- Не злобится он на тебя, он тебя любит и хочет гордиться тобой.
- А о чем мне с ним говорить? Уже поздно...
- Ничего не поздно. Вся история, из-за которой я приехал сюда, заварилась из-за тебя, а каждый человек однажды отвечает за все свои поступки. В споре за твою судьбу была сделана огромная ставка - жизнь очень хорошего человека...
- Да вы поверьте - я вообще об этом ничего не знала! И мама не хотела... Если бы она могла представить...
- Настя, я тебя ни о чем не спрашиваю. Я прошу тебя только думать...
Из ее глаз побежали дробные слезинки, и размытая ими тушь с ресниц оставляла на щеках черные полосы. Устарели выражения, понятия потеряли давний смысл - чистый, как девичья слеза. Грязные тускло - серые потеки.
- Думать! - крикнула Настя. - Хорошо вам говорить! а я совсем ничего не соображаю...
- Я не имею права давать тебе такие советы, но я бы очень хотел, чтобы ты жила с отцом, - сказал я тихо. - Твой отец может научить тебя многому доброму и хорошему. Это сейчас тебе очень понадобится... Я не слишком верю, что ты послушаешь меня, но подумай.
Настя посмотрела на меня с недоверием:
- И вы только за этим пришли сюда?
- А ты думаешь, этого мало? Тебе никогда Коростылев не говорил о завещании Колумба?
- Нет, ничего не говорил...
- Много лет назад он показал мне очень старый пергамент на испанском языке. Из перевода явствовало, что этот пергамент - завещание Христофора Колумба.
- Колумба? - удивилась Настя.
- Да, Христофора Колумба. Когда он возвращался из открытой им Америки, его каравелла "Пинта" попала в страшный шторм и скорее всего должна была погибнуть. И тогда Колумб написал завещание. Он оставлял людям девять реалов собственных сбережений и найденный им Новый Свет, который считал Индией. Пергаментный свиток завернули в тряпку, пропитанную воском, забили в дубовую проспиртованную ромом бочку и бросили в Гольфстрим. Колумб верил, что, если и погибнет вся экспедиция, весть об открытии Нового Света придет к людям. И завещание свое Колумб начал со слов: "Наша жизнь ничего не стоит. Дорого стоят только наши дела для жизни всех остальных людей..."
- А как могло попасть завещание Колумба к Коростылеву? - недоверчиво посмотрела на меня Настя.
- Не знаю. До сих пор не знаю, а может быть, это и не было настоящим завещанием. Может быть, это была подделка, а может быть, сам Николай Иванович написал это завещание. Он часто показывал его ребятам, и мы мечтали о путешествиях и подвигах, и незаметно для себя навсегда поверили, что дорого стоят только наши дела для жизни всех остальных... И когда ты будешь думать о будущей своей жизни - красивой и веселой, - думай иногда и о том, что отчасти Коростылев умер из-за тебя тоже...
Екатерина Сергеевна Вихоть сидела за столом, закрыв глаза, уперев лоб в ладони, и поза у нее была растерянно - горестная, и сама она не была больше ни грозной, ни громоздкой, ни громогласной. Сейчас она была обычной, удрученной большим несчастьем немолодой женщиной.
- Как жить дальше? Ума не приложу, - сказала она. - Не понимаю. У меня в голове полный мрак.
Мы помолчали, и я без выражения заметил:
- Наверное, и дальше будете учить детей, что ложь - один из самых мерзких человеческих пороков...
Она подняла голову и сказала:
- Я и раньше старалась вам не лгать. Правды я не могла сказать, но и лгать не хотела. Так уж все получилось...
- Да, возможно, - кивнул я. - Но есть еще одна форма лжи дезинформация умолчанием. Вы меня сознательно старались ввести в заблуждение...
Она тяжело вздохнула и сказала горько:
- Вы тоже не все поняли в этой истории. Вам показалось, что я не любила и не уважала Коростылева, а это неправда. Это совсем не так. Я его очень уважала, но мне было невыносимо, что бы я ни пыталась сделать, он не принимал. Наверное, мы с ним люди очень разные, а вы сейчас смотрите на меня, будто я помогла его убить. Я ведь об этом и понятия не имела.
- Я мог бы вам поверить, - сказал я, - но именно вы объяснили Салтыковой, что Коростылева надо отвлечь от школьных дел.
- Да, наверное. Наверное, - повторила она с отчаянием. - Я сказала Клаве, что Коростылев ни на какие уговоры не пойдет и Настю к экзаменам не допустит. Его ведь переубедить в чем-то было невозможно, если он принял твердое решение, но мне и в голову не могло прийти, что они придумают такую жуткую вещь.
- А потом, когда они не только придумали, но и исполнили телеграмму?
- Что же мне было делать? У меня сердце на куски рвалось от стыда и горя. И Клаву ненавидела хоть, а все очень жалко было.
- Жалко было?
- Жалко, - твердо повторила она. - Ведь мы с Клавой выросли вместе. Она не всегда такая лютая была. Она замечательная была...
- Когда же она перестала быть замечательной? - поинтересовался я.
- А - а, это давняя история! Мы ведь дружили со школы. И с Костей, ее мужем, я дружила. Да вот пока не случилась вся эта глупость...
- Какая глупость? - спросил я.
- Настя ведь не Костина дочка, - сказала она тихо.
- То есть как? - не понял я.
- Как - как! Прожили они с Костей несколько лет хорошо, а потом Клава встретила человека, который всю ее жизнь направил по - другому.
- А, что за человек? - спросил я.
- Клава работала официанткой в столовой горсовета, и приехала какая-то центральная комиссия. Командовал в ней Александр Петрович Еременко. Ну, конечно, тогда он еще не был заммииистра, но и в те поры крупный был тоже начальник. Познакомился с Клавой, пошутил, поговорил и сглазился - полюбил. А сам он был еще в расцвете, в силе, во власти. Клавка от него совсем обезумела. Может быть, тот и женился бы на ней, да ведь как в жизни бывает предложили ему повышение большое, а там семья, дети, положение. Кто же это понял бы его не успели на пост назначить, а он старую жену бросил! Вот так они и - прожили много лет на два дома...
- А Костя Салтыков об этом знал?
- Ну, не сразу, конечно, но узнал. Когда Настя родилась, то Клавдия сказала ему, что это не его дочка и она от него уходит. Запил он поначалу, конечно, горевал долго, а потом пришел к Клавке: давай, мол, начнем все по новому, девочку все равно любить буду, раз тебя люблю, моя дочка будет, забудем все, начнем жизнь сначала. Простил он Клавдию за этот грех, а она хоть и согласилась, а жить с ним толком больше не могла и не принимала его прощения. Он ей и с добротой своей не нужен был - Клава тогда Еременко любила. Ну, и он ей, конечно, помогал. Устроил в Москву на какие-то специальные курсы. Вернулась сюда - назначили ее замдиректора магазина, потом в горпищеторг, а потом уже она сама пошла - власть, силу, авторитет в городе набирала двумя руками, стала директором Дома торговли, а это у нас фигура самая заметная...
- А сейчас эта связь существует? - спросил я.
- Нет, там все кончилось, но Клавдия за эти годы стала совсем другим человеком. Система торговли - возможности, блаты, услуги, взятки, люди на подхвате всегда, - изломалась она вся.
- А вы с ней говорили раньше об этом?
- Не судья я ей. Мы с - ней прожили целую жизнь вместе. Я ведь у них в доме, когда сиротой осталась, несколько лет прожила. Я в Ярославле в пединституте училась - мне родители Клавдины посылки продуктовые слали, - на стипендию-то в двадцать рублей не проживешь. Не могла я им этого забыть никогда...
- Выходит, вы видели, как Клавдия разрушается на глазах, и ничего не пытались сделать?
- А, что я могла сделать? Она меня и слушать не хотела. Я ее совестить пытаюсь, а она смеется: мол, маленькие подарки поддерживают большие дружбы Клавдия давно считала, что меня по всем статьям перегнала. Наверное, и правда это.
- Скажите, Екатерина Сергеевна, а Настя Салтыкова знает, что Константин ей неродной отец?