ущербе, понесенном противоположной стороной. Ничто так не сближает россиян, как коллективные страдания. Но моя попытки примирения встречает жесткий отпор. Как-то так встречались мирные инициативы ЦК КПСС, империалистическими ястребами из Пентагона.
— Оставьте свои болячки себе, — гордо заявляет Вера Игнатьевна, как будто я предлагал пересадить часть своих ожогов на ее широкое тело. Между тем пес благополучно миновал меня и поняв, что смертельная опасность осталась позади, забыв об обожженных лапах, что было сил рванул вниз. — Гаврюша! Стой, милочка… Стой, лапочка… Стой, скотина проклятущая.
Сладкая парочка тайфуном вылетает из подъезда. Кажется, Гаврюша начал меня уважать. Даже не знаю, хорошо это или нет. Но однозначно хорошо, то, что встреча с кавказским кобелем оказывается последней встречей сегодняшнего дня. До родных дверей один пролет и никаких «джипиков». На удивление спокойный денек. Только бы это не оказалось затишьем перед бурей.
Чем ближе я оказываюсь к своей двери, тем острее боль в обожженном мягком месте и усталость во всем теле. В квартиру вхожу разбитый, как Наполеон при Ватерлоо. Я все яснее понимаю, что, убежав из больницы, рискую многим. В случае гангрены меня могут укоротить точно по пояс. В этом случае вместе с аппендиксом я лишусь еще многих абсолютно незаменимых деталей. Стать бюстом при жизни, конечно, почетно, но скучно.
Захожу домой, включаю компьютер, бросаю Лешкины дискетки на стол и отправляюсь на кухню. Голод — не тетка. И это правда. Голод — вот он, весь со мной гонит меня к холодильнику. А тетки у меня вовсе нет.
Готовлю ужин и пытаюсь морально настроить себя на то, что, ночь проведу как пехотинец под огнем противника: лежа на животе в кошмарном ожидании боли. Водки дома не осталось, так что рассчитывать на народное болеутоляющее средство не приходится. Да и нельзя появляться у гаишного начальства с бодуна. Это не лучший способ завязывать деловые знакомства.
Брыська трется о ноги и время от времени противно орет. Чего он привязался к бедному больному журналисту? Еду я ему поставил. Не трогает. Может ему говяжье легкое кушать, как говорят блатные, западло. Омаров требует?
Кот ведет себя все более бесцеремонно и наконец, демонстрируя беспредельную наглость, запрыгивает на стол. Стол — табу. Стол — запретная зона. Брыська это знает так же хорошо, как математик таблицу умножения. Я пытаюсь поймать зарвавшегося нахала. Он несется от меня прямиком в ванну и демонстративно садиться перед своим ящиком.
Так бы сразу и сказал: пора песок поменять. А то ходит, орет, безобразничает.
Бросаю заниматься ужином, принимаюсь за решение кошачьих проблем. Брыська удовлетворенно оглядывает свежий песочек, разворачивается и отправляется в кресло дрыхнуть. И вот так меня «строят» все: от котов до докторов.
Вернуться на кухню не успеваю. В дверь звонят деликатно, но настойчиво. Если это снова мои криминальные приятели, я их голыми руками задушу. Хватит с меня кипящего масла и воды. Я сам сейчас крутой, как кипяток. Дверь не открываю — взламываю. Взламываю собственную дверь. До чего довели человека!? Из прихожей на лестницу вырывается взбесившийся джин. Не знаю, шла ли пена изо рта, но, судя по словам, которые я услышал, окружающим нормальным я не казался.
— Я думала, у вас ожоги. Оказывается — белая горячка. — О спокойный взгляд Екатерины Владимировны мое бешенство разбивается как волна о волнолом. К ее ногам подкатывает уже не штормовой «девятый» вал, а ласковый прибойчик в полбалла. Она стоит раскрасневшаяся с мороза, в рыжей пушистой шубке, такая милая и ироничная, что я не могу оторвать от нее глаз. На хрупком плечике болтается здоровая кожаная сумка, но даже эта деталь из гардероба биндюжника не портит общее впечатление утонченности и свежести, исходящего от очаровательной врачихи.
Из комнаты важной походкой инспектора выходит Брыська. Он всегда оценивает приходящих ко мне женщин. Вообще, наши вкусы чаще всего сходятся. Разногласия возникают редко. И, как правило, ошибаюсь я. Все потому, что кот трезво оценивает моих пассий, я же после банкетов, праздников и презентации не всегда способен на трезвый анализ.
— Извините, — оправдываюсь я. — Заколебала шпана. Вчера из-за них сам ошпарился и соседскую собаку кипятком облил.
— Значит, то чудо в бинтах, которое ковыляет по двору, ваших рук дело? — Я молча киваю. — Выходит, мне повезло: у вас сегодня горячей воды нет или масло кончилось?
— Почему? — растерянно отвечаю я. — И масло еще есть, и вода.
— Понимаю: на мне решили сэкономить.
— Нет. Почему же? То есть… — Я путаюсь окончательно. — Проходите. Я не хочу на вас экономить… — Чувствую легкий запах дыма. На кухне пригорают мои котлетки. — Сейчас, только на кухню сбегаю.
— Очень мило. — Серые глаза застывают в дверном проеме. — Не торопитесь. Быть ошпаренной вовсе не входит в мои планы на сегодняшний вечер.
— Понимаю. — Кому охота быть ошпаренным? Не такое это большое удовольствие. Могу утверждать, как эксперт со стажем. — Вы проходите. Я сейчас.
Она настороженно оглядывает прихожую и нерешительно входит в квартиру. Ждать дольше нельзя. Еще десять секунд и котлеты превратятся в маленький, но дымный пожар. Покряхтывая и поохивая бегу на кухню. Успеваю вовремя. Сверху мои котлетки прожарились, а снизу почернели. Назвать это блюдо деликатесом — язык не повернется. Но в пищу еще годится.
— Что вы там делаете? — В голосе столько беспокойства, что мне становится стыдно: бросил гостью одну в прихожей. Так порядочные мужчины не поступают.
— Готовлю. Не беспокойтесь. Сейчас иду. — Беру сковородку, подставку, пару тарелок и иду в комнату. Моя нежданная гостья стоит у распахнутых дверей, готовая исчезнуть в любой момент. Взгляд ее буквально прикован к, покрытой облачком пара, сковородке. До меня наконец доходит, что сковородку и кипящий жир объединяет элементарная логическая цепочка. Если к этой цепочке добавить еще одно звено в виде дворника-алкаша, то есть меня, то причин для страха оказывается предостаточно. — Добрый гость — к обеду, а долгожданный — к ужину. Вы наверняка голодная.
— Вообще-то я по делу. — Екатерина Владимировна, не снимая шубки, заглядывает в комнату. Брыська уже у нее на руках. Такой чести удостаивались немногие. Впрочем, расположение кота к врачихе, к сожалению, не перерастает в симпатию врачихи ко мне. — Ваш брат очень беспокоится.
— О чем?
— Вы ушли из больницы. Я объяснила, чем это может закончиться. Он сильно расстроился. — Серые глаза понемногу округляются. Наверное, жилище алкоголика милая эскулапша представляла себе несколько иначе. Не могу сказать, что у меня шикарная квартира или выдающаяся мебель, но включенного компьютера вполне достаточно для разрушения образа вконец опустившейся личности. — Вы его украли? — Такого я не ожидал. Ладно, поверила Лешкиной байке про пьяницу, но заподозрить меня в воровстве?
— Заработал. Честным трудом, — говорю почти сердито.
— Метлой?
— А вы, что думали: зарабатывать можно только скальпелем и пилюлями?
— Я, как вы выражаетесь, пилюлями, на компьютер и за год не заработаю.
— Могу посодействовать, устроить дворником.
— Нет, спасибо. Я к вам не трудоустраиваться пришла, а оказывать неотложную медицинскую помощь. — На этом месте наш стремительный диалог притормаживается. Она сказала все, что хотела. А я не знаю, как мне быть. Воспоминания о ее прохладных пальчиках тревожат душу. Не скажу, что я против их приятных касаний. Я страстно хочу ощутить их на себе, но не как пациент. Уж лучше вызвать скорую помощь, чем снова пережить это сладостное унижение.
Я стою посреди комнаты и молчу. Екатерина Владимировна не выдерживает первой.
— Долго мне прикажете ждать? — Недавняя растерянность исчезла полностью. Похоже, то обстоятельство, что мой заработок «дворника» оказался выше ее заработка врача, Екатерину Владимировну задело за живое. — Я отработала смену и очень устала. Будьте добры, не задерживайте меня.
Быть ее пациентом я вовсе не желаю, а вот задержать сердитую врачиху у себя я бы не отказался.
— Екатерина Владимировна, — говорю специально негромко и премиряюще, — говорите, что я должен делать — все исполню.
— Раздевайтесь. — Она исчезает в прихожей и возвращается со своей здоровенной сумкой. Судя по размерам этого предмета, в нем разместилась операционная, палата реанимации и еще осталось место для милых женских пустячков вроде губной помады, туши и пудреницы.
— Может быть, лучше сначала котлеты? — Делаю отчаянную попытку превратить госпиталь в вечер при свечах. — А то они остынут. Если хотите, Екатерина Владимировна, могу предложить отличное грузинское вино. Красное, полусладкое. Как раз под мясо.
— Нет. Спасибо. Меня ждут дома. — Страшно хочется задать вопрос: кто ждет? Но еще страшнее получить ответ, который оборвет тонкую нить наших еще не сложившихся отношений. И я молча раздеваюсь. Что-то со мной происходит непонятное. Странные, необратимые изменения. Разве бы я простил кому-либо обвинение в воровстве? Не за что в жизни.
Кстати, о воровстве. Что-то смутное, неясное проносится в моем мозгу при слове «воровство». Я чувствую, что нахожусь в полушаге от решения задачи поиска белого Мерседеса. Не хватает какой-то мелочи, какой-то связки, что бы найти водителя, сбившего брата.
Тихое, но паническое «Ой», заставляет меня обернуться. Екаткрина Владимировна стоит по стойке смирно. У ее ног валяется здоровенная мышь. Брыська сидит и искательно заглядывает в испуганные серые глаза, в ожидании похвалы. Подлый подхалим. Он со мной-то мышами не делится. Он со мной делится моими котлетами. А тут пришла в дом совершенно посторонняя дама, и этот предатель уже стелется перед ней, как коврик перед Генеральным Секретарем.
Вечер завершился торжественными проводами. Брыська порывался незаметно запихнуть свой подарок Екатерине Владимировне в сумку. Потом пытался составить мне конкуренция, набиваясь в провожатые. Обломили нас обоих. Я, под действием лекарства уже засыпал, а на кота отказ очаровательной врачихи подействовал совершенно угнетающе. Он улегся в опустевшей прихожей у дверей и не покидал свой пост до утра. Кажется, кот влюбился. Но это уж дудки. Я с Екатериной Владимировной познакомился раньше.