Заведение, куда Кордес меня привел, оказалось единственно пригодным местом для нашего разговора. Зал был пуст и достаточно велик, чтобы можно было, никому не мешая, уединиться в углу, где нас никто не мог подслушать.
Здесь было мрачновато и пахло гнилью. На стенах висели олеографии, на которых были изображены в черно-бело-красном обрамлении сухопутные и морские сражения. Все здесь напоминало о былых временах, о времени первой нашей встречи с Кордесом. Но теперь эти вещи приобрели совсем другой смысл.
Хозяин с красным лицом и головой, укрепленной, казалось, прямо на плечах, без шеи, подошел к столику у окна, который мы выбрали. Он поздоровался с Кордесом, назвав его «герр доктор», и спросил, что нам угодно.
Я заказала бренди, Кордес — кофе и ром.
— Ты получил ученую степень? — спросила я для того, чтобы с чего-нибудь начать наш разговор.
— Нет. Просто все меня здесь так называют, — рассмеялся Кордес.
Мы сидели, ожидая, когда принесут напитки, и оба молчали. Кордес дважды покачал головой. Да, еще у него осталась привычка нервически проводить двумя пальцами от середины лба к глазам. Он глядел на меня и курил, глубоко затягиваясь.
Он был хорошо одет, выглядел вполне ухоженным, на его манжетах тускло поблескивали запонки с дымчатыми топазами. Камни были подобраны со вкусом.
— Ты снова женился? — спросила я.
— Нет-нет! — он замотал головой. — После моего возвращения из американского плена, точнее из Америки, где я работал еще четыре года после конца войны, я пытался тебя разыскать, искал довольно долго. Но между тем дела постоянно гнали меня за границу. По делам службы я два года был в Африке, потом на четыре года застрял во Франции… — Он пожал плечами. — Нет, вторично я не женился… Скажи, ты действительно тогда сочла меня погибшим?
Вопрос был задан тихим, очень тихим голосом.
Я рассказала ему все, что происходило в те годы, и почему я тогда решила, что его нет в живых. Потом сообщила, что живу неподалеку от Мюнхена и что живется мне, в общем, хорошо.
— Мне порой бывает жутко: мучает мысль, что меня уже исключили из числа живущих, — сказал он после моего монолога.
Ему, как оказалось, немало сил пришлось приложить, чтобы устроиться на работу, потому что всевозможные специальные службы, занимающиеся розыском, до сих пор палец о палец не ударили, чтобы восстановить его в числе живых.
— Ты изменил фамилию, — заметила я, — может быть, дело упирается именно в это? Я искала тебя как Кордеса, а ты теперь Куртес. Зачем ты это сделал?
Кордес помолчал, отвел глаза и наконец сказал:
— Ах, это долгая история… Были затруднения делового характера… Это ни в коем случае не должно тебя касаться… — Он рассмеялся и продолжил: — А это, в общем, совсем не плохо, что меня объявили мертвым. По народному поверью тот, кого объявили мертвым, проживет сто лет…
Как я теперь представлю, что эти слова он произнес за несколько часов до смерти, у меня мурашки бегут по спине.
Итак, по поводу перемены фамилии он говорить со мной не захотел. Я его не стала принуждать. Пауза.
Я уже собралась возобновить разговор, но Кордес меня опередил:
— Ну, прекрати эту пытку, Бетина. Во всем этом есть нечто неприятное, не так ли?
Я сама ему это хотела сказать и не собиралась его щадить.
Я вынула из сумочки письмо Кордеса к Корнелии и выложила его на стол.
— Вот твое письмо, — сказала я.
Больше мне нечего было сказать.
Он взглянул на письмо, схватился за него, побледнел и поперхнулся:
— Ах, это… Корнелия — твоя… наша… Да, так. Что я тогда мог понять?.. Боже мой… Она ведь… Ее фамилия…
— Ее фамилия — Этьен, — сказала я. — Так же, как и у моего второго мужа, и у меня… Я тебя не упрекаю, Курт. Вообще-то людям твоего возраста на следует влюбляться в таких юных девушек. Но это уже из другой оперы. Чистая случайность, что письмо попало в мои руки, Курт. Я сразу узнала твой почерк, как только увидела адрес, вскрыла конверт и — пардон! — прочла письмо.
И вот теперь я здесь, чтобы тебе его вернуть. Возьми его, если хочешь, разорви и выброси. Короче, делай с ним все, что тебе заблагорассудится. Только оставь мою… оставь Корнелию в покое, слышишь? Это все.
— Да… — прошептал он и закурил сигарету. Руки, подносившие к ней зажигалку, дрожали.
Он посмотрел в окно на реку в сгущающихся сумерках и тихо сказал:
— Я должен был уловить сходство. Она так похожа на тебя, Бетина! Такая же походка, такой же грудной голос, такая же хрупкость, как у тебя. Она могла вскружить мне голову, я потерял бы самообладание и…
— Прекрасно, — сказала я, вовремя его остановив, потому что его взгляд был устремлен на меня, а глаза подернулись влагой. Меня это оставляло холодной, но приводило в замешательство и внушало беспокойство.
— Однако потеря самообладания отцом влечет за собой пять лет тюрьмы, не говоря уже о трагической судьбе девушки…
Он взглянул на меня как-то по-особому:
— Ты изучала юриспруденцию?
— Нет, мой муж был адво… — Я замолчала, но было уже поздно.
— Был? — Кордес отреагировал мгновенно: прищуренные глаза, напряженное внимание во взгляде.
— Да. Он умер, — сказала я. Запираться было бесполезно.
— Значит, ты опять вдова! И… — Он помедлил. — Да, но тогда… Мы, без сомнения, снова на законных основаниях муж и жена, Бетина. Что ты думаешь? Извещение о смерти было ложным, значит наши супружеские отношения никто не отменял, не так ли? — Он положил свою ладонь на мою.
Я отдернула руку. У меня не было слов.
— Я надеюсь, ты шутишь, — выговорила я с трудом.
Улыбка больше не освещала его лицо.
— О соответствующих статьях закона я информирована, — продолжила я, прежде чем он успел что-либо возразить. — Необходимо понять, что мы разведены.
— Но ты ничего не сможешь сделать: твое второе замужество было незаконным, и родственники твоего мужа вправе оспорить завещание!
— Пусть тебя это не беспокоит. — Я улыбнулась. — Во-первых, у Альберта нет родственников, во-вторых, оставил он мне не так уж много, и, в-третьих, я научилась стоять на собственных ногах.
Я глубоко вздохнула.
— Собственно, если я тебя когда-либо и любила — о чем сейчас сожалею, — продолжала я, не повышая голоса, — то после твоего флирта с Корнелией это уже невозможно.
— Но я же не знал… — протестовал он.