Мне стало совершенно ясно, что я больше не гожусь для своей профессии. После Боснии я – профнепригоден. И по идейным соображениям, и потому, что просто не могу видеть оружия. Даже обычный нож вызывает у меня неприятные, а порой и мучительные ассоциации. Любым ножом: кухонным, перочинным можно запросто убить человека.
Мне кажется, что я уже никогда не смогу убить. Хорошо, если мне удастся жить по-новому. Я решил все бросить, порвать со всеми прежними связями и добывать хлеб каким-нибудь другим занятием. Главное – попытаться приспособиться к новой жизни, найти свою нишу.
Я обосновался в столице СНГ городе-герое Минске. Меня взяли на работу коммерческим директором одной полуполитической организации. Мой начальник, плотненький рыженький человек, по фамилии Гершенович, польстился отнюдь не на мои деловые качества. Просто мой начальник в меру трусоват. Его карманы набиты различными приспособлениями для защиты собственной персоны. Тут и электрошокер, и баллончики с паралитическим газом, а в кейсе лежит газовый пистолет. Гершенович вечно суется туда, где его не ждут и куда его не просят. Причем часто это происходит, как мне кажется, помимо его воли, случайно. Такая у него судьба. У каждого она своя… Тем не менее, слишком во многих местах моему начальнику обещали набить морду. Поэтому, прослышав о моем прошлом, оценив взглядом мой возраст, рост и бицепсы, он взял меня на работу.
Собственно, он мне никакой не начальник. Я сам по себе, он сам по себе. Зарплата у меня мизерная, лишь для отвода глаз. Но я не в накладе. Я предоставлен самому себе, пользуюсь счетом фирмы, а имея даже три извилины в голове, можно, пользуясь инфляцией и полной неразберихой в экономике молодой республики, каждый день зарабатывать на хлеб. На большее пока мне не надо.
Гершеновича зовут Франц, и он занимается «крупным бизнесом». Вначале он торговал нефтью. Но он даже ее не понюхал. Потом – лесом. С таким же успехом. Потом толкал вагоны мебели в Казахстан, но введение в этой республике своей валюты – теньге – чуть не разорили его. Тогда Гершенович организовал совместное предприятие с немцами по реализации нитей. Немцы оборудовали Гершеновичу офис, подарили дребезжащий на ходу «Мерседес», но ни одной крупной партии нитей Гершенович так и не смог реализовать. Потом были еще цемент, овощные консервы, обувь. Везде незадачливый бизнесмен прогорал. Ему хватает только на солярку для старенького «Мерседеса» и на подружек. С женой мой начальник в разводе, а в женщинах неразборчив.
Единственное ко мне требование со стороны начальника – сопровождать его в дальних поездках и пить водку за компанию, когда к нему приходят очень крутые ребята разбираться.
Все остальное свободное время я занят самим собой и хлопотами о том, как заработать денег.
Делается это просто. Меня тут подучил Гершенович. Я занимаюсь посредничеством в обналичивании. У меня немецкий дисковый телефон из запасов гэдээровского «абвера». Каждый день мне звонят по этому телефону и просят обналичить ту или иную небольшую сумму. И я веду переговоры. Если клиента устраивают мои проценты, он приезжает ко мне, и мы составляем фиктивный договор. Договор о том, чтобы я оказал клиенту услуги в ремонте автомобиля, или ремонте помещения, или произвел рекламу его продукции. На счет моей фирмы приходит сумма за якобы оказанные услуги. Я перевожу деньги следующему клиенту, который тоже обналичивает, но берет за обналичку меньший процент. Разница в процентах и есть моя прибыль. Раньше эта прибыль была почти фантастической. Теперь – всего два, три, пять процентов. С тысячи долларов это тридцать, сорок долларов. Если б даже такие, тысячные, сделки удавались каждый день, мне хватало бы за глаза. Но ко мне приходят бизнесменчики, которые работают сотнями долларов. Это вчерашние «челноки», то есть обыкновенные мешочники. Каждую сделку норовят обмыть, с одной выпитой бутылки заводятся и приглашают в ресторан, тянут домой, чтобы показать обстановку квартиры, красавицу-жену и детку, для которой нанята студентка преподавать белорусский и английский языки. Это вчерашние советские инженеришки, журналисты, преподаватели ВУЗов. Настоящие акулы бизнеса, которые в прошлом были связаны с торговлей, со мной не водятся. Это я у них покупаю за безналичку доллары тысячами, копя на счету неделями крупную сумму. Тем временем инфляция съедает деньги. Получается замкнутый круг. Так я и влачу свое существование.
Живу я у своего родственника – двоюродного деда Матея. Он отец моего дяди. Его все зовут Матейко. Он и в городе Матейко. Дед прозябает на своей пенсии, и когда я принес с первого своего барыша гроздь бананов и бутылку «Амаретто», он почему-то подумал, что я рэкетир. В разумении деда такие люди, как я, должны стоять у станка, осваивать целину или, в крайнем случае, защищать честь державы на ринге или помосте.
– Ты лучше эти деньги, что потратил на заморские присмаки, подарил бы мне. Я бы знаешь сколько картошки купил?
– Сколько тебе, Матейко, на картошку надо? Дед подозрительно смотрит на меня. Не говорит ничего, а утыкается носом в телевизор – единственное занятие пенсионера. Летом он выезжает по грибы, собирает ягоды, а глубокой осенью ему нет занятия.
По телевизору тем временем Останкино показывает министра обороны России генерала армии Павла Грачева.
– Разве это генерал? – спрашивает Матейко. – Генерал должен быть во! – дед выпячивает грудь. – Как ты!
– А Суворов? – спрашиваю я.
– Суворова не трожь! Суворов Альпы перешел, а Грачев? Белый дом расстрелял? – кипятится дед. – Вот Грачев категорически опроверг версию об организованном участии российской армии в боевых действиях в Чечении (дед именно так называет эту страну). «Бредом» назвал, что наши войска там.
– Не наши, а российские, – уточняю я.
– Какая разница, Россия, Беларусь… – злится дед. – Белорусы освоили Карелию, Сибирь, Дальний Восток… Наши предки даже Кремль и Петербург строили… Так что, теперь от всего отказаться?
– Ну ладно, только в Чечне действительно идет, в принципе, междоусобная борьба, борьба за власть. Хотя я реже смотрю телевизор, и могу быть не в курсе, но ты, дед, знай, что пока они, чеченцы, друг с другом цапаются, Россия не полезет. А если полезет, то они все бросят и будут воевать против русских.
– Да, будут, – кряхтит дед Матейко, – там с каждой стороны – и со стороны Дудаева, и на стороне оппозиции – воюет большое количество наемников. Со стороны Дудаева даже воюют наемники из Афганистана, понимаешь? Есть наемники из прибалтийских государств, есть и из других. В том числе и русские. Почему не воевать, если хорошо платят? Если бы там были регулярные войска, то… Знаешь, что Грачев сказал? Что, во-первых, он бы никогда не допустил, чтобы танки вошли в город. Это безграмотность дикая. А во-вторых, если б воевала армия, то по крайней мере одним парашютно-десантным полком можно было бы в течение двух часов решить все! Понимаешь?
– Думаешь, у Дудаева нет пушек и танков? – подливаю я масла в огонь. – И думаешь, Дудаев академий не оканчивал, и учился хуже Грачева?
Дед умолкает. Ему нечего сказать.
…Когда я прихожу на работу, то вижу, что Гершенович в очередной раз ночевал в кабинете, спал в кресле прямо в одежде. Однажды я застал его даже спящим на столе, и он быстро прыгнул на пол, грузно присел. Ему всегда тяжело от похмелья. Вот и теперь он трясущейся рукой достает деньги. В мои обязанности не входит обслуживать патрона, но я жалею человека, который перепил и его всего колотит.
– Понимаешь, вчера такую сделку обмыли, на пятьдесят миллионов, – кряхтит Гершенович.
Похмелившись, он дает зарок не мешать водку и шампанское. В таких количествах.
– Слушай, Юрий, где ты встречаешь Новый год? Я пожимаю плечами.
– Я тебе достану пригласительный билет в «Фиолетовый лимон», пойдешь?
Приходится соглашаться. В клуб «Фиолетовый лимон» вхожи только те, у которых есть на счетах около миллиона. Разумеется, долларов. Такой суммы у Гершеновича никогда не было, но он вхож в любую дырку.
…И вот приходит долгожданный для миллионов граждан день. Слякотный декабрь в середине месяца превратился в настоящий зимний месяц. Ударил-таки мороз, выпал снег, на борьбу с которым в Минске тут же выпустили снегоуборочные машины. Но прошло всего несколько дней, и мороз нехотя начал отступать, словно обидевшись на людей за то, что они не видят никакой красоты в блестящем инее, который повис на проводах, на обрубленных ветках придорожных лип.
К концу месяца ртутные столбики термометров взметнулись вверх, и вместо зимы наступило непонятно что. Перед Новым годом по улицам города уже бежали грязные ручейки, а прохожие месили ногами скользкую кашицу.
Впрочем, мало кто из них обращал на это внимание, поскольку все были заняты предпраздничной суетой. Все куда-то торопились, одни несли наполненные продуктами авоськи, другие тащили домой свежевырубленные елки.
И только одному мне, казалось, не было никакого дела до этой суеты, да и до приближающегося праздника тоже. Я уже минут двадцать неторопливо шел по проспекту, не обращая внимание на то, что рядом один за другим проносились переполненные троллейбусы. Я все никак не мог прийти в себя. У меня капала из носа кровь, саднили разбитое ухо и губа. Случилось же следующее.
Мне надо было поменять пятьдесят долларов на белорусские рубли, чтобы в карманах были деньги на расходы. Я засиделся на телефоне до вечера, бросился к обменным пунктам. Они уже позакрывались. Все-таки праздник.
Пришлось бежать на Комаровку – громадный центральный рынок столицы. Валютчики сбили цену и давали за доллар смехотворную сумму.
Я направился в торговые ряды, чтобы обменять доллары у торговцев. Картонная табличка «куплю» торчала почти возле каждого. Милиция пресекала торговлю валютой, поэтому слово «куплю» было формой компромисса.
И угораздило меня попасть на этих чучмеков! Они человек десять – сидели на мешках, обедали, разрывая куски жирной курицы руками, и отчаянно спорили о чем-то. Разговор их был явно политическим.
– Кому требуется сорок восемь часов на размышление? Кому, нам, или Ельцину? – кричал один парень, полный и круглоголовый.
Другой отвечал:
– Месяц назад Ельцин обратился к участникам конфликта в Чечне. Ну и что? «Надежда на самостоятельное разрешение внутричеченского конфликта полностью исчерпана», – передразнил чеченец российского президента. – И выдвинул ультиматум: в течение 48 часов с момента обращения, – чеченец опять начал кривляться, – «прекратить огонь, сложить оружие, распустить вооруженные формирования, освободить всех захваченных и насильственно удерживаемых граждан». Если же в установленный срок эти требования окажутся невыполненными, на территории Чечни будет введено чрезвычайное положение. А фиг ему!.. А этот меланхолик, Павел Грачев, – чеченец начал подделывать голос Грачева, – «не очень я интересуюсь, что там происходит», чтобы требовать «восстановления в Чеченской республике конституционной законности, правопорядка и мира» в течение двух суток. Правильно тогда Муса Мержуев заявил «Интерфаксу», что обращение Бориса Ельцина к чеченцам приведет лишь к объединению всех чеченцев, неизбежно выведет из стана оппозиции тех людей, которые слепо шли за ней. Я, вот лично я уже оппозиции не верю. Нахапали денег от Москвы – и все!
В разговор вмешался еще один парень:
– Любопытно, как бы отреагировал Кремль в ночь с третьего на четвертое октября девяносто третьего года на категорическое требование, скажем, Билла Клинтона к Борису Ельцину, с одной стороны, и к Александру Руцкому, с другой, немедленно разоружить своих «участников вооруженного конфликта» и отправиться спать. Неужели эта российская свинья, Ельцин, думает, что Чечня – часть России?
– Значит, думает, раз можно без церемоний, сурово, но по-свойски, – парировал его ответ плотный парень.
– Но, Руслан, в течение трех последних лет Москва словно забывала о нас. Москали фактически признавали независимость чеченского государства. И теперь, что там ни говори, введение войск – это вооруженная российская интервенция.
– Я тоже думал, – мрачно сказал тот, кого назвали Русланом, – что бикфордов шнур ультиматума сгорит за сорок восемь часов и… будет погашен, скорее всего, созданием какого-нибудь координационно-согласительного совета, центра, штаба. Потому что и там, и тут понимали: введение ЧП в Чечне – это начало большой войны, способной воспламенить весь Северный Кавказ, втянуть в смертельный круг десятки народов и народностей…
Мне пришлось перебить их трепотню, до лампочки были мне их политические дрязги, мне требовались деньги.
– Доллары возьмете?
– Сколько?
– Пятьдесят…
– Даю по десять тысяч за доллар…
– Хорошо!
Толстый, приземистый кавказец вытер руки о мешок и полез в карман. Он на глазах у меня отсчитал ровно двадцать пять двадцатитысячных купюр белорусских рублей.
– На, – сказал он и взял двумя пальцами протянутую мной пятидесятидолларовую бумажку.
Я взял деньги и пошел, на ходу пересчитывая купюры. Их оказалось не двадцать пять, как должно было быть, а двадцать четыре.
«Вот наглец!» – мысленно воскликнул я и возвратился.
– Дорогой! – сказал я. – Ты мне все деньги не отдал.
– Покажи! – ухмыльнулся толстый, молодой и наглый кавказец и взял протянутые мной деньги. Он опять на глазах у меня пересчитал купюры.
– Действительно, одной не хватает… – хмыкнул он и извлек из кармана еще одну двадцатитысячную.
Я сгреб деньги, сунул их в карман и ушел восвояси. Когда же я вышел почти на проспект, что-то подсказало мне пересчитать деньги. К моему глубочайшему изумлению, не хватало уже трех купюр.
Вначале я перетряс все карманы. Медленно пошел назад, думая, что я потерял деньги по дороге. Но у меня все больше и больше росла уверенность, что я оказался жертвой обыкновенного шулера-заломщика.
«Ну и мастак! – думал я. – У меня же глаза снайпера, и я не мог такого заметить…» Смутно мне припомнилось, что когда парень добавлял одну купюру к моим деньгам, он сунул руку с деньгами в один карман, а из другого вытащил уже заранее приготовленную заломку.
«Не на того нарвались!» – меня бесило, что я так просто попался на удочку.
Кавказцы сидели на старом месте, у ног их стояла початая бутылка водки.
– Дорогой, – спокойно сказал я заломщику, – верни ты лучше мои доллары, а свои деньги забирай, и ищи простачков.
– Что ты? – прикинулся парень. – Ты уже ушел, забрал деньги, чего ты хочешь?..
Тем временем его глаза начали наливаться кровью, а ноздри нервно зашевелились.
Остальные кавказцы спешно вытирали руки и губы от куриного жира.
Я положил деньги на прилавок и произнес:
– Слушай, давай без шума, а?
Но без шума с восточными людьми нельзя обойтись. Заломщик неожиданно громко, на весь базар, заорал:
– Ты чего от меня хочешь? Какой наглый! Взял деньги и еще требует… Вам всем тут плати… Приходят одни – плати, приходят другие – плати… Я тебе все отдал, что надо…
Я положил руки на прилавок, перепрыгнул через него и очутился рядом с наглецом. Тот отпрянул назад, уже на ходу хватаясь за «кидуху», которая лежала на мешке и которой резали хлеб и курицу.
Носком ботинка я успел выбить нож из руки парня и тот затряс ушибленной кистью. Кавказцы заорали благим матом, привлекая всеобщее внимание, и гурьбой набросились на меня. Одного я остановил ударом локтя, второй напоролся на прямой встречный удар, а вот третий с тыла нанес мне по уху боковой удар, от которого посыпались из глаз звезды, а в ухе зазвенело мощное крещендо. В это время шулер сгруппировался и ногой ударил меня в пах. Я поймал его за ногу, сбил своей ногой его с места, повалил на землю и так заломал ему руку, что кавказец заревел диким голосом. Я сунул руку ему в карман. Сверху на меня свалился человек, который дубасил меня кулаками по голове, другой лупил ногой в грудь, а третий, вцепившись руками в балку крыши над прилавком, ударами двумя ног пытался свалить меня с шулера.
Если б мне надо было прикончить негодяя, я давно бы сделал это. Но в мои расчеты входило только забрать свои деньги и проучить наглеца. Покуда на меня обрушивался град ударов, я успел вытрясти карманы у поверженного парня, ухватить кипу денег, дать коленкой одному из парней в пах и перемахнуть через прилавок в проход.
К месту драки уже бежала в неуклюжих форменных бушлатах милиция. В мои расчеты не входило в этот предновогодний вечер общество молодых сержантов. Я более тяготел к цивильному женскому полу.
– Ну, свинья! – орал заломщик. – Ты сюда больше не покажешься. Я тебя из-под земли выкопаю! Ты подохнешь!
Я выбежал на улицу и чуть ли не побежал к проспекту, стараясь затеряться среди редких прохожих. Возле самого проспекта стояли двое милиционеров, один из них переговаривался по рации. Я свернул в первый попавшийся переулок.
Когда я выбрался на проспект и осмотрел себя, то впал в уныние. Весь мой праздничный наряд был испачкан следами обуви наглых торговцев. Из носа капала кровь. Ухо тоже было разбито. Показываться в таком виде на празднике, тем более среди престижного общества, было негоже.
Вот поэтому я и брел без настроения по проспекту, не зная, что предпринять.
Наконец, я все-таки опомнился, посмотрел на часы. «Черт побери, – выругался про себя, – первый раз на елке в этом городе, приглашен и опоздал! В конце концов, можно ведь и почиститься, и лицо вымыть». Однако выражение недовольства, едва появившись на моем лице, тут же исчезло. Я даже не ускорил шаг. Я опять с головой ушел в свои мысли, которые были далеко от Минска, от Нового года. Все чаще и чаще мне вспоминается Афганистан, Абхазия, Босния. На что потратил я свою жизнь?
…Праздник, действительно, был уже в полном разгаре. Куда ни глянь, везде хорошо знакомые благодаря телевидению да газетам лица – известных политиков, членов правительства, артистов, бизнесменов. Что они делают в этом фешенебельном заведении? Или они тоже имеют по миллиону долларов. Скорее всего, «Фиолетовый лимон» – шикарное местечко.
Впрочем, было полно и незнакомых: чьих-то жен, которые смотрели вокруг себя с вызовом, втайне ревниво прицениваясь к обновкам своих знакомых; чьих-то любовниц, которые, понимая всю двусмысленность своего положения, были чересчур стеснительными; чьих-то просто подруг, которые вели себя непринужденно, весело болтали, не обращая ни на кого особого внимания.
Я немного потолкался среди приглашенных, тщетно пытаясь встретить здесь кого-либо из своих знакомых, и направился к бару. Вид у меня был нормальным. Я сдал в гардероб пальто, а в туалетной комнате почистился и привел в порядок лицо. Красное ухо и слегка разбитая губа придавали моему лицу более мужественное выражение. В баре я заказал шампанское, хотя настроение ухудшилось настолько, что теперь мне больше подошла бы водка.
И в этот момент вдруг появилось единственное знакомое в круговерти лицо – Франц Гершенович.
– Юрий, ты? А я думаю, почему не пришел? – с ходу засыпал вопросами Гершенович. – Ну, как тебе здесь? Шикарно, да? А почему один?
– Да так… – я поморщился.
– Ничего, здесь невесты на любой вкус. Только не плошай. А что это у тебя с ухом?
– Да немножко прижали… А ты сам почему один?
– Если бы, дружище! Моя баба где-то там, с подругами болтает. Давно не виделись – со вчерашнего дня. Давай выпьем, что ли?
– Давай.
– Что у тебя, шампанское?
– Как видишь.
– А я, пожалуй, коньячку. А может и ты, а? По стопочке.
– Да нет, после шампанского…
– Ну и что – после шампанского? Пока как следует не выпьешь, ты здесь ничего хорошего не увидишь, – тараторил Гершенович.
– Ладно, давай.
– Мы заказали по сто граммов «Наполеона».
– Ну, как? Краски стали ярче? – улыбнулся Гершенович, двумя глотками отправив жидкость внутрь.
Я промолчал, но тоже улыбнулся.
– Не дрейфь, смотри сколько вокруг девиц, – Гершенович тяжело вздохнул. – Я тебя пока оставлю, извини. Кажется, кое-кто уже созрел для делового разговора. Смотри, какое у него сейчас милое, доброе выражение лица.
Но я не повернулся в ту сторону, куда показывал Франц. А он только положил руку мне на плечо и подмигнул:
– Давай-давай, действуй!
Гершенович испарился. Я прислушался к разговорам. Рядом двое солидных людей говорили о Чечне. О том, что воздушные атаки на Грозный усилились. Русские бомбят днем и ночью. Основные объекты бомбежек – аэродром и аэропорт, места дислокации сторонников Дудаева. Но перепадает и мирному населению.
– Ельцин им всыплет, – говорил один из мужчин, закусывая водку бутербродом с бужениной, – он еще с начала декабря там давал им прикурить. Даже мирному населению. Помнишь, первого декабря в старопромысловском районе Грозного осколками одной из ракет штурмовика был уничтожен автобус, в котором ехали пассажиры?
– А-а! Это тогда, когда хотели раздолбать дом Дудаева? – ответил первому второй мужчина, мощными челюстями перемалывая закуску. – Они разнесли чуть ли не весь квартал, в котором находится дом Дудаева.
– Ты знаешь, – сказал первый, – Дудаев утверждает, что знал о готовящемся налете. Вся семья находилась дома и, по его словам, никак не хотела прятаться в подвале. Ему с трудом удалось затолкнуть ее туда. Самолеты заходили с четырех сторон, и бомбы попадали в соседние дома. И в доказательство случившегося Дудаев привез с собой осколок бомбы, обнаруженный возле своего дома.
– Они же тогда чуть делегацию депутатов Госдумы не накрыли! Однако последние самолеты покинули небо над Грозным за полчаса до въезда туда российских парламентариев… Мы водку еще пить будем? – поинтересовался первый мужчина.
– Ну давай еще по стопочке, – согласился напарник и продолжил разговор о Чечне: – Кто у них там министром МИДа, Юсеф какой-то? Он и вице-президент Яндарбиев встречались с этими шавками из Госдумы и встреча «носила обоюдно полезный характер». Сейчас как долбанут по Грозному, чеченцы костей не соберут. Разве военные простят, что двадцать одного русского пленного Юшенкову, этой падали, показали?
– Да-да, давай тогда еще по стопочке. За старый год… – предложил первый мужчина. Он видел, что я стою, скучая, один. Поэтому смерил меня взглядом с ног до головы и предложил:
– Вы к нам не присоединитесь?
Мы сели за пустой столик, водрузили бутылку с коньяком в центр стола.
– В случае чего вы, молодой человек, займетесь нашими женами, – шутливо сказал один из мужчин, плеснув в рюмки коньяку. – А мы тут поболтаем.
– А вы, случайно, не военный? – спросил у меня второй мужчина.
– Да, – ответил я. – Военный. Бывший…
– Мы вот тоже бывшие… Не у дел… Вот он, – мужчина кивнул на своего напарника, – дивизией командовал, а я – полком. И в расцвете сил, пожалуйста – под сокращение. Да дайте мне десяток танков, вертолетную бригаду, и я бы этого Дудаева в бараний рог скрутил бы… А то хорохорится, подавай ему в посредники Ландсбергиса, тьфу!
– Такой ты горячий, – сказал тот, кто командовал дивизией, – прямо-таки и согнешь. Там весь Кавказ встанет за Дудаева. Помянешь мое слово.
– По поводу своих соседей по Кавказу, знаешь, что Дудаев сказал? – парировал слова товарища мужчина. – Что мол, все эти народы остаются трусливыми, опасаясь возмездия со стороны России. Поэтому на помощь Конфедерации народов Кавказа он особо не рассчитывает, больше полагаясь на помощь Всевышнего.
– Аллаха? – хмыкнул бывший комдив. – Не забывай, что к Дудаеву в Чечню стекаются исламские силы. Тем более, что он призвал кавказские народы «перенести беды на российскую территорию». Его прогноз развития событий, знаешь, каков? Что Россия не откажется от агрессии, поскольку на губах «ястребов кровавая пена».
Я пил коньяк маленькими глотками и молчал. Я из-за принципа не читал газет, не слушал радио, а телевизор смотрел только тогда, когда мой дед Матейко насильно усаживал меня перед экраном. Оказывается, я многое пропустил за это время, и в Чечне, похоже, началась настоящая заварушка.
– Так что? – спросил я после того, как у меня потеплело на сердце. – Уже и пленных чеченцы набрали?
Отставники переглянулись и уставились на меня: откуда, мол, ты свалился? Старший налил коньяку мне, потом товарищу, потом себе.
– Молодой человек, а знаете ли вы, что чеченцы на митинге решили за каждый налет на Грозный вешать по одному пленному российскому офицеру? Хочется надеяться, что не митингу все-таки решать их судьбы… За это и выпьем…
Но выпить мы не успели. Неожиданно к бару подошли две разодетые женщины. Мои генералы, или, по крайней мере, полковники неожиданно резво вскочили и понеслись к дамам. Дамы подошли к бару, покрутили носами, и, повернувшись, отошли от бара, забирая с собой мужей. Шли женщины гордо, как непотопляемые авианосцы.
Я с сожалением посмотрел собутыльникам вслед. Я ухмыльнулся – не хотелось бы иметь такой конвой в этот прекрасный Праздничный вечер. И вдруг взгляд мой замер. По залу по направлению к бару неторопливо шла молодая красивая женщина с длинными, немного вьющимися волосами. Белое дымчатое платье почти полностью скрывало ее длинные ноги, выгодно подчеркивая ее великолепную фигуру.
Женщина шла прямо на меня, хотя, кажется, и не замечала меня, все время глядя по сторонам, словно кого-то искала. За несколько шагов от меня она остановилась и, чуть наклонившись к невысокому роста юноше, сказала, одарив его холодной улыбкой:
– Прошу прощения, у вас спички есть? Юноша был навеселе, и губы его тут же расползлись в стороны.
– А, по-моему, вы просто хотите со мной познакомиться, верно? Может, потанцуем, а?
Женщина, все так же улыбаясь, наклонилась к нему еще больше и произнесла довольно громко:
– Подрасти сначала, детка.
Юноша тут же густо покраснел, рассердился и спрятал зажигалку обратно, которую уже было достал из кармана и протягивал женщине. Ничего не сказав, он, покачиваясь, пошел прочь.
Женщина вплотную приблизилась ко мне. Она уже собиралась задать тот же вопрос, но я опередил ее:
– Извините, но я не курю.
Я забыл о своем малинового цвета ухе и разбитой губе. Коньяк действовал, в голове лихорадочно разрабатывался план, как познакомиться с этой женщиной.
– Вот как? Что за мужики пошли нынче… – слегка улыбнувшись, сказала женщина, высматривая в баре кого-либо из курящих.
– Простите, а что вы такое сказали этому парню, почему он бросился от вас как ошпаренный?
– Да так. А что?
– Просто хочу знать, какие вопросы не следует задавать таким красивым женщинам.
Может, комплимент задержит красавицу хоть на лишнюю секунду возле меня.
– А что вы хотите у меня спросить?
– Ну, например… – я загадочно улыбнулся. – Например, вы танцуете?
– О, Господи, и вы тоже один из них, да?
– Один из кого?
– Один из этих лицемеров, которые здесь собрались.
Я решил быть наглым. Иначе не заинтересую ее.
– Я не лицемер, я меряю не лица, а сразу все, всего человека…
– А-а. Сейчас вы скажите, что я вам нравлюсь… А потом предложите уехать, правда? – сказала женщина. Она не уходила, ее пальцы мяли тонкую сигарету. Ее тянет курить, и если она сейчас не закурит, то уйдет в поисках огонька. Я метнулся к бармену, попросил огоньку и услужливо щелкнул зажигалкой перед красавицей.
– Вы мне не нравитесь, – я покачал головой, не в силах скрыть удивления, вызванного последними словами женщины.
– Это как же? – она затянулась сигаретным дымом и стояла, покачивая бедрами между кресел, где недавно восседали отставники. В ее голосе чувствовалось легкое раздражение и даже нетерпение. Конечно, она привыкла покорять походя.
– А так, что вы чересчур красивы, понимаете…
– И что же?
– А ничего. Просто красивы, как греческая статуя и также…
– Также холодна, как мрамор? Вы это хотите сказать? – девушка снова затянулась сигаретой. Я посмотрел ей прямо в глаза. Цвет глаз у нее был странный. Светло-серый, как пепел. А белки глаз были чистыми и ясными, как у ребенка. Она смотрела в мои глаза, я – в ее. Неожиданно она смутилась, пожала плечами и, не сказав больше ни слова и даже не взглянув на меня, направилась к стойке бара. Я остался на месте, возле столика, налил себе шампанского и залпом выпил. «Кажется, я вел себя не совсем убедительно, – подумал я, почувствовав, что настроение опять начинает портиться. – И черт меня дернул прийти на эту дурацкую елку!».
Я решил побыть среди танцующих людей. Там было все так чопорно! Завалиться бы куда-нибудь на молодежную дискотеку! Еще время есть…
И тут же за спиной я услыхал знакомый голос:
– Я подумала немного… Кажется, вы тоже похожи на статую греческого бога… Очень молодого и очень красивого!
Я оглянулся. В глазах женщины прыгали озорные искорки.
– Значит, могу повторить свой вопрос? – улыбнувшись, спросил я.
– Какой?
– Вы танцуете?
– Нет.
– Ну, тогда может…
– Здесь так шумно!
– Вы правы.
Через несколько минут мы уже были на улице и ловили такси.
Наконец, одна машина остановилась.
– Куда едем? – весело спросил водитель.
– Посмотрим достопримечательности города, – с намеком сказала женщина и заглянула мне еще раз в глаза, надеясь увидеть то, что она увидела в первый раз, когда я засмотрелся на нее. – Ты не против посмотреть достопримечательности Минска?
Я чуть было не буркнул, что в Минске достопримечательностей нет, но вовремя остановил себя. Когда машина тронулась с места, она спросила:
– Я все время забываю, как тебя зовут?
– Юрий.
– Ах да, конечно.
– А тебя, кажется, Анастасия.
– Юра, ты не хочешь, например, посмотреть на такую достопримечательность, как дом первого съезда РСДРП?
Я обнял женщину и осторожно поцеловал ее в губы. Она ответила мне тем же. Водитель такси посмотрел на нас в зеркальце и улыбнулся:
– Так что, ехать к дому съезда РСДРП?
Я был не в силах оторвать свои губы от губ Анастасии, вяло махнул таксисту рукой.
– Понял, – сказал водитель и отвернул зеркальце.
Мои руки проскользнули под нутриевую шубку. Казалось, что на Анастасии ничего нет. По крайней мере, лифчика у нее не было. Моя рука скользнула вниз. Точно, под платьем тоже ничего нет. А если и есть, то нечто необычайно тонкое. Едва мои пальцы коснулись кожи между бедер, молодая женщина несколько раз содрогнулась, сильно сжала зубами мои губы… «Уже готова?» – подумал я.
Через минут пятнадцать машина остановилась у знаменитого одноэтажного домика.
Анастасия вышла из машины, не застегивая нутриевую шубку, и смело открыла калитку.
– Ты что, приватизировала этот дом? – поинтересовался я.
– Нет, – ответила девушка, – но у меня тут работает друг.
На звонок дверь открыл парень. Анастасия с ним пошепталась, и вскоре он вышел, уже одетый.
– Приглашаю, – царственным жестом Анастасия указала мне путь. Я не без некоторого смущения вошел внутрь музея. Едва закрылась дверь, как Анастасия буквально набросилась на меня. Я ответил ей тем же.
«Неплохо, черт побери, – думал я, – встретить Новый год в таком месте, но, главное, с такой дамой».
Прелюдия была короткой. Женщина была податлива, как воск в горячих руках. Я не ошибся – под дымчатым платьем у нее и в самом деле ничего не было. Согнувшись, Анастасия уперлась руками в стол, стояла лицом вниз и тихонько постанывала.
Нутриевый ворс ее короткой шубки щекотал мне живот.
Когда все бурно и неожиданно завершилось, я почувствовал зверский голод, желание выпить и побыть среди множества веселых людей. И я пожалел, что здесь, в этом затхлом домишке, ничего нет, кроме мертвых мух в чернильницах из прошлого века и молодой женщины, которая шумно дышит и испытывает оргазм от одного прикосновения мужской щетины к оголенному соску своей груди.
– Мы можем отсюда уйти?
– Тебе со мной плохо? – спросила Анастасия, жадно заглатывая сигаретный дым.
– Нет, но я не вижу здесь праздничного стола, а сегодня все-таки праздник…
– Я хочу тебя! Давай еще второй раз, а потом уже поедем к моей подруге…
…Пока я занимался вторым разом, причем довольно деловито, наступил Новый год. Это я узнал по радостным крикам и взрывам петард, взрывпакетов и шутих. Впервые в жизни у меня получилось начать в одном году, а завершить в другом. Девушка на этот раз зарыдала от удовольствия, или от чего-то другого, не знаю. Может, у меня все чересчур хорошо получилось? На голодный желудок, правда, и не такое может случиться.
Через полчаса Анастасия уже звонила в дверь незнакомой мне квартиры. Дверь долго не открывали. Наконец, дверь отворилась и появилось заспанное лицо девушки лет двадцати в цветастом коротком халатике чуть повыше колен. Девушка была явно недовольна тем, что ее потревожили, но увидев Анастасию, расплылась в улыбке.
– Привет!
– Привет. Ты что, спишь? В Новый-то год? – спросила Анастасия.
Подруга ничего не ответила, смерила меня любопытным взглядом, и лишь потом произнесла:
– Программу смотрела и уснула, представляешь?
– Представляю, чего же. Но гости-то где?
– Да вы заходите, чего стоите в пороге?
Она снова бросила любопытный взгляд на меня и отступила от двери, пропуская неожиданных визитеров.
– Слушай, Ленка, – с ходу объяснила цель своего прихода Анастасия, – мне нужна твоя квартира.
Я удивленно посмотрел на женщину: об этом мы не договаривались.
– Прямо сейчас? – разочарованно спросила Лена.
– А ты что, не одна?
– Да нет…
– Значит, тебе просто понравился мой мужчина.
Лена улыбнулась.
– Ну, ладно. Просто мне хотелось с кем-нибудь распить бутылочку шампанского, – словно оправдываясь, наконец, сказала она. – Сейчас ухожу, только переоденусь.
Подруга шмыгнула в комнату, которая, по всей видимости, служила ей спальней, и через минуту появилась снова.
– Вот и я.
– Там внизу такси, а вот ключи от моей квартиры. Я тебе потом позвоню.
– А твой там будет?
– Если и будет, ты иди прямо в мою комнату…
– Пока, – сказала Лена, взяла ключи, подошла к двери и, оглянувшись, неожиданно подмигнула мне. – В холодильнике шампанское. Можете выпить. За Новый год.
Хлопнула дверь.
– Ну, что, будем пить шампанское? – Анастасия подошла ко мне и засунула руки мне под рубашку. – Ты доволен?
Вместо ответа я поцеловал женщину в губы, а затем спросил:
– А почему мы не поехали к тебе? Там «твой»?
– А тебе это очень хочется знать? – ласково, вопросом на вопрос, ответила Анастасия. Ее руки скользнули вниз. Она явно была заинтересована моим мужским «достоинством».
– Ты замужем?
– Нет.
– Тогда давай пить шампанское! – я снова поцеловал женщину в губы и, легонько отстранив ее от себя, направился на кухню.
– А ты? – вслед мне бросила Анастасия.
– Что я? – я обернулся.
– Ты женат?
– Разве я произвожу впечатление женатого мужчины?
На лице Анастасии мелькнуло удовлетворение. Тем не менее она сказала:
– Наоборот, все женатые мужчины стараются делать вид, что они закоренелые холостяки.
– Может быть, – уже с кухни ответил я, открывая холодильник, – но мне этим, кажется, еще рановато заниматься. Хотя кое-какой опыт у меня в семейной жизни есть.
– Ты хочешь сказать, что был женат и развелся со своей женой?
– Я хочу сказать, что уже старый, чтобы заниматься такими штуками.
– Интересно, во сколько лет мужчина считает себя стариком, чтобы «заниматься такими штуками»?
Анастасия подошла к двери кухни и прижалась к косяку щекой.
– Ну, примерно в тридцать, – я состарил себя на пару лет. И сразу сказал: – Рановато. Я, действительно, был почти женат, и даже несколько раз. Но мне не везет с женщинами. Они умирают… Или пропадают без вести.
– Как это?
– А так. – Я копался в кухонном шкафу. Наконец, я извлек оттуда два бокала, взял шампанское и направился в зал. Анастасия последовала за мной.
– А у твоей подруги вовсе даже неплохая квартирка, – заметил я. – Но в холодильнике пустовато.
– Ну уж…
– Для одного человека три комнаты разве мало?
– А почему ты решил, что она одна?
– А что – нет?
– Ты, случайно, не в милиции работаешь?
– Нет, я военный.
– Боже, как интересно! – не то всерьез, не то шутя сказала Анастасия.
– И, к тому же, в свое время работал в разведке.
Я наполнил бокалы и один из них подал Анастасии.
– За знакомство?
– Давай, – согласилась она.
…Город утопал в сумерках. В квартире номер сто двадцать три одного из многоэтажных домов, что «толпятся» друг около друга на проспекте Скорины, было уютно; мы не зажигали свет.
Тихо играла легкая музыка. Два человека, тесно прижавшись друг к другу, танцевали посреди комнаты. Вернее, мы просто немного покачивались в такт медленной музыке. На журнальном столике стояли две пустые бутылки из-под шампанского и два бокала.
– Мне так хорошо с тобой, – негромко сказала Анастасия и заглянула в мои глаза в поисках ответа на незаданный вопрос.
– Мне тоже, – произнес я, улыбнулся и поцеловал женщину в мочку уха.
Но она тут же нашла мои губы своими губами и еще сильнее прижалась ко мне. Ее поцелуй был страстный и кружил голову, словно полет в невесомости.
Я закрыл глаза и, проведя руками по спине женщины, нашел молнию, потянул вниз за язычок замка. Молния была длинная, до самой талии.
Анастасия не сопротивлялась, лишь еще крепче прижалась своими губами к моим.
Тогда я положил свои руки ей на плечи и осторожно потянул вниз платье, которое тут же само легко поехало вниз. Наконец, женщина немного откинула голову, и я открыл глаза. В сумраке комнаты она была еще прекрасней, загадочней, желанней. Она улыбалась одними губами, казалось, сейчас согласная на все, что я ей ни предложу, куда ни позову.
Я подхватил ее на руки, легкую, горячую, и медленно понес в спальню. Платье белым облаком осталось лежать на полу. Все так же тихо играла приятная легкая музыка. Но ни я, ни Анастасия ее уже не слышали.
Пока я раздевался, женщина, нисколько не стесняясь, неторопливо помогала мне снимать то, что на мне еще оставалось. Потом она вытянула свои длинные ноги. От ее белого тела, казалось, даже немного посветлело в комнате.
Я лег рядом, и Анастасия тут же повернулась ко мне, приподнялась немного на руках, села на колени.
– Ты прекрасна, – сказал я, скользя жадным взглядом по ее телу.
Не дав мне больше вымолвить ни слова, она наклонилась, поцеловала меня в губы, затем в шею, потом медленно провела рукой по моей груди, от шеи и вниз, и вслед за рукой по моей груди пробегали ее горячие губы – все ниже, ниже…
«В довершение ко всему, она еще и миньетчица», – подумал я, вздрогнул всем телом от непривычных ощущений, схватился за ее мягкие волосы и сильно прижал ее голову к себе. Но ее губы, на мгновение застыв в одной точке, тут же направились обратно к шее, затем легким касанием закрыли мои глаза. И все ее тело, изгибаясь раздразненной змеей, тянулось по моему телу.
На мгновение она приподнялась, поправила все время спадавшие на лицо волосы, и вот уже снова змея бесшумно поползла по моему телу, та же и одновременно другая, немного дрожащая, горячая, невыносимо живая, и ее груди, словно два маленьких кольца, все время пробуксовывая, приятно щекотали мою грудь.
Неожиданно ее тело до боли напряглось, сжалось, совсем перестав ей подчиняться, затем резко содрогнулось несколько раз, и я тоже уже перестал соображать, где я и что со мной происходит, пытаясь отдаться этому зову природы. И в то же мгновение почувствовал, как холодный ствол пистолета уперся мне в затылок.
– Слазь! – грубо скомандовали мне. – Быстро!
Я лежал еще расслабленный, совершенно не понимая, что произошло. Я приподнялся на руках. Анастасия испуганно вглядывалась в человека, который держал меня на мушке.
– Тимур? – неуверенно произнесла девушка.
– Что – Тимур? Чего зенки таращишь? Кто этот фраер? – резко чеканил неизвестный, не отнимая пистолет от моего затылка. Мне было крайне неудобно в голом виде. Я медленно приподнимался с кровати.
– Это мой знакомый, старый знакомый, – отвечала Анастасия, пытаясь натянуть на себя одеяло. В ее голосе я почувствовал тревогу.
– Так ты по прежнему б…шь? Не бросила, а? Нимфоманка чертова! Сколько раз тебя предупреждал, просил…
– Тимур, я свободная женщина…
– Молчать, курва! Одевайся… – мужчина сделал рукой быстрое движение, очевидно, замахиваясь пистолетом, чтобы ударить женщину.
Едва незнакомец произнес эти слова, я на свой страх и риск неожиданно для противника ударил его локтем, пытаясь выбить пистолет. Грохнул выстрел.
Второго выстрела не последовало. Я прыгнул на соперника, вцепился ему в руку, стремясь завладеть пистолетом, одновременно нанося мощный удар коленкой в пах. Пистолет вывалился у того из рук. Ребром ладони я долбанул агрессора по шее. Он согнулся еще больше и ткнулся в ворс ковра носом.
Держа пистолет в руке, я быстренько оделся. Анастасия лежала, скрючившись. Шальная пуля, видимо, сразу попала в нее.
Меня прошиб холодный пот. Что делать?
Как только незнакомец зашевелился, я со всего размаху нанес удар пяткой ему в лоб. Тот свалился на бок и замер.
И тут в комнату вошла испуганная хозяйка квартиры – Лена. Она не рассмотрела в полумраке ничего и начала оправдываться:
– Анастасия, он был там, у двери твоей квартиры…
– Анастасия мертва, – сказал я.
Лена обхватила руками рот и замычала. Ноги у нее подкосились, она не владела собой.
– Вызови милицию, твою подружку застрелил он, – указал я на неподвижное тело мужчины. – Мне с милицией встречаться неохота…
Я сунул пистолет в карман брюк, натянул плащ и выскочил на лестничную площадку.
Уф! Какой удивительно прохладный и свежий воздух, сколько веселящегося народа! Ведь все-таки Новый год! А вот на душе у меня камень. Моя кожа еще пропитана теплом женщины, которая уже мертва! Прочь, прочь!
Я услышал, как позади зацокали каблучки. Я оглянулся. Это бежала, вся растрепанная, Лена. Я пошел ей навстречу, и громко и зло сказал:
– Разве неясно, что тебе сказали?
– Они меня убьют!
– Кто они?
– Чеченцы…
«И тут чеченцы», – подумал я. А вслух произнес:
– Ты в милицию позвонила?
– Нет, я боюсь… Они и милицию купят… Он там зашевелился, я испугалась. Не бросайте меня, мне некуда пойти… – и девушка схватила меня за руку, совсем, как ребенок, попыталась прижаться ко мне.
Если б я знал, чем все это кончится, я эту Лену просто оттолкнулся бы от себя и пошел к веселящимся людям. Но никто не знает, проснувшись поутру, чем закончится вечер.
Я обнял девушку, погладил ее по голове, как школьницу, которая разревелась, получив двойку, и мы пошли по праздничному ночному проспекту Скорины, по которому с сухим свистом и шелестом проносились такси.
– Ну, ты успокоилась? – спросил я, все еще обнимая девушку за плечо.
– Да, но мне все равно страшно…
– Ты можешь мне рассказать, кто этот мужчина, которого ты привела?
– Понимаете, Анастасия – это не подруга моя… Что-то вроде мачехи…
– Д-да? Ну, а этот… Тимур, кажется…
– Да, Тимур. Это ухажер Анастасии, он – чеченец…
– Это что, такая профессия – чеченец?
– Он дурак, бешеный… Чуть папу не застрелил, когда папа с Анастасией, то есть с мачехой, развелся. Анастасия отсудила комнату в папиной квартире, а папа ее туда не пускал… А там квартира с паркетом…
«Да, – подумал я, – теперь предстоит разобраться в квартирном вопросе, кто кого выселял и кто кого чуть не подстрелил. Ай да Новый год!»
– Послушай, скажу открыто, – решительно заявил я, – у меня квартиры с паркетом нет, везти мне тебя некуда, так что едь ты к своему папе на паркет…
– Ну, вы меня хоть довезете туда? – в голосе девушки было столько надежды, что я не посмел отказать.
…Такси остановилось возле многоэтажки в престижном районе. На этой улице жили сплошь цэковские работники, служащие госаппарата, артисты, придворные журналисты и, в крайнем случае, многодетные отцы и матери. В народе это место называли районом пыжиковых шапок.
Лена предупредила меня, что Тимур может приехать и сюда, чтобы попытаться замести следы. Перед дверью квартиры я на всякий случай сунул руку в карман, где лежал пистолет Тимура.
– Я только доведу тебя до двери, и – гуд бай, детка! Надеюсь, мы больше не увидимся никогда, – нагоняя на себя мрачность, сказал я.
Мы подошли к двери, и Лена позвонила. Тишина. Потом позвонила еще раз. Я стоял сбоку, чтобы меня не было видно в глазок, и сжимал рукоятку пистолета. Я ничуть не удивился бы, если б дверь открылась и оттуда выскочили пятеро милиционеров.
За дверью послышалось шарканье, и глухой, но удивительно знакомый голос спросил:
– Ты одна?
– Одна?
– А где Тимур?
– Не знаю…
– Ты не врешь? – замок на двери щелкнул, но дверь квартиры открылась не сразу. Очевидно, хозяин осматривал через глазок лестничную площадку.
– Заходи, – буркнул мужчина дочери.
И тут на пороге возник я. Голос настолько был знаком, что я решил взглянуть на его владельца. И кого же я увидел?
Своего начальника: рыжеволосого, толстоватого и трусоватого Франца Гершеновича!
Вид у него был живописен. На груди на широком кожаном ремне висело двуствольное охотничье ружье. Гершенович был весь всклокочен, глаза у него были, как у кролика-альбиноса.
Увидев меня, он не улыбнулся, как обычно это делал, а хмуро спросил у дочери:
– Кто это?
– Мой… друг, – ответила Лена. Гершенович раздумывал с минуту.
– Заходи. Где ты эту б…дь подцепил? – все так же хмуро спросил у меня Гершенович, указывая глазами на дочь.
– Сама прицепилась, – не стал жалеть девушку я.
Гершенович захлопнул дверь и замкнул ее на все замки.
– Жду чеченцев… Должны нагрянуть…
– Ты что, войну, как Ельцин, им объявил?
– Да, я на военной тропе! Идем выпьем! Новый год, а мне и выпить не с кем.
Квартира действительно была богатой, с паркетом, но в ней царил полный беспорядок. На полу валялись выделанные кабаньи шкуры и чучела уток. В зале был накрыт стол, на диване спала утомленная и явно не первой молодости женщина. Заслышав шаги, она подняла голову, но через секунду уронила ее на подушку.
Лена скрылась в другой комнате, но когда мы раскупорили бутылку, она вышла, переодетая в домашнее платье и накрашенная.
Мы выпили за Новый год, и Гершенович вкратце рассказал о той ситуации, которая сложилась у него дома.
Анастасия была его второй женой. Известие о ее кончине нисколько не опечалило моего начальника, наоборот, он даже как-то приободрился.
Мы распили бутылку, а потом пили до утра, покуда я прикорнул на диване, но Лена перевела меня в комнату Анастасии, где уложила меня на очень широкую и мягкую кровать, сняла с меня ботинки и легла рядом, не раздеваясь.
Странные чувства овладели мной, когда около полудня я проснулся на кровати женщины, которая была мертва. Простыни свежо пахли лавандой, а каждая нитка наволочки несла, казалось, память об удивительной любовной энергии женщины, с которой мне довелось быть знакомым всего несколько часов.
Я проснулся от шума, и рука моя потянулась к пистолету, засунутому за пояс брюк. На кухне громко и весело разговаривал Гершенович, Вскоре он появился собственной персоной с подносом, на котором рядом с бутылкой водки в тарелках дымилось аппетитное мясо. Рядом со мной все еще лежала Лена. Она спала.
– Ты мой гость, гость и охранник. Мы покажем этим засранцам! Мы устроим им тут Чечню… Слыхал? Что творится в Грозном? Штурмовали! Чеченцы доигрались. Целый месяц россияне сообщали по телику, что мол, неизвестные вооруженные формирования в Чечне совершали нападения на подразделения российских военнослужащих. А потом от местного населения стали поступать сведения о том, что в среде боевиков появились панические настроения, в ряде случаев вспыхивали споры с применением оружия в связи с обращением президента России о продлении на сорок восемь часов ультиматума… А теперь все, русские терпеть больше такое не станут… – говорил Франц Гершенович, наливая уже по второй.
– А сколько у Дудаева сил? Войск там, вооружения? – спросил я у Гершеновича.
– Недавно вычитал я в газете, что начальник Генштаба Вооруженных сил России Михаил Колесников оценивает количество вооружения у сторонников в двадцать единиц бронетехники, два-три вертолета. У них нет самолетов, ощущается нехватка боеприпасов, – ответил, как заправский военный спец, Гершенович.
– А русские сколько подтянули сил? – спросил я, выпивая третью рюмку.
– По сведениям штаба Джохара Дудаева, – Гершенович размахивал вилкой в воздухе, – в составе наступающей российской группировки около двухсот единиц бронетехники, в том числе сто двадцать тяжелых танков.
– Неужели договориться не смогли? Это ведь позор на весь мир! – сказал я, аккуратно намазывая горчицу на мясо.
– Видишь, как они действовали, – объяснил Гершенович. – Ельцин посылает Дудаеву телеграммы, мол, давай, мы готовы с тобой встретиться для переговоров в Москве. Встретит тебя Егоров. А Дудаев, в свою очередь, шлет Ельцину телеграммы: мы, мол, тоже готовы встретиться для переговоров, но в Грозном.
– Кровь в Чечне, если дойдет до этого, Ельцину не простит никто. Вероятно, в Чечне испытывается модель устранения законного президента от власти, – предположил я. – Если подобное можно проделывать с Дудаевым, то почему нельзя с Ельциным?
– Так там же не только Дудаев один, – все еще размахивая вилкой, сказал Гершенович, – там есть и другие влиятельные из приближенных к Дудаеву люди, которые являются его опорой. Дудаев рассчитывает на помощь и Усмана Имаева, назначенного Генеральным прокурором и министром юстиции по совместительству; и на Султана Гелисханова, начальника департамента госбезопасности; и на Аюба Сатуева, министра внутренних дел.
Голова у Франца Гершеновича была министерская. Если б ему чуть-чуть везения, то он мог бы рассчитывать на большой пост. Он называет по имени и по отчеству даже продавщиц в аптеках, у которых покупает слабительное.
– А милиции знаешь, сколько там у Дудайчика? – произнес Гершенович. – По данным газет, в подразделениях МВД находится двенадцать с половиной тысяч человек, на вооружении пятьдесят единиц бронетехники, ракеты «Муха», гранатометы, пулеметы, автоматы, огромный комплект боеприпасов.
– Так что, они Россию завоюют, эти чеченцы? – пошутил я.
– Ага. А в отряде спецназа, который подчинен департаменту госбезопасности, знаешь сколько человек насчитывается? – не унимался Гершенович. – Насчитывается триста бойцов. Такое же количество – триста человек – находится в президентской охране. Ожидается, что в случае объявления всеобщей мобилизации, на сторону Дудаева станут еще шестьсот тысяч человек в возрасте от шестнадцати до шестидесяти пяти лет.
– Да ну? – не верится мне.
Мы выпили бутылку, потом вторую и начали петь песни. Лена уже проснулась, умылась, напудрилась и теперь ходила вокруг меня, как кошка вокруг живого ерша. Девушка и сидела рядом со мной, касаясь своим плечом моего, и даже чуть обнимала мою шею. Потом она осмелела и, встав, обняла меня сзади, прижалась к моей голове. Я от выпитого туго соображал. Гершенович разглагольствовал о Чечне, чеченской мафии и грозился всех перестрелять. На столе попеременно менялись закуски, а счет бутылкам водки был давно потерян. Таким образом многие встречают Новый год, что же тут удивительного?..
Нет ничего странного в том, что незаметно для себя я очутился в спальне, не владея ни руками, ни языком. Смутно припоминается, что я тревожился за оставленное в квартире мертвое тело женщины, с которой я встретил Новый год. Леночка успокаивала меня, говорила, что все обойдется, ухаживала за мной, прижималась губами к моим губам, и, в конце концов, накрыла меня одеялом, разделась и голая залезла под него сама, наставив на меня свои острые груди. Но меня поташнивало, то ли от выпитого и съеденного, то ли от этих девичьих холодных грудей.
Я очнулся, когда за окном были серые сумерки. Девушка спала рядом, ее каштановые с рыжеватым отливом волосы разметались по подушке.
«Где пистолет?» – было моей первой мыслью. Рукой я потянулся к висящим на стуле брюкам. Лена проснулась, обхватила меня за спину, поцеловала в желобок на спине и спросила:
– Ты пистолет ищешь?
– Где он?
– Возьмите, мужчина! – девушка двумя пальцами протянула мне оружие. Когда она протягивала мне его, бицепс на ее руке заметно напрягся.
Я взял пистолет. Мне не давал покоя труп в ее отдельной квартире.
В дверях спальни появился Гершенович с дробовиком наперевес.
– Вы уже проснулись? Ну так подъем, надо продолжить. Вставай, Леночка, сваргань нам чего-нибудь горяченького, а я уже бабу послал за водкой.
…Мне пришлось долго отказываться от продолжения застолья, я совсем было уже оделся, чтобы уйти, но Гершенович был очень настойчив. Наконец, он уговорил меня, но только мы уселись за стол и выпили по одной, как в дверь позвонили. «Точно милиция», – подумал я. Гершеновича с первой рюмки развезло, он стал необычайно смелым, отставил ружье в сторону и пошел открывать. Я ожидал услышать сухие и краткие вопросы служителей порядка, но в прихожую шумной толпой ввалилось несколько человек.
– А! Беслан? Дорогой! Что у тебя с глазом? Подрался? И ты тут, Яраги! А где Сулейман? Вот он! Хорошие мои, как я вас люблю… – в прихожей началось пьяное лобызание.
Я выглянул в дверь. В прихожей покачивались пьяноватые низкорослые молодые люди со смуглыми лицами. Одеты они были в кожу, вельвет и кримплен. На головах – одинаковые, шоколадного цвета норковые шапки.
Кто это? Цыгане? Чеченцы? Неожиданные гости снимали кожаные куртки, стаскивали сапожки и в шерстяных носках шествовали прямо в зал. Я для пущей уверенности потрогал пистолет за поясом и застегнул нижнюю пуговицу на пиджаке, чтобы оружия не было видно.
По очереди гости подали мне руку и назвали свои имена:
– Сулейман!
– Яраги!
– Беслан!
Я тоже назвал себя.
Под глазом у Беслана красовался шикарный синяк. Нет ничего удивительного в том, что в чеченце, который представился как Беслан, я узнал вчерашнего шулера-заломщика.
Он тоже сразу узнал меня. Других я помнил смутно, кроме крепкого Яраги, который разбил мне губу и чуть не оторвал ухо.
– Послушай, Юра, – сказал, наклонившись ко мне Беслан. – Я же не знал, что это ты!
– А кто же это был? – спросил я, наливая из бутылки каждому по рюмке.
– Ну, извини… – сказал парень.
– Так вы что, действительно чеченцы? – поинтересовался я.
– Да, а что? – спросил Беслан. – Так ты меня прощаешь? Я же говорю, извини?
Извинение из уст чеченца было для меня новостью.
– А денег я тебе дам, сколько захочешь… – еще раз сказал Беслан. Он был полноват, а руки у него – удивительно пластичные.
Не успели мы напиться, как снова затрезвонили в дверь. Лена щелкнула замком, и тут в прихожую вломился мужчина крепкого телосложения.
– Папа! Тимур! – вскрикнула Лена.
Дочь Гершеновича забыла посмотреть в глазок. Тимур тем временем, не снимая кожаной куртки, прошествовал в зал и крикнул (но нельзя было понять, дурачится он или его надо воспринимать всерьез):
– Стоять, смирно! Родина в опасности! Почему вы не там, где ваш народ?
– Где Настя? – спросил Гершенович. Указательным пальцем Тимур показал на меня.
– Анастасия мертва! Этот ее убил!
– Где она? Куда ты ее дел?
– Ее уже нигде нет. У меня есть знакомый в морге.
– Что?
Гершенович заплакал. А как еще он мог поступить в данной ситуации? Надо было играть в спектакле до самого конца.
– Чего ревешь, как женщина?
– Я ее любил, – простонал Гершенович.
– Я тоже ее любил, и Беслан ее любил, и Яраги ее любил, и вот этот ее любил, – указал Тимур на меня. – А, кстати, где мой пистолет?
Вопрос был явно адресован мне.
– Выбросил его в Свислочь, – сказал я как можно более спокойней и уверенней. Тон, которым я это произнес, не оставил у Тимура сомнений в правдивости моих слов.
– Жаль. Хороший был пистолет. Лучше оставил бы его себе.
– Так я его и оставил, – еще более спокойней и уверенней произнес я.
– Правда? – обрадовался, как ребенок, Тимур. – Тогда, пожалуйста, верни мне его… – сразу позабыл он свое пожелание.
– Надеюсь, ты больше не будешь тыкать мне пистолетом в затылок? – Я протянул оружие Тимуру: пистолет отдельно, магазин – отдельно.
Тимур тотчас вставляет магазин в рукоятку и передергивает затвор. Я весь напрягся. Гершенович все еще плачет.
– На, лучше застрелись, раз ты такой несчастный, – говорит Тимур и протягивает Гершеновичу пистолет.
Гершенович берет оружие и подносит его к собственному виску. Я вижу, как палец его на спусковом крючке дрожит.
– Ты не мужчина, ты даже застрелиться не можешь… – бурчит Тимур. В это время сухо лязгает курок. Лицо Гершеновича застыло, рука судорожно вцепилась в рукоятку оружия. Неожиданно он вскакивает и изо всех сил бьет Тимура стволом пистолета по зубам. Тимур отпрянул, зацепился за ковер и грохнулся на пол. Чеченцы загоготали. Очевидно, подобные сцены им были не в новинку.
Тимур вскочил, сжав кулаки, но Яраги, крепкий парень, ударом поймал Тимура, и тот оказался снова на полу. Из его губы струилась кровь. «Ну, – подумалось мне, – тут без стрельбы никак не обойдется».
Однако обошлось. Тимур хмуро уселся за стол. Яраги что-то сказал ему по-чеченски. Тон у него покровительственный. Убитой женщины словно не существует. Это тема – табу. Я все время жду звонка в дверь. Я уже хочу, чтобы пришла милиция.
– Хорош? – спрашивает Яраги у меня по-русски, показывая на Тимура. – Он – чеченец наполовину, поэтому такой бешеный. Мы тут решили обсудить то, что происходит у нас дома, а не буянить или паясничать. Представь себя на месте рядового российского гражданина, слегка уставшего от ежегодных путчей. Итак, несколько фактов, всем известных. Президент, пьяную рожу которого последние недели мы видели почти ежедневно, вдруг исчез с телеэкранов. Вместо него появился Виктор Илюшин с сообщением о носовой перегородке. Эта российская свинья, иначе не назовешь, удрала от ответственности. На другой день войска вдруг пришли в движение, хотя не истек срок ни ультиматума, ни начала переговоров. Разве он мужчина? Вот Гершенович мужчина, осмелился нажать на курок…
…Уже далеко за полночь. Чеченцы пьют не хуже россиян. Но они и есть россияне. Или не россияне? Они не хотят быть россиянами, они хотят быть чеченцами. Я – белорус, я тоже не хочу быть россиянином, как бы это гордо для кого-то не звучало. Я пью, как белорус, а чеченцы пьют просто, как чеченцы. Оказывается, чеченцы пьют здорово, по-черному, почти как белорусы. Мне пора домой. Лена не пускает меня.
– Не уходи, ты нетрезвый, тебя заберет милиция. Я прошу тебя…
Руки ее скользят по моей одежде… Я ухожу. Какая милиция меня заберет? Я сам заберу милицию! Оставаться мне нельзя. Через месяц она скажет: «У меня от тебя ребенок! Папа свидетель, что ты со мной спал!». Не хватало еще, чтобы я, в довершение ко всему, стал зятем Франца Гершеновича.
…На следующий день я сижу в офисе за телефоном. Голова раскалывается, как старый мартен на ремонте.
Приехал Гершенович, ворвался в кабинет и заявил:
– Мы богаты! Юра! Мы – богачи!
– Не понял… Это что у тебя, с перепоя?
– Мы заработаем по сто тысяч. Долларами! Ты не хочешь сто тысяч долларов?
Гершенович был возбужден, словно бык на корриде. Он убежал куда-то и через час привел «черненьких» людей в кожаных куртках. Это вчерашние чеченцы. Они свежи, как ягодки граната. А вот я выгляжу, как пожелтевший парниковый огурец.
М-да. Гершенович с перепоя выглядит хоть, как приличный грунтовый огурец. Не идет мне спиртное. Очень туго потом выходит. Дня на три я теряю форму. А кому оно, в принципе, идет?
– Ты еще занимаешься обналичкой? – задает вопрос Гершенович.
– Да.
– Надо ребятам обналичить… Спрашиваю:
– Этим?
– Этим.
– Сколько?
Глазом не моргнув, Гершенович говорит:
– Пять миллиардов белорусских рублей.
Я подтягиваю к себе калькулятор, но и так мне ясно, что пять миллиардов белорусских рублей – это где-то в районе полумиллиона зелененьких. Таких денег у меня не было, нет и не будет никогда.
– Ты не сомневайся, Юрий, я тебе помогу. У меня есть выходы. Деньги на наш счет пойдут от одного совместного предприятия. Белорусско-кипрского, – заговорщицки шепчет Гершенович.
Да, у Гершеновича обширный круг знакомств, масса входов и выходов. Даже чересчур.
– А что за договор мы составим под обналичку? Слишком большая сумма.
– У нас в уставе есть торговля произведениями искусства, – говорит Гершенович. – Или мы станем учредителями иностранного банка.
– Так это же вывоз капитала!
– Пока до нас доберутся, все изменится, к власти придут новые люди. Юра, я тебя прошу помочь!
– Да любая налоговая инспекция…
– Она не появится у нас года три, понимаешь? Все схвачено…
Короче, меня повязали сами же чеченцы. Пять миллиардов белорусских рублей, которые надо было превратить в пятьсот тысяч долларов, затмили в те дни для меня все на свете.
Я веду переговоры со своими партнерами, тщательно выбирая слова, чтобы не испугать их огромной суммой. Потом, разговаривая с Гершеновичем, слышу, как чеченцы спорят о том, что в район Моздока еще месяц назад самолетами военно-транспортной авиации переброшен личный состав нескольких частей Псковской и Тульской воздушно-десантных дивизий. Приблизительно триста человек с соответствующим вооружением и техникой утром тридцатого ноября убыли из расположения частей на аэродром стратегической авиации в Моздоке. Десантники расквартированы неподалеку от аэродрома. Продолжается подвоз к ним оружия и техники. Из разговора чеченцев я узнаю: русские войска находятся в состоянии повышенной боевой готовности, но маскируют это зимней боевой учебой. Какая учеба, когда в ночь на первое января чеченцы разгромили русских в пух и прах на подступах к Белому дому в Грозном! Об этом мне утром поведал дед Матейко.
Я молчу. До сегодняшнего дня я считал, что живу, как у Бога за пазухой. Ни тебе стрельбы, ни крови, никакой опасности! Крути себе диск телефона, обмывай стодолларовые сделки и знай, что ты никому не нужен, никто тебя не тронет. Лафа!..
Через день на счет нашей фирмы приходит гигантская сумма. Почти миллиард белорусских рублей. Дело пахнет жареным. Гершенович тут же снимает со счета крупную сумму на представительские расходы. Он спешит оборудовать офис за счет чеченских денег. Те не против. В офисе появляются компьютер, факс, холодильник и новенькая, то есть молоденькая секретарша, которая достаточно умело крутит перед Гершеновичем задницей. Пока я занимаюсь обналичкой, Гершенович занимается секретаршей, вернее, ее телом. Кажется, для него ничего не существует, кроме этой девушки. Гершенович обходится с ней, как с живым факсом или компьютером, поглаживает любуется. Он в ней души не чает, пространно рассуждает о ее достоинствах при ней же. Но дамочка относится к такому сорту женщин, что лучше оденет вчерашние чулки, чем станет любовницей Гершеновича за так. Но теперь, когда запахло большими деньгами, Гершенович идет на все, и подаркам и угощениям числа нет.
Чеченцы прочно оккупировали наш офис, днюют и ночуют в нем. Они сопровождают меня, как телохранители, когда я езжу забирать наличные. У чеченцев одна тема бесед и споров: говорят о том, что в связи с обострившейся обстановкой в Чеченской республике им срочно необходимо закупить оружие и выехать на родину. Для защиты государственных коммуникаций и важных объектов, пресечения актов бандитизма и диверсий, исключения и воспрепятствования подходов российских вооруженных формирований. Пока они занимались торговлей в Минске, в суверенной Беларуси, у них сложилось впечатление, что Чечня – это независимое государство. Что они, телевизора не смотрят? Разве Кремль отпустит Чечню в свободное плавание?
– Но Беларусь отпустил же? А мы, чеченцы имеем больше шансов не быть похожими на русских, чем вы – белорусы! – кипятится Яраги.
– До поры до времени! – говорю я. – Краник с нефтью у них под контролем. Только мы, белорусы, рыпнемся, они тут же заморозят города. Правительство летит, назначаются новые выборы, и к власти приходят угодные Кремлю силы. Всем руководит тот, у кого краник с нефтью. А затем мы превращаемся в Северо-Западный край.
– Нет, – говорит Яраги, – они не одолеют Кавказ. Нам поможет мусульманский мир, а вам пусть помогает Запад.
– Что же мусульманский мир Азербайджану не помог? Армения вон какая маленькая, а забрала пол-Азербайджана…
– Это еще как сказать… – отвечает Яраги.
Я меняю в день по двадцать-сорок тысяч долларов, не решаясь на крупную сделку. Моя прибыль уже давно перевалила за десять тысяч и упакована в жестянку под кроватью у деда Матейки. Это на случай, если нагрянет налоговая инспекция или попросту милиция и, если меня не упекут за решетку, то, по крайней мере, я окажусь не у дел. Но, кажется, все тихо. В банке, который нас обслуживает, вращаются и не такие суммы.
Когда Гершенович увозит на «Мерседесе» секретаршу домой, в его кабинет почти всегда приезжает Лена. Она в курсе всех дел. Девушке явно нравится, когда я за ней ухаживаю. Не знаю, или деньги ей не дают покоя, или она действительно хочет иметь опору в жизни? Чувствуется, что девушка ищет эту опору преимущественно в моих штанах. Но я слишком озабочен работой.
Наконец, я решаюсь играть по-крупному. И вот, все документы оформлены, и я жду денег, которые по договоренности мне должны привезти Прямо сюда, в офис.
В конце дня ко мне заходят два солидных человека. Где я их видел? Так это же офицеры-отставники, с которыми я под Новый год выпивал в баре «Фиолетового лимона»! Они увидели меня, и на их лицах выразилось некоторое замешательство.
– Это ваша фирма заказывала обналичить?
– Наша…
– Это ваша подпись стоит под платежным поручением?
– Как видите.
– Ну и дела, парень, а мы-то думали!..
– И я думал, что вы спокойненько на пенсии коньячок попиваете… – не уступая гостям и не считая нужным поддерживать субординацию, ответил я.
– Н-да. На коньяк не хватит с пенсии. На пиво, и то не хватит… – говорит один из бывших военных.
Их фирма заключила с нашей «липовый» контракт на поставку в одну из третьих стран кожаной обуви. Кому какое дело, что деньги поступили вперед? Предоплата! Недостающие документы сгорят во время умышленного поджога.
Отставники вываливают из «дипломата» пачки долларов и усаживаются в креслах, очевидно ожидая, что я стану пересчитывать деньги.
– Сколько здесь, – спрашиваю я.
– Сто пятьдесят тысяч, – отвечает полковник. – Пересчитай… Здесь тысячу пятьсот стодолларовых купюр.
– Пятнадцать пачек? – я не в силах пересчитать даже пачки. Я зову из соседней комнаты Яраги, Тимура и Беслана, и они быстро начинают считать доллары. Особенно это удается Беслану. Тонкие пальцы шулера нежно и быстро касаются «зелени».
При виде чеченцев лица бывших военных каменеют. Они даже отказываются от коньяка. Они уходят, поигрывая желваками на скулах. Вполне вероятно, что скоро мной займутся если не сотрудники ФСК, то ребята из белорусского КГБ. По мне плачет тюрьма. Куда я влип с этой «зеленью»?
Мне остается только запереть деньги в металлическом ящике, который мой начальник упрямо называет сейфом. Ясное дело, что домой сегодня я ночевать не пойду. Пусть Матейко не обижается.
– Нас заложат… – говорю я чеченцам. – Заложат вот эти военные…
– Откуда ты знаешь, что это военные? – спрашивает у меня Тимур.
– Это случайные знакомые. По-моему, как говорят бывалые люди, надо рвать когти…
– Не паникуй, – произносит Яраги. – Доллары найдут своего настоящего хозяина всегда…
Деньги в металлический ящик не попали. Яраги отсчитал пятьдесят тысяч долларов и попросил меня на эти деньги набрать команду головорезов. По дружбе. И за деньги. Хорошие деньги. Навербовать, где угодно: в Прибалтике, в Польше, в Минске. Чтобы воевать в Чечне. Человек десять. Но – специалистов.
– Нет, – сразу же говорю я.
– Ты забыл о трупе женщины. Ты забыл об Анастасии, – говорит Тимур. – Отпечатки пальцев давно сняты.
Я молчу. Мне ничего не идет в голову. Неужели это шантаж, и все подстроено: и убийство Анастасии, и приставания Лены… Кто они мне, зачем я с ними связался?
– Все, что останется от этой суммы – твое. Контракт заключай на месяц, но лучше на три. Все «обострения» решай через нас. Ты понял? – голос у Яраги несколько суховат. Он не смотрит на меня. Я не смотрю на него.
Наверное, такова моя участь. Я получил повышение. Раньше я нанимался воевать сам, теперь буду уговаривать воевать других.
Условия контракта, который я должен заключать с наемниками, должен придумать сам.
Вначале я чуть было не подался в Прибалтику, с целью выйти там на центр киллеров, чтобы снять с себя всю организационную работу. Но подумал, что возня с паспортами займет уйму времени. А в Чечне развязана настоящая война. Россияне бомбят города, и вся Чечня, со слов Яраги, становится под ружье. В город Грозный подъезжают все новые отряды, сооружаются завалы и баррикады, оборудуются огневые точки, минируются подходы и особо важные объекты. Спешно чинят (с привлечением пленных российских военнослужащих) танки. Слишком много времени… Для чеченцев был дорог каждый день. Пришлось разыскивать ребят здесь, в Минске.
Тем временем Гершенович предлагает мне переехать жить к нему на квартиру.
– Девка по тебе сохнет, – объявляет он. – А тебе-то что? Она хоть б…во бросит.
Я пока отказываюсь. Тогда они действуют более хитро: устраивают дома пирушку, пригласив меня, но получилось на самом деле что-то вроде свадьбы. Посаженные отцы – чеченцы – кричат «горько». Я вяло целую Леночку. Зачем она мне? Может, это только дополнительное условие негласного контракта, заключенного мной с чеченцами и Гершеновичем? Но, кажется, девушка искренна со мной. По крайней мере, ни один из чеченцев больше не приближается к ней. Да и они, кроме Тимура, по росту не подходят ей. Хотя, я подозреваю, она спала с ними со всеми. Черт побрал бы их всех! Мне хочется все бросить и исчезнуть, но очень уж большие суммы вращаются в этой компании. Если мне удастся продержаться, я обеспечу себя лет на десять. Тогда тихо и мирно устроюсь где-нибудь в лесной деревне. Боже мой, зачем так глупо мечтать?
И вот, всего за неделю я с помощью Тимура собрал бригаду. Особенно трудно было завербовать первого человека. Пришлось восстанавливать старые связи.
…Передо мной высокий, грузный не по годам, очень молодой человек.
– И придется убивать русских? – спрашивает парень. Он еще не дал согласия, значит, еще не наемник. Только кандидат.
– Думаю, да. Контракт пока заключаем с вами на месяц, а потом видно будет.
– А сумма контракта?
– Аванс – один миллион рублей, участие в операции – пять миллионов, удачное завершение операции – три миллиона. Естественно, по курсу в валюте.
Не заметив на лице кандидата в наемники особого удовольствия, я поспешно добавил:
– При непредвиденных осложнениях – доплата: уничтожение БТРа, танка, самоходной артиллерийской установки – по миллиону. Ну, а командиру, как обычно, двадцать пять процентов надбавка.
– Идет, – сказал наемник.
– Вылет через три дня. Завтра с утра – подготовка на нашем полигоне.
Понимая, что разговор на этом окончен, наемник встал и начал топтаться на месте, не в силах решить, как быть: подписывать контракт прямо сейчас или еще оттянуть до вечера, до завтрашнего дня. Но я, заметив замешательство на лице парня, сам быстро протянул ему бумагу и ручку.
– Чего ты так волнуешься? – говорю я. – Аж рука вспотела! В первый раз, что ли?
– В первый, – говорит парень.
– И, пожалуйста, списочек родных, знакомых, близких…
– А это еще зачем?
– На всякий случай. Для страховки…
Лицо у парня вытягивается. Я уверен, что к вечеру он будет пьян, как сапожник.
…Через неделю дни начинаются занятиями с командой на базе одного спортивного клуба.
Ребята как на подбор: молодые, высокие, широкоплечие. Все в спортивной форме. Большинство из них я не знал, с остальными не надо было знакомиться. Впрочем, называть их новичками было бы не совсем верно. За спиной у некоторых был Афганистан, у других – контрактная работа в Боснии, в Приднестровье.
Я выстроил своих подчиненных в шеренгу, подошел к одному из незнакомых парней и, ткнув пальцем ему в грудь, спросил:
– Фамилия?
– Петрович, – бодро ответил тот.
– С такой фамилией тебя там на первом столбу повесят, если поймают, – сказал я. – Кстати, все знают, куда мы направляемся?
– Так точно, – послышалось неуверенно.
– Это хорошо, что знаете, – сказал я. – В таком случае, вы должны помнить, что надо быть всегда готовыми к чему?
Парни молчали. Я резко повернулся и нанес несильный удар ногой в живот одному из новичков. Тот упал на землю, но тут же вскочил.
– Вы должны быть всегда готовы отразить нападение противника, то есть – к любым неожиданностям, – заключил я.
Несколько шагов взад-вперед я сделал молча, потом неожиданно крикнул: – Снайпер!
Большинство членов команды упали на землю, но некоторые остались стоять на месте.
– Смертники мне не нужны, – как можно более мрачно сказал я. – Надо тренироваться. А времени у нас мало. Так что если кто думает, что едет на курорт, предлагаю, пока не поздно, бежать обратно домой.
– Слушай, командир, – не выдержал один из новичков, – да мы пороха нанюхались не меньше твоего, когда в Афгане были. Что ты нам лекции читаешь?
Я не спеша подошел к говорящему и пристально посмотрел ему в глаза.
– То, что ты пороха понюхал немного, – спокойно сказал я, – это хорошо. А вот то, что отвечаешь за остальных, плохо. То, что тебе не нравятся мои лекции, мне, собственно, наплевать, но то, что ты вслух возмущаешься этим, мне не нравится. Возмущаться будешь перед своей мамой, когда вернешься. Если, конечно, вернешься. А это будет не так-то просто, если ты не попридержишь свой язык. Я понятно говорю?
Парень молчал.
– Значит, понятно.
Потом мы выехали на спортивное стрельбище и стреляли до темноты из мелкокалиберных винтовок.
– Остальное вспомним на месте, – было мое последнее напутствие.
…Тимур спросил меня:
– Ты хоть раз был в Чечне?
– Несколько лет тому назад мне приходилось бывать в Чечне. Правда, всего несколько дней.
– Вот и прекрасно. «Кавказского пленника» Льва Толстого, надеюсь, тоже читал?
– Читал. И «Кавказскую пленницу» смотрел.
– Ну, так значит, что такое Кавказ, тебе рассказывать не надо.
Я пожал плечами.
– В общих чертах ситуация такая. Если раньше на территории этой республики ежегодно добывалось до десяти миллионов тонн нефти, то во времена правления Дудаева данный показатель упал до двух миллионов тонн. Основная часть полученной валютной выручки уходит на закупку оружия и обогащения узкой коррумпированной правящей прослойки. Плюс – на развитие наркобизнеса. Поэтому мы имеем право на часть доходов от наркотиков, поскольку это нефтяные деньги, – озабоченно сказал Тимур. – Наркотики надо доставить оттуда, из нашей республики…
– Это сложно, – сказал я. – Это опасно. Видишь ведь, что сейчас там творится…
– Я понимаю, – пробормотал Тимур, – но нужна постоянная денежная подпитка тех, кто там воюет…
– Сколько будет стоить?
– Тебе – десять процентов… А потом – потом видно будет, – улыбнулся Тимур.
– Но в чем моя задача?
– Доставить кейс с деньгами в Нальчик. Даже не заезжая в Чечню. Понял?
– Понял, а команда?
– Надо управиться за двое-трое суток… Мы пока организуем автотранспорт и прикрытие для группы наемников…
…Последний день в Беларуси, в Минске. Кажется, я уже вообще забыл об Анастасии, я все меньше думаю о ней и все чаще о Лене. Я уеду, а чем будет заниматься она? Сколько оставить ей денег? Или вообще не оставлять? Если деньги дать деду Матейко, он сойдет с ума и сдаст их в Красный Крест.
И вот наступил момент прощания с Леночкой.
У тротуара плотным рядом стояли машины, и такси, медленно проехав несколько десятков метров в поисках свободного места, наконец, остановилось просто посреди проезжей части. Водитель с тревогой начал оглядываться по сторонам, но мне и Лене, казалось, до этого не было никакого дела.
Мы сидели, обнявшись, застыв в бесконечном поцелуе.
– Приехали, – нетерпеливо напомнил водитель. Но в его голосе не было злости. Мы ему чем-то очень понравились, и шоферу хотелось расстаться с нами по-хорошему. Ему приглянулась Лена, моя рыжеватая красавица. Таксист, наверное, сходил с ума от красивых женщин и даже незнакомкам, казалось, готов был простить все на свете.
– Приехали, – снова тактично напомнил он, но я и Лена и на этот раз никак не отреагировали на его замечание.
– Молодые люди, – жалобно взмолился таксист, – меня же оштрафуют!
И, словно в подтверждение его слов, позади засигналил автобус, который не мог объехать машину.
– Ну вот… – я и Лена, наконец, оторвались друг от друга.
– Извини, старик, – я быстро полез в карман, достал оттуда бумажник и протянул водителю несколько крупных купюр.
– Я и говорю: чего сигналить? Куда торопиться? – улыбнулся таксист, с готовностью принимая деньги. – Что за народ пошел!
– Будь осторожен, – ласково сказала Лена, сжимая руку. – Не выпади за борт самолета, не кушай испорченных продуктов.
– Я учту это.
– Слушай, как быстро пролетело время!
– Да, быстро.
– Ты будешь вспоминать меня?
– Каждый день.
– Врешь!
– Почему?
– Все мужчины врут.
– Логично.
– Только посмей не вспоминать!
– А ты?
– И я буду.
– Все женщины так говорят.
Лена засмеялась и нежно поцеловала меня в щеку.
– Я – не все.
– Надеюсь.
– А, может, все-таки я провожу тебя до аэропорта?
– Нет, не надо.
– Ну, как знаешь. Ты мне обязательно звони.
– При каждом удобном случае.
– Смотри мне!
Позади уже образовался длинный воющий хвост машин. Водитель опять нетерпеливо заерзал.
– Ну, все, – сказала Лена. Мы еще раз поцеловались на прощанье, и она выскочила из такси. Машина тут же резко рванула с места.
До вылета самолета оставалось еще около часа. Я прошел в зал ожидания и выбрал себе свободное место. Я уже начал жалеть, что приехал сюда так рано, что не захотел, чтобы Лена прощалась со мной здесь, в аэропорту. Но тут же убедил себя в правильности своего решения. Кажется, у меня с ней зашло очень далеко, и это плохо. По крайней мере, для меня может окончиться плохо.
Я интуитивно чувствовал, что эта девушка таит для меня какую-то опасность, но в чем она заключается, никак не мог понять. Смешно! Я, профессиональный разведчик, наемник, проведя с ней не одну ночь в постели, почти ничего не знаю о ней! Даже побывав столько раз у нее дома!.. Я не знаю, где она работает. И работает ли вообще. Кто она? Откуда у нее связи с этими чеченцами? И случайно ли она появилась в моей жизни?
А, может, это проверка? Но зачем? А что, если сейчас у меня отберут этот кейс с деньгами? Я оглянулся. Ничего подозрительного. Наоборот, за мной присматривает Беслан. Сулейман – на улице. Но их только двое.
Мне было о чем подумать.
– Может, он глухонемой?
– И слепой, к тому же.
До меня только теперь дошло, что меня о чем-то спрашивают. Передо мной стояли парень с девушкой, лет по восемнадцать каждому. Девушка держала в руке сигарету. Парень, скорее, не стоял, а висел на ней, обняв свою подругу одной рукой, немного покачиваясь. Кажется, он был пьян. Он, почти не мигая, смотрел на меня, и в то же время словно совсем не видел ничего своими мутными глазами.
Мне сразу не понравилась эта парочка, если не сказать больше, но я сдержался и спокойно, даже на удивление самому себе, произнес:
– Вы меня о чем-то спрашивали?
– Кажется, ты ошиблась. Он не глухонемой, – покачал головой парень.
– И, возможно, даже не слепой, – добавила девушка, пряча кривую улыбку.
– Так вы меня о чем спрашивали? – уже более резко повторил я.
– Дядя, у тебя спички есть? – спросил парень.
– Нет, только зажигалка.
– Остряк, – ухмыльнулся парень. – Люблю остряков. Ладно, давай зажигалку. А то Нинок закурить хочет, прямо сил нет. Для нее сигарета, как для тебя воздух, представляешь?
– Вполне.
– Тогда ты нас понимаешь.
Я достал из кармана куртки зажигалку и протянул девушке.
– Благодарствуем, – ответил за нее парень. – Ты только не обижайся, что мы с тобой по-простому. У нас горе, понимаешь?
– Замолчи, – недовольно сказала Нина, делая длинную затяжку и возвращая мне зажигалку.
– Ну, почему… Я вижу, у него добрые глаза, мне он понравился. Я хочу ему все рассказать.
– Пойдем, Славик.
– Ну, подожди. Ты посмотри, какие у него глаза.
И парень снова обратился ко мне:
– У меня, то есть у нас горе, понимаешь? Я пожал плечами.
– Мы сегодня проиграли ее в очко, на одну ночь. Этим двум козлам…
Нина сделала очередную длинную затяжку и толкнула парня плечом:
– Да замолчи ты наконец! Пойдем!
И она потянула его за собой. Девушка, которая еще минуту назад улыбалась, теперь смотрела на своего приятеля почти с ненавистью. И я понял, почему ее улыбка была кривой. Эта улыбка была обыкновенной маской, за которой она пыталась скрыть свою боль.
– Ты нас понимаешь, да? – пробормотал, упираясь, парень, но я уже не смотрел в их сторону.
На душе у меня как-то сразу стало противно, и о Лене думать уже не хотелось.
Я взглянул на часы. До посадки на самолет оставалось чуть меньше получаса. А там – опять проблемы: как добраться до Нальчика? Ведь кейс, да еще с деньгами могут проверить!..
По телевизору показывали Грозный – остовы многоэтажек, бетонные столбы, несущие опоры – скелеты уютных некогда жилищ. Диктор рассказывает о пленных боевиках. О том, как их допрашивают. Потом препровождают в Моздок. Говорит, что есть свидетельские показания, будто часть таких людей просто безрассудно расстреляна. Разумеется, это всего только свидетельские показания, неподтвержденные другими показаниями. Они требуют тщательной проверки и расследования. Это дело прокуратуры, но с военной прокуратурой и заместителем генерального прокурора корреспонденту не дали встретиться. Только обещали встречу. А в лагерь для военнопленных пока никого из инспекторов не допустили.
Я поднялся и подошел к окошку регистрации. Сзади ко мне прижался подозрительный тип. Вот он толкнул, вроде нечаянно, коленкой кейс. Проверяют, что в нем? Казалось, все присутствующие в этом зале смотрят на меня. Мне уже хотелось исчезнуть отсюда как можно быстрее. Хоть бы и в Ростов-на-Дону… Но если честно, лететь не хотелось. Конфликт в Чечне казался мне очередным абсурдом. Россия со всей этой бойни хочет получить как можно большую выгоду, но, кажется, она завязнет там в кровавой грязи.
Я давно понял, что политика – это нечистая игра, но до сих пор не мог привыкнуть, что в этой игре в расчет идут не деньги, а целые народы, тысячи, десятки тысяч жизней.
«Впрочем, – подумал я, – все, наверное, просто от того, что я никак не могу привыкнуть, что, находясь в своей родной республике, работаю на чужое государство. Даже теперь не знаю, на какое: чеченское ли, российское ли?».
Наконец, объявили посадку на самолет «Минск – Ростов-на-Дону». Я потоптался на месте, и, словно раздумывая, крепко сжимая ручку «дипломата», поплелся на посадку. На душе теперь было спокойно, только немного грустно. Почему – я и сам не знал.
…В Ростове-на-Дону, как и было условлено, меня встретил Яраги, который вылетел туда на день раньше. Он на машине и будет меня сопровождать до Нальчика. Или это я буду его сопровождать. Дело в том, что каждый милиционер считает за обязанность проверить у чеченца документы. Разумеется, дипломат в руках Яраги вызовет непреодолимое желание у милиции поинтересоваться, что в нем.
Мне необходимо позвонить в Минск, на квартиру Лены. Мы подъехали к переговорному пункту.
– Возьми кейс, – сказал Яраги, – а вдруг милиция меня проверит! И рацию…
Я набрал нужный номер телефона. На том конце провода долго не отвечали, наконец, послышался негромкий, немного сонный женский голос:
– Алло…
– Ага, – удовлетворенно сказал я и почти закричал в трубку:
– Алло, Лена?!
На другом конце провода молчали.
– Алло, Лена, ты меня слышишь? Ты слышишь меня? Это я, Юрий!
Тут же послышались короткие гудки.
– Черт побери! – я выругался. – Что это за связь такая, я же бросил жетон, почему не сработало?
– Набери еще раз, – посоветовал стоящий в очереди за мной мужчина с бородой.
– Наверное, эту штуку пока не накормишь до отвала жетонами, ни за что не дозвонишься, – сказал я. Мне надо было с кем-то поговорить. Не бурчать же себе под нос проклятья, как старик какой-нибудь! Я еще раз набрал номер. На другом конце провода было занято.
– Что, краля изменила? – неожиданно спросил бородач.
Я ничего не ответил, вся энергия подозрительности и накопившейся злости мгновенно вскипела во мне. Я резко взмахнул рукой и ударил в лицо наглецу. Тот отпрянул, повернулся и побежал, испуганно оборачиваясь.
Однако эта выходка дорого мне стоила. Очевидно, женщины всегда делают мужчин неврастениками. Я понял, что на минуту потерял самообладание. Но картина, которая вспыхнула в моем мозгу сразу после произнесенных слов о том, что «краля изменила», была настолько явственна и болезненна, что я не смог удержаться. Перед моими глазами встала спальня с двумя-тремя гогочущими чеченцами и голой Леной, которая готова ради денег на все.
Не успел я отойти метров десять от переговорного пункта, как дорогу мне перегородили незнакомые люди. Целая банда.
– Это он? – спросил лысый мордоворот с кулоном на груди.
– Да, – ответил мужчина с бородой, который недавно сцепился со мной возле телефонной будки.
Нужно было как-то реагировать. Взяв свой кейс, я невозмутимо сказал:
– Ну ладно. Я знаю, сейчас вы мне скажете о том, что есть местные правила… И такие поганые насекомые, как я, не имеют права сюда приходить. Правильно?
Все трое смотрели на меня с издевательскими насмешками, понимая, что я у них в руках.
– Нет, – сказал «борода». – Это было бы напрасной тратой времени. Мы просто изуродуем тебя.
– Так-так, – протянул я, – понимаю…
Я сделал шаг вперед, и неожиданно для этих типов, используя кейс как щит, стал молотить уродов, раскидывая их в стороны. Я сразу нанес несколько ловких и точных ударов, но знал, что барбосы очень скоро могут очухаться, и пока Яраги в машине сообразит, что к чему, либо должен продержаться, либо…
Банда перешла-таки в наступление. Хорошо натренированные тела ловко уворачивались от моих ударов, нанося ответные. Это могло продолжаться еще долго, у меня хватило бы сил отбивать шквал, если б мне не набросили на шею шнурок. Один из нападавших затягивал шнурок сзади, двое других молотили меня в лицо, в живот, в пах. Я пытался, подцепив пальцем, оттянуть шнурок, но и это мне не удалось. Все же время от времени я находил в себе силы отбиваться ногами, но этой защиты было недостаточно.
Я понимал, что Яраги встревожится моим долгим отсутствием. Кроме того, моя рация молчала, сколько бы я не взывал к ней. Она работала только на прием. Драка происходила на месте, просматриваемом с шоссе.
– Юрий! Юрий! Ты меня слышишь? – звучала рация, включенная на прием. Я же не мог ответить. – Ты что, баб там клеишь?
Разъяренная шайка заканчивала свою расправу надо мной. Я понял, что это конец. Они обязательно заберут кейс. Бандиты как бы соревновались друг перед другом в жестокости. Наконец, последнее слово осталось за «бородой», который с остервенением принялся добивать меня ногами, издавая при этом истошные крики.
Я закрыл глаза. Мне уже было все равно, что со мной сделают. Я больше не пытался сопротивляться. Но вдруг почувствовал, как мой мучитель отпрянул и удары прекратились. Открыв глаза, я увидел того валявшимся навзничь на земле. На моей груди стояла чья-то нога. Я поднял глаза и увидел Киреева, сослуживца по Афганистану. Откуда он только взялся?
– Отпустите его, он со мной! – крикнул властно Киреев. Он был малый не промах.
– Поцелуй меня в задницу, – процедил сквозь зубы тот, который держал меня сзади за шнурок.
Киреев принял оборонительную стойку и так же спокойно, но уже с угрозой произнес:
– Назад. Я серьезно говорю. Ты понял, тощее дитя беременной козы?
Лысый с грязным ругательством отпустил меня, не забыв напоследок пнуть меня в спину коленом.
– Спасибо, – нарочито вежливо процедил Киреев.
– Киреев, не лезь ты в эту историю, – поднимаясь с земли, сказал «борода». – Хоть ты и работаешь на КГБ, мы тебя уроем!
– Слушай, как тебя зовут? – пытаясь отдышаться, спросил я.
– Металлист! – ответил «борода».
– Металлист? – у меня поднялись брови. – Я хочу тебе сказать, очень рад, что нашел тебя.
– Да? Почему же?
Размахнувшись, я изо всех сил нанес Металлисту страшный удар в челюсть. Тот рухнул на землю, ударившись головой о камень. Мгновенно на меня сзади обрушился ответный удар. Дружки бросились Металлисту на помощь, но Киреев отбрасывал их одного за другим.
Я почувствовал поддержку, распалился с новой силой, и мы, уже вдвоем, довольно быстро расшвыряли шайку. Драка привлекла внимание прохожих, и я отчетливо услышал, что кто-то собирается вызывать милицию. Это услышал и Киреев.
– Очень жаль, но нам придется уйти, – сказал он. – Пошли, Юра.
Сопровождаемые воплями бессилия и боли тех, кто только что жаждал расправы со мной, мы не спеша пошли прочь.
А Яраги в это время уже бежал, оставив машину и едва не угодив под колеса встречного автобуса, по направлению к телефонным будкам. Он учуял недоброе, и его маленькое юркое тело мчалось, как торпеда. Он был готов ко всему. Кроме того, что со всего разбега налетит на меня.
Я мирно беседовал с Киреевым. По выражению моего лица Яраги мгновенно понял, что раскрываться не следует.
– Эй, стойте, ребята… – Яраги, растопырив руки, перегородил нам путь. – Вы не видели здесь одного парня? Он у меня из машины спер магнитофон и побежал куда-то туда…
– Нет, не видели, – ответил я. – Там четверо валяются, может, они знают. Спроси у них.
– О-о, спасибо! – и Яраги помчался дальше.
– Надеюсь, ты все-таки найдешь магнитофон! – крикнул вдогонку Киреев.
– Найду, найду, – не оглядываясь, ответил Яраги. Мы вместе с Киреевым пошли дальше.
– Здорово ты им вмазал!.. – похвалил я своего спасителя. – Откуда ты взялся?..
– Да и ты не промах… Я живу здесь, – ответил Киреев.
А кто они, собственно, такие? – поинтересовался я, стараясь говорить так, чтобы Киреев не почувствовал интереса, с которым я задал вопрос.
– Местные придурки… После Афгана. Дети войны. У них есть всякие прозвища, я даже не все знаю.
– Говоришь, дети войны?
– Да у них целый отряд! Мозги давно неправильно работают… Накурятся какого-нибудь дерьма, а потом буянят. От них одни неприятности.
– Не понял, – сказал я. – С законом, что ли?..
– Да со всеми… Видишь ли, они ничего не понимают; они не понимают, что такое хлеб, что такое земля, что такое, в конце концов, собирать металлолом для поезда метро!
– Ты мне собираешься проповедь прочесть, что ли? – заулыбался я, явно довольный доверием Киреева.
– Ты так и не понял, – вдруг сказал Киреев, – что такое эти ребята. Им только посули по сотке баксов, и они пойдут воевать против своих же в Чечне… Вот в чем вопрос…
– А, к слову, если тебе предложат то же самое? Что ты ответишь?
– Пошлю по матушке…
– А если тысячу зеленых, или не одну…
– Ну а сколько?
– «Кусок» в неделю!
Киреев подозрительно посмотрел на меня, и на этом мы распрощались.
…Я и Яраги мчались по автостраде из Ростова-на-Дону на юг, в сторону Кавказа. Я едва представлял, где находится Нальчик. Уверенно управляя машиной, Яраги продолжал мне выговаривать:
– Когда в следующий раз надо будет позвонить, я тебя не выпущу из машины. Напорешься на таких субчиков – деньги коту под хвост. Ты понял? Я кивнул.
В это время нас догнал старый добитый «жигуленок». В его салоне сидели хорошо знакомые мне парни, с которыми я полчаса назад дрался возле междугородних телефонов. Но больше всего меня поразило то, что за рулем автомобиля сидел Киреев. Я мысленно ругал себя за то, что затеял с ним разговор о наемничестве.
«Жигуленок» мчался на огромной скорости, нарушая все правила. На заднем сиденьи улюлюкали и потрясали кулаками четверо парней.
Я мгновенно схватился за пистолет, который бы припрятан в машине на всякий случай.
– Это Киреев! Он унюхал деньги, точно!
– Кто такой Киреев? – спросил Яраги.
– Мы вместе воевали в Афгане… На деньги падок, зараза.
«Жигуленок» начал обгонять нашу машину. Нас прижали к обочине.
– Черт их подери… Стреляй по колесам… – крикнул Яраги.
Едва я высунулся из салона, чтобы получше прицелиться, как из окна «ВАЗа» показался ствол автомата и прогрохотала очередь по нашей машине. Автомобиль пошел юзом. Я успел сделать один прицельный выстрел по колесу «жигуленка». Его занесло, но Киреев, знаю, попадал и не в такие ситуации.
Снова выпустили автоматную очередь. Теперь пули пронзили обшивку автомобиля.
– Бей по людям!.. – крикнул Яраги.
– У них автомат, не горячись…
– У меня есть граната…
– Давай ее сюда! Чего же ты молчал?..
Но было уже поздно, наш автомобиль безнадежно зашлепал пробитыми шинами по асфальту. Грабители вылезли из своего автомобиля и медленно приближались к нам. Яраги судорожно сжимал гранату.
– Спокойно, – сказал я и крикнул: – Киреев!
– Что, дорогой? – невозмутимо спросил Киреев, выхватывая из рук одного из нападавших автомат.
– За нами едет машина вооруженных до зубов чеченцев, – я блефовал. У меня не было выбора. – Если вы нас тронете хоть пальцем, вам вырежут кишки. Будь умницей, предлагаю тебе контракт: будешь инструктором по тренировке «серых гусей».
– Сколько положишь?
– Яраги, сколько ему положим на круг?
– Десять «кусков», – буркнул Яраги.
– Идет, – ухмыльнулся Киреев. Он резко повернулся и длинной автоматной очередью словно выкосил своих дружков. Такого вероломства я еще не видел. Парни рухнули один за другим на асфальт, так ничего и не успев сообразить.
– А теперь вы отстегнете ровно третью часть того, что у вас есть, – так же невозмутимо сказал Киреев.
Яраги попытался было броситься к Кирееву, но автоматная очередь высекла искры из асфальта у его ног.
– Стоять!
У Киреева были серьезные намерения.
– Клади пистолет на асфальт! – крикнул Киреев.
Я осторожно положил оружие перед собой.
– Давай, Юра, по честности! Всем будет ровно по третьей части того, что у вас есть! – невозмутимо сказал грабитель.
Я, не спуская глаз с Киреева, достал кейс и вытряхнул деньги на асфальт. Отгреб на глазах третью часть денег. Остальное погрузил обратно.
– Достаточно?
– Хватит! Теперь идите в поле!
Мы с Яраги, пятясь, пошли в поле. Ситуация была интересной. Я понимал, что стоит только на мгновение отвести от Киреева глаза, как он нажмет на спусковой крючок.
– Ну, Юра, надеюсь тебя встретить! – весело крикнул Киреев, рассовывая пачки с долларами по карманам. – И не наткнитесь на милицию. По дороге на Кавказ этих ментов, как собак нерезаных!
…Настроение у Яраги испортилось. По правде говоря, его у него и не было. Он стал мрачен и зол.
Потом неожиданно начал хохотать.
– Честный русский! Честный русский! – кричал он ухватившись за живот. – Я еще такого не встречал.
– Ну и дьявол с ним! – сказал я. – Хорошо, что в живых оставил, придурок поганый.
Мы, размахивая кейсом, шли по полю. Теперь нам необходимо было выйти к какому-либо селению и нанять автомашину, чтобы доехать до Армавира.
В Армавире мы взяли такси до Нальчика. Таксист оказался разговорчивым. На мой вопрос, что делается сейчас в Чечне, он сказал:
– Там заваруха. Я в Моздок еще до Нового года ездил. Скопления танков, бронетранспортеров, воинских подразделений на моздокском аэродроме уже нет: судя по всему, выдвинулись на позиции. Война, понимаешь, война. На всей зоне, занятой войсками, режим строжайшей секретности – пикеты, составы, часовые, оцепление, сложная система пропусков.
Таксист рассказывает много интересного, но мне плевать, что в декабре на дороге в качестве подозрительного десантники задержали самого директора ФСК Степашина. Вот если тормознут и нас, то плакали наши денежки.
– А пятого декабря в Моздок прилетал сам министр обороны Павел Грачев. По его словам, одна из основных задач приезда – организация переговоров по мирному урегулированию кровавого конфликта в Чеченской республике. Грачев собирался встретиться одновременно с лидерами чеченской оппозиции и генералом Дудаевым или с его полномочными представителями.
– А правда, – спрашиваю я, – что Дудаев с Грачевым шампанское пили?
– Пили, точно… Понимаешь, тут ведется интенсивная воздушная и наземная разведка, развернуты дополнительные технические посты, зенитно-ракетные комплексы, усилены пограничные заставы, поднята авиация ПВО, а они шампанское хлещут. Со стороны Грозного идет активная подготовка к обороне. Эвакуируются все ценности, Документы, вывозятся мирные жители. Правда, со слов разведчиков, кроме русскоязычных.
– Так сколько у Дудаева было сил?
– Да тысяч под двадцать!
– Ну, ты загнул! Тысяч десять, поверю, но не двадцать же…
– Ну, тысяч пятнадцать. Танков мало, БТРы там, артиллерия, средства ПВО и противотанковой обороны. Есть наемники и добровольцы из других северо-кавказских республик, Абхазии, стран Прибалтики, Украины, Афганистана.
Яраги мрачно молчит.
– Чеченцы хитро действуют, – таксист покосился на Яраги, – женщины и дети из местных обступали и останавливали боевые машины, а потом боевики разоружали солдат. Их развели по домам в окрестных селеньях в качестве заложников. Первая мысль при такой вести – облегчение: ведь это возможно только в том случае, если солдаты не стреляют.
Таксист явно симпатизирует русским. Яраги все больше хмурится.
– Слава Богу, у наших ребят хватило выдержки, мужества предпочесть неизвестность плена стрельбе по мирным жителям. Значит, еще не все потеряно. А на другой день Грачев заявил с возмущением: он не думал, что местное население так обойдется с наступающими. А почему, собственно, не думал? Не мешало бы и подумать. Военачальник вообще обязан думать о характере населения на территории, куда вступают его войска.
Таксиста распирает от всего того, что он знает, и я осторожно выспрашиваю его о характере войны в Чечне. Ведь рано или поздно я буду там.
– Где-то в начале декабря мне довелось офицеров подвозить, – рассказывает таксист, – так они не скрывали ничего. Говорили, что в расположение полка прибыли челябинский, нижегородский, саратовский, самарский и московский ОМОНы. Переодели в обычную милицейскую форму, без омоновских нашивок, и все девятьсот человек отправили в Беслан. Начальником группировки был генерал-майор Воробьев, тот самый, что недавно погиб в Грозном. Беслановская группировка шла в Чечню со стороны Владикавказа. ОМОН двигался вторым эшелоном: впереди – Тульская дивизия воздушно-десантных войск. Шли медленно: дудаевцы стояли насмерть.
Представляете, уже тогда шла настоящая война, а что газеты сообщали? Тишь да гладь.
– Как они службу несут? – поинтересовался я.
– Да вахтовым способом: два дня в окопах, в голом поле, два – отдых. Поставленная задача – «охрана общественного порядка». Потери понесли относительно большие. В екатеринбургском ОМОНе – двое раненых; сотрудник саратовского отряда открыл стрельбу в палатке, ранил троих коллег, а затем покончил самоубийством. Омоновцы «прикрывали» девятнадцать постов. У одного офицера жена в Краснодаре, так он мотался регулярно к ней. Рассказывал, что солдаты дивизии ВВ мальчишки, совершенно не подготовленные к боевым действиям. Вот и стояли, охраняли их. На глазах у этого офицера по приказу командира батальона сорок седьмого полка дивизии ВВ «Дон» было расстреляно из безоткатного орудия нефтехранилище. Боятся, что дудаевцы нефть продают и вооружаются.
– Может, знаешь, на сколько их присылали? – мои вопросы несколько настораживают таксиста, но он продолжает отвечать:
– Срок окончания командировки омоновцев – второе января. Однако незадолго до Нового года ее продлили по приказу замначальника управления МВД РФ полковника Зюрикова до конца января.
Впереди показывается Пост милиции. Яраги нервно заерзал на заднем сидении.
– А ничего, – успокаивает нас водитель. – Они только документы проверят и, если наглые, взятку потребуют.
Так и случилось. Капитан милиции забрал наши документы и сел в свою машину: внимательно изучить их. Потом вышел, отдал паспорт Яраги, а мне сказал:
– Куда вы, гражданин, направляетесь? Разве не знаете, у нас особый режим…
Таксист незаметно толкнул меня ногой.
– Я еду по коммерческим делам, – невозмутимо ответил я.
– Но вы же гражданин другого государства, – сказал капитан. – Я думаю, у вас возникнут сложности…
– Нельзя ли этих сложностей избежать, товарищ капитан? – я достал бумажник и копался в нем. Передо мной стоял вопрос, за сколько тысяч рублей этот Капитан покупается?
Капитан молчал. Я вытащил из бумажника три российские пятидесятитысячные бумажки и положил их себе на колено.
– А баксов нет? – как ни в чем не бывало спросил мент, протягивая мой паспорт.
– А разве мы похожи на людей, у которых есть баксы?
– Так значит, ты из Белоруссии? Как там Лукашенко? – капитан похлопывал полосатым жезлом по халяве сапога. Он явно не осмеливался протягивать руку за деньгами. Тогда я вложил деньги в свой паспорт и снова протянул его милиционеру.
– Посмотри, командир, мою прописку, и не станешь задавать интересных вопросов.
Когда капитан вернул мне паспорт, денег в нем не было.
– Счастливого пути! – сказал он.
– Счастливо оставаться, – не остался в долгу таксист.
Когда мы отъехали, таксист сказал:
– Жируют на дорогах, но я слышал, что в милиции набирают добровольцев – работать в Чечне.
– И какая у них будет задача? – спрашиваю я, – там война же?
– Охрана общественного порядка… Эх, какая охрана? Там действительно идет война, танки, артиллерия, а у милиции стрелковое оружие да газ «Черемуха». Тем омоновцам, про которых я вам рассказывал, даже не выдавали карту местности. Начальство попросту хотело скрыть эту войну – отсюда вся неразбериха. И знаете что, по оценкам этого офицера, количество погибших на стороне МО и МВД РФ достигает нескольких тысяч человек.
тогда, к середине декабря. Так поняв, что высокое командование «подставляет» их, сотрудники екатеринбургского ОМОНа почти в полном составе (за исключением раненых) вернулись на Урал. Местное начальство уже предложило майору «оставить службу».
– Жизнь – одна, – продолжил таксист, – и погибать так глупо ни у кого нет желания.
«Погибать всегда глупо», – хотел сказать я, но промолчал.
Я перестал поддерживать разговор, и таксист умолк.
…– Здесь, – сказал Яраги водителю такси, и машина резко затормозила у тротуара.
Я достал из бумажника несколько долларовых купюр и протянул их таксисту:
– Спасибо.
– Тебе спасибо, – улыбнулся таксист, заметив, что я не собираюсь брать сдачу и уже открываю дверцу машины.
Я окинул взглядом нечто огромное: город не город, поселок не поселок, и мы отправились искать нужную квартиру. Яраги устало плелся за мной. Откровения таксиста его расстроили.
Дверь открыл прилично одетый пожилой человек. Не чеченец, русский.
– Мне нужен Валентин Крылов.
– Я Валентин.
– Тетушка прислала подарок.
– К сожалению, племянник заболел коклюшем…
– Лекарство к сроку.
– Ладно, заходи, «лекарство». С дороги отощали, небось, круги под глазами. Сейчас покормим.
Крылов налил мне водки и сказал:
– Свершилось то, чего боялось и не хотело большинство россиян: войска вступили в Чечню…
– С какого они там?
– С одиннадцатого декабря. Я считаю по тому, что именно в эти дни на подходах к Чечне со стороны Дагестана и со стороны Ингушетии были взяты в плен десятки солдат внутренних войск России.
– Так что, нежели Грачев, министр обороны все же, – сказал я, – не знает, что обычаи горских народов, отличаются от наших? Вряд ли не знает и о том, что в прошлый раз внутренние войска вошли в Чечено-Ингушетию полвека назад, чтобы загнать всех жителей поголовно в вагоны и выслать в Казахстан – на зиму глядя, почти без вещей и еды, так что многие женщины и дети не доехали даже до места ссылки.
– Послушай, – продолжил Крылов, – Аушев ведь предупреждал, что не будет пропускать войска через Ингушетию. Руслан Аушев, законный президент Ингушетии, генерал российской армии и Герой Советского Союза предупреждал генерала и Героя – как же Грачев об этом не думал?
В разговор вмешался Яраги:
– Грачев что – всерьез ожидал, мол, ингуши выставят себя предателями перед своими братьями?
Крылов продолжает:
– Ингуши между тем начали освобождать пленных в тот же день. Не потому, что Грачев их пристыдил – они его пристыдили… А теперь, дорогие, спать.
Перед сном Крылов и Яраги выходят в другую комнату и о чем-то шепчутся. Скорее всего, о том, что по дороге нас обчистил мой знакомый Киреев. «Как бы не было из-за этого осложнений!» – думаю я, но все обошлось.
Утром Крылов вручил мне тот самый «дипломат», в котором я привез деньги, и сказал:
– Доставишь Тимуру.
– Что здесь? Травка? – наконец, я понял, на что намекал в Минске Тимур.
– Понимаешь правильно. Поэтому на самолете не полетишь. Украину лучше не пересекать. Ехать только через Воронеж, Орел, на Гомель или Смоленск. Тебя из области вывезут мои ребята.
– Это без дополнительной оплаты?
– Про оплату спросишь у Тимура.
На улице уже прогревались «жигули» бордового цвета. И вот мы в пути. Ехали целый день, а ночевали в лесу. Потом мы с Яраги сели на поезд. Яраги едет как бы отдельно от меня, сам по себе. Его постоянно проверяет милиция.
Сутки мы ехали до Воронежа. Потом ждали поезда до Орла. И, наконец, приехали через Гомель в Минск.
В Минске я заехал на пару минут к своему деду. Дед, как только увидел меня, соскучившись по собеседнику, заговорил:
– Ты знаешь, я думаю, Ельцин не виноват, что войска ввели в Чечню. Ведь когда принимали решение о вводе войск, Ельцин болел. И за те сутки Россия так и не увидела своего премьера, который лишь во вторник, выступая на конференции о положении женщин, коснулся Чечни. Россия так и не узнала, чем занят пресс-секретарь премьера. Спохватился пресс-секретарь президента Вячеслав Костиков. Этот, по-моему, дурак, об отставке которого уже вроде объявлено. Так что он, казалось бы, и не должен был беспокоиться. Спохватились несколько человек из аппарата президента. Помнишь, благодаря проведенной этими прислужниками вечером двенадцатого декабря серии брифингов и телеинтервью, общественность получила ответы на несколько очень важных вопросов. Первое и главное: мы узнали, что страной все-таки управляет не Александр Коржаков, не Павел Грачев или кто-нибудь еще – страной управляет президент Ельцин. За исключением двух часов – времени операции – он был и остается работоспособным, встречается с премьером, подписывает важные документы. Не показывается на экране, потому что операция не на руке или ноге – на лице; по сути дела, была операция, и показаться, не подлечившись, любому неохота. Мы узнали, что пока не известен исход переговоров, задачей войск является не штурм Грозного, а блокирование его с целью недопущения подхода «добровольцев» из некоторых сопредельных республик Северного Кавказа: из Абхазии и даже, говорят, из Саудовской Аравии готовы прибыть энтузиасты…
– Ладно, дед, разбирайся ты со своей Чечней и Ельциным сам.
– А ты, часом, не один из таких энтузиастов? – Матейко внимательно посмотрел Мне в глаза. – Куда ты ездил? Не в Чечню? От тебя постоянно пахнет порохом.
У деда хороший нюх. Действительно, после тира моя одежда пропитана пороховой гарью. Я ничего не ответил, вышел из квартиры, остановил такси и примчался на квартиру к Лене.
Несколько секунд она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, словно никак не могла поверить в мое возвращение, а затем громко воскликнула:
– Боже! Мой наемник вернулся! И повисла у меня на шее.
Я выронил «дипломат» и крепко прижал женщину к себе.
– Я так ждала тебя! – шептала Лена. – Как я рада, что ты вернулся!
Я осторожно внес ее в комнату, поставил на пол, затем вернулся в прихожую и поднял с пола «дипломат».
– Гершенович на работе?
– Да!.. Слушай, – суетилась Лена, – неужели это ты, а? Почему не звонил мне?
– Я звонил тебе…
– Не оправдывайся, ты звонил только один раз. А говорил, позвонишь обязательно…
– Но разве я сделал хуже, чем обещал? Я здесь!
– Не оправдывайся. Ты не представляешь, как я рада! – улыбка не сходила с ее лица. Но за этой улыбкой да, и в ее словах скрывалась растерянность и тревога. Я незаметно для Лены пытался найти следы присутствия в ее комнате другого мужчины.
Я подошел к ней и снова прижал ее к себе. Я гладил ее тело, целовал ее губы, лоб, шею, глаза…
– Ты там случайно ничем не заразился? – весело шептала Лена. – А ну, признавайся!
Но я не отвечал и неустанно целовал ее.
– Кажется, на мне слишком много одежды, хотя и такое ощущение, что на мне ничего нет.
Лена гладила мою спину, волосы, потом резко, но не сильно оттолкнула меня от себя.
– Подожди! Твое появление необходимо запечатлеть.
Лена бросилась к тумбочке, на которой стоял телевизор, достала оттуда «Поляроид».
– Откуда это у тебя?
Она замялась, потом сказала:
– Папа подарил… Ну-ка…
– Нет, не надо! – я запротестовал. – Слушай, что ты собираешься делать?
– Я собираюсь тебя фотографировать! Отступая, я споткнулся о кровать и спиной упал в постель.
– Прекрасно! – засмеялась Лена. – Сейчас получится отличный кадр!
– Послушай, какую часть меня ты снимаешь? Перестань! Ты извращенка!
Несколько раз блеснула вспышка.
– Порядок, – сказала Лена. – А теперь у меня к тебе есть другое дело.
И она, словно пантера, прыгнула в постель.
То, что было потом, я запомню на всю жизнь. Лена словно преобразилась за последнюю неделю. Откуда только у нее появились эта страсть и это умение? Я ничего не понимал.
Мы проснулись рано. Я взглянул на часы. Была только четверть седьмого – почти три часа до начала работы, хотя добираться мне отсюда не более получаса.
Лена положила свою голову мне на грудь. Я погладил ее волосы.
– Знаешь, – сказал я, – мне никогда не было так хорошо, как сейчас.
– Ты имеешь ввиду, с другими женщинами? – Лена подняла голову и заглянула мне в глаза. – И сколько их у тебя было? Много?
– Да нет.
Я не хотел сейчас говорить о женщинах, хотя минуту назад как раз о них и думал. Перебирая их в памяти сравнивал – нет, так хорошо, как с Леной, кажется, действительно, еще не было. Разве что с Анастасией.
Я улыбнулся. «Если бы еще вспомнить, как хорошо и с кем мне было лет пять-десять тому назад!», – весело подумалось мне.
– Ты чего смеешься? – настороженно спросила Лена. – Что-то от меня скрываешь? А ну-ка, говори сейчас же!
– Ничего я не скрываю. Просто подумал, как хорошо, что на Новый год не прогнал тебя! А ведь было такое желание…
Лена дотянулась своими губами до моих губ, и некоторое время мы так лежали, не отрываясь друг от друга.
Наконец, она высоко вскинула голову и, не открывая глаз прошептала:
– Пора вставать.
– Еще рано, – я совсем не хотел вылезать из постели.
– Пора, – замотала головой Лена. – Привести себя в порядок, приготовить завтрак и – работа, работа, работа…
– И где так вкалывают, если не секрет?
– В одной фирме. Я там секретаршей.
– Надо увольняться, – не то серьезно, не то шутя сказал я. – Денег на жизнь хватит.
– Надо, – Лена резко поднялась с кровати, отбросив одеяло. – Надо, все надо!
Она нащупала ногами тапочки и медленно, покачиваясь, направилась в ванную. Я полежал еще несколько минут, но, наконец, пересилил себя и тоже поднялся. Натянул штаны и направился вслед за Леной.
– Это еще что такое? – я протянул руку через ее плечо и взял с полочки золотую коробочку для украшений.
– Это подарок.
– Подарок?
– Да, – спокойно сказала Лена. – Мне подарил папа. Он любит дорогие вещи. И это, – Лена кивнула на коробочку, – для него мелочь.
Я открыл коробочку и увидел изумительной красоты перстень с весьма крупным бриллиантом.
– Так, значит, у твоего папаши дела пошли в гору, раз он дарит брилики, походя? Я правильно тебя понял?
В моем голосе послышались холодные нотки.
– Ну, перестань злиться! Бука!
– А я ничего злого и не говорю.
– А тебе и не нужно ничего говорить. Я догадываюсь, о чем ты хочешь меня спросить.
– Ну, и…
– Хорошо. Я соврала тебе. Это подарок Тимура. Ты доволен? – расстроенно спросила Лена. Идиотка!
Я молчал. Я был ошарашен. Но тут же попытался взять себя в руки.
– У тебя хороший вкус, – сказал я, по-актерски ухмыльнувшись.
– Почему?
– С богатыми людьми всегда неплохо поддерживать связи. Теперь я понимаю, откуда у тебя эта огромная квартира.
– Если это попытка сделать мне больно, то считай, что у тебя получилось. Квартиру мне «сделал» папа.
– А о том, что можно сделать больно мне, ты, конечно же, не подумала.
– Но ведь я же не упрекаю тебя за твоих женщин! Мне нет до них никакого дела.
– Понятно.
– Прости, я что-то не то сказала!
– Я на тебя не обижаюсь. Даже рад, что тебе нет никакого дела и мне не нужно перед тобой отчитываться.
– Прекрасно.
– Ну, а что же дальше?
– Что – дальше?
– Это я у тебя спрашиваю. Ты у нас человек занятой. А я – свободный.
– В таком случае, предупреждаю, что сегодня я вернусь поздно, а завтра я тоже целый день занята.
– А, значит, ваша фирма и по выходным работает, я правильно понял?
– Совершенно верно.
– Ну, что ж, буду знать. И, пожалуй, не стану тебе сейчас мешать, а то вдруг на работу опоздаешь…
Я быстро оделся и, не попрощавшись, громко хлопнул дверью.
…В офисе, куда я, обозленный, притащился, шло самое настоящее заседание штаба. На журнальном столике стояла наполовину опорожненная бутылка водки, лежало печенье. Лица чеченцев были мрачны. У многих лихорадочно блестели глаза. Яраги тоже был в офисе.
«Докладывал» Тимур:
– Что Лабазанов? Это тоже фуфло! Пресса расписала, что самое организованное и вооруженное оппозиционное формирование в чеченской республике – группировка Руслана Лабазанова. Так он же беглый зэк, этот Лабазанов, получивший десять лет за убийство. Он в августе 1991 года, в дни путча, освободил себя и весь следственный изолятор в Грозном. Его за это посадить надо! Из своих сообщников он создал организованную команду отборных убийц. Что, мы будем им помогать? Только Дудаеву!
– Но они же, лабазановцы, в охране Джохара Дудаева были!
– Да, но потом ушли от него вместе со своим командиром. Я согласен, что на сегодняшний день Руслан Лабазанов – один из самых непримиримых противников и личных врагов Джохара Дудаева. В его группировке насчитывается более сотни боевиков, которые вооружены автоматами, гранатометами, пулеметами.
– Как там? – спросили у меня сразу, когда я вошел.
– Все нормально, – ответил я. – Слухи разные ходят. В Чечне обстановка все обостряется… На самом деле уничтожается все, что связано с Чечней, – сказал я. Чеченцы не смотрели на меня. Тимур разлил водку по рюмкам.
– Уничтожается население поселков: русские, чеченцы, евреи. Переговоры с Россией Дудаев назвал фарсом, поскольку под их прикрытием ведутся бомбометания по населенным пунктам, – продолжал я. – Президент призвал граждан республики и весь народ идти в бой за право на жизнь на этой земле. Земля должна гореть под ногами оккупантов. По мнению Дудаева, миротворческие усилия должны быть закончены. Единственно, с кем он готов разговаривать, – это донское казачество, с которым у Чечни заключен договор. А вы тут водку пьете…
– Ты нас не трогай! – вспылил Тимур. – Граница с Грузией и Азербайджаном закрыта?
– Да.
– А самолеты летают?
– Нет, – буркнул я.
– Русских сколько намолотили? – грубо спросил Тимур.
– Если верить правительственным известиям… – К черту! Они в конце декабря сообщали, что общие потери российских военных составили семнадцать человек погибшими и пятьдесят четыре ранеными. А я сам видел, когда там был, человек сорок мертвых русских, а пленных было человек сто! Никому верить нельзя. Тот же хренов правозащитник Ковалев сказал, что не видел ни одного убитого боевика, а опять же у меня на глазах нашего парня убило. И не одного. Это точно, что русские уничтожили 15 единиц чеченской бронетехники и 10 артиллерийских установок. Брехня, что дома не бомбили или бомбардировку имитировали сторонники Дудаева, взрывая жилые дома.
– Что, может, чеченцы сами стрелялись, чтобы имитировать жертвы? – сказал Сулейман, наиболее молчаливый из чеченцев. – Скоро одиннадцать часов. По «Свободе» будут передавать новости, надо послушать… – он подошел к радиоприемнику, включил его и настроил на нужную волну.
Через некоторое время из динамика донеслось: «…совершен варварский акт бомбардировки города. Несколько заходов авиации бомбардировали перекресток проспекта Кирова и улицы Садовой, где было сконцентрировано много автомобилей. Восемь сгоревших остовов автомобилей и двенадцать трупов около них мы видели, когда приехали спустя некоторое время на место трагедии. В районе этого же перекрестка полностью разрушено три одноэтажных дома, двадцать два жилых дома сильно повреждены, снесены крыши. В то же время бомбовому удару подвергся грозненский район Башировка, мы были и здесь. Около пятидесяти домов повреждены, шесть уничтожены полностью. К счастью, в этом районе многие дома почти полностью покинуты. В это же время попадания бомб мы отмечаем и в центре города».
– Ужас! Это же мой дом! На Башировке! Ужас, я убью всех! Тимур, я сегодня же уезжаю, – завопил Яраги, – В Башировке мой дом! Я должен уехать!
– Подожди, поедете вместе, – сказал Тимур. По радио голос продолжил сообщение новостей:
– О жертвах только этой дневной бомбежки: мы были в больницах, куда поставляли пострадавших из названных выше трех районов после дневной бомбардировки. Двадцать восемь человек госпитализированы. Это тяжелораненые. Восемь человек из больницы отправлены в морг. Количество раненых, которым оказана минимальная помощь и которые с помощью родственников или самостоятельно отправлены домой, официально не зарегистрировано из-за экстремальных условий, но определяется медиками в несколько десятков человек. Из всех пострадавших в трех районах Грозного во время дневной бомбардировки и доставленных в больницу, где мы побывали, только два человека имели при себе оружие. Только что примерно в пятистах метрах от места нашего нахождения взорвалась очередная бомба. В станице Ново-Артемовской, по сообщению Ковалева, от прямого попадания ракеты в такой «стратегический объект» погибла сразу вся семья, в том числе пять детей.
– Что творится! Это сволочье нас уничтожает! А мы сидим здесь и, как правильно говорит Юра, жрем водку! Надо ехать. Ведь все готово! – произнес короткий монолог Яраги.
– Короче, Юрий, – сказал Тимур, – мы приготовили тебе отличное прикрытие. Поедете, как представители Международного Красного Креста. Документы – вот, а оружие вмонтировано в микроавтобусы. Для прикрытия повезете лекарства. Можете продать в Нальчике, а там прикупить боеприпасов… Выезд послезавтра в десять.
– А ты остаешься?
Я не смотрю в глаза Тимуру. Если я это сделаю, он прочтет в моих глазах ненависть.
– Тимур остается делать деньги. Ему надо сбыть травку… – говорит Яраги.
…Остаток дня я провел сам не свой. Вечером несколько раз направлялся к телефону, даже снимал трубку, но так и не позвонил Лене.
Не позвонил я и на следующее утро, но теперь желания набрать знакомый номер поубавилось – я был зол на Лену за то, что она сама не сделала ни одного шага к примирению.
Еще полдня я ждал ее звонка, впрочем, уже не особенно надеясь на него, а после обеда, ближе к вечеру – не пропадать же вконец субботе! – решил навестить Гершеновича.
Но, к моему удивлению, того не оказалось дома. И я, почувствовав, что сильно проголодался, и вспомнив, что у деда Матея в холодильнике, ничего нет, направился к ресторану одной из гостиниц.
Я редко ходил сюда, тем более с женщинами. Здесь было особенно уютно и спокойно. Впрочем, возможно, далеко не последнюю роль тут играла привычка. Во всяком случае, о многих других ресторанах у меня было весьма смутное представление.
Посетителей – из тех, которые любят посидеть допоздна, которые приходят всей семьей да еще иногда и с друзьями, или тех, которые хотят показать своим любовницам, какие они богатые, независимые и умные, – еще почти никого не было. Несколько человек сидели за разными столиками, но это были одни из тех «новых русских», которые, имея в карманах приличные суммы, забегают сюда на минутку, чтобы плотно поесть, поскольку бывать в шумных и, как правило, грязных кафе считают ниже своего достоинства.
Я, чтобы не напиться, заказал себе «Сангрию», салат из свежих овощей, курицу. Выпил вина, закусил, и почувствовав, что голод начинает отступать, пожалел, что заказал слабенькое вино – мне вдруг захотелось, чтобы голова шла кругом, захотелось забыть о всех неприятностях, а еще лучше – подцепить здесь какую-нибудь потаскушку. Я боялся признаться самому себе, что таким образом хочу отомстить Лене.
Однако вместо того, чтобы попросить официанта принести водку, я, едва опустошив бокал, тут же опять наполнял его до краев.
Тем временем зал уже заполнился больше чем наполовину. Стало шумно. Появились музыканты.
Я оглянулся по сторонам в надежде увидеть свободную девушку, и вдруг мой взгляд остановился на фигуре необычайно красивой и интересной женщины. Она до ужаса напоминала… Анастасию, застреленную мачеху Лены. На ней, как и на той тогда, на новогодней елке, было дымчатое длинное платье из натурального шелка, но немного другого фасона, декольтированное, розового цвета.
Женщина тоже посмотрела на меня.
У меня мороз пошел по коже.
Это была… Анастасия. Она увидела меня, и в первые минуты растерялась. Резко отвернулась, но тут же опять взглянула на меня и улыбнулась одними губами. Только теперь я заметил, что рядом с ней стоял Тимур. Он размахивал руками, и что-то усердно доказывал незнакомому мужчине.
Я расплатился с официантом и, поднявшись со своего места, неторопливо направился прямо к Анастасии. Я видел, как менялось ее лицо – оно становилось все бледнее, растерянность сменялась страхом, страх – ужасом.
Когда я приблизился к ней почти вплотную, Тимур неожиданно взглянул в мою сторону и, вскинув свои густые брови, улыбнулся:
– Добрый вечер, рад тебя видеть. – Я заметил, что рука его потянулась к карману брюк.
– Добрый вечер. Я тоже рад.
Анастасия смутилась, кивнула головой и ничего не сказала.
– А почему ты один, где твоя дама? – поинтересовался Тимур.
Он имел в виду Леночку. Вот почему они так усердно мне ее навязывали! Анастасия оказалась всего лишь обыкновенной «подсадной уткой». Но какой замечательной «уткой»! Боже, как она классно трахалась!
– Она на улице, в машине, – неожиданно для самого себя солгал я. – Только почему вдруг трупы оживают? – сказал я так, чтобы Анастасия слышала и чтобы слышали все, кто сидел за столиком.
– В машине? – удивился Тимур, не придавая абсолютно никакого значения моей последней фразе. – Как это… Извините, я, кажется, не совсем понял. По-моему, ты не в накладе? А методы работы не должны тебя интересовать. Кроме того, прошу, не вмешивайся именно сегодня.
Эти слова Тимур уже не говорил, а шипел прямо мне в лицо, оттесняя меня от столика.
– Она ждет меня в машине, – спокойно повторил я и задержал пристальный взгляд на Анастасии. – Мы сейчас уезжаем в маленькое романтическое путешествие, – делая ударение на каждом слове, сказал я.
– Вот как? – произнес Тимур. – Что ж, это неплохо. Но, надеюсь, в понедельник утром мы поговорим о возможности нашего дальнейшего сотрудничества? – засмеялся он. – Я имею в виду не менее романтическую командировку на юг.
– Разумеется, – я тоже состроил улыбку, пожелал приятного вечера и на прощание опять задержал пристальный взгляд на Анастасии.
Я вышел в фойе. Голова у меня кружилась. Меня окрутили, как допризывника. Сегодня был удобный момент для мести.
Прошло несколько минут. Мне самому идея отомстить сегодня же начала казаться бредом, но я все сидел, почти неподвижно, глядя через черное окно вдаль, в вечерний сумрак улицы, но перед глазами была сплошная серая завеса.
Я выжидал, когда Тимур зайдет в туалетную комнату. Слишком много людей… Но мне было уже все равно.
Я не видел другого выхода. Теперь мне все ясно. А тогда было невдомек, что у Тимура двое телохранителей, которые ходят за ним по пятам. И в тот момент, когда я вошел в туалетную комнату и решительным шагом направился к Тимуру, который мыл руки, неожиданный удар слева остановил меня. Бил профессионал, но я успел поставить блок. Ко мне подскочил мужчина справа и замахнулся. Я ушел от удара и прыгнул к Тимуру, который вытаскивал пистолет. Грохнул выстрел, раздробив фаянсовую плитку пола. Я отпрянул и скрылся за дверью. Через минуту здесь будет милиция. Я выскочил через дверь в фойе. Туалетную комнату бегом покидали оказавшиеся здесь испуганные посетители ресторана.
Нигде не было ни Тимура, ни Анастасии. Я на такси поехал к Гершеновичу. Но и его не было дома. На квартире Лены тоже никого не было. Куда все подевались?
…Когда я утром, совершенно разбитый, притащился в офис, то увидел, что за столом как ни в чем не бывало сидит Тимур. Рядом с ним – взвинченный Яраги. Он говорил о желании мстить. Мстить тем, кто разбомбил его дом. Я следил за рукой Тимура. Но тот словно забыл о вчерашнем. Неужели они принимают меня за дурачка?
– Вот задаток, – волосатая рука Тимура выложила на стол пачки долларов. Мне хочется швырнуть их в лицо Тимуру, но, некоторое время поколебавшись, я беру деньги.
– Пошли, – сказал Яраги, увидев меня, – ты, я вижу, готов.
Мы вышли во двор, где стояли два микроавтобуса, доверху набитые коробками с лекарствами.
– Сюда поместится десять человек? – спросил я.
– Почему нет? Вести машины будем сами… К десяти утра мы объехали город и в разных местах собрали «диких гусей».
– Так, вашу мать, – сказал Яраги, – бриться – каждые пять часов, пока не доедем. И не пить.
– А по сто граммов можно? – спросил языкатый Петрович.
– Можно… – буркнул Яраги.
Ребята рвались в бой. Молодые, дураки, неопытные. Но с жаждой заработать. Заработать на трупах.
– Так, будем осторожны, – сказал Яраги, – впереди едет настоящий представитель немецкого Красного Креста. Тамерлан Каунта – чеченец, сын Абдурахмана Автарханова. Надо обогнать его и воспользоваться тем, что милиция оповещена о том, что едут представители Красного Креста.
– Может, замолотим их, – предложил Петрович.
– Чуть попозже, перед Грозным. Свалят все это на мародеров.
– Война все спишет. Вот и мы, русские, будем убивать русских, и все сотни российских солдат, погибших в бою, спишут на варварство чеченцев.
– Поэтому они и не убирают трупы сейчас, чтобы на чеченцев списать? – предполагаю я. В голове у меня каша – вот я, оскорбленный… Член, одним словом…
Мы благополучно, выдерживая дистанцию, продвигались по территории Беларуси, потом – России. Нас несколько раз обыскивали, но оружия, спрятанного техниками Тимура, милиция не находила.
…Вот и Ингушетия. Потом – Чечня. Взорванные мосты по всей трассе приходится объезжать через окрестные поселки. Везде, где прошла армия, видны следы невиданного и безжалостного разрушения: сожженные дома, сломанные деревья, воронки на дорогах…
Вдоль дороги бредут русские дети – девочка лет десяти и мальчик лет шести. Грязные, оборванные. Я попросил остановить микроавтобус. Дети не понимают вопросов, плачут, не могут вспомнить своих имен. С трудом удается выяснить: в дом несколько дней назад угодила ракета, все родные погибли. Дети в этот момент гуляли во дворе. Легкая контузия. Куда им идти – не знают. Не ели уже три дня. От протянутого хлеба отказываются.
Оставшиеся без крова люди молча бредут прочь от городов. Боже мой, сколько их! В основном русские, пожилые, я снова прошу у хмурого Яраги остановить микроавтобус. Спрашиваю у беженцев, почему они уходят.
– Живность осталась, корова, гуси, – объясняют некоторые. – Жалко бросать, но ничего не поделаешь – еще день-два в этом аду, и мы просто сойдем с ума.
Они даже не голосуют, не пытаются найти транспорт, просто бредут куда-то, тащат жалкие остатки имущества.
Слухи о контроле над Грозным российских войск оказались сильно преувеличенными. В город, если не обращать внимания на дальний артобстрел и пожары, можно въехать почти отовсюду, исключая северо-запад. Там сосредоточились основные силы российских войск. Но их не разглядеть из-за дымовой завесы. Она словно пожирает город, ориентироваться в котором из-за снайперов, артобстрелов и разозленного полчища собак почти невозможно.
Еще было светло, когда мы натолкнулись на патруль. На счастье, военные остановили нас лишь с той целью, чтобы стоящие рядом журналисты могли с нами поговорить. Это было рискованно, поскольку дотошные газетчики могли догадаться, что мы никакие не представители баварского Красного Креста.
И тут я не поверил своим глазам. Прямо на меня шла… Светлана. Да, моя старая знакомая по Боснии. Вот проныра! Уже тут. Что, она специализируется на горячих точках?
Теперь она, если увидит меня, сразу поймет, что Красный Крест для нас всего лишь прикрытие. Я знаю ее прославянские настроения, поэтому у меня есть основания думать, что она запросто выдаст меня. Времени для размышлений нет.
– Яраги, эта баба знает меня. Знает по Боснии, где я воевал наемником. Надо прорываться…
Яраги быстренько связывается по рации со второй машиной и предупреждает ребят.
– Мы же не сможем даже отстреливаться, – шепчет Яраги.
– Тогда устроим дымовуху, – говорю я, отворачивая лицо от приближающейся Светланы. Но она уже увидела меня, лицо ее хмурится, потом она неожиданно улыбается. Я улыбаюсь ей в ответ. В это время я воспламеняю Дымовую гранату и роняю ее под колеса микроавтобуса. Военные заняты второй машиной. Яраги врубает скорость, и микроавтобус мчится вперед. Светлана едва успевает отскочить. Она лупит ладонью по обшивке микроавтобуса и кричит:
– Юра! Куда ты? Юра-а! Я тебя все равно разыщу! Мне надо с тобой поговорить!
Я бросаю еще одну «дымовуху», потом еще. Вторая машина тоже рванула с места. Военные пытаются открыть огонь, но Светлана размахивает перед солдатами руками – не стрелять!
Микроавтобусы мчатся по разбитому шоссе. Выстрелы сзади все же раздаются. Несколько пуль попадают в заднее стекло.
Задний микроавтобус заюлил. У него пробиты шины. Яраги тормозит, машет рукой и кричит:
– Сюда, сюда!
Я выбрасываю часть коробок с лекарствами. Иначе все не влезут.
Выстрелы грохочут с новой силой, но Яраги уже вовсю жмет на педаль газа. Мои «дикие гуси» достают из днища микроавтобуса автоматы. Ответный огонь мы так и не открыли. Успели уйти далеко.
На обочине дороги снова появляются беженцы. Теперь уже Яраги весь в расспросах. В основном, он расспрашивает чеченцев. Беженцы рассказали ему, что в редкие часы затишья кое-кто старается с окраин Грозного проехать в центр – проведать родственников в подвалах, привезти в свой район информацию о новых десятках убитых, о разрушенных домах. Мертвый город, лишь в разных местах вспыхивают ожесточенные стычки. Линии фронта нет. Все окружили всех и ждут ночи, чтобы под ее покровом подойти поближе к врагу для последней решающей схватки. Центр города уничтожен полностью.
– Так, действительно, в основном бьют минометы, дальнобойная артиллерия с гор над Первомайской, установки «Град», – говорит Яраги. – Немного подождем до вечера и будем прорываться в город.
…Канонада близких сражений гораздо слышнее. Микроавтобус мчится все ближе и ближе к пригородам Грозного. Бои идут на непосредственных подступах к столице. Орудийные выстрелы и грохот взрывов со стороны Долинского слышатся все явственнее. Ночное время мы использовали для сна, потому что именно ночью милиция норовит переворошить все в микроавтобусах. Но сегодняшним вечером мы намерены въехать в Грозный. Еще не темно, но окрестности озаряют сброшенные с самолетов на парашютах осветительные бомбы. По свидетельству очевидцев, которых мы расспрашиваем по дороге и которые идут из Грозного, российская бронетехника укрепила ожесточенное сопротивление ополченцев в районе селений Асиновская, Серноводский, Давыденко, Первомайское. Танки не решались входить в населенные пункты, из которых велась по ним стрельба, поливали селения огнем с расстояния. Разрушены дома, сожжены автомобили, есть погибшие, раненые.
Чтобы не подвергать себя опасности, мы немного проехали по центральной улице Грозного и свернули в переулок, а затем во двор. Мы вышли из микроавтобуса и забрались внутрь дома. Никто в доме не живет, но впечатление такое, что жители просто на минутку вышли куда-то. В глубине соседнего двора стояли три БТРа, люки открыты, солдаты курили, а вот часовых нигде не было.
«Не армия, а бардак», – подумал я и, махнув Яраги рукой, спрыгнул с лестницы.
Часовой все-таки был. Но он оказался до того невнимателен, что я беспрепятственно дошел в темноте до него, и уже был на расстоянии протянутой руки, когда он спросил:
– Кто это?
– Это, милый, я, дикий гусь! – негромко и спокойно сказал я и безжалостно всадил нож парню под сердце.
– Ай! – вскрикнул часовой и обмяк в моих руках. Я смотрел, как у него изо рта пузырится кровь.
– Тихо, тихо, – осторожно опустил я его тело на землю, чтобы не было сильного шума. Затем нащупал у солдата в подсумке гранаты. Я подождал, чтобы услыхать условный сигнал нападения на бронетранспортеры. Наконец, услышал короткий свист и увидел, как Яраги бесшумно скользнул к одному из БТРов. Я тоже подскочил к бронетранспортеру. Чека из гранаты выдернута. Бросаю гранату на сигаретные огоньки. Слышен треск запала, сигаретные огоньки взметнулись – и мощный взрыв глушит окрестности. Вторая граната летит вслед за первой. С третьим БТРом расправился Петрович. Слышатся крики раненых, стоны.
Яраги подбегает ко мне и шепчет:
– Теперь к ним попробуют прийти на помощь, тебе следует прикрыть нас, а мы тут тушенку доделаем…
– В бронетранспортерах? – спрашиваю я.
– Да. Мне чеченские беженцы рассказали, что сделать тушенку означает побить из гранатомета бронетехнику – танк, БТР, БМП и уничтожить весь экипаж.
Я выбегаю из закоулка на улицу. Ложусь возле самого забора, и жду. Вот слышатся шаги, приглушенный разговор. Я швыряю гранату на голоса, и после взрыва короткими очередями бью в темноту. Я могу не бояться, что меня увидят в темноте в прибор ночного видения. Такого никогда не случится, поскольку вдоль улицы протянута труба газопровода, который горит во многих местах, а поэтому прибор ночного видения можно выбросить к чертям собачьим: на фоне огней ничего не видно. Противник отступает, а я вижу, как Яраги выволакивает за волосы российского солдата на освещенное огнем разорванного газопровода место и прямо у меня на глазах начинает бить ножом того в шею. Чеченец рычит, из человека превращается в зверя, вся его злость выливается на этого солдата, вина которого в том, что он выполнял приказ командования. Солдат отчаянно отбивается, кусает Яраги за пальцы, но кровь хлещет из шеи. Они топчутся на месте, и я вижу перед собой танец безумцев, над которыми торжествует смерть. Мне становится настолько жутко, что хочется застрелить их обоих и застрелиться самому. Но вот, наконец, Яраги накалывает солдата на нож; выдергивает тот из груди и несколькими ударами пытается отсечь солдату голову. Ему это не удается. Он пилит ножом по человеческим позвонкам, пытается оторвать голову за уши, закручивает ее в одну сторону, а солдат еще дергается, хрипит. Я прикладываю автомат к плечу и мой палец ложится на спусковой крючок. Я не прицеливаюсь, но знаю, что автоматная очередь прошьет грудь Яраги насквозь, и через дырочки вытечет – нет, теперь уже не кровь, а вскипевшая злоба. Но в этот момент голова жертвы отрывается, и Яраги торжествующе поднимает ее за волосы. Неужели он жаждал этой минуты?
Неожиданно Яраги отшвырнул голову от себя, она тяжело ударилась об асфальт, подпрыгнула, прокатилась с полметра и неподвижно застыла. Яраги падает на землю и его начинает трясти. Он колотится своей головой о мостовую, кричит что-то нечленораздельное, ползает на коленях и рыдает. Мне становится невыносимо жутко. Мне опять хочется пристрелить обезумевшего чеченца. Но вместо этого я выволакиваю из вещмешка баклагу со спиртом, подхожу к Яраги, хватаю его за волосы, поворачиваю голову набок, надавливаю всем своим весом на спину и выплескиваю спирт чеченцу в лицо. Он ревет некрасиво, как баба, но когда жидкость обжигает ему губы, попадает в нос, в глаза, то затихает, охватывает лицо руками и неподвижно лежит.
– Вставай, мы на виду!
Яраги молчит. Потом медленно поднимается. В это время невдалеке слышится автоматная очередь. Трассеры мелькают над головами. Мы стреляем по вероятному противнику и начинаем пробираться к центру города. Яраги ведет нас. Он знает город, как свои пять пальцев, но ему приходится петлять, протискиваться через завалы. Кажется, психоз у него прошел.
Только к утру Яраги натыкается на группу ополченцев. Между ними происходит оживленный разговор по-чеченски. Затем чеченцы по очереди подходят к нам и, подсвечивая фонариком, внимательно всматриваются в наши лица. Так происходит знакомство.
– Гоните ваш микроавтобус сюда, – приказывает один из ополченцев. – Лекарства нам очень нужны. «Врачи без границ» развернули здесь неподалеку передвижной госпиталь, на двух джипах с красными крестами ежедневно отправляют из Грозного раненых. И все возвращаются за новыми и новыми ранеными. Ингуши возят нам хлеб и продовольствие, рискуя жизнью, попадая под обстрелы…
– Кто занимается нефтью? – неожиданно спросил Яраги.
– А откуда вы знаете?
– Догадался. Торговля нефтью на сегодняшний день – это самые высокие доходы. Не так ли?
– Может быть, – уклончиво ответил ополченец, – однако нефтью уже некому заниматься. Все воюют…
– А Джохара можно увидеть? – спрашивает Яраги.
– Нет. Он почти что инопланетянин. Во всяком случае, увидеть его не так-то просто. На людях он появляется редко.
– Понятно.
В мутном рассвете мы возвращаемся к микроавтобусу вместе с чеченцами и видим, как из него выскакивают несколько человек с оружием и скрываются в доме.
– Это мародеры. Окружаем их, – скомандовал ополченец.
Я вошел в подъезд одного из домов. На меня пахнуло отвратительной вонью. К смраду от трупов и нефтяной гари привыкаешь быстрее, чем к виду погибших. Я несколько раз натыкался на трупы и меня всегда тянуло рассмотреть их лица. Когда же я привыкну к виду трупов? Разве я не насмотрелся на них?
– Жаль их, лежат, гниют, а ведь все-таки свои, – говорит чеченец, который идет следом. Когда я пытаюсь в темноте высмотреть лицо очередного убитого, он произносит:
– Дети они! Эта сволочь, Ельцин, послал их сюда на верную смерть.
Такое о российских солдатах мне не приходилось еще слышать от «боевика».
– Они еще мальчишки. В плен мы не берем только контрактников. Их видно сразу – в масках. В основном, их трупы и лежат перед президентской резиденцией. Каждый здесь может рассказать о количестве своих погибших родственников – жертв среди чеченцев уже тысячи, продолжает на ходу рассказывать ополченец. Он немолод, борода седая.
– Мой внук третий день лежит убитым, на вокзале.
Русские снайперы не подпускают забрать, – говорит он. – Что я скажу его матери? Она пока не знает, что он убит.
Яраги уже ждал в условленном месте. Я подбежал к нему, он дал мне маленькую милицейскую рацию, передернул затвор своего автомата и устремился к дому, под одной из стен которого уже стояли два ополченца с автоматами наизготовку.
Я начал обходить дом и снова наткнулся на трупы солдат. Уже было достаточно светло, солнце малиновым шаром выползло из-за горизонта, и меня непреодолимо тянуло смотреть в лица мертвых солдат. Такого за собой я раньше не замечал… Поэтому я и замешкался.
Вот лежит что-то совершенно непонятное в форме солдата российской армии. Глаза выколоты, нос отрезан… Или отъеден? Впечатление отвратительное. Этот труп притягивает внимание, он словно не отпускает.
Когда я обогнул дом и вышел к ополченцам, каждый занял свою позицию.
– Могу ли я вам чем-нибудь помочь? – спросил я невозмутимо у ополченцев.
– Вот, засранец! Надо же, спрашивает в этом деле разрешения! Болван, – не оглядываясь на меня, пошутил дюжий ополченец. – Это же мародеры, ночью ходят и грабят.
– Чеченцы, русские?
– И те, и другие. Я припал к рации:
– Я здесь, Яраги.
– Слава Аллаху, явился, – ответил Яраги, поправляя под рубашкой бронежилет. Застежки явно не давались ему, а бронежилет висел на нем мешком.
– Я готов, Яраги, где я должен быть? – продолжал я.
– Ты будешь возле окна у забора. Ребята меня прикроют. И никаких фокусов и самодеятельности. Мне нужна твоя поддержка. Запомни – не высовываться. Они не должны тебя видеть.
Яраги говорил все это, стоя в метрах ста от одноэтажного дома, в котором разместились уличенные в мародерстве.
– Не забывай, – бросил Яраги, – ты «дикий гусь», а не чеченец… Все по местам! Начинаем! – уже голосом начальника приказал Яраги.
– Есть!
Я бросился исполнять приказ Яраги. Я решил затаиться под окном дома.
Яраги возбужденно закричал на всю улицу:
– Эй, в доме! Вы окружены! Сдавайтесь! Чеченцы или русские, все равно сдавайтесь!
Он неуверенно шагал по улице, внимательно всматриваясь во все двери и окна, в любую секунду готовый прыгнуть за укрытие.
Ополченцы оцепили дом. Я пробрался к следующему окну, вытащил из кармана зеркальце и принялся изучать то, что происходило внутри дома. А Яраги не унимался. Он сулил оставить мародеров в живых, если те сдадутся.
А я пристально вглядывался в отражение. Мне слышны даже шорохи в комнате, поскольку окно было выбито. Я видел мускулистого парня, который корчился на топчане, а рядом валялись шприцы. Парня явно ломало. За столом с пулеметом в руках сидел мрачный небритый военный. Вдруг буквально в метре от меня раздался дикий рев. Я мгновенно среагировал, направив на звук ствол автомата. Угроза оказалась ложной. Это над домом несся российский военный вертолет. Я облегченно вздохнул, а затем вновь принялся с помощью зеркальца разглядывать то, что происходило в доме. На этот раз обстановка резко изменилась. В комнату вбежал широкоплечий детина и принялся расталкивать своего приятеля:
– Вставай! Вставай быстрее! Пошевеливайся.
– А? Что такое? Не понял.
– Чеченцы!
От этого слова, как ударенный током, парень подскочил и забегал по комнате, опрокидывая коробки с лекарствами, которые бандиты уворовали из нашей машины. Его приятель в это время вытряхивал на пол содержимое большого черного мешка. Залязгало железо, дзинькнуло стекло. На полу оказались: оружие, несколько золотых часов, портсигары, старинные подсвечники.
«Е-мое! – подумал я, – и они думают на этом разбогатеть? Сейчас чеченцы прирежут их, полных кретинов!».
Мародеры расхватали оружие и бросились к окнам.
– Ты куда! Ты стань к двери!
– А ты – к окну!
– Валера, прикроешь нас.
– Я им сейчас устрою, – передергивая затвор автомата, – шипел детина. Тем временем Яраги дошел до двери и постучал в нее. Она открылась. В проеме показалась девушка-чеченка. Она непонимающе смотрела на Яраги, пытавшегося протиснуться в дом.
– Что вам нужно? – вскрикнула она.
– Свали отсюда, – крикнул Яраги.
Девушка-чеченка заплакала. Как мне потом рассказывал Яраги, она была совсем молоденькая, лет шестнадцати. Беременная, полуголая. Рядом появилась грузная женщина, очевидно, мать:
– Ей рожать через месяц. Что нам с ней делать? Все больницы бомбят. Роддом закрыт, врачи разбежались. В Аргуне разбомбили детскую инфекционную больницу, десятки больных детей погибли – что, это бандформирование было? Я вас не пущу, чего вам надо? – пыталась сопротивляться чеченка.
Ясно, что женщины ломали комедию и были заодно с мародерами. Поэтому отделаться от Яраги им было не так-то легко. Все, что он делал, было профессионально. Кроме отрезания голов… И он знал это. Его нога уже стояла за дверью.
Как раз в это время над городом пролетала эскадрилья боевых «вертушек». Шум стоял невообразимый.
Я понял, что дело принимает новый оборот, и сейчас может произойти непоправимое. События раскручивались со стремительной скоростью и по незапланированному сценарию. Я включил радио:
– Это говорит Юрий. Это Юрий. Вытащите оттуда Яраги. У них в доме целый арсенал.
– Юрий, повтори. Юрий, повтори, – послышалось из рации. Но ничего услышать нельзя было из-за оглушительного воя вертолета.
– Эй, вы слышите меня? Петрович? – повторял я в микрофон. – Не позволяйте ему входить в дом!
Я сообразил, что рация здесь бессильна и не поможет. Я отбросил ее в сторону и выхватил из-за пояса пистолет.
По голосам, которые доносились из дома, я понял, что мародеры готовятся к серьезному бою, что они будут драться до конца.
– Я этим чуркам сейчас устрою… Всех укокошу. Стой у двери и не рыпайся.
– Держи «Калашников»!
– Брось мне гранату!
– Спрячьте это дерьмо! – кричал детина, бросая пакет с награбленными золотыми вещами своему компаньону, который возился с лентой к пулемету.
Наконец, девушка-чеченка не выдержала навязчивости Яраги. Он что было силы толкнул дверь:
– Ты!.. Убирайся отсюда!
Яраги оттолкнул девушку и ворвался в дом. Этот его крик и послужил сигналом к началу стрельбы. Затрещали автоматы. Пули прошили дверь и стену. Яраги успел отскочить в коридор.
Бандиты стреляли из окон по ополченцам.
– А ну, бросай оружие! – закричал я, вбежав в дом с черного хода. Я поднял свой пистолет и направил его на мародера в черном бушлате. Тот, не мешкая, нажал на спусковой крючок. Прогремела оглушительная очередь. Со стены посыпалась штукатурка, разлетелись разбитые стекла. Недаром я считался лучшим стрелком.
Я дважды выстрелил, и две пули прошили грудь мародера. Тот судорожно взмахнул руками, и уронив «Калашников», замертво рухнул на пол.
Дикий крик и визг перепуганной, с отвисшим животом девицы, грохот выстрелов заполнили весь дом.
Из соседней комнаты выглянул еще один мародер. Он повел стволом автомата. Засвистели пули. Едкий пороховой дым заполнил комнату. Я, пригибаясь, прячась за шкафами и комодами, пробирался в соседнее помещение.
А в это время ополченцы уже высадили парадную дверь и ворвались в дом. Один из мародеров изумленно поднял руки.
– Подождите, подождите! – причитал он. – Я здесь ни при чем. Я не занимаюсь грабежом.
Но сильный удар в челюсть не дал ему закончить оправдательную тираду. Он рухнул на пол, ломая стулья. Один из ополченцев бросился на него и защелкнул наручники.
– Лежи, сволочь, и не двигайся! Яйца мы потом тебе отрежем… Если шевельнешься – прострелю голову!
И он с силой ударил прикладом автомата по стриженой голове мародера. Тот сразу потерял сознание и без движения замер на полу.
В гостиной в это время происходило следующее. Длинноволосый мародер, прикрываясь девушкой, пытался пройти к двери, которую загораживал Яраги. Мародер приставил пистолет к виску девушки и истошно орал. Испуганная девушка тоже вопила не своим голосом.
– Заткнись, сволота, а ты слушай сюда! – кричал он, обращаясь к Яраги.
– Бросай оружие, сдавайся!
– Жди, сейчас брошу. Если ты не откатишься от двери, я пристрелю ее, как паршивую собаку.
Девушка снова завизжала. Мародер решил исполнить свое обещание. Он еще сильнее уперся стволом той в висок. Казалось, еще мгновение, даже доля секунды – и он нажмет на курок. Яраги мгновенно оценил ситуацию.
– Ну ладно, ладно, успокойся, – обратился он к мародеру, нажимая на спуск своего автомата.
Грохнул очередной выстрел, и между глаз мародера появилось кровоточащее отверстие. Мародер отпустил девушку, зашатался и с изумленным выражением на лице расстался с жизнью. Его тело грузно опустилось на пол. Как мешок. Яраги подхватил испуганную полуголую девушку и вместо того, чтобы отшвырнуть ее в безопасное место, или просто отпустить, нанес сильный удар ей в челюсть.
Я, под выстрелами мародеров, продолжал пробираться в гостиную. Возможно, это мне удалось бы, но совершить маневр я не успел. Неожиданно на пороге появилась пышногрудая блондинка. Ее я прежде не заметил в доме. Она ловким профессиональным движением выбила у меня пистолет, а потом нанесла два сокрушительных удара, от которых я покачнулся и, согнувшись, присел на пол. Но баба при этом не остановилась. Она сложила руки замком, ударила меня по шее. И, в довершение, сильным ударом ноги отбросила к стене. Я, явно не ожидавший от нее такой прыти, осунулся на пол, удивленно вращая глазами и хватая ртом воздух. Блондинка тем временем принялась за следующего ополченца. Она с остервенением набросилась на него со спины и теперь наносила свои сокрушительные удары. Возможно, и того постигла бы моя участь, если бы не подоспел Яраги. Он ударил пышногрудую ребром ладони по печени, а потом, схватив за плечи, грохнул о стену. Шустрая бабенка рухнула на ополченца, который пытался подняться с пола.
Я, наконец, пришел в себя. Озлобленный и озверевший, схватил одного из мародеров и вышвырнул в окно, а сам бросился вслед за ним. Мы упали на землю почти одновременно. Начали бороться, нанося друг другу удары. Я попытался схватить гадину за горло, но бандит изловчился и выхватил из-за пояса большой нож.
В нескольких шагах от нас неожиданно разорвалась ручная граната. Полыхнул взорвавшийся в газопроводе газ. Я, хрипя и рыча, выкручивал запястье бандиту. Бандит ловко вывернулся, заломил мне руку, опрокинул меня на живот, схватил за волосы и начал толкать мою голову в пламя. Я упирался из последних сил. От напряжения, казалось, лопнут сухожилия. Волосы на моей голове начали спекаться. Тогда я резко выгнулся и, подбросив верзилу вверх ногами, отправил того в пламя. Несколько секунд я наблюдал, как на человеке горела одежда, потом залоснилась кожа, которая скоро лопнула и показалось дымящееся мясо.
Я повернулся и вскочил через окно в дом. На полу дрались двое: бандит подмял под себя Яраги.
– А ну-ка, пару слов в микрофон, болван! – я сунул пистолет прямо в рот бандиту. Потом ногой перевернул его тело на живот. Мародер продолжал рычать.
– Давай сюда руки, быстро! И вторую тоже! – Яраги пришел в себя.
Бандит протянул две руки, думая, что ему наденут наручники. Но не тут-то было! Яраги сорвал с ковра старинную саблю и со всего размаху отхватил руку мародера. Одна рука отлетела сразу, а другая повисла на коже. Яраги схватил ее и оторвал.
– Свободен, – бросил он бандиту. – Можешь дальше грабить, сука!
Я облизывал окровавленные губы и наблюдал, как работает Яраги.
– С тобой все в порядке? – поинтересовался Яраги.
– Пока нормально, – спокойно ответил я.
В доме тем временем уже шли разборки. Лежали трупы убитых. Раненых добивали ножами. Обыскивали дом. В гостиной на диване насиловали блондинку. «Дикие гуси» из моей группы едва не гоготали от возбуждения и похоти. Я подошел к умывальнику и попытался ополоснуть лицо. В отражении разбитого зеркала увидел своего напарника.
– Вода в Грозном на вес золота, – сказал Яраги. – Ею сначала моются, потом процеживают и пьют или варят еду.
Я промолчал.
– Сволочи, они убили жителей дома, и ночевали здесь. Увидели микроавтобус и решили поживиться. А ты ничего дерешься, – похвалил меня Яраги.
– Приходится, – мрачно сказал я, глядя на отрубленную руку грабителя. Мне почему-то хотелось взять её, положить в полиэтиленовый пакет и спрятать. Как необычный сувенир.
Тем временем получилось так, что по дому ударили из миномета. Стрельба в доме вызвала интерес российской армии. Первая мина разорвалась во дворе. Вторая разворотила чердак.
– Нас засекли, быстро сматываемся. Блондинку оставим привязанной к дивану – пусть русские мины ее прикончат, пусть падаль сгорит.
Мы выскользнули из дома и помчались к микроавтобусам. Но там оказались непонятно кто. Рядом стояли «Жигули», а в салоне микроавтобуса копошились какие-то люди. Они тут же открыли по нам огонь. Мы ответили. Микроавтобус рванул с места и помчался по улице.
Громко ухнула еще одна мина. Она угодила на чердак, пробила его и взорвалась в середине дома. Истошный крик был заглушен новым минным взрывом.
Яраги вскочил в рядом стоявшие «Жигули», на которых, очевидно, подъехали незнакомцы, завел двигатель и вывел машину на середину улицы. Я открыл пальбу из автомата по удалявшемуся неприятелю. Я бежал некоторое время так, пока меня не нагнал Яраги, который открыл дверцу и крикнул:
– Давай быстрее, быстрее! Живо!
Я успел продырявить в нескольких местах угнанный микроавтобус и разнести в мелкие крошки его заднее стекло, впрыгнул в машину, и мы понеслись в погоню.
Лавируя между разбитых машин и подожженных БТРов, мы довольно быстро нагнали микроавтобус и плотно прижались к нему правым боком. Неожиданно позади нашего автомобиля грохнула граната. Нас встряхнуло, что-то затарахтело по асфальту, но мы продолжали ехать. Я лупил из автомата по противнику. Но микроавтобус упрямо летел вперед. По асфальту покатился, словно сверкающая тарелка, колпак от колеса.
– Скорее! – орал я, норовя схватиться за руль.
– Да не лезь ты! – рявкнул Яраги. – Я и так на пределе!
Визжали тормоза, машину заносило то вправо, то влево. Микроавтобус с противником неумолимо удалялся.
Погоня продолжалась с переменным успехом. Я не мог совладать с собой, все время бросал реплики:
– Они оторвутся от нас!
– Никуда они не денутся, молчи, – огрызался Яраги.
– Вправо, вправо, быстрее!
Несущийся впереди микроавтобус приближался к завалу, сооруженному из разного хламья. Даже не затормозив, он налетел на него. Доски и бревна шуганули в стороны. Мы влетели в проем.
Улица была освещена ярким, поднимающимся над горизонтом солнцем и пожарами. Но местами, среди пятиэтажных домов, было довольно сумрачно. Иногда, на удивление, нам попадались встречные машины, которые шарахались в стороны, их крутило волчком, и мы несколько раз чуть не врезались в эти беспомощные, потерявшие управление, агрегаты.
– Все в порядке, они едут к центру Грозного, а их там перехватят, – возбужденно говорил Яраги и остервенело давил на акселератор.
– Вам конец! – заревел он. Впереди показались ополченцы в черных куртках. Это, несомненно, были чеченцы. Они открыли огонь по микроавтобусу, били по колесам, а когда микроавтобус остановился, перенесли огонь по нам. Я увидел, как из микроавтобуса выскочили два человека с автоматами. Это тоже были чеченцы. Внутри микроавтобуса оставалось еще несколько человек.
Мы выбрались из «Жигулей», и я догнал одного из врагов. Я накинулся на чеченца и повалил его на землю. У него на голове была зеленая повязка. Мы оба покатились прямо в пылающую дорожку, тянущуюся от горящего микроавтобуса. Я понимал, что это ополченец, но уже не мог остановиться. Бушлат на спине у моего противника воспламенился. Но он словно не замечал этого, продолжая борьбу. Мы озверели, душили друг друга, продолжали кататься в горящей луже. Наконец, мой противник сумел вырваться и, тяжело дыша, бросился убегать. Я помчался следом.
Очевидно, тот, кто убегал, был предводителем группы, которая захватила микроавтобус, поскольку остальные, выйдя из пылающей машины, остолбенело наблюдали за удаляющимися фигурами, на которых ярко пылали одежды. Я почти не чувствовал, что у меня горит спина.
Подоспевший Яраги, не прицеливаясь, выстрелил в заднее стекло микроавтобуса, в котором все еще находился один из угонщиков с автоматом. Попал он в него или не попал, я не видел.
– О, черт! – выкрикнул один из ополченцев. – Кто вы?
– Он уходит, надо его догнать! – крикнул я и побежал за человеком, который вбежал в узкий проход между домами и скрылся за развалинами. Я не отставал, не сбавлял темп. Я понимал, что если сейчас упущу главаря, то больше никогда его не увижу…
Противник, промчавшись Молнией сквозь очередной дом, выбегал во двор и ловко перемахивал через любой высоты забор. Мы неслись по каким-то лестницам, коридорам и кухням. В одном из домов беглец успел, вбежав в чью-то гостиную, запереть дверь на ключ. Я с разбега высадил дверное стекло и нырнул в комнату. Меня встречала площадная брань хозяйки дома, которая успела несколько раз огреть меня по спине какой-то клюкой. Беглеца в этом доме уже не было. Я прыгнул в распахнутое окно – впереди был пустырь. В конце пустыря высился каменный забор, на который карабкался беглец. Если он перемахнет через забор, то может уйти. Я вскинул пистолет и прицельным выстрелом, наконец-то, прикончил беглеца. Он свалился по эту сторону забора.
– Не надо! – орал позади Яраги. – Это свои! Что ты наделал?
– Откуда я знал? – я не мог отдышаться.
– Я тебе кричал… – Яраги подбежал ближе. – Тебя сейчас могут убить его друзья. Поэтому уходим.
…В этот день Грозный предстал перед моими глазами во всем своем ужасном виде. Он производит впечатление брошенного города. В двух-трех километрах от центра улицы выглядят вымершими: наглухо заперты ставни, на замке – ворота.
Яраги по рации связался с остальными ребятами из нашей группы, и мы обосновались на день в одной из пятиэтажек. Русская женщина, живущая в пятиэтажке, рассказывает, что в их доме осталось всего пять семей. Зато по-прежнему многолюдно в окрестностях президентского дворца. Стихийные митинги возникают то тут, то там. Ораторы клеймят российское руководство и клянутся стоять насмерть.
В целях конспирации иногда Мы выдаем себя за сторонников русских солдат. Яраги не в счет.
Ближе к вечеру мы пробираемся к площади перед президентским дворцом. Там, оказывается очень много людей. С оружием и без. Ополченцы, приехавшие из сел, привезли с собой все, что может стрелять или взрываться. На плечах – у кого двустволка, у кого карабин, у кого автомат, а у кого и пулемет или гранатомет. Каждую такую группу обычно охраняют нацеленные в небо легкие орудия. Среди нескольких сотен добровольцев вижу паренька лет четырнадцати с самодельным автоматом в руках.
– Откуда ты прибыл, такой грозный? – спрашиваю у пацана.
– Из Мехкеты Веденского района, – гордо отвечает паренек. От бойцов узнаю, что это не самый юный защитник города. Есть помоложе. Мне показывают двенадцатилетнего мальчика с каской в руках. Оружия ему не досталось, поэтому он будет подносить бойцам патроны. Безоружна и половина взрослых. Они надеются, что число стволов после первого же боя у них прибавится, и ссылаются на пример братьев-чеченцев в дагестанском приграничье, которые отобрали на днях у российских солдат не только стрелковое оружие, но и БТРы. Добровольцы говорят, что пока они находятся в резерве, но по приказу своего руководителя из департамента госбезопасности республики готовы в любой момент выступить на боевые позиции. На улицах все чаще встречаешь людей с зеленой повязкой на голове – смертников. Точное местонахождение президента Дудаева не разглашается. Говорят, что он очень занят, и встреча с журналистами, к которым он обычно благоволит, в ближайшее время не намечается, но произойдет обязательно. Я думаю, что Светлана, с ее горячим характером, во что бы то ни стало будет на этой встрече. Вот бы и мне туда попасть! Я убил бы Дудаева и рука моя б не дрогнула. Ведь именно он виновник всего этого кровавого побоища. Да еще Ельцин.
Яраги ушел к начальству получать задание. Наконец, нам выдали снайперские винтовки, и мы будем заняты тем, для чего подписывали контракт. Опытные бойцы рассказывают молодым о тактике ведения снайперской войны. Здесь все не совсем так, как в Боснии. После выстрела необходимо как можно быстрее убраться с позиции, иначе на стрелка обрушится град снарядов. Групп прикрытия здесь тоже нет. Все работают в одиночку.
Я не видел еще за свою жизнь такого огромного количества мертвых. Трупы валяются в самых неожиданных местах. В основном, это мирное население и русские. Люди гибнут везде: когда идут в город в поисках воды и пропитания, когда отправляются проведать соседей, когда сидят дома.
На город падают листовки: «С кем ты, чеченский народ?». «С Аллахом, не с тобой же, Ельцин!» – ругаются ополченцы. Листовки пачками летят в костер.
– Война? А посмотришь вокруг – тишина, птицы поют, вон девушки улыбаются, – говорит мне Петрович.
– В городе – полнейшая анархия, так что, я думаю, никто вами интересоваться не станет, – говорит Яраги. – ФСК здесь почти не работает, занимаются чем попало. В общем, вся эта шумиха с независимостью яйца выеденного не стоит. На высоких постах много дилетантов. Все заняты лишь тем, как бы побольше украсть. Так же, как и Ельцин, главный мародер.
– Посмотрим, – говорю я, – кто тут мародерствует.
…Днями мы заняты тем, что выслеживаем на позициях русских солдат и стреляем, стреляем и еще раз стреляем. Русские солдаты в Грозном ведут себя совсем, как где-нибудь в Омске или Новосибирске. У них совершенно отсутствует чувство самосохранения. Убивать этих вояк – полная бессмыслица. Это дети с оружием. Но я подписал контракт и поэтому «работаю». Кровь течет рекой, Яраги вполне доволен мной и моими напарниками из группы. Отработав неделю, мы выбираемся с помощью чеченцев из Грозного в сельскую местность и отдыхаем. В деревнях царит полный мир. Чеченцы кормят нас, просят не особенно высовываться на улицу, чтобы не было провокаций. Отдохнув три дня, мы возвращаемся назад на войну.
Прошло только две недели с начала нашего появления здесь, а все уже успевает измениться. Раньше, когда русские атаковали, они пускали вперед танки, которые ополченцы поджигали из гранатометов, гранаты начинены напалмом, потом отсекали пулеметным огнем пехоту, а затем брали горящих танкистов в плен. В отместку работает только русская артиллерия. Снаряды лупят по домам, превращая их в обломки, смешивая жильцов с бетонной и кирпичной крошкой.
Но уже теперь тактика русских меняется. Они образовывают ударные группы и охотятся на таких, как мы, снайперов. Мало того, они вообще поотходили по всему фронту, высылают вперед хорошо экипированных наводчиков, и те корректируют огонь артиллерии. В нашу задачу теперь входит противодействие русским ударным группам и уничтожение наводчиков.
– Надо брать пленных, – однажды заявляет Яраги. – Пленные – это большие деньги, а оружия у нас все меньше.
– Сколько времени вы намерены воевать? – спрашиваю я у Яраги.
– Если понадобится – всю жизнь! – отвечает чеченец.
Я замечают, что характер Яраги с приездом на родину изменился. Это только подтверждает, что нацию, народ делает местный ландшафт: горы, быстрые реки, характер почвы, растительность. В Минске Яраги был спокойным малым, продающим по стаканчику перекупленные у узбеков арахисовые орешки. Здесь, в Грозном, он превратился в хищника, защищающего свое материнское логово.
Мы совершаем ночную вылазку на окраину города. Идем втроем: я, Петрович и Яраги. Взяли в плен ровно десять человек. Целое отделение. Солдаты спали беспробудным сном во главе с командиром. Охраны никакой не было. Куда они приехали? На курорт?
Когда мы привели пленных к дворцу президента, то по дороге слышали, как ополченцы просили нас отпустить этих мальчишек.
В подвалах дворца Яраги тоже приказали отпустить пленных, кроме офицера.
– Если вы еще попадетесь, то я вас не пощажу, – кипятится Яраги. Теперь пленных надо вывести обратно, потому что иначе они погибнут под бомбами или орудийными выстрелами.
Через пару дней Яраги высматривает в бинокль своих бывших пленных. Те снова с оружием, и снова на бронетранспортерах.
– Все, паршивцы сраные! – кипятится Яраги, – я жизнь положу, а они опять будут пленниками!
Через день к Яраги приводят нескольких пленников. Это те самые, которых он в тот раз отпустил. Избитые в кровь солдатики упрятаны в подвал одного из домов.
– Что ты будешь с ними делать? – спрашиваю я у Яраги. – Постреляешь?
– Нет, – ответил чеченец, – я придумал кое-что поинтереснее. – И ушел в подвал. Глаза его горят зловещим огнем.
Когда чеченцы выходят из подвала, я вижу, как Яраги вытирает газетой нож. Ради интереса, я спускаюсь в подвал и вижу, как на полу со стонами валяются русские парни, держась руками за пах. Под ногой у меня лопается кровяной шарик. Другие такие шарики валяются тут и там. Боже, они же их кастрировали! Меня едва не вытошнило. Сам не свой я выбрался из подвала и некоторое время не находил себе места. Это уже черт знает что, а не война.
…– Ты поедешь в Минск и привезешь еще десять человек, – сказал однажды Яраги. – Мы тебя выведем из Грозного, а дальше действуй сам.
Как только я это услышал, перед моими глазами предстала Лена. Однако существование Тимура отравляло мое отношение к ней. Чувство ревности жгло мне сердце. «Удобный случай ее проверить, – носились в голове мрачные мысли, – я заявлюсь неожиданно, и посмотрю, с кем, Лена, ты спишь.»
Я понимал, что это несколько недостойно мужчины, но не мог управлять собой.
…Ровно через три дня я шел по мирному Минску. Контраст с военным Грозным был поразительным. Особенно радовали глаза смеющиеся дети, но, словно тени, за ними стояли окровавленные пленники в Грозном…
Вечер я выстоял возле подъезда дома, где жила Лена. У меня с собой был бинокль. Мне, конечно, стыдно, но я рассматривал в бинокль окна квартиры своей женщины. Своей ли? Я поймал себя на том, что чуть ли не хочу увидеть в окнах Тимура. Но никого там не оказалось. Окна черны. Потом появилась Лена, и никто к ней так и не пришел. Я поднялся на ее этаж и нажал на кнопку звонка…
Лена была бесконечно счастлива, и весь следующий день мы провели вместе. У нее появился автомобиль. Это бывший «Мерседес» Гершеновича, себе он купил новый «Вольво». Уставшие от любви, но безмерно счастливые, мы чувствовали себя так, словно молодожены в первые дни медового месяца. Вечером неожиданно зазвонил телефон.
– Не поднимай трубку, не хочу ни с кем разговаривать, – сказала Лена. – А вдруг что-нибудь срочное?
Я промолчал. Лена выждала еще несколько звонков и резко поднялась с кровати.
– Алло, – уставшим голосом бросила она в трубку, но тут же изменилась в лице. – Привет! Ты уже звонила? Да, меня не было. Ты себе представить не можешь…
Я сделал вид, что не хочу слушать женские сплетни, и вышел из комнаты. Но как только я вышел, через щель начал наблюдать за Леной. Она сразу же пригнулась, прикрыла ладонью трубку и стала быстро что-то говорить. Слов я не разобрал.
Когда я вернулся в комнату, Лена опять лежала на кровати в своем тонком цветастом халатике.
– Лена, кто звонил, если не секрет? – спросил я.
– Да подружка. Собирается замуж, хорошая девушка! Мы учились в одной школе.
– Тогда давай выпьем за твою подругу!
Я вышел на кухню и через несколько минут вернулся с подносом в руках, на котором красовались бутылка французского шампанского, два мандарина и два бокала.
Лена поднялась с кровати, и в это время опять зазвонил телефон.
– Черт побери, – возмутился я, – по-моему, его надо отключить, а то нам не дадут сегодня и слова друг другу сказать.
– Наверное, опять подруга, – Лена торопливо схватила трубку, но на ее лице сразу же появились испуг и растерянность.
– Да, – почти шептала она, – я только вернулась. Нет. Хорошо.
Она осторожно положила трубку и с мольбой в глазах посмотрела на меня.
– Это Тимур.
Но я уже и сам все прекрасно понял.
– Ну и что? – спросил я.
– Он будет здесь через десять минут…
– И что ты предлагаешь? – мое лицо сделалось каменным. Неужели Лена искренна и не лжет?
– Юра, я тебя умоляю, уходи!
– Значит, уходить должен я?
– Ну, прошу тебя! Я тебе обещаю, все будет хорошо. Я разберусь с ним.
– Разберешься? А потом со мной, да? – я начал нервно расхаживать по комнате. Лена, словно тень, следовала за мной, все время пытаясь дотронуться до моего плеча, но я нервно дергал им и отступал в сторону.
– Я брошу его, обещаю, что брошу!
– Когда? Через день? Через месяц? А, может, через год? Сколько мне еще ждать? Ты ему что-то должна?
– Пойми, ведь это все его! Квартира, мебель… Он мне купил ее. Я ведь нищая!
– Ты не нищая, но ты боишься стать ею. Ведь правда? Ты привыкла к роскоши, и тебя теперь пугает другая жизнь.
– Да, пугает, – Лена зарыдала, – но ведь я обещаю тебе, что сегодня наша последняя с ним встреча. Ну, пожалуйста, поверь мне!
– Хорошо, я тебе верю.
Я подошел к окну и посмотрел на слабо освещенную улицу.
– Ну, уходи же, он вот-вот появится, – умоляла Лена. – Ведь это плохо кончится и для тебя тоже.
– За меня не беспокойся.
Я резко повернулся, протянул руку, чтобы погладить ее волосы, но передумал и быстро направился к выходу. Лена закрыла лицо руками, плечи ее вздрагивали.
Я быстро спустился вниз. Громко хлопнула дверь в подъезде. Я остановился и посмотрел по сторонам. Было темно, но я узнал человека, который в это время метрах в пятнадцати от меня закрывал дверцу своего автомобиля. Тот тоже оглянулся на стук закрываемой двери подъезда, но, кажется, меня не узнал, потому что тут же опять повернулся к своему автомобилю.
Я быстро направился в противоположную сторону. Неужели я люблю Лену? Это очень мучительное чувство. Я сгораю от ревности. А мне, тем не менее, следует работать. Я должен срочно набрать группу снайперов. На сегодняшний день это невероятно трудно. Дело не в деньгах, в чем-то другом. Один из кандидатов в снайперы со мной говорил следующее:
– Куда же я поеду, если в Грозном ждут нового штурма. Перемирие закончилось тринадцатого января, да? Как докладывает Сергей Ковалев, на сегодняшний день в Грозном и его окрестностях погибло около восемнадцать тысяч мирных жителей, да? Кто против кого там воюет? Это я поеду шлепать детей и старух? Чеченцы сами с армией справятся. Знаешь, сколько там русских полегло? Дудаев называет соотношение пятьдесят к одному. Он полагает, что за каждого одного чеченского ополченца Россия положила пятьдесят солдат. Сергей Ковалев также считает, что потери российских военных превосходят потери чеченцев… Нет, никуда не поеду. Это не позиционная война, где все понятно: тут свои, там чужие…
– Ты прав, – пытаюсь уговорить я парня, – руины Грозного завалены трупами. Да, ты не ошибаешься, это – трупы российских солдат. Их грызут одичавшие собаки. Да, эти обглоданные останки были чьими-то сыновьями. А ты знаешь, сколько там пленных? У иных из них началась гангрена… Они тоже чьи-то сыновья. И чем быстрее мы поможем закончить это кровавое побоище, тем меньше будет страданий.
Агитатор из меня неважный. За меня агитируют деньги. Большие деньги, которые добывает Тимур. Но Тимур не жалеет денег и на Лену. Меня все это бесит.
Поэтому меня нисколько не удивило, когда в кабинете Гершеновича я однажды застал Анастасию. Никого – ни Тимура, ни Гершеновича на работе тогда не было. Тимур уехал в Литву, а Гершенович был в Польше – повез туда свою секретаршу.
Анастасия долго сидела в кресле, а я, как ни в чем не бывало, занимался своим делом. Потом женщина подошла ко мне и заглянула мне в глаза. Я еще раз отметил красивый цвет ее глаз. Они были серые, словно сигаретный пепел. На лице у Анастасии не было ни следа косметики, но оно было прекрасно. Неужели ее разжигает желание? Или она попросту была деловой женщиной, умело распоряжающейся своим единственным товаром – телом?
– Мы займемся любовью? Меня всего передернуло:
– Что тебе от меня нужно? Если денег, я их дам и так. Я не занимаюсь любовью с трупами!
– Но я воскресла… – сказала женщина, и я почувствовал, что не я ею, а она овладеет мной. Анастасия сбросила с себя на пол плащ. Во взгляде ее было что-то змеиное: чарующее и опасное. Под плащом у Анастасии оказалось шерстяное платье. Я почему-то знал, что под ним ничего нет. Женщина обхватила платье руками на спине и сказала:
– Ты мне поможешь…
Мне захотелось увидеть эту женщину голой. Совершенно голой. При дневном свете. У меня возникло острое желание сначала овладеть ею, а потом убить. Задушить собственными руками, как будто я – сексуальный маньяк. Испытать при этом острое, неиспытанное ранее наслаждение, когда ее тело, тело этой змеи будет содрогаться под моими пальцами на ее шее. Я решительно шагнул к ней и потянул платье вверх. Передо мной вновь предстало удивительно красивое женское тело. Кожа женщины от холода покрылась крупными пупырышками. Неужели я в самом деле задавлю эту гусыню?
– Тебя там, в Чечне, случайно не кастрировали? – спросила Анастасия, играя глазами. – Чего ты стоишь?
Я уже намеревался обхватить женщину руками, повалить на пол, забыв обо всем на свете, даже о том, что дверь офиса не заперта. И тут дверь внезапно распахнулась. На пороге застыла изумленная… Лена. Откуда она тут взялась?
Анастасия без тени смущения уселась в кресло. Рука ее даже не шевельнулась, чтоб хотя бы накинуть платье.
Лена густо покраснела. Она задыхалась…
– И ты, и ты… – силилась она что-то сказать, повернулась и убежала. Из окна офиса я видел, как она рывком тронула свой «Мерседес» и, разгоняя прохожих, помчалась по улице.
– Так мы займемся тем, что намечали, – услышал я томный голос.
– Если я смогу, – признался я.
– Успокойся, расслабься, и ты сможешь все. Ты – отличный боец… – уже шептала женщина, поглаживая меня, – а дверь не запирай, так я быстрее и больше возбуждаюсь…
Я щупал пупырышки на женской коже, пытался разгладить их, и мне становилось все противнее. Произошло обыкновенное спаривание: без нежности, почти грубо, чисто механически. Мой маниакальный порыв задушить Анастасию прошел. Я теперь думал о том, как я оправдаюсь перед Леной.
Действительно, после этого случая Лена словно в воду канула. Лишь на третий день, когда я открыл своим ключом дверь ее квартиры, увидел в зале свет.
«Лена»! – радостно подумал я и тут только вспомнил, что сегодня мы собирались в театр.
«Черт, как это я забыл?» – я представил обиженное лицо женщины, и мне стало не по себе.
Я разделся и медленно побрел в зал, на ходу соображая, как бы загладить свою вину.
– Ну-у, – покачал я головой, увидев на Лене новое платье, – в нем ты просто сногсшибательна!
– Да, согласилась Лена. – К сожалению, тебе по вкусу другие платья. Оно тебе действительно нравится?
– Очень. А ты не простудишься в этом платье? В квартире холодновато. Лукашенко экономит нефть…
– Нет, не простужусь. К нему есть перчатки.
– Что ты говоришь! А где они? Я могу на них взглянуть? Покажи, пожалуйста.
– Пошли, они в спальне.
– В спальне? Как это мило!
Я осторожно направился вслед за Леной, стараясь предугадать, чем это может для меня закончиться. Она взяла с журнального столика белые перчатки.
– Видишь? – спросила. – Сейчас я их надену, чтобы не поранить руки, когда буду бить тебя!
И она действительно начала неторопливо надевать их, проделывая это с таким удовольствием, словно палач, безумно любящий свою работу.
– За что ты хочешь меня бить? Что я такого сделал? – я изобразил на своем лице недоумение.
– Ты уже успел опять переспать с ней, да? «И какой черт меня дернул рассказать ей про эту Анастасию!» – выругался я про себя. Как-то на днях я признался Лене, что видел Анастасию живой и невредимой. К моему удивлению, Лена поначалу не обратила на это внимания.
– С кем переспать? – я сделал вид, что ничего не понимаю.
– Я сейчас убью тебя?
– А где ты возьмешь пистолет, чтобы убить меня?
– Ты мне дашь, – невозмутимо и нагло ответила Лена.
– Но у меня его нет.
– Значит, вернешься на работу и принесешь мне. Заодно еще раз посмотришь на свою любимую Настю. Можешь даже полизаться с ней. Впрочем, ее уже там, конечно, давно нет. Как, впрочем, и дома. Ты думаешь, ты один у нее такой красавчик? Наивный! Не удивлюсь, если она окажется вообще какой-нибудь нимфоманкой, а? Она может кончать от вибрации в лифте, ты не знал? Кроме того, мне будет гадко, если ты принесешь мне какую-нибудь заразу.
Поняв намек, я приблизился к женщине, нежно обнял ее и тихо сказал:
– Послушай, я люблю только тебя, страшно люблю.
И Лена сразу же обмякла и прижалась к моей груди.
Золотой свет настольной лампы разлился по полу, а ему наперерез из-под кресел, из-под журнального столика бросились длинные тени; испуганные, слеповатые, они высунули свои ужасные фигуры, похожие на изуродованные трупы, из-за телевизора, из-за дивана, из-за старого самовара, из-за круглых часов на стене…
У женщин подобного рода все решается через секс. И правильно! Разве может быть что-нибудь лучше этого хмельного чувства невесомости и полного отсутствия в пространстве и времени, лучше этого полумрака, этих легких шагов и еле слышного шелеста туго натянутой на бедра юбки?
– Эй, соня! Это что, у тебя такой метод выпрашивания кусочка секса?
Я неохотно открыл глаза. Увидел прекрасные рыжеватые волосы, большие карие глаза и неожиданно для самого себя спросил:
– Слушай, Лена, зачем я тебе нужен?
– Почему ты так решил? А вдруг – не нужен? Ее груди тесно облегала белая блузка, они резко выступали под ней вытянутыми, заостренными полушариями, и я подсознательно, словно тонущий, который хватается за тонкую ветку посреди реки, потянулся к ним и начал ласкать, словно маленьких котят.
Она не оттолкнула меня, даже не промолвила ни слова, только груди – я почувствовал это – напряглись, казалось, даже потяжелели, соски еще больше обострились, будто маленькие котята почувствовали опасность и навострили ушки.
Вдруг Лена подалась вперед, обняла мою голову руками и поцеловала в мочку уха: раз, второй, третий…
…Тимур вернулся из Литвы, у него там не все получилось, и теперь мне надо ехать туда самому. Он весь в заботах. Под глазами мешки, руки мелко дрожат.
– Русские объявили, что они потеряли убитыми сорок четыре человека. Сто шестнадцать бойцов было ранено. Пятьдесят девять захвачены в плен. Подбиты и сожжены десятки единиц техники, несколько вертолетов… Наконец-то эта свинья, Ельцин, признается: убитых и раненых много. А вот из того, что власти обнародовать забыли, напомню – множество солдат на передовой обморозились, потому что были брошены в зимнюю кампанию без теплого белья, без обеспечения горячей пищи, без создания пунктов обогрева.
– Что в Литве говорят об этой войне? – спрашиваю я.
– Разное… Но в основном говорят об возрождении империи, готовятся к обороне. Разве не варварство, что второго января прямо на базар в Шали было совершено пять налетов? Десятки трупов – «точечное бомбометание» по скоплению народа. Когда в Сараево одна мина упала на базар, об этом закричал весь мир. Шали – маленький городок. Кто про него знает? Такие удары наносятся сейчас по всем предгорным селениям…
…В Минске уже нет желающих ехать за пару тысяч «зеленых» подставлять себя под бомбы. В Литве, в одном из киллерских центров мне надо заключать контракты. Я «делаю» паспорт и уезжаю на несколько дней туда.
Когда возвращаюсь, то заглянув в квартиру Лены, нахожу ее спящей перед включенным телевизором. Я тихонько подхожу к ней, беру с пола пульт дистанционного управления и переключаю телевизор на другой канал.
На лице тут же проснувшейся женщины застыло удивление, но вот она, что-то почувствовав, резко обернулась, и ее глаза заискрились радостью.
– Кто приехал! – закричала Лена, вскочила с дивана и бросилась мне на шею.
– Привет, крошка, я рад тебя видеть!
Я обнял ее и поцеловал.
– Но ты же говорил, что приедешь не раньше, чем через неделю.
– А ты что, не рада меня видеть? – я состроил обиженное лицо.
– Рада.
– А ну-ка, давай рассказывай, чем занималась в мое отсутствие?!
– Как видишь, смотрела телевизор.
– Все эти дни?
– Да.
– Плохое алиби, – я улыбнулся.
– Почему?
– Потому что это легко проверить.
– Как?
– Расскажи, что творится в Чечне?
– Пожалуйста. Недавно передача была, там сельский учитель, шестидесятилетний человек рассказывал, что прямо при нем в деревне его ученику, четырнадцати лет, мозги вышибли. Из пистолета. Как он мог быть учителем в этой деревне?
– То есть, война в полном разгаре? Да?
– Там про одного полковника рассказывали. Он белорус. Имя не называли. Теперь он на российской стороне. Он приехал вывозить из Грозного жену и детей. Во время бомбежки их убило – это было уже после двадцать третьего, когда, как говорит Грачев, бомбежки прекратились. Подполковник согласился командовать любым подразделением в Чечне, но у местных жителей хватило ума не допустить этого. Ладно, сыщик, ты, наверное, проголодался?
– Немножко.
– Сейчас поищем что-нибудь в холодильнике. Лена почти бегом, напевая песенку, направилась на кухню. Я устало опустился в кресло, вытянул ноги и, нажав кнопку на пульте приглушил звук телевизора.
– Ты есть будешь на кухне или тебе принести?
– Принеси, – попросил я.
Через несколько минут Лена подкатила передвижной столик, на котором красовалась бутылка шампанского и несколько тарелок – с салатом, тонко нарезанной сырокопченой колбасой, солеными грибами, сыром.
– Ого, – удивился я, – откуда такое изобилие продуктов?
– Это ты называешь изобилием? – пожала плечами Лена, – значит, не видел настоящего изобилия. И я покажу его тебе, как только ты дашь мне достаточное количество денег.
– Достаточное – это сколько?
– Двести тысяч хотя бы.
– Всего двести тысяч? – я даже переспросил. – Ты что, может, собираешься на них нолики дорисовывать?
– Ты меня не понял: двести тысяч в день.
– А-а-а, – вырвалось у меня, – ну тогда, пожалуй, можно обойтись без ноликов.
– Ну, давай же, откупоривай шампанское! Лена забралась на диван рядом со мной и преданно смотрела мне в глаза:
– Как я без тебя соскучилась!
– Я тоже.
– Это мы скоро проверим.
Я покачал головой, улыбаясь одними глазами, и начал разливать янтарный напиток по бокалам. Через пару дней я уеду в Чечню: под пули, под осколки, в мрак, в неизвестность.
…И вот, наконец, мы все сделали, снова закупили два джипа и теперь мы опять «врачи без границ». Старый, хорошо зарекомендовавший себя способ попасть в Чечню.
Знакомая дорога на юг не показалась такой длинной, как в первый раз. Но мы были вынуждены для прикрытия на несколько дней заняться не совсем свойственным наемникам делом. Мы развернули передвижной госпиталь в Ингушетии. Ребята-литовцы выдают себя за швейцарцев, и на двух джипах с красными крестами ежедневно отправляются в Чечню за новыми и новыми ранеными. Ингуши вместе с нами возят чеченцам хлеб и продовольствие, рискуя жизнью, попадая под обстрелы…
Но только так мы сможем попасть в Грозный.
Однажды по дороге мы подобрали женщину, которая с плачем сказала, что ее сын сгорел в танке в Грозном. Просит помочь: «Я хочу поехать, привезти хоть кусочек моего мальчика…». Ей диктуют номера каких-то телефонов, она дрожащими руками записывает их на клочке бумаги, плачет и звонит. Милиционера, который что-то вынюхивает, она явно нервирует. «Да чем вам здесь помогут?» – говорит он ей, пытаясь выпроводить.
Мы попали в Грозный, не дождавшись темноты. Простреливался город уже будь здоров. Мне повезло: я со своими «дикими гусями» из Литвы присоединился к группе ополченцев, поехал на передовую, чтобы там узнать, где Яраги и мои ребята из первой группы. Мне удалось поговорить с ополченцами. Я встретился с людьми, которым оставалось жить час, может быть, сутки. Потому что тот район потом был взят федеральными войсками. Там были не только чеченцы, но и много людей других национальностей.
Опять я видел большое количество трупов. Откуда только берутся? И погибают все молодые… В холодные глаза погибших русских ребят я смотрел двое суток. Это были не те парни, которые погибли в минувших боях. Эти погибли за последние двое-трое суток. Я их насчитал в Грозном больше двухсот.
Такой кровищи я, кажется, еще не видел. Я прекрасно помню, с каким дикарским наслаждением в Москве снарядами точно так же расстреливали людей. Это был всем хорошо известный российский гуманизм. Цена ему – грош. Шла настоящая гражданская война. Никто не считает отрезанные головы и руки солдат, не считает снаряды, которые летят на мирных жителей. Неужели есть люди, которые считают, что ради сохранения единства России нужны трупы? Но предъявить претензии к войне – это не в моих правилах.
Яраги не узнать. Он зарос, почернел еще больше. Глаза лихорадочно блестят. Он отводит меня в сторону и без обиняков предлагает:
– Тебе задание – убить Ису Далгаева. Он командует Шалинским танковым полком.
Я соглашаюсь.
В эти дни Грозный напоминает город, разрушенный в годы минувшей войны. Так говорят ветераны, избежавшие в сорок пятом фашистской пули на той войне и чудом не попавшие пятьдесят лет спустя под российские бомбы на этой.
Мне дают проводников. Мы едем на двух старых «Жигулях». Ополченцы родом из Пригородного района в Ингушетии.
– Мы уже попробовали русского свинца. Мы знаем, что такое российские танки – два года назад, в Пригородном районе… Все повторяется: там тоже были «незаконные вооруженные формирования», – говорит наш водитель Муса, депортированный из Пригородного района. – Все повторяется… Ельцин хуже Сталина. Ведь Чечено-Ингушетия отдала Борису Николаевичу на выборах в президенты девяносто шесть процентов голосов. Мы сами выбрали свою гибель.
Многие ингуши, воевавшие в Пригородном районе, едут сражаться в Грозный.
Дороги забиты беженцами. Здесь, в Ингушетии, только-только сумели разобраться со своими семьюдесятью тысячами из Пригородного района. И вот новые тысячи чеченских мирных жителей.
По мусульманским обычаям, покойный должен быть захоронен в день смерти. Поэтому убитых ополченцев и тех, кто погиб в ходе российских бомбардировок в столице Чечни, быстро увозят родственники. Россия потеряла уже более тысячи военных. Некий местный инспектор ГАИ на трассе, ведущей в Назрань, якобы сумел приоткрыть брезентовый тент армейского грузовика, остановившегося на одном из постов. В кузове инспектор увидел тела военных в форме, плотно уложенные на полу.
Я видел не один грузовик, а три КамАЗа. Причем точно известно, что в каждом КамАЗе можно разместить более пятидесяти тел российских военнослужащих.
Оружия у нас нет. Мы приехали в Нальчик, а потом пристроились за колонной российской бронетехники из тридцати пяти БТРов, которая двигалась по старой дороге из станицы Слепцовская в Грозный. Так нам удобнее попасть в Шали. Навстречу нам ехала колонна беженцев из Чечни. Неожиданно со стороны беженцев раздалась автоматная очередь. Несколько русских солдат свалились с брони. Тогда четыре БТРа выехали из колонны и обстреляли автобусы и машины. Боже, что творилось! Мои проводники скрежетали зубами. Когда люди побежали, солдаты стали добивать их из автоматического оружия. Убитые валялись прямо на дороге. Те, кто успел упасть в кюветы, спаслись.
Мы отстали от колонны бронетранспортеров и заехали в одно из селений. Всех нас одиннадцать человек – я, как командир, и десять моих подчиненных, включая проводников.
Все бойцы переоделись в маскировочные комбинезоны грязно-зеленого цвета, за плечами – вещмешки, в руках – автоматы. Оружие и амуницию проводники достали у местных жителей.
Быстро вытянувшись в одну шеренгу, отряд спешно скрылся в небольшом лесу.
Пройдя около километра в северном направлении, я остановил отряд, достал карту и, внимательно разглядев ее, сказал:
– Если все правильно, через два километра должен быть бывший военный полигон, переоборудованный под небольшой аэродром, куда садятся самолеты с оружием и наркотиками. Это хозяйство оппозиции. Его надо уничтожить. Всем быть предельно внимательными и осторожными.
И отряд опять двинулся вперед.
Через пятнадцать минут деревья неожиданно расступились, и впереди действительно показался аэродром. Правда, если его так можно назвать, поскольку единственными признаками этого были лишь небольшое взлетное поле да одинокий АН-2 на его краю.
Несколько человек, военных, на деревянных ящиках у домика, напоминавшего русскую баню, играли в карты. Рядом лежали автоматы.
– Ратомкин? – едва слышно прошептал я, и один из парней моей команды осторожно развязал вещмешок, достал из него сверток, немного повозился с ним и так же неслышно прошептал:
– Готово.
– Иванаускас, Горулев – прикрытие. Ратомкин – вместе с Пузыней, – снова приказал я.
Четыре человека, прячась за деревьями, осторожно начали обходить аэродром, чтобы подобраться к самолету с той стороны, с которой их вряд ли смогут обнаружить охранники.
Остальные бесшумно, словно змеи, поползли поближе к кромке поля.
Время для меня, казалось, остановилось. Я вслушивался в тишину, боясь нарушить ее даже вздохом, готовый в любую секунду нажать на курок и всадить целый магазин в любого из охранников, который попытается нарушить мои планы.
Прошла минута, две.
Пот выступил на лбу, но я не вытирал его, боясь пошевелиться. Хорошо быть предоставленным самому себе, отвечать только за себя. Но если ты командир, ты в ответе за жизни других. От этого появляется напряжение.
Прошло пять минут. Десять. Наконец, вернулись Пузыня и Ратомкин, за ними – Иванаускас и Горулев.
Уже по их лицам легко было догадаться, что все прошло хорошо.
– Все ко мне! – приказал я и, выждав, когда все соберутся, нажал на кнопку пульта дистанционного управления.
Раздался мощный взрыв. Самолет мгновенно взорвался, его части разлетались далеко в стороны. Охранники, сидевшие метрах в тридцати от самолета, даже не успели сообразить, что случилось – сотни горячих осколков мгновенно пронзили их тела.
– Уходим! – я впервые здесь, на этом задании, отдал приказание громко, ничего не боясь.
Теперь мне предстояло убрать Далгаева. Однако приехал гонец от Яраги, который отозвал группу с задания. Ситуация изменилась. Яраги остался доволен даже частью выполненного задания. Как я понял, были убраны конкуренты в торговле наркотиками.
– Знаешь, – сказал Яраги, когда я с ним увиделся, – предатели чувствуют себя здесь хозяевами. Так я пришел к тебе, чтобы сказать, что завтра после обеда в Знаменском состоится встреча представителей российского Министерства обороны с Автурхановым и ему подобными.
– Откуда тебе это известно? – спросил я.
– Московская птичка рассказала, – хитро улыбнулся Яраги. – Так вот, тебе надо наделать там шума. Я не могу приказать кого-нибудь убить, охрана там будет, что надо. Но пошуметь со своими «дикими гусями» нужно. Ты пошуми.
– Да. Настоящая гражданская война. Не правда ли?
– Не мы эту войну развязали! – неожиданно со злобой сказал чеченец. Потом отвернулся, уставился в окно с выбитыми стеклами.
– Я пойду, если ты не против?
Яраги ничего не ответил. Он стоял возле окна и молча смотрел в черные глаза ночи. И ничего не видел там.
В эту ночь авиация нанесла удар ракетами и бомбами по Урус-Мартану, где сосредоточено сорок пять тысяч жителей и пятнадцать тысяч беженцев. Там многие друзья Яраги. Этой же ночью Грозный пережил шесть ракетно-бомбовых ударов. Рано утром ракетами разрушены дом для сирот и жилой дом рядом. Дети находились в подвале и не пострадали. В пятнадцать часов нанесен ракетный удар по микрорайону «Минутка». Бойня! Это была настоящая бойня!
Во время бомбардировок мы отсиживаемся в подвалах, а в остальное время пытаемся вырваться из Грозного. Потом необходимо совершить налет на указанную цель.
Обстановка ежедневно меняется, что усложняет выполнение задания. Судя по всему дудаевская цитадель в Грозном – президентский дворец, или, как его еще называют здесь, Белый дом Чечни – Ичкерии, доживает последние часы. Вместе с теми, кто в нем находится. Пока у нас нет возможности выбраться из Грозного. Мы нужны здесь. На российских солдат ведется настоящая охота. Нам эта охота удается более удачно, чем самим чеченцам.
Едва темнеет, мы выбираемся наверх из подвала и идем по развалинам. С нами всегда кто-нибудь из ополченцев. Для того, чтобы мы не напоролись на самих же чеченцев. Сегодня в сопровождении идет сам Яраги. У него в руках автомат. У нас – у каждого вещмешки с минами-ловушками, которые мы должны установить на улицах, в кварталах домов, заминировать трупы. Яраги ведет нас по известному только ему маршруту. Иногда его окликают по-чеченски, он отвечает.
Непрерывные бомбежки заставили нас укрыться в подвале. По центру города бьют гаубицы, на головы сыплются мины. Это настоящий Сталинград. Я установил свою рацию и слушаю в радиоэфире боевиков. Из разговора между «Пантерой» и «Циклоном» (позывные боевиков) было ясно, что дело идет к концу. Кровавая развязка действительно близка. «Пантера» сообщала «Циклону», что самолеты добивают здание, раз за разом нанося по нему ракетные удары. «Снаряды прошивают нас сверху до самого подвала. Спастись невозможно». Им в ответ: «Уточните, есть ли попадания в те отсеки, где находятся пленные». Трудно понять, занялся ли кто-нибудь уточнением.
Впечатление такое, что осажденным не до пленников. Они не просили о подмоге, а готовились к отходу. Подкрепления, кстати, им не обещали. Яраги мне рассказал, что последняя группа, которая должна была заступить на смену, отказалась идти во дворец. Пятеро «отказников» расстреляны.
– Кто расстреливал? – спрашиваю я.
– Дудаевцы, кто же еще, – отвечает Яраги. Он хоть и защищает город, но подчиняется командованию, которое поддерживает Дудаева. Однако я заметил, что особых симпатий к генералу он не испытывает.
С наступлением темноты, говорилось в донесении «Циклона», всем нужно было выбираться из дворца и уйти за Сунжу. Для тех, кто не сможет перебраться на правый берег, местом встречи назначалась площадь «Минутка».
Мы сидим в подвале недалеко от президентского дворца. Если он падет, то русские будут прочесывать местность и обязательно найдут нас. Рядом, в соседнем здании Совмина, внутри которого уже почти две недели идут непрерывные бои за этажи, а точнее, за то, что от них осталось – обрушенные пролеты, куски бетона на искореженной арматуре, – полегли сотни солдат и морских пехотинцев. Чеченцы справляются с этим делом не хуже, чем авиация. Особенно удачно они охотятся по ночам на армейские похоронные команды, выносящие раненых. Мы на такую охоту не ходим. Пока мы здесь. Нам трудно выбраться из Грозного. Чтобы выполнить намеченное задание, появляемся на этажах со снайперскими винтовками. Мы шагаем по трупам российских солдат, засыпанными обломками. Да, Грозный постигла участь Карфагена. Вот чеченцы тащат пленного военврача. Они взяли его в аэропорту. Я останавливаю знакомых ополченцев и расспрашиваю пленника. Оказывается, что только с утра до полудня в районе дворца дудаевцы «набили» шестьдесят человек… Случайно или нет, но брать дудаевский дворец будут солдаты тридцать третьего мотострелкового полка, того самого, в котором пятьдесят лет назад служили знаменитые Егоров и Кантария.
Мне все это начинает не нравиться. Я знаю, что со взятием президентского дворца территориальный раскол города резко изменится. Возможна паника, анархия. Трудно будет управлять своей «десяткой».
Однако мои предположения оказались неточными. Даже неверными. Дворец разбомблен, ополченцы ушли оттуда, но город почти полностью под их контролем.
Перед началом штурма я слышал, как авиация дала команду всем «сухопутчикам» залечь в укрытия по возможности глубже и не высовываться. Су-25 били по дворцу. Один из моих парней, знающий на слух все виды фугаса, говорил, что не может понять, чем стреляют бомбардировщики.
Полностью блокированный центр, казалось, не давал возможности осажденным выбраться из него. Но, когда закончилась бомбардировка и пошла пехота, во дворце никого уже не было. Мы вместе с дудаевцами покинули его ночью, уйдя за Сунжу, а потом выбрались в северо-западный район, протянувшийся узкой полосой на десятки километров.
Ополченцы изощряются в тактике ведения боев. Минометы, установленные на «КамАЗах», дав один залп, моментально перемещаются в другой район. А вчера русская установка «Град» накрыла свою же разведроту в районе аэропорта, куда подступают горы и леса.
Когда мы уходили, вместе с нами шли и другие наемники – «джентльмены удачи», основу которых действительно составляют отнюдь не афганские моджахеды и арабы, а русские. Один из «диких» или «серых гусей», бывший спецназовец рассказал мне, как он набирал «на свои кровные» ребят из Свердловска. Надоело беззаконие. Все воруют: и вчерашние партийцы, и нынешние «новые русские». Его молодые ребята согласились ехать в Чечню за «лимон». Показал контракт, по которому лично он за три месяцы получит всего тысячу двести долларов. В контракте, по словам спецназовца, указан его домашний адрес, родственники, жена и дети. Если оставит позиции раньше срока, все поименно указанные в списке будут убиты. Таково условие. Разговоры о «больших деньгах», о тысяче долларах за сутки и за каждого убитого солдата я теперь считаю выдумкой официальной пропаганды. Оказывается, мне еще «повезло» с Тимуром, он снабдил меня достаточным количеством денег. Правда, эти деньги «грязные», полученные от продажи наркотиков.
Сами чеченцы мне говорили, что боевики не испытывают недостатка в вооружении и боеприпасах, которые поступают к ним с юго-запада в количествах, не меньших, чем получает российская армия. Остается загадкой, откуда это оружие?
Российские войска применяют уже испытанную тактику – прочесывание боевыми группами. Снайперы уничтожаются артиллерией. Так погиб один из моих литовцев – Чепайтис. Если бы я засиделся с ним еще полминуты – был бы и мне каюк. Но я вовремя ушел.
Иногда я слушаю в радиоэфире голоса командиров российских подразделений. Из их разговоров становится понятным, что каждый из них потерял за неполные три недели почти всех своих соратников. Обещают замену в конце января, но мало кто из них верит, что обещание – уже третье по счету – будет выполнено.
В их интонациях чувствуются злость, раздражение и какой-то страшный азарт. Желание «разобраться с чеченцами», добить их, кажется, преобладает над здравым рассудком.
«От целого взвода я остался один, – говорит среди шипящего шума некий „Орел“. – Теперь не уйду отсюда, пока не отомщу за своих парней. С ними я жил в одном доме… А если я потом в Волгограде, где живу, увижу чурбана – руками разорву!».
…В конце концов, нам удалось вырваться из осажденного города, и мы пробираемся на юг на двух автомобилях. Правда, не все. Часть парней-наемников еще осталась, воюет там. Ратомкин, Горулев…
Вяло течет разговор.
– Юрий! – сказал мне литовец Иванаускас, – мы сегодня видели мощную гаубицу, которую полтора часа тому назад ополченцы захватили в качестве трофея у русских вместе с запасом снарядов, и видели боевую машину пехоты. С нашей точки зрения, русские разучились воевать! Как вы думаете?
– Русские очухаются. Очухаются быстро. Тогда нам не сдобровать. Впечатление такое, что в России нужно было сделать кровопускание, и Ельцин его сделал. Сначала передал Дудаеву оружие, а теперь это оружие изымает. Дебилизм какой-то!
– Это чеченцам не сдобровать, а мы-то что? У нас контракт, – резонно ответил Иванаускас. – Мы тут разговаривали с пленным одним. Совсем еще мальчик, четверо суток провел, будучи засыпанным в подвале, оказалось, он – солдат Майкопской бригады. Когда Дудаеву, как вы говорите, передавалось оружие, этому мальчику было всего четырнадцать лет. А сегодня он вынужден решать проблемы, которые были заложены взрослыми людьми с высокими званиями…
– Конечно, отвечают за кровь мальчишки, которые отношения к этой войне не имели. Зато другие рядятся в тогу благодетелей, очень благородных людей. Особенно стараются некоторые продажные журналисты. Они ведь говорят, что тут дети погибли, а, еще хуже, сочиняют, что наемники вроде нас, заскочив в один из детских садов, изнасиловали всех детей, воспитателей и поварих. А женщину, которая им об этом якобы рассказывала, воспитательницу из детского сада, они не смогут поставить перед телекамерой, поскольку она, видишь ли, боится за жизнь своих детей и свою собственную.
Я похлопал ладонью по пухлому саквояжу, который мне вручил Яраги, и добавил:
– Ребята, зачем нам политика, когда у него есть консервы?
– И выпить найдется, а?
– Да, вода здесь плохая, – я сделал вид, что ничего не понял.
– Ой, хитрец! «Вода плохая»! Ой, хитрец! – добродушно захохотал один из бойцов, минчанин Шуляковский, и я тоже не выдержал и рассмеялся.
Через несколько минут нас обогнал мотоциклист. Черный шлем почти полностью скрывал его лицо, но я успел рассмотреть глаза мотоциклиста – успел потому, что тот тоже внимательно посмотрел на меня. Они были холодные, злые. Мотоциклист обогнал нашу машину, потом обогнал машину, идущую впереди и, еще прибавив скорости, растворился в дорожной пыли.
– Мне не понравились его глаза, – наклонившись к Шуляковскому, произнес я. – Как бы мы не вляпались в дерьмо! Один чеченец приказал убить другого чеченца. Может, нас предали а? Нутром чую какую-то мерзость…
– Да брось ты! – сказал Шуляковский. Он положил мне руку на плечо и добавил:
– У всех у них здесь такие глаза.
– Глаза глазами, но, бывает, что таких гусаков, как мы, пускают под нож, чтобы не кормить. Ты так не думаешь? – недобрые предчувствия зашевелились во мне.
С левой стороны дороги простиралась равнина. С правой – подступали горы. Дорога огибала их, делая крутой поворот. Передняя машина шла почти не сбавляя скорости, и я покачал головой:
– Куда он так несется?!
– Молодой, резвый – сказал Шуляковский. – Я тоже в юности был автолюбителем, лихачил будь здо…
Шуляковский не успел договорить. Машина круто повернула вправо и тут же резко затормозила.
Я еще успел увидеть несколько больших камней, которые перегородили дорогу, увидел стоявшую около них машину с охраной. Тут же раздался взрыв, передняя машина загорелась. А потом все слилось перед глазами, все звуки смешались в один грозный нескончаемый грохот. Вот оно и сбылось, недоброе предчувствие!
– Поворачивай, поворачивай! – закричал я водителю, хотя тот и так изо всех сил крутил руль влево.
Шуляковский выхватил автомат и начал стрелять почти наугад, потому что люди, открывшие по нам огонь, прятались за обочиной, во рву.
Впрочем, беспорядочная стрельба вначале немного, но помогла сидящим в машинах – пули проносились мимо нас, хоть и рядом; не причиняя особого вреда, рвались заряды гранатометов. Но я понимал, что ненадолго… Ведь достанут, все равно достанут…
Силы были слишком неравными, как и положение, в котором оказались стороны.
Вот загорелась вторая, наша машина. Из первой выскочил и тут же был расстрелян автоматной очередью ее водитель – чеченец.
Сидящие на заднем сиденьи мои бойцы не успели сделать и этого – один из них был убит шальной пулей, а второй скончался от осколков гранаты.
Автомобиль, в котором сидел я, наконец, развернулся, но в это мгновение ему наперерез по склону побежали несколько человек и открыли по машине огонь. Водитель вскрикнул, дернулся и затих. Литовец Иванаускас, сидевший рядом с ним, схватился за грудь, и по его пальцам потекли темные струйки крови. Одной рукой он схватился за ручку в дверце, она повернулась, и он вывалился на дорогу.
– Стреляй, Коля, стреляй! – закричал я Шуляковскому, сам посылая очереди, одну за другой в противника.
Когда те, на дороге, стрелявшие по нам, сами упали замертво, я быстро перебрался на переднее сиденье, освободил водительское сиденье от трупа шофера, нажал на газ, и машина рванула вперед.
Позади слышались автоматные очереди, несколько пуль просвистели рядом, но я только немного пригнулся и, как завороженный, смотрел вперед и давил, давил на газ, уносясь из этого страшного места.
Проехав так километра три, я, наконец, почти отпустил педаль акселератора и устало выдохнул:
– Кажется, все… Вырвались! Слышь, Коля?
Шуляковский молчал. Я резко повернулся и увидел, что он лежит, запрокинув голову, а изо рта у него сочится кровь.
Я ударил по тормозам. Машина резко остановилась.
Я вышел из нее, осторожно открыл заднюю дверцу и взял соратника за запястье руки, нащупывая пульс.
Шуляковский был мертв. Что поделаешь? Пришлось и его тело оставить на обочине шоссе. Потом я опять сел за руль.
Как можно быстрее нужно было добраться до штаба чеченской оппозиции, чтобы сообщить о предательстве. В том, что это предательство, я не сомневался. Но я поехал самой длинной, пустынной дорогой. Тянул время. Впервые в жизни я не выполнил задания. Не потому, что это было невозможно, а потому, что не хотел этого. Мне надоели трупы. У меня перед глазами стояло озеро с плещущимися в нем утками, я видел перед собой Лену, которая гладила белье, и даже запах горячего утюга был таким заманчивым…
…Яраги встретил меня недружелюбно.
– Узнай, кто это делает, – сказал он, выслушав мой краткий рассказ о предательстве. Парень явно не отдавал себе отчета в своих действиях. Он уже перестал правильно ориентироваться.
– Хорошо. Только как я это сделаю?
– Если среди нас есть предатель, то это, конечно, чеченец. Единственный, кто знал о готовящейся операции – Тимур. Тебе этого мало?
– Нет… Так мне Тимура проверять?
– Почему ты настолько спокоен, когда говоришь о Тимуре? Тебе недостаточно того, что он спит с Леной?
– Просто я не стал делать из этого трагедии, – у меня внутри медленно накапливалась злость.
– К твоему сведению, у Тимура есть разные паспорта… Он может смыться в любое государство Европы, у него открыты счета… Он давно замечен в том, что нечист на руку. Тебе следует поехать в Минск и разобраться с ним. Через него пропущены огромные деньги, а он снарядил, с твоей помощью, разумеется, только две группы снайперов! Дудаев… – Яраги показал пальцем вверх, – не очень-то и доволен Тимуром. Кроме того, все выплаты «серым» или «диким гусям» отменяются, посколько они мертвы. Спрашивается, куда деваются деньги? А теперь этот прокол с Автурхановым? А?
– Так, значит, мне следует проверить Тимура?
– Да. Благодаря решительным действиям наших сотрудников удалось обнаружить его банковские счета не только в российских банках, но и за границей – на Кипре, в Германии, Швейцарии… Вот так, Тимур!.. Я понимаю… Он отмывал наши грязные деньги. Отмывал в беспрецедентном масштабе. Это миллионы долларов…
Яраги сжал кулаки и зло прошептал:
– Он ворует наши деньги! Я их заработал, мои братья их заработали, а он ворует их у меня! Кто-то должен ответить за это! Кто-то обязательно ответит за это! Клянусь, ответит! Я хочу, чтобы эта собака больше не считала себя хозяином положения, а нас недоносками!
– Красивые слова!
– Да, красивые! Как и сама идея нашей независимости, которую хотят растоптать!
– Независимость, которая достигается за счет нефти и наркотиков?
– Пусть и так! Все средства хороши, особенно, когда выбирать не из чего. Но я тебя не затем позвал, чтобы спорить с тобой или… – глаза его зло блеснули.
– Хорошо. Ты хочешь, чтобы эта, как ты говоришь, собака не считала себя хозяином. Слушай, а если это все-таки рука Москвы, рука Кремля? – уже спокойнее произнес я.
– Вот таким ты мне больше нравишься! – заулыбался Яраги. – Если это Москва, то мы найдем способ, как ей отомстить.
– Какой способ?
– Мне надо подумать. Может быть, ты скоро поедешь в Минск. Или позже… Неважно… Я скажу, когда… Я тебе сейчас дам отличную прослушивающую аппаратуру. Куплена в Германии…
И Яраги направился к выходу.
Я спускаюсь в подвал. Стонут русские пленные. Среди них много раненых. Смотрю, возле раненых бродит женщина. Приглядываюсь – и вижу журналистку Светлану. Она смотрит на меня, но не узнает. Ее взгляд отрешенный, безучастный. Она смотрит словно сквозь меня.
– Светлана! – зову я. – Чередниченко! Девушка вяло улыбается. Глаза ее, наконец, проясняются:
– И ты здесь?
Я пытаюсь вывести девушку наверх, прочь от пленных, но озлобленный ополченец, который присматривает за ними, не отпускает ее.
– Она – враг! – кричит ополченец. – Она наводила на нас русскую артиллерию! Она должна умереть…
– Но она только журналистка!
– Она проститутка… Ее захватили в плен, когда трахалась с офицером…
Светлана мрачнеет. Лицо ее в саже. Руки в крови раненых. Она устало опускается на груду кирпичей. Я ставлю автомат между ног и сажусь рядом.
– Хочешь вырваться отсюда?
Девушка молчит, взгляд у нее потухший. Неожиданно она всхлипывает:
– После того, что я увидела здесь, я не хочу жить…
…С помощью Яраги мне удалось освободить журналистку. Теперь она в моей группе. Когда мы выберемся из Грозного, она может катиться ко всем чертям! Мое же задание состоит в том, чтобы попытаться «пощипать» оппозицию, предателей.
Мы сидим и слушаем по радиоприемнику выступления министра обороны Российской Федерации. Восторг, с которым Павел Грачев живописал по телевидению смерть восемнадцатилетних солдат, погибающих в Грозном «с улыбкой на устах за Россию», мне непонятен.
– Боже, – шепчет Светлана, – какая ложь, какое лицемерие! В Грозном я видела совсем другое. Еще до штурма президентского дворца встретила одного пленного раненого офицера из разбитой в новогоднюю ночь сто тридцать первой Майкопской бригады. Фамилии он не назвал, как и многие из тех, с кем мне приходилось встречаться, но, проклиная «тупых генералов» и всех, кто заварил эту «чеченскую кашу», отрешенно сказал: «Да и вы, журналисты, не пишете правду. Все – вранье!». Что ж, за правдой надо ехать только на передовую. Кстати, желающим попасть туда препятствий никто не чинит. Если нашел место в вертолете, а затем и на попутке, считай, что ты у цели.
– И ради чего ты все это делаешь? – спросил я. – Почему тебе не сидится в Москве?
– Люди должны знать, что в мире творится. В Боснии, в Сомали… В этом грозненском аду… Знаешь, Юра, здесь на выездных дорогах везде стоят обгоревшие щиты «добро пожаловать». Там, наверху – ад, а вот здесь подвал кажется потерянным и обретенным раем. Только забившись в подвал, не сомневаешься, что еще имеешь отношение к роду человеческому и что ты не на том, а на этом свете. Юра! Я законченная атеистка, но истово крестила свой лоб в темном чреве БТРа, который подобрал меня у аэропорта, перед тем, как я попала в плен…
Залпы орудий, если и не слились в протяжный вой, то гремят без умолку, и невозможно понять, кто по кому стреляет. Подвал напоминает Ноев ковчег, где на небольшом пространстве расположился пункт управления дудаевскими частями. Здесь встретишь и беженцев, и заплаканных солдатских матерей, и «думцев» – в основном, жириновцев и выбороссов. Вся активная жизнь протекает в подземелье. Наверху находиться опасно – из глазниц окружающих зданий бьют российские снайперы. Взятие президентского дворца не стало поворотным этапом. В центре города и прилегающих к нему кварталах по-прежнему идут бои.
…Наконец, мы, наемники, – те, кто еще уцелел, – решаемся выбираться из Грозного. Вместе со Светланой, разумеется. Надо выполнять новое задание.
Все мы переодеваемся в форму солдат федеральных войск. Теперь мы – якобы бойцы тридцать третьего полка. Главное для нас – это не напороться на блок-пост.
Блок-посты, то и дело упоминаемые в разговорах, представляют собой небольшие группы российских солдат, тех самых восемнадцатилетних «героев», что сидят в подвалах и штурмуют этажи, а когда все взято, они не могут покинуть без приказа своих позиций. Они лишь с наступлением темноты получают боеприпасы, еду. И у них надо забрать раненых! Эти юнцы набрались опыта и отчаялись. Они готовы перегрызть горло любому, кто в них выстрелит. Поэтому трудно решить, когда лучше идти. Если идти ночью, то напорешься на тех, кто подвозит боеприпасы. Днем от артобстрелов и снайперов покоя тоже нет.
Мы перебегаем от подвала к подвалу. В очередном убежище застреваем надолго. Снаряды рвутся прямо над нами.
Артобстрел продолжался более двух часов. Потом наступило затишье. Пока мы пытались разобрать завал, начало светать.
– Все, – сказал я, – «днюем» тут.
Перед входом в убежище на земле лежат шесть заснеженных трупов. Сверху их привалило обломками дома. Это так называемые «неопознанные». Мы затаились и видим, как к полудню приходят российские командиры, ищут своих, но этих за своих не признали. Трупы лежат, наверное, дня три. Подъехавшая санитарная машина тормознула было, но не остановилась. Светлана не выдержала, протиснулась между бетонными плитами, выскочила перед машиной и пытается навязать эти трупы санитарам. Те отказываются их брать. Не знают, куда везти. Правда, военврач, вышедший из машины, настоял, чтобы погрузили. «Везите, куда хотите», – сказал он санитарам. На снегу остались патроны, гранаты, десантный нож.
Кругом руины, рисующие сцены апокалипсиса. Пытаемся пробраться через улицу. Натыкаемся на трех солдат, которые спрашивают дорогу. Убивать их нет смысла. Поэтому мы только просим рассказать их, можно ли пройти на окраину через этот район. Те раздраженно отвечают, что сами потеряли своих и теперь ищут. У одного лаза в подземелье мы увидели часовых. Встреченные нами трое солдат устанавливают с часовыми контакт. Часовые пригласили зайти внутрь подвала. Оказалось, мы попали к тем, кто уцелел от тридцать третьего полка. Это опасно, по нашей легенде мы тоже из того полка Я не знаю даже фамилии командира…
Холод, копоть, тьма. Иду, натыкаясь на тела спящих. Рядом готовят обед: с помощью паяльной лампы. Разговор у всех один: Дудаев – гад, Ельцин – сволочь. Ребята – военные, им приказали, они остаются верны присяге, иначе трибунал. Вот и вся окопная правда.
У мертвого солдата вывалилось из кармана письмо. Я незаметно беру его и в укромном уголке начинаю читать: «Папа! Поймет меня лишь тот, кто испытал тридцать суток войны. Сперва было тяжело. Теперь это уже привычка. Не знаю, папа, но мне кажется, я стал волком, который готов разорвать любого в считанные секунды. Папа, это ужасно… Мне снится дом, домашний хлеб. Не думай, что я здесь голодаю. Наоборот, ем то, что ты ел по праздникам и то не всегда. Жаль, что двое моих друзей не смогут уже никогда вернуться домой. Будь проклята эта война! Проклятый снайпер! Я его разорвал на куски… Отец, у меня автомат с подствольным гранатометом. Я этого снайпера засек, в горячке прорвался к нему поближе и увидел девку лет двадцати. Она сидела и „шлепала“ наших пацанов, как мух. Я ее окликнул, она обернулась и увидела меня. Она была испугана, сука! Не ожидала. И я выстрелил из гранатомета прямо ей в грудь, одни куски остались… Отец, я этого никогда не забуду. Не дай Бог, если мои друзья увидят такое! Пусть лучше они не знают, что такое война.
У меня уже две медали. Одна за Петропавловку – «За отличную воинскую службу», там мне пришлось попотеть. И «За отвагу». Это за Грозный. Маме ничего не говори. Знай, что твой сын не трус, как говорил Витька, и ни разу не дрогнул, не оставил ребят в беде».
– Птенец «гнезда Грачева», – бормочу я и рву письмо на мелкие кусочки.
Мы уходим из подвала и пробираемся по простреливаемым улицам Грозного на окраину. Спустя некоторое время нам удается остановить «Жигули» и вытолкнуть оттуда водителя. Плевать, что чеченец рычит и злится. Когда мы отъезжаем, он хватается за кирпич и бросает нам вдогонку. Для него мы – мародеры. Русские мародеры. Интересно, кому он пойдет жаловаться? Или снимет с первого попавшегося трупа оружие и начнет убивать сам? Не знаю.
Когда наш «жигуленок» выехал из Грозного, в пятидесяти метрах перед нами на небольшой высоте завис российский вертолет. При этом дуло его пулемета медленно повернулось в нашу сторону. В доли секунды мы выскочили из машины и оказались в кювете. Стрелять пилот не стал… Своеобразие загадочного русского характера.
Потеряв, по моим подсчетам уже около четырех-шести тысячи солдат, большое количество техники, изрядно разрушив Грозный, российская армия уверенно обогащает мировую военную науку опытом ведения городских боев в современных условиях.
– Да, – говорит щуплый, но удивительно жилистый минчанин Ратомкин, – намолотили чеченцы русских.
– Никто же толком не знал, что и как делать, попав в большой город. Ребята гибли по-глупому… Теперь вот кое-чему научились, – вторит ему Гору-лев.
– Подтверждаю, научились. Узнали, что бронетехника на улицах города – это «гробы на колесах». Только на собственных ошибках, да еще такой ценой, сами знаете, кто учится, – говорю я.
Автомашина увязла в грязи на проселочной дороге и мы бросили ее. Проводник довел нас до селения. Там мы попрощались со Светланой. Ей помогут оттуда добраться до Москвы. Скорее всего, на перекладных…
Дальше – горы. Днем нас повели в горы, а еще через два дня мы вышли в долину. Здесь я получил от проводника последние инструкции, в том числе и кое-что существенное. По сообщениям радио в это время в Грозном пытаются заключить перемирие и вовсю трезвонят о создании правительства национального примирения…
Впрочем, меня это мало волновало. Я со склона горы смотрел в бинокль на копошащихся в долине людей, на часовых, расставленных на дороге, и мне было немного жаль их. Сколько им осталось жить – час, полчаса или того меньше?
По дороге к дому, расположенному в долине, направилась очередная машина – черный «Мерседес». Кто-то за моей спиной тихо произнес:
– Третья. А сколько их должно быть? Я повернулся к говорящему:
– Этого, к сожалению, мы не знаем. Будем ориентироваться по тому, что начало встречи назначено на двенадцать часов.
Я посмотрел на часы: было без пяти минут двенадцать.
– А вон еще три машины, – сказал тот же парень, который только что задавал вопрос мне.
– Насколько я понимаю, в двух из них – первой и третьей – находится охрана, – не совсем уверенно произнес Ратомкин.
– Значит, вполне вероятно, что это появился Автурханов. Сейчас мы проверим.
Но человек, вышедший из второй машины, стоявшей между двумя, все время находился к нам спиной. К тому же, его сразу заслонили собой охранники.
– Черт бы их побрал! – выругался Ратомкин. Мы со злостью смотрели, как мужчина в черном костюме в сопровождении нескольких человек направляется в дом. За ним тут же закрылась дверь.
Я включил рацию:
– «Скорпион», «Скорпион», как слышно? Вызывает «Медведь». Как слышно? Как слышно?
Секунд двадцать-тридцать я безуспешно пытался вызвать из небытия «Скорпиона». И вдруг он отозвался. Это и было то самое существенное, что передал мне проводник-чеченец. Теперь мне оставалось только навести российские бомбардировщики на этот дом, где скрылся тот, кого нам необходимо было убрать.
– «Скорпион», «Скорпион»! Это «Медведь», даю координаты: квадрат А-6, по той карте, что вы мне дали! – передавал я по рации.
– Вас слышу, понял. Укажите цель в квадрате А-6! – ответил летчик.
Цель – большой дом в углу квадрата под красной черепицей. Рядом – автомашины… Черные «Мерседесы». И еще всякие-разные…
– Вас понял, ждите… – последовал ответ. Самолет Су-25 появился в небе внезапно. Словно опустился из космоса. Из маленькой мошки он превратился в тускло блестящую в скуповатых лучах солнца машину с идеально правильными геометрическими формами. Вот он сделал первый заход, высматривая цель. Заложил вираж и неожиданно быстро возвратился. Теперь он несся чуть выше, но на большей скорости. Неожиданно от корпуса самолета отделилась серебристая «болванка». Из конца «болванки» полыхнул огонь, и ока устремилась к дому под черепичной крышей. А из дома уже выбегали люди – очевидно, владельцы или водители черных «Мерседесов», чтобы разогнать их в стороны, потому что в таком скоплении они представляли собой прекрасную цель. Серебристая «болванка», не пролетев и половины пути, неожиданно распалась на несколько бомб поменьше, которые с угрожающим воем неслись к цели.
Мощный взрыв потряс все вокруг. Это был даже не один Взрыв, а целая серия взрывов. На площади чуть меньше гектара земля «встала дыбом». На том месте, где только что стоял дом, взметнулся в воздух огромный черный столб дыма, из которого вырывались страшные языки пламени. Доски, обломки черепицы, куски человеческих тел летали в воздухе.
Словно завороженные, смотрели мы на картину бомбардировки. Поэтому не заметили, как второй Су-25 тоже появился над целью и выпустил свою страшную кассетную бомбу.
Вверх, словно сделанные из картона, поднялись искореженные автомобили, люди, точнее то, что от них осталось…
– Уходим! – скомандовал я. – А то сейчас хватятся… Наводчиков искать начнут.
…Мы шли по незнакомой местности. Карта, которую дал мне проводник, была очень мелкого масштаба. Мне уже казалось, что мы заблудились. Мой «отряд» остановился у маленькой горной речки.
Привал? – спросил Ратомкин, который всегда отличался рассудительностью. – Горулева в дозор? – вновь спросил он у меня.
– Да ладно тебе, – недовольно пробурчал Гору-лев, – какой тут к черту дозор – ни одной души на пять километров!
– Спорить будешь со своей мамкой на печи, – зло сказал Ратомкин и опустился на камень. Горулев обиженно зыркнул на него своими зелеными глазами, но ничего не сказал и медленно направился вдоль речки к небольшой рощице.
И тут произошло следующее: оружие мы аккуратно сложили в одном месте, а потом спустились к воде, чтобы помыться. Прошло минут пять. Уже скрылся в ближней рощице Горулев, уже, разувшись, вытянув усталые Ноги, лежали мы на осеннем солнышке. И вдруг автоматные и пулеметные очереди рассекли воздух. Растерянные, ничего поначалу не понимающие, мы вскочили. А с горы прямо на нас медленно спускалось человек тридцать, одетые кто во что, с автоматами и ручными пулеметами наперевес. Скрыться на громадной поляне было некуда!
Только два человека: я да Ратомкин, как заколдованные, лежали рядом, прижавшись к земле, и все пули пока, к счастью, пролетали мимо нас.
И вот стрелявшие подошли к нам и ткнули дулами автоматов в спины:
– Вставайте!
Я и Ратомкин медленно встали.
– Руки за голову.
Мы выполнили и эту команду.
– Быстро вперед! – показали нам в сторону горы. Мы побрели в указанном направлении.
– Быстрее!
Мы ускорили шаг.
– Еще быстрее.
И мы почти бежали. А позади раздалось несколько автоматных очередей – для пущего страху.
«Что делает Горулев? Неужели он ничего не предпримет? Он видел все это, стоял же еще в то время, когда прозвучали первые выстрелы на опушке рощицы! Почему не открыл огонь? Неужели ему каюк?»
– Куда нас ведут? – спросил Ратомкин.
– Не разговаривать! – рявкнули сзади.
Нас вели назад по дороге. Больше всего я боялся, что нас выведут к дому, который разнесли в щепки российские бомбардировщики. Разъяренные жители разорвут нас в клочья. Хорошо, что рация осталась среди оружия, которое мы так небрежно на этот раз оставили вдали от себя. Преступно небрежно. Видимо, сказалось напряжение…
Нас ввели в селение. Затолкали в подвал. Целую ночь мы просидели там. Ранним утром нас неожиданно вывели оттуда.
– Здравствуй! – неожиданно услышал я за своей спиной знакомый голос и хотел было оглянуться, но тут же мне в спину уперлось дуло пистолета.
– С приездом! – сказал тот же голос.
– Спасибо, – ответил я, еще ничего не понимая.
– Видишь вон те зеленые «Жигули»? – спросил незнакомец, и теперь я вспомнил этот голос. Киреев! Откуда он взялся? Неужели успел навербовать группу? Что он предпримет?
– Вижу, – повертев головой, наконец, ответил я.
– Давай к ним! Как только очутишься рядом, вскакивай в автомобиль, заводи – и по газам. Ключ в замке…
– Понял.
Когда мы подошли к машине, Киреев внезапно выстрелил в охранника и в Ратомкина.
– Открывай дверцу.
Я рванул ее на себя, вскочил в салон на место водителя.
Мотор взревел, Киреев с пистолетом опустился на заднее сиденье.
– Поехали! – крикнул Киреев.
– Куда? – не оборачиваясь, спросил я.
– Я покажу. И запомни: я стреляю без предупреждения!
– Знаю, – мягко сказал я. Машина резко тронулась с места.
Когда мы выехали за селение, я нарушил молчание.
– А знаешь, – сказал я, – по-моему, нам по дороге.
– До определенного времени.
– Кто ты, Киреев? За кого?
Машина чуть дернулась в сторону и опять поехала ровно.
– Что, испугался? – насмешливо спросил Киреев. – Так знай, я – честный человек, который воюет только за себя. Постой, постой… Да у тебя железные нервы! Ты чего лыбишься, зубоскал?
– Я обрадовался, – ответил я.
– И в чем причина твоей радости?
– Что меня расстреляют свои, а не чеченцы.
– Я хочу тебе помочь. Зачем же тебя расстреливать? Ты можешь искупить вину…
– Помочь мне? Разве можно искупить такую вину?
– Да. Я уже тебя вытащил. Разве не помог?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ты провалил всю нашу операцию! Ты, Юрий!
– Провалил? Я???
– Да, провалил! Тебя обманули. В этот дом, который только что столь усердно раздолбала авиация, должен был приехать Дудаев, на встречу с оппозицией.
– Это ты решил нас всех наколоть, праведник! – не выдержал я. Кирееву нельзя было верить. Я это знал.
– Короче, парень. Тебя обманули, и сейчас ты никому из них не нужен. Живой ты им только мешаешь! – после паузы ответил Киреев…
Через полчаса езды на машине он приказал загнать автомобиль в лесок, и дальше мы пошли пешком. Шли долго, очень долго, углубляясь в лес, поднимаясь все выше в горы.
База отряда Киреева находилась в небольшом охотничьем домике, расположенном в горном ущелье. Когда-то здесь любили останавливаться охотники, но с разделением республики на два враждующих лагеря домик стал пустовать. Да и сами охотники начали понемногу забывать свое ремесло, так как это стало небезопасно – человека с ружьем легко было принять за врага, и ничего не стоило выпустить в него несколько шальных пуль.
– Ну, что? – бросил Киреев часовому у двери и, не дожидаясь ответа, вошел внутрь. Я направился за ним. Киреев взял со стола трубку радиотелефона и стал набирать номер. В домик вошел часовой.
– Связь-то не наладил, – зло улыбнулся Киреев, – а ты мне все время лапшу на уши вешаешь. Сейчас мы с тобой разберемся…
Я не понял, с кем собирается разбираться Киреев, и ничего не спросил, а лишь устало опустился на узкую, расшатанную лавку. Если не считать нескольких военных вещмешков, в домике ничего не выдавало присутствия здесь людей. Огромный стол посреди единственной комнаты, несколько табуретов – вот и вся мебель. Везде чистота и порядок. Будто никто не живет здесь вообще.
– Алло! – крикнул Киреев в трубку. – Вызывает «Агроном». Да, я. Агрессор готов. Присылайте вертолет. Что? Что это значит?.. Вы же сказали, если я сделаю это, то вы поможете мне. Вы же гарантировали, что…
Киреев с минуту растерянно смотрел на радиотелефон, а затем с силой швырнул его в стенку.
– Они опять отключили спутниковую связь, – глухо сказал он.
Я промолчал. Смутные догадки приходили мне в голову. Наверное, Киреева повязали. Заставили отрабатывать. И он начал специализироваться на охоте на «диких гусей», ведя двойную, а, возможно, и тройную игру! Дурак!
– Последний раз они вышли на связь вот отсюда, – Киреев постучал по карте пальцем и умолк, перевел дыхание.
Метрах в ста от домика текла небольшая речка. С левой стороны к ней подступали горы, а чуть дальше по течению виднелась крохотная рощица.
– Черт, это сколько же мы протопали пешком? – спросил я. – Километров десять?
– Что-то около того, – взглянув на часы, ответил Киреев. «Столбняк» у него прошел.
– На машине мы бы добрались сюда значительно быстрее, – сказал я.
– Она нам еще пригодится, кроме того – это конспирация, сам понимаешь…
Киреев похлопал по плечу своего бойца, как оказалось, единственного, кто остался с ним тут, в этом домике, из его команды, и добавил:
– Ладно, я раскрою тебе все карты. Как я уже говорил, сюда должен был приехать Дудаев. Я был внедрен среди аппозиции. У меня было задание грохнуть Джохара. Ты спутал все наши карты. Дудаев не успел доехать, скрывается здесь неподалеку, если не умчался, конечно, в Турцию. Мои бойцы, возможно, где-то в этой роще, – Киреев постучал пальцем по карте. – Без моей команды они вряд ли что-нибудь станут предпринимать.
– А какое у них задание? – поинтересовался я. Киреев на это недоверчиво посмотрел на меня, но все же ответил:
– В трех километрах отсюда – склад с боеприпасами. Нам надо было его ликвидировать. Но это только прикрытие главного моего задания.
– А что, разве он не охраняется?
– Охраняется, – спокойно ответил Киреев. – В нем, кроме стрелкового оружия, есть снаряды для зенитно-ракетных установок, тротил, мины. Там капитальные подвалы! Короче, от пуль все к черту, вероятно, не взлетит. Это не на полчаса работы. Если нет Дудаева, все равно надо склад грохнуть. Ты мне поможешь? А то у меня, не знаю точно, наверное, один этот «гусь» и остался…
– Ладно, – соглашаюсь я. – Долг платежом красен.
Спустившись к речке, мы двинулись в сторону рощи.
– Сюда бы летом приехать, – мечтательно сказал я.
– Летом здесь тоже стреляют, – ухмыльнулся Киреев.
– Но не вечно же здесь будут стрелять.
– Не знаю. А по мне – так лучше поскорее отсюда унести ноги.
– Куда?
– А хоть куда!.. Кстати, ты где родился? В Минске? Я никогда раньше об этом не спрашивал, а сам ты никогда не рассказывал…
– На юге Беларуси.
– Значит, ты тоже южанин… Эх, так хочется напиться! От души! Чтоб даже на карачки стать не мог. Вернусь в Ростов, праздник для души устрою!
– Ну, знаешь, еще вернуться надо…
– Да ладно, разведчик, не дрейфь, выберемся мы из этого дерьма. Вот только ребят моих найдем!
Мы подошли к самой опушке рощи.
– Что дальше? – спросил я.
– А дальше – пойдем туда, в лес.
Он сделал уже несколько шагов к ближайшим деревьям, как вдруг из-за них выскочил грязный, ободранный парень и вцепился Кирееву в шею.
– Ты бросил нас! Ты бросил нас! – кричал он.
– Спокойно! – попытался оторвать от себя его руки Киреев.
– Ты бросил нас! – упрямо повторял парень. Я подбежал к ним и разнял их.
– Он не виноват! – тяжело дыша, сказал я.
– А кто же? – зло бросил боец.
– Я. Я виноват, – пришлось мне взять на себя вину. Парень сумасшедшими глазами уставился на меня, потом тяжело опустился на землю.
– Что случилось, Алеша? – тихо спросил Киреев.
– Мы с Петром были в дозоре, – не сразу ответил парень. – Услышали стрельбу. Пока разобрались откуда, пока бежали… Выбегаем сюда вот – а они их уже добивают. Ножами, палками. Чтобы патроны не тратить.
– Так где остальные? – не своим голосом спросил Киреев.
– Мы их похоронили. Недалеко здесь. В лесу.
– А Петро где?
– Пошел к вам в домик. Только что. Его еще можно догнать. А я сказал, что не пойду к предателю, – обиженно добавил боец. Киреев провел шершавой ладонью по его лбу, сказал, обращаясь ко мне:
– Видишь, каких неврастеников нарожала перестройка… А нам с ним еще склад надо уничтожить. Этот склад снабжает Грозный оружием.
Мы подобрали Петра, который тоже был почти в истерике. Киреев рассказал о своем плане по уничтожению склада. Он основывался на моем знании паролей чеченцев, некоторых имен. Я должен был проникнуть в склад и навести там шорох.
– Вот тебе пистолет, спрячь куда-нибудь. Лучше всего прибинтуй к ноге, – сказал Киреев. – Когда мы услышим шум, будем штурмовать склад.
Моя задача – не из легких. Я подумал, что, вероятно, я совсем беспринципный. Рожден, чтобы убивать, как только кто-нибудь прикажет. Но у меня не было иного выхода.
…Когда я подошел к бывшему КПП бывшей российской воинской части, из окошка будки часового показалась заспанная голова человека кавказской национальности.
– Куда прешь? – спросила голова недовольным тоном.
– Мне нужно встретиться с Тимуром Кильчибеевым, – как можно вежливее ответил я.
– А кто это такой? Он тебе назначал встречу? – поинтересовалась голова.
– Нет.
– Значит, он тебя не может принять. Тем более, что его здесь нет.
– А может, стоит попытаться?
– Слушай, ты что, русского языка не понимаешь? Ты со мной поругаться хочешь, да? Ты что за птица такая?
Тогда я сказал условный пароль и протянул бумажку, которую дал мне на всякий случай Яраги. Я понимал, что этим самым превращаюсь в предателя… Тут же из окошка высунулась рука и взяла документ.
– Так бы сразу и сказал, – голова теперь смотрела на меня с нескрываемым интересом. – Только пойдешь без оружия…
– У меня его нет, – ответил я. Пистолет был прибинтован к левой щиколотке.
– Хотя, если хочешь знать правду, плевать я хотел на вашего Тимура, – пробормотал часовой и не стал меня обыскивать.
Вернув мой документ, часовой снова спрятался в будке, и я только слышал его голос:
– Махмуд, позвони Рафику, скажи – русский пришел. – И через минуту: – Ладно, отведи его.
Из будки вышел парень лет двадцати пяти, с густой черной щетиной и коротко остриженный. На плече у него словно пастушья плеть, болтался автомат Калашникова.
– Пойдем, – сказал парень мне и первым направился по бетонной дорожке к зданию, в котором, наверное, раньше находился штаб. Я внимательно огляделся по сторонам. Вокруг было пусто, словно все вымерло. Мы подошли к зданию, и навстречу нам с камня, лежащего у входа, поднялся еще один часовой.
– Отведи его к Рафику, – сказал тот, который пришел вместе со мной.
– Сам отведи, – огрызнулся часовой.
– Слушай, почему ты так разговариваешь? – взорвался коротко остриженный.
– Ты что, думаешь, взял в руки автомат – и все, начальником стал?
– Ладно, уговорил, – почесал затылок часовой. – Пошли, – бросил он мне.
Рафик сидел в большом кабинете и нетерпеливо ждал незванного гостя.
– Садись, – сказал он, когда я переступил порог кабинета, и глазами указал на стул с другой стороны стола. – Чем могу помочь?
– Я не знал, к кому еще могу обратиться, – присаживаясь, начал я. – Речь идет о наркотиках. Мой компаньон всегда давал травку в Нальчике, а вот сейчас…
– Хороший бизнес, парень, но, понимаешь, деньги вперед.
– Я на деньги от наркотиков набираю наемников: воевать на стороне Чечни против федеральных войск, – произнес я заранее придуманную фразу. По-моему, вышло убедительно.
– Да? Хорошо. Значит, денег нет, а что дальше?
– А дальше вы мне дайте товар и помогите выбраться из Чечни…
Брови Рафика поползли вверх:
– Каким образом?
– Вы прекрасно знаете, каким. Мне нужна бригада сопровождения…
– Сколько ты возьмешь товара? – спросил Рафик и поправил свой автомат, лежащий на коленях.
– По максимуму…
– Центнер героина тебя устроит? – чеченец снял с колен автомат и положил перед собой на стол. – Героин высший класс. Приперли прямо из «золотого треугольника».
У меня перехватило дыхание. Килограмм героина стоил порядка двадцати-тридцати тысяч долларов. Если нам с Киреевым удастся перепродать этот героин, то мы станем богачами на всю оставшуюся жизнь. Я слегка нагнулся, чтобы почесать ногу. Пальцы нащупали пистолет, и я осторожно потянул его на себя.
– Маловато, – продолжал блефовать я.
Но Рафик оказался не таким дураком, как это могло показаться на первый взгляд.
– Хорошо, – сказал он. – Только в долю войду я. Мне – тридцать процентов.
– Я не могу гарантировать тридцать процентов. Не я этим распоряжаюсь… Сколько вы можете дать мне человек для группы прикрытия? – спросил я, делая вид, что поправляю носок, а тем временем высвобождая пистолет из-под резинового бинта.
– Нас всего пять человек на базе, понимаешь… – мрачно сказал Рафик.
– Четыре! – сказал я и, вытащив пистолет, выстрелил Рафику в лоб. Голова его откинулась назад. Я схватил автомат со стола и выбежал в коридор. По коридору уже бежали часовые. Я выпустил очередь из автомата по ним. Мне даже показалось, что это были те самые парни, которые встретили меня на КПП. Заметив, что один из них упал, а второй пригнулся, я сделал несколько прыжков назад, потом опять остановился, не целясь выпустил длинную очередь в коридор и снова бросился в кабинет Рафика.
Во дворе стреляли. Я разбил прикладом стекло и выскочил во двор. Через стену перепрыгивали ребята Киреева. Сам Киреев стоял на пороге КПП и поторапливал их:
– Быстрее! Быстрее! Я закричал:
– В здании один автоматчик, где-то еще два или три человека.
В окне кабинета Рафика показался автоматчик. Киреев выпустил по нему очередь. Чеченец повис на окне.
– Остались человека два, не больше!.. – крикнул я. – Если верить их командиру…
Но больше мы никого не обнаружили. Склады оказались забиты вооружением. Оставалось удивляться, что такая прорва боеприпасов находилась при такой малочисленной охране.
Мы быстро минировали боеприпасы, отыскивая все новые и новые ящики со снарядами, минами, автоматами и патронами.
– Поработать придется основательно, – заметил Киреев.
В одном из помещений мы обнаружили мешки с пакетиками, в которых была коричневая паста.
– Да тут же героин! – присвистнул Киреев и опустился на одно колено. – Мать честная! Да это же Багамы на всю оставшуюся жизнь, Юра!
– Как бы не Колыма! – ответил я напарнику. Героина оказалось около трехсот килограммов.
– Грузим на автомобиль, он стоит во дворе, только сначала проверь, сколько в баках бензина, – распорядился Киреев. Потом подошел поближе ко мне и сказал негромко:
– Наркоту надо вывезти и спрятать… Это же миллионы…
Мы освобождаем ящики из-под патронов и загружаем в них мешки с героином. Два солдата тем временем минируют склады.
Через полчаса Петр выкрикнул:
– Готово, мастер! Что, рвать?
– Давай! – махнул он рукой. – Поджигай! – Киреев повернулся ко мне: – Ну что? С Богом!
– С Богом, – сказал я.
Киреев забрался в кабину рядом со мной, я отпустил тормоза, и машина тут же рванула вперед. Позади послышались взрывы. Один, другой, третий, целая канонада взрывов.
– Б…дь, в своей стране свое же добро портим! Ты знаешь, как мне жаль оружие уничтожать, можно было бы продать. Надо делать деньги!
– Ты бы лучше чеченцев взял в плен да продавал, – не удержался я.
– А что ты думаешь? Я присутствовал, когда тридцать четырех бравых российских десантников, плененных недавно в чеченских горах, обменяли на сорок восемь чеченцев. Обмен происходил неподалеку от Хасавюрта. Эту акцию можно считать первой успешной операцией в войне «за целостность России». Знаешь, как томительно тянулось время… Час, другой… Чеченские боевики снуют по шлюзу туда-сюда, чтобы переброситься словцом с чеченцами из дагестанских сел. А наши, русские женщины, чуть не плачут. «В чем дело? Неужто снова не обмен, а обман? Мы деньги собрали уже…». Спрашиваю, какие деньги? А они отвечают, что чеченцы не отдадут сыновей, если не будет выкупа. Понял?
Несколько секунд Киреев молчит. Над нашими головами на низкой высоте барражируют два штурмовика, рассыпая в небе веер светящихся обманок из тепловых ракет.
– Все как положено – прикрытие с воздуха, – говорит Киреев. Потом он умолк и прислушался к продолжающимся взрывам на складах.
– Ну и дальше что? – спросил я, притормаживая грузовик. Надо было подождать ребят Киреева.
– Так вот, на дагестанском берегу собрались в кружок чеченские мужчины – родственники пленных чеченцев, и собирают деньги. Среди наших была пожилая такая женщина, Екатериной звали. Рассказала, ей в январе позвонил какой-то чеченец и сообщил, что ее сын-молокосос в плену. Плачет, говорить не может, отворачивается – денег у нее шиш. Мужчина один поразговорчивее. Виктор, из Геленджика Краснодарского края. Его девятнадцатилетний сын Евгений был призван в ноябре позапрошлого года. Нес службу в подразделении спецназа вэдэвэ, дислоцированном в поселке Ковалевка Аксайского района Ростовской области. О том, что сын в чеченском плену, этот папаша узнал из сообщения по «Радио свободы». Впоследствии четырежды встречался он с сыном, сидящим в Шалинском КПЗ. По словам парня, его разведывательной группе из тридцати вояк (первой из двух выброшенных в чеченских городах) дали в запас продовольствия, рассчитанного на одни сутки! Вот олухи! Задача – идти по направлению к Грозному. Но карту при этом дать забыли. Десантники почти сразу заблудились. Жили подаянием, ветки грызли. Их заметили, стали преследовать боевики и, в конце концов, окружили. Потеряв двух бойцов, командир отряда приказал сдаться. Ну и что, молодец! Ребят хоть сохранил…
Когда радиоэфир принес этому папаше безрадостную весть, он тут же отправился в Геленджикский горвоенкомат. Несмотря на будний день, комиссариат пустовал. Дежурный заявил, что ни одного офицера сегодня не будет. Виктор вскипел: «За сына я сожгу вас к чертовой матери, е… вашу мать!» Вышел подполковник: «Звоните в Ростов-на-Дону». Дал телефон Северо-Кавказского военного округа. Отец звонит. «В списках погибших и раненых ваш сын не значится, больше ничего не знаем», – отвечают там и дают телефон Министерства обороны. «Звоните в округ», – парируют в Москве. Убедившись в том, что на судьбу его сына отцам-командирам, по сути, наплевать, Виктор предпринял самостоятельный поиск, сравнимый со шпионской операцией. Выяснив позывные подразделения спецназа вэдэвэ, он наконец-то смог кое-что узнать о судьбе сына. Несчастный отец, одолжив миллион на свое предприятие у друзей, отправился в Хасавюрт. Местные чеченцы-акинцы помогли встретиться с сыном… Короче, только спустя четыре часа вернулись делегаты: «Все решено, через двадцать минут пленные будут здесь». Образовав коридор, по краям шлюза выстроились чеченские боевики. На противоположной стороне показались крытые брезентом грузовики с символикой внутренних войск. У въезда на шлюз занял боевую позицию БТР. На середине шлюза сошлись замминистра по делам национальной политики генерал Ким Цаголов и выпускник Университета дружбы народов Абу Мусаев. Обменялись списками. Через несколько минут из двух автобусов на берег высадились десантники. По их лицам видно, что счастью своему полностью еще не верят: затравленный вид, суетливые движения. Выстроились в ряд по двое. Впереди десятка чеченских боевиков с автоматами и гранатометами. С другой стороны – чеченские пленные – мужчины и подростки. Идут вслед за офицерами российской армии. И у тех, и у других следов побоев не видно. Колонна военнопленных встречается в центре шлюза, убыстряет шаг и попадает в объятия друзей и родственников. Родители десантников уселись с сыновьями в грузовики, чеченцы – в автобусы. Вот так-то! Сколько миллионов матери за сына не жаль, а?
– А где она возьмет их? Наркотиками ведь не торгует… – сказал я.
– Найдет! Одолжит, обманет, украдет, наконец… – сказал Киреев и вышел из грузовика, передернув автоматный затвор. Я почувствовал неладное, но не успел ничего предпринять.
Прогрохотала автоматная очередь. Я посмотрел в зеркало заднего вида. Понял: ни Алеши, ни Петра больше никогда не увижу.
Киреев уселся в кабину:
– Трогай. Свидетели нам не нужны…
…Вечером мы приехали на грузовике в Грозный. Киреев сказал ехать в сторону аэропорта. Разбитый еще в новогоднюю ночь бомбардировщиками с воздуха, аэропорт восстановлен и уже выполняет главные функции – принимает самолеты и вертолеты. В основном, это военные машины, которые перевозят раненых и убитых солдат, а также доставляют необходимые армии грузы.
В самом здании начался ремонт, действует диспетчерская служба. Новый начальник аэропорта сказал Кирееву, когда тот предъявил удостоверение сотрудника ФСК, что через неделю-две возобновятся гражданские рейсы. Чеченец по национальности, начальник живет в Грозном, но к месту работы добирается не напрямую, а кружным путем. Утром выезжает в Знаменское, где располагается центр Временного совета, оттуда вертолетом до Моздока – в Северную Осетию, а уж потом транзитом до «Северного». К ночи тем же манером возвращается домой.
– А мне не нужен гражданский рейс. Мне необходимо отправить груз военным спецрейсом.
– Я подумаю, надо просить военных, – отвечает чеченец.
Окрестности аэропорта – те же передовые позиции, но с элементами тыла. Военные открыли здесь пекарню, баню, столовую, где кормятся не только солдаты и офицеры, но и приезжие, ожидающие отправки в ту или иную сторону. Повсюду гражданское население. Каждый норовит высказать свою беду. Три женщины поведали мне, что их дом по улице Мира в центре города сгорел, так сказать, «вне очереди». Стоял до тех пор, пока чердак и верхние этажи не освоили снайперы. Как только тех засекли, артиллерия открыла огонь. Последние три года жизни называют «сплошным кошмаром». По радио, если оно и начинало вещать на русском языке, их называли не иначе, как «русское быдло». Вооруженные боевики много раз угрожали их выселить, а когда началась эвакуация, (уезжали, главным образом, зажиточные чеченцы), этим трем женщинам даже мест в автобусе не нашлось. Да, к тому же, не было никакой гарантии, говорили они мне, что по дороге не ограбят и не выкинут на обочину. С началом боев перешли в подвалы. Дудаевцы нередко наведывались к ним и заставляли кого-нибудь идти к российским позициям на разведку. В заложниках, как правило, оставляли детей. Узнав, где в данный момент скопление солдат, били из минометов. Порой собирали с жителей деньги «по миллиону с подъезда» и уходили, не стреляя. На иных зданиях, рассказывали беженки, вывешивали из окон, привязав за ноги, пленных солдат, и тогда артиллерия замолкала.
Аэропорт обложен огневыми позициями. Танки и гаубицы палят отсюда по городу днем и ночью. Над головами пролетают и снаряды, выпущенные российскими артиллеристами из Толстого-Юрта, что в пятнадцати километрах в противоположном направлении.
Охрана и местная служба говорят, что если нет стрельбы, то и уснуть трудно. Привыкли.
Это направление в Грозный все больше предпочитают журналисты. Только перед нами улетела домой большая группа западных корреспондентов. Собираются улететь и наши журналисты. Киреев хочет пристроиться к ним.
– Надо доставить к месту назначения останки сотрудников, – мрачно сообщает он журналистам, которые везде суют свои носы. Я сижу в кузове грузовика, как затравленный зверь. Завеса секретности, которую создает. Киреев, размахивая перед каждым любопытным своим удостоверением сотрудника ФСК, может в любую минуту разлететься в пух и прах.
Тем временем продолжаются боевые стычки в районе трамвайного парка, расположенного недалеко от президентского дворца. В районах, которые контролируются федеральными силами, сторонники Дудаева предпринимают ночные вылазки. Четкой линии боевых действий в Грозном нет. Журналисты рассказывают, что в подвалы спускаются люди из спецназа внутренних войск или еще из какого-то подразделения. Кто сидит в подвале? Женщины, дети, старики. И мужчины. Вот мужчинам говорят: «Пожалуйста, наверх». Затем они должны проследовать в Моздок, в район железнодорожного вокзала, в столыпинские вагоны, «вагонзаки», которые стоят на запасных путях. Это и есть фильтрационное учреждение, где допрашивают людей.
– Одного из наших свидетелей, – говорит журналист, – просто под артобстрелом привязали к дереву и сказали: «Ну и стой тут, пока тебя не убьют свои же». Их подозревают в том, что они боевики либо корректировщики огня. Вот такие дела, братишки…
…Ночью Киреев привез на грузовике цинковые гробы. Мы должны перегрузить наркотики в них. Мне становится не по себе. Киреев идет на все… Мы загоняем грузовик между двумя домами и перемещаем наркотики из апломбированных снарядных и патронных ящиков в цинковые гробы. Киреев запаивает их. Он паял, а я стоял «на часах». Попросту, на стреме. Мы запаяли последний гроб. Всего их вышло три штуки, а мешок с героином, который Киреев уже не мог втиснуть в гроб, он выбросил в канализационный люк.
Нам дают вертолет. Мы грузим гробы с журналистами и улетаем в Моздок. Киреев, опять воспользовавшись своим удостоверением, выбивает транспортный самолет для перелета в Ростов-на-Дону. Он связывается по телефону со своими дружками в этом городе, и те готовят нам встречу. Журналисты летят с нами, поэтому вовсю помогают нам, выступая в роли грузчиков.
В Ростове-на-Дону Киреева встречают люди в военном и штатском. У них две грузовые машины.
Киреев спрашивает у меня, что я намерен делать дальше.
– Знаешь, продавай ты свой товар сам, я отказываюсь…
– Но у тебя выход на Тимура! – уговаривает меня Киреев.
– Я не хочу быть предателем до конца. Перед Яраги. Мне Тимура надо вывести на чистую воду. По-моему, ты останешься не в накладе, если я откажусь.
– Ладно, – успокаивается Киреев, – езжай в свой Минск. Но возьми ты с собой хоть немного, ведь всем позарез нужна капуста…
Мы едем в ночь на грузовых машинах. Попадаем в военную часть. Разгружаем гробы и переносим их на склады с оружием. Сюда никто не сунется.
Один гроб мы везем на квартиру в городе, адрес которой указывает Киреев. Грузовик с военными уезжает, а мы с Киреевым тащим гроб килограммов под сто, если не больше, на шестой этаж. Дверь открывает миловидная Женщина. Она вначале улыбается при виде мужчин, а потом хватается за голову, когда мы проносим в квартиру длинный, укутанный брезентом «ящик».
– Ничего, Маруся, потерпи… – шепчет Киреев. – Дверь на ключ, а эмоции под юбку.
Он берет большой кухонный нож и вонзает в крышку гроба. Вырезает прямоугольник, отгибает его и – резко отшатывается! Комната мгновенно наполняется трупным смрадом. Я заглядываю в проделанное отверстие и вижу шоколадного цвета пузырящуюся плоть человека…
– Подменили! Кто? – Киреев вцепляется руками в волосы. – Неужели и в тех двух гробах трупы?
– Грузим назад! – говорит Киреев после длительной паузы. – Пока не рассвело, избавимся от этого дерьма.
– Может, Киреев, для тебя это и дерьмо, а для меня это солдат, воин, – я чеканю слова и пальцы мои сжимаются в кулаки.
– Это дерьмо, дерьмо! – едва не вопит взбешенный Киреев.
Я совершаю прыжок и что было силы ударяю с разворота ногой в ухо Кирееву. Он падает на ковер и остается там лежать, потряхивая головой. Жена его, или б…, вопит, чтобы я его больше не бил.
В эту минуту мне нечем убить Киреева, а руками или ногами мне делать этого не хочется. Омерзительно прикосновение к нему. И я сам себе омерзителен. Мы с Киреевым в большей степени трупы, чем труп девятнадцатилетнего парня в цинковом гробу.
…Прослушивающее устройство я оборудовал в коридоре, где располагался офис Гершеновича. Это было просто. Открыл щит, нащупал клеммы и присоединил маленькие проводки от миниатюрного передатчика. Передатчик спрятал в нише. С первого взгляда, если открыть щит, нельзя заметить, что здесь установлено прослушивающее устройство. Затем я прошел на последний этаж здания и вышел в чердачное помещение. Всюду валялись пустые бутылки и окурки. Я нашел за трубами укромное местечко и решил, что именно отсюда буду вести прослушивание. Даже если на чердачное помещение забредут любители «раздавить» бутылочку, за трубами к конце чердака они меня не заметят. Сюда я приду завтра, а если понадобится, то и послезавтра.
На следующий день, захватив с собой батарею бутылок пива, я восседал на чердаке в наушниках.
Ровно в девять в офисе появился Гершенович, который принялся обзванивать своих друзей и знакомых. Говорил он всякую ерунду, хотел занять денег, жаловался на секретаршу, которая его обдирает, как липку. В разговоре с одним из своих дружков Гершенович сказал:
– Дочь тоже хороша: связалась с чеченцами и отца родного позабыла. Есть у нее чучмек один, богатый, но я его давно сдал. Его пасут и наши кэгэбэшники, и ребята из ФСК. Так поверь, они доят этого чеченца, как только хотят. Он отстегивает буквально всем. Короче, его уличили, и теперь он работает на аппозицию… Я дочери приказал с ним больше не водиться! А замуж пусть идет за одного лоха; он сейчас там, где стреляют. Если, конечно, чеченцы его не шлепнут…
– И что она? – спросил дружок Гершеновича.
– Да за брилики запросто в огонь пойдет или к самому черту на рога… Хоть ты ее спутай, как кобылу…
У меня перехватило дыхание… Хотелось спуститься с чердака и звездануть пару раз Гершеновичу. Посмотреть, какого цвета у него кровь. А Лена? Неужели она продолжает свою охоту на Тимура?..
В одиннадцать в офисе появился Тимур. Он долго созванивался с какими-то совместными предприятиями, требовал выполнения условий договоров. Голос его был уже не тот, что раньше. От прежней наглой самоуверенности, дерзости и высокомерия не осталось и следа. Я все ждал, когда он позвонит Лене. Но Лене он так и не позвонил.
В принципе, информация от Гершеновича была непроверенной, но мне просто все надоело. Если я убью Тимура, его смерть будет многим на руку.
…Замок никак не открывался. Наконец, в нем что-то щелкнуло и ключ повернулся влево. Я облегченно вздохнул и сильно толкнул дверь.
Вещи Лены в беспорядке лежали на столе. Я некоторое время с болью смотрел на них, затем бросил в эту кучу целлофановый пакет с золотой коробочкой и уже собрался выходить, как вдруг почувствовал за своей спиной чей-то холодный взгляд.
Я резко обернулся. В дверном проеме стоял человек крепкого телосложения. Я сразу узнал его. Это был Киреев!
«Ну вот, наконец, пришла и моя очередь, – подумал я без страха. – Значит, в тех двух гробах оказались наркотики. Но я не хочу иметь к этому никакого отношения!»
– Что ты здесь делаешь? – спросил Киреев. – Это квартира моей женщины. А ты, вероятно, об этом не знал!..
Я, опустив голову, как побежденный, направился было к выходу и вдруг неожиданно для самого себя заорал:
– Ах ты, сукин сын!
Я изо всех сил ударил Киреева ногой в живот. Тот скорчился от боли. Он не ждал от меня такой прыти. Не теряя ни секунды, я выскочил из квартиры, бросился в коридор, бегом по лестнице. Киреев очухался и, кривясь, побежал за мной. Мы выбежали из подъезда. На улице я нос к носу столкнулся с тремя омоновцами.
– Арестуйте его! – крикнул я на ходу и показал рукой в сторону подбегающего Киреева.
– Нет, это его арестуйте! Он прибыл из Чечни, чтобы убить директора одной фирмы! – заорал Киреев. – Я – сотрудник российской ФСК!
Омоновцы растерянно переглянулись. Я остановился.
– Чего же вы стоите? – я был готов разорвать их в клочья. – Вы же не в России, а в Беларуси! Неужели этот москаль будет вами командовать? – кричал я. – Он же из другого государства!
– Заткнись! – крикнул Киреев и обратился к омоновцам: – Если будет сопротивляться, убейте его!
Однако омоновцы решили по-своему. Они схватили Киреева и несколькими ударами свалили его на землю. Я, не раздумывая, ударился в бега…
Теперь у меня уже не было другого выхода – я должен раскрыть перед Тимуром все карты. А там – будь что будет.
…Где могла быть Лена? Где мог быть Тимур? Думаю, оставалось только одно место, где они могли скрываться. Это квартира Гершеновича.
Через полчаса я уже был там. Дверь никто не открывал. Я вышел во двор и так, чтобы из квартиры меня не заметили, осмотрел окна. Форточка на балконе была отворена.
Мне требовалась крепкая веревка. И я раздобыл ее. Стоявший рядом с домом троллейбус лишился веревок со своих рогов-штанг.
Когда я проник в квартиру, вакханалия секса была в самом разгаре. Гершенович валялся в зале мертвецки пьяный, по нему ползала какая-то голая баба, а дверь в спальню Анастасии оказалась заперта. Одним ударом я выломал эту дверь. Тимур успел вскочить с постели, но тут же рухнул, поверженный мощным ударом в челюсть.
Лена пыталась сопротивляться, но я оглушил ее. Пока она приходила в себя, я привязал Тимура к кровати и принялся за операцию.
– Что ты делаешь, сумасшедший? – шептала Лена, – у него миллионы долларов! Он заплатит… Не делай этого, – и она попробовала оттянуть меня за руку. Я отшвырнул женщину, и она ударилась щекой об угол спинки деревянной кровати. Девушка поднялась и снова попыталась помешать мне. Я швырнул ее на постель, чтоб не лезла больше, и продолжал молча делать свое дело. Так!.. Два надреза по ребристой коже… Потом выдавливаю и отрезаю по очереди, один за другим два сиреневых, окровавленных клубочка. Я бросаю их на постель женщине.
– Все! Пусть меня ищут, где хотят! Плевать! Плевать на все и на всех! – ору я, чувствуя неотвратимую ненависть к Тимуру, к Лене, ко всему на свете…
(На этих словах рукопись обрывается).