Любимый чмокнул меня в щечку и пошел с ним на кухню, а я, оглянувшись, увидела уже размороженного Александра Васильевича в наручниках, под Витькиной опекой.
— Знаете что? — ехидно сообщила я ему. — А ведь денежки вам мои бы не достались, зря бы вы грех на душу взяли! Я за эту неделю аж два завещания написала, последнее — вот прямо вчера! Так что ваша подделка была бы попросту недействительна, ибо лишь самое позднее завещание имеет силу! Вот так-то!
Бо-оже…
Каким взглядом он полоснул по мне… Все было в нем — и разочарование, и беспредельная ярость, и ненависть…
А я показала ему язык и пошла следом за любимым на кухню — помогать давать показания.
Маменька посмотрела на меня и с осуждением сказала:
— И ты хочешь сказать, что я должна поверить в эту…, — она запнулась, словно затрудняясь подобрать слова, — эту дикую историю???
— Мать, — укоризненно сказала я. — Как было — так и рассказала.
— Денис Евгеньевич! — возмущенно повернулась она к любимому. — Хоть вы ей скажите!
— А, ей что в лоб, что по лбу, — махнул тот рукой. — Больно она меня слушает! Сказал ей — лежи в кровати, поправляйся, и не успел выйти из дома, как она тут же сбежала!
— И от чего бы ей, интересно, поправляться? — поджала мать губы. — Девка здоровая…
— Ну так вам же только что она все подробно рассказала, — терпеливо усовестил ее Дэн. — Что ее чуть не утопили, потом чуть не придушили, потом отравили и прочее — прочее. Тут никакое здоровье не выдержит.
Мать на него посмотрела долгим взглядом, после чего нахмурилась:
— А вы мне казались здравым молодым человеком. А туда же, под ее дудку пляшете!
— А кольцо обручальное у Соньки на пальце тоже я придумала???
Все-таки у меня дурной характер. Мать еще и пяти фраз не сказала, а я уж воплю как на пожаре.
— И что, вы хотите сказать, моя племянница … замужем? — запнувшись, спросила мать.
Сонька отчаянно покраснела и пискнула:
— А дядя Витя Корабельников нас уже разводит! Я же не знала ничего!
Мать помолчала, после чего решительно заявила:
— Не верю!
И треснула сухоньким кулачком по столу.
— И для кого я тут два часа распиналась? — глядя на Святошу, задумчиво вопросила я. — Мать, ты мне можешь верить. Можешь не верить. Ты меня попросила все подробно разъяснить — и я подумала, что и правда надо это сделать, все же и ты тоже пострадала. Я твою просьбу выполнила, в общем, теперь и ты мою выполни, ладно? Одну. Всего одну.
— И какую же? — с подозрением спросила она.
— Не нуди. Дай помереть спокойно.
— Я нужу? — возмутилась она. — В смысле — я не нудю! Тьфу ты! В смысле — я не нудистка!
— Правда? — подняла я бровь, от души веселясь.
— Тьфу на тебя, — рассердилась она, поджала губы и отвернулась.
— Ладно, вы тут пейте чай, беседуйте, а я пожалуй пойду. У меня дела.
— Какие такие у тебя дела? — голос Дэна был не менее нудным и подозрительным, чем у матери. Хоро-оший зятек, на лету привычки перенимает.
— В спальню, — любезно пояснила я. — Мне доктор прописал покой и сон.
— Ну тогда конечно, — кивнул он.
— И дверь я закрою, — уточнила я.
— Значит, Святоше так можно?
Я посмотрела на преданно заглядывающую в глаза волчицу, которая конечно же бесшумно, но неотвратимо шла за мной следом — и ответила:
— А Святоша вопросов не задает. И не нудит!
— Я нужу? — возмутился он. — Тьфу, в смысле, я не нудю! Тьфу!..
— Ну да, я в курсе, что ты не нудист, — усмехнулась я и пошагала наверх.
Денис может сколько угодно меня опекать и кричать, что решит все сам, но вот маменьку я выручила — теперь надо и за папеньку взяться.
Раскинутые карты показали привычную картину. Папенька пьян и весел, около него теплая компания и ему на редкость хорошо. Господи, да где хоть он в лесу компанию-то нашел? Только что медведей споил…
Но тогда вопрос — чем???
Хотя, с другой стороны, я много раз замечала, что истинные алкоголики крайне изобретательны по части выпивки. Возможно, когда я приеду за папенькой — я обнаружу, что он владелец маленького лесного заводика по производству мухоморовки.
Взяв приготовленную отцову рубашку и телячий послед (у Грицацуихи как раз как раз отелилась корова), я сделала обряд на пуповину. На несколько месяцев, покуда теленок мал и не отходит от матери — этот обряд дает неразрывную связь с выбранным кровным родственником.
Бабушка моя делала этот обряд на меня. Старенькая она была, бабуля моя, когда ей меня спихнули родители, сложной ей было углядеть за такой егозой, как маленькая девчонка. И с тех пор жизнь моя существенно осложнилась. Бабуля всегда знала, что я делаю и где. Бессмысленно было врать, что я-де учила уроки, пока она лечила людей в соседней деревне. Бабуля точно знала, что я с мальчишками лазила по деревьям и даже разок свалилась и набила шишку.
Рука у нее была тяжелая, и посему я вскоре осознала, что врать — наказуемо. Лучше уж честно признаться. И с тех пор прошло уж много — много лет, а я до сих пор считаю, что врать — плохо для репутации, все равно правда всплывет и навредит. Уж лучше так не подставляться и быть честной.
Тихо — тихо мы с Лорой пересекли холл. Сонька, что стояла в столовой и доставала из тостера поджаренный хлеб — увидела меня, но я сделала большие глаза, и девчонка понятливо отвернулась. Мать в столовой, что располагается чуть дальше кухни, громко жаловалась Денису на то, как ей не повезло с дочкой. Со мной, то бишь.
А я тем временем спустилась в гараж, свистнула из Серегиного бокса навороченный мотоцикл, посадила сзади себя Лору, и поехала выручать папеньку. Пуповина меня вела просто безошибочно, я четко знала, где он. С такими мыслями я и направилась к колосовскому лесу.
Уехала я недалеко. На выезде из города меня остановил толстый гаишник и начал нудеть:
— А отчего без каски едем? А если авария какая? Каска — она ведь четыреста килограмм выдерживает!