Антон, сдерживая улыбку, кашлянул:
— Слушай, дедусь, какие гробы ты видел перед концом войны в Ярской церкви?
— В церквах, Антошка, раньше царей да их родственных причиндалов хоронили. Довелось мне служить в старом Петрограде, где расположена Петропавловская крепость. Вот там чертова дюжина разных гробов захоронена. И даже сам Петра Первый там зарыт.
— Это я знаю. А как ты угадал, когда война закончится?
Дед Матвей вскинул бороду:
— Какая? Империалистическая или гражданская?
— Отечественная!
— В Отечественную я не воевал. Проситься — просился на боевой фронт, однако мне заявили, дескать, отвоевался, годами устарел.
— Но, говорят, что ты даже ночевал в Ярской церкви.
— В Ярской?.. — дед Матвей задумался. — Кажись, ночевал. Чего там было не переночевать. Отыскал угол почище, завернулся в тулуп да и прохрапел с вечера до утра.
— Зачем?
— Бабы упросили, чтоб конец войне предсказать.
— И что же?..
— День в день угадал. Я ж, Антошка, старый солдат. Знаю, как столица добиваемого государства пала — конец военным действиям не за горами. А тут аккурат объявили взятие нашими войсками Берлина, и бабская делегация из Ярского ко мне явилась с просьбой переночевать в их церкви да узнать, когда проклятому фашизму капут настанет. Я и без ночевки мог сказать, что больше недели фашист не продержится.
— Зачем же пошел в церковь?
— Для убежденности. На голое слово бабы мне не поверили бы.
— Значит, никаких гробов с кровью и цветами ты в Ярской церкви не видел?..
— Откуда им взяться?.. Это Лизавета Гайдамакова сочиняла сказки про гробы да цветы. А когда я согласился проверить ее сочинения, заегозила передо мной: дескать, не выдавай обман, ради Христа. Скажи народу, будто и впрямь те гробы в полночь выявляются.
— Выходит, ты соучастником обмана стал, — подзадорил деда Антон.
— Чего?.. — дед Матвей нахмурился. — Конец войны я точно угадал! Что касаемо гробов да цветов… Обман обману — рознь. У нас, Антошка, в стране разрешаются полные свободы религии и слова.
— И как же ты понимаешь эти свободы? — не отставал Антон.
— Как надо, так и понимаю! Разумный человек не станет в религиозных поклонах без толку лоб расшибать. А дураку, чем крепче запрещаешь, тем пуще он в разную чепуху верит. Возьми того же Кумбрыка — помешался мужик на пролетающих тарелках. Каждый день о них без устали языком молотит. Ну и что, с его пустой молотьбы?.. Думаешь, он вред обществу приносит? Наоборот, колхозникам веселее живется, когда свой брехун в селе имеется — со стороны артистов приглашать не надо. Или ты не согласен со мной? Скажешь, из ума выжил, неверно рассуждаю?..
— Согласен, — с улыбкой сказал Антон и подал деду Матвею коробку купленного сахара. — Вот тебе рафинад в награду за верные рассуждения. Скажи маме, что я к Инюшкиным в гости пошел.
— Гляди, не наугощайся, как Кумбрык на поминках Гайдамачихи.
— Что там Иван Васильевич отмочил?
Дед Матвей усмехнулся:
— За поминальным столом, как на свадьбе, затянул во всю глотку: «Шумел камыш, деревья гнулись»…
Инюшкины с давних пор славились в Березовке хлебосольством и веселостью. Заводилой в семье был Арсентий Ефимович, который, по рассказам стариков, в молодости обладал недюжинной силой и способен был на разные выдумки, как никто другой из березовцев. Лихой кудрявый красавец с годами основательно облысел, но зато отпустил роскошные усы. Состарилась и его жена Анна Трофимовна — когда-то улыбчивая черноглазая хохотушка. Лишь жгуче-черные глаза ее и теперь постоянно щурились, будто она хотела вот-вот рассмеяться или рассказать что-то невероятно смешное. Компанейским парнем удался и единственный сын Инюшкиных Анатолий, унаследовавший от отца гвардейский рост и немалую силушку, но, с легкого словца Анны Трофимовны, так и оставшийся навсегда «Толиком». Жену Толика — Таню, в школьные годы учившуюся тремя классами младше, Антон Бирюков знал меньше, чем самих Инюшкиных, однако слышал, что она вошла в эту семью «как своя кровная».
Просторный дом Инюшкиных выделялся среди других березовских домов высоким резным крыльцом, затейливой в сибирском стиле резьбой по карнизу и жестяным петушком на коньке крыши.
Встретили Инюшкины Антона Бирюкова радушно. Анна Трофимовна и Таня мигом засновали между кухней и горницей, где чуть не на половину был заставлен угощениями просторный стол. Арсентий Ефимович, поглаживая гладкую, как бильярдный шар, голову, сразу завел с Антоном разговор о начинающемся массовом облысении мужчин и беспомощности в этом злободневном вопросе медицины.
— А народные средства вы не пробовали? — поддерживая ироничный тон разговора, спросил Бирюков.
— Пробовал. По совету Гайдамачихи, царство ей небесное, две недели луком голову натирал.
— И что же?
Арсентий Ефимович вздохнул:
— С последними волосенками распрощался.
Скучноватый Толик улыбнулся Антону:
— У каждого свои заботы: у Торчкова — летающие тарелки, у нашего отца — лысина.
— В твои годы, когда копна волос голову украшала, я тоже беззаботный был, — Арсентий Ефимович вроде бы укоризненно посмотрел на сына. — А Торчков давно ко мне присматривается. Моя ж блистательная макушка — лучше всякого маяка для пролетающих тарелок. Вдобавок, на днях я хвастался Кумбрыку, что Женька Гуманов пообещал мне раздобыть через своих инопланетян такую микстуру, от которой даже на чемодане, если на него брызнуть, волосы дуром начинают расти…
— Неужели Торчков серьезно верит в инопланетян? — спросил Антон.
— Ваню не сразу поймешь, когда придуривается. Вот суеверный он — это точно. И доверчивый, как ребенок. Гуманов его разыгрывает, а Ваня на полном серьезе сегодня утром советовался со мной, куда лучше жалобу написать — в ЦК или в Совет Министров, по поводу того, что пролетающие тарелки мешают березовцам смотреть телевизоры. Кое-как я отговорил: мол, лучше будет, если потрясти наше колхозное руководство, чтобы на месте решили проблему отпугивания тарелок.
— А вчера Иван. Васильевич рассказывал мне, как бабка Гайдамакова заколдовала его, и очнулся он на кладбище.
— На меня ссылался?
— Да.
Арсентий Ефимович впервые за время разговора не сдержал улыбки:
— Хочешь узнать разгадку колдовского приема Гайдамачихи?
— Любопытно…
— Никому, Антон Игнатьевич, об этом не рассказывал, но тебе, как начальнику угрозыска, расскажу всю правду. Авось где-нибудь при расследовании пригодится. С самого начала повествовать?
— С того момента, как вы с Торчковым вышли от наших.
Арсентий Ефимович, прикусив ус, утробно расхохотался. С трудом сдерживая хохот, заговорил: