— Они знают, что ты здесь?
— Нет, конечно. Я сказала, что ночую у Наташки. Это моя двоюродная, здесь неподалеку в Новоселках живет.
Фрол допил коньяк, в голове прояснилось. По всему выходило, что ему нужно убираться.
— Когда они заявятся?
— Кто их знает! Часам к восьми.
Он нехотя вылез из-под одеяла, стал одеваться. Дом быстро остывал, выпивки не осталось.
— Как отсюда выбираться-то? — спросил Фрол.
— В девять пятьдесят рязанский автобус, — ответила Нинка из-под одеяла.
Он присвистнул. Торчать здесь до десяти в его планы не входило; не говоря о нежелательной встрече с ее родителями, предстояла работа: шеф Черноус приказал сделать фоторепортаж с выставки медтехники, видимо, ему пообещали за это отвалить жирный кусок.
— А еще как? — завязав шнурки на ботинках, присел он на краешек кровати. Нинка отрубилась, в тишине раздавалось сонное посапывание. — Эй!.. Нин…
Она открыла глаза, выпростала из-под одеяла голые руки и протянула к нему:
— Иди сюда!
— Хватит, — отстранился Фрол, но потом пересилил себя, поцеловал ее в пересохшие губы. — Мне пора, слышишь? Вставай. Заявятся родители — неприятностей не оберешься. Ты Наташке-то позвони, предупредить надо.
— У нее телефона нет. Ничего, она у меня догадливая, сообразит, если что.
Фрол подумал, что он не первый, кого эта любвеобильная практикантка журфака затащила сюда; от этой догадки, выпитого коньяка, пресыщения любовью ему стало не по себе.
— Я поехал, Нин, — не слишком решительно сказал он, но возражений с ее стороны не последовало — сон был теперь для нее превыше всего. — Ты позвонишь?
— Позвоню, позвоню… Бутылки забери, выкинь по дороге.
— По какой дороге-то? — усмехнулся Фрол. Он поднял с пола целлофановый мешок, стал складывать в него пустые бутылки. — Черт его знает, как отсюда выбираться!
— Проще простого. Сейчас налево — мимо автобусной остановки, а там все время на восток. Пройдешь через лес по тропинке — она широкая, сразу увидишь — и выйдешь на трассу. На попутке доберешься, я так сто раз ездила. Так все ездят.
Он водрузил на плечо сумку с аппаратурой, звякнул бутылками.
— Ладно, пока!
— Поцелуй меня, — проскулила Нинка.
«Господи, да сколько же можно!» — содрогнулся он, но все же подошел, чмокнул ее в щеку.
— Не сердись, если что не так. Спасибо, — проговорил быстро и поспешил за дверь.
Было еще темно, промозгло. Ноги скользили по жиже на старом асфальтовом покрытии в выбоинах и трещинах; за спиной оставался дачный поселок
Белошеино… или Белошапкино — и названия-то Фрол не запомнил. Занесла нелегкая на крыльях любви, точнее сказать — похоти. Ни души, ни звука. Он дошел до автобусной остановки, увидел справа от шоссе приземистые корпуса фермы, чуть левее впереди — черную стену леса. Еще через триста метров перед ним вырос столбик с указателем «БЕЛОЩАПОВО» — белые буквы на синем фоне, перечеркнутые красной линией. Конец населенного пункта, дальше дорога забирала вправо, тянулась через поле, за которым, похоже, и была Ока; лес и тропинка оказались на восточной стороне, там небо светлело на глазах.
Он оглянулся. Серое безжизненное пространство, черные кубики домов с замшелыми крышами, мрачный бесцветный пейзаж навевали тоску. Фрол помнил, что ушел, не заперев дверь, и Нинка наверняка не догадалась задвинуть засов — уснула мертвым сном. «Вернуться, что ли? — подумал он. — Как она тут одна, на несколько километров вокруг — ни души?» Но предутренний холод, необходимость быть к полудню в редакции, похмелье и, как следствие, безразличие ко всему взяли верх. «Ни черта с ней не сделается, — решил он, направляясь по тропинке в чащу. — Через час заявятся предки-бизнесмены с компанией, будут топить баню, жарить шашлыки и хлестать водку. Обо мне небось она и не вспомнит».
Метров через сто он окончательно успокоился; согревали воспоминания о проведенных сутках беззаботных утех. Практикантка оказалась без комплексов — пила стаканами и даже фотографировалась обнаженной. Правда, просила пленку без нее не проявлять и снимков не печатать. Он обещал. Теперь эта пленка на тридцать шесть кадров лежала в сумке с фотоаппаратом «Никон» и японским телеобъективом, и Фрол знал: пока она с ним, Нинка никуда не денется. Велик был соблазн отпечатать классные снимки — кто знает, что запоет, когда протрезвеет. Заберет пленку и выбросит. А жаль.
Красиво снимал, вдохновенно, крупными планами — хоть на календарь, хоть в «Пентхауз» или «Плейбой» можно продать за приличные баксы.
Решить окончательно, что делать с пленкой, Фрол не успел: впереди образовался просвет, отчетливо слышался звук приближающихся моторов, он удивился, как быстро вышел на шоссе.
Но радость оказалась преждевременной, никакой магистралью здесь не пахло.
По периметру огромной поляны, выбрасывая из-под массивных колес комья грязи, мчал тяжелый грузовик с выхлопной трубой на кабине, из которой валил сизый дым. В кузове стояли, обняв друг друга за плечи, какие-то люди и, пытаясь удержаться на ногах, громко орали. По всему, были они изрядно пьяны. За грузовиком следовал эскорт из двух «Харлеев-Дэвидсонов», управляемых бритоголовыми молодчиками в блестящих кожаных куртках. Грузовик стал забирать влево; ближний к нему мотоцикл приостановился, и тут Фрол увидел, что к буксирному устройству привязан канат, на другом конце которого — предмет, волочащийся по грязи, темный и неясный, издали похожий на бревно или на тушу какого-то животного. Именно по обеим сторонам этого предмета ехали мотоциклисты.
Поначалу Фрол ничего не понял, потом решил, что молодчики выехали на пикник, но это было нелогично: какой, к черту, пикник апрельской ночью? Кавалькада стала приближаться, он увидел карабины в руках парней и подумал, что это охотники открыли сезон — завалили, должно быть, первого кабана и совершают теперь ритуальный обряд.
Когда супертягач с четырьмя ведущими колесами проезжал по его стороне, Фрол осторожно выглянул из-за дерева. Потные, неистовые, в диком наркотическом восторге лица молодчиков, такие же, как у мотоциклистов, кожанки с меховыми воротниками, оружие, неразборчивый хор голосов, силящихся переорать рев дизеля и мотоциклетных моторов, наводили страх. Но все это было ничем по сравнению с предметом, волочившимся по перепаханной тяжелыми колесами земле. Этим «предметом» оказался человек… то есть скорее всего это был уже не живой человек, а труп: грязные остатки одежды задрались, обнажив истерзанное тело, безвольно телепавшиеся руки со скрюченными пальцами не оставляли сомнения в том, что это не бревно и не добытый охотниками трофей, а именно человек или то, что от него осталось.
Жаркая волна окатила Фрола Неледина с головы до ног, ставших вдруг тяжелыми, словно бетонные сваи. Он отпрянул за еловый ствол, прижался щекой к мокрой коре. Дикий рев то удалялся, то нарастал, и когда он заставил себя вновь выглянуть, то увидел, что кавалькада рассыпалась, мотоциклисты выписывали по поляне «восьмерки», мчались наперегонки, визжа и улюлюкая, подсекали тягач, рискуя столкнуться или оказаться сбитыми тяжелым бампером.
«Бежать! — пронеслось в голове. — Немедленно и быстро, куда глаза глядят!»
Он пригнулся, метнулся в чащу — назад, перпендикулярно крайней от леса борозде, но вдруг что-то заставило его остановить бег, броситься за можжевеловый куст и залечь. Он боялся дышать, чувствовал, что сердце вот-вот выскочит, проломив грудную клетку.
«Ерунда какая-то! Чушь! — силился он оправдать увиденное, придать ему статус наваждения. — Ну да! Это же муляж… манекен!.. как я не догадался?!»
Ничего из попытки самообмана не получилось. Дрожащие руки машинально, против воли и здравого рассудка, извлекли из сумки старый «Никон»; в черном бумажном пакетике оказались две новые пленки «Кодак», он торопливо разорвал облатку, вставил кассету в камеру, руки привычно ввинтили длиннофокусный «Кенон». Все это заняло минуту. На дне сумки оказался дюралевый телескопический штатив — четырехсотмиллиметровым объективом с рук не снять.
Мотоциклетные моторы заглохли, слышалось лишь злобное порыкивание стоящего дизеля; человек восемь столпились над трупом, возился с буксирным замком водитель машины. Фрол выполз из-за укрытия, подобрался к краю поляны как можно ближе. Два дерева попадали в кадр, сужали его, но передислоцироваться Фрол не рискнул, установил фотокамеру и стал снимать.
За сорок секунд Фрол сфотографировал транспортные средства, несколько лиц — тех, что хоть на мгновение поворачивались к нему в профиль или анфас, следующий десяток кадров он сделал в то время, как четверо подняли грязные останки человека за руки и за ноги, поднесли к машине и, раскачав на счет «айн, цвай, драй!», швырнули его в кузов.
Удар мертвого тела о доски произвел на него убийственное впечатление — большее, чем если бы его самого ударили по голове. Парни на поляне оживились вдруг, снова оседлали тяжелые мотоциклы — теперь уже по двое на каждом, остальные выбрасывали на пальцах, кому лезть в кузов, а кому — в кабину, хлопали друг друга по кожаным спинам и пили, перебрасывая друг дружке бутылку; все это Фрол снял тоже.
Оставался еще десяток незаснятых кадров, когда один из молодчиков неожиданно резко обернулся и замер, как показалось Фролу с расстояния в сто метров, пристально глядя прямо на него. Быть может, блеснул объектив? Во всяком случае, дальше искушать судьбу он не стал, на четвереньках дополз до куста, за которым оставил сумку, уложил в нее аппаратуру и штатив. Пронзительный свист, приближение мотоциклов, гортанные команды заставили его форсировать отход.
Фрол мчался во всю прыть, зная, что его ждет участь того несчастного в кузове в случае, если не сумеет удрать. Никакие слова и действия, никакие обещания хранить в тайне то, чему он стал свидетелем и что почти рефлекторно, безотчетно запечатлел на пленку, не спасут его от смерти. Он бежал и бежал, как никогда, ибо никогда ему не приходилось бежать наперегонки со смертью. Мелькали стволы деревьев, увязали в мокром мхе тяжелеющие с каждым шагом ноги, горячечное дыхание мешало слышать то, что творилось позади; на пути попался глубокий и длинный овраг, и Фрол, не раздумывая, скатился в него. Упав на корточки, он отдышался и прислушался… Крики и выстрелы слышались в противоположной стороне, далеко, но преследователи могли рассыпаться по лесу, покидать еще более углубившийся овраг с водой по колено рано.
Через полчаса он вышел на открытое песчаное пространство, походившее на отработанный карьер. По ту сторону пологого откоса виднелась серая лента шоссе, огражденная длинным рядом стройных, побеленных до половины тополей, между которыми мелькали разноцветные точки мчавшихся в обе стороны автомобилей.
Он решил во что бы то ни стало остановить первую же машину, упросить водителя отвезти его на максимальное расстояние отсюда, и решительно перегородил путь приближавшемуся «Москвичу», отдавая, впрочем, себе отчет в своем жалком и, если не сказать больше, неопрятном виде, в каком ни в одной легковушке для него не найдется места.
Но водитель «Москвича» на удивление спокойно принял вправо и остановился.
— Куда тебе, парень? — спросил в приспущенное окошко, выпустив струю дыма изо рта.
— В Москву! — выпалил Фрол.