Спустя некоторое время я был избран в исполнительный комитет Совета и стал его казначеем.
Глава Девятая
Голливудские шпионские фильмы о "рыцарях плаща и кинжала" дают неверное представление о секретном агенте. Колоритного супермена с накачанными мышцами на самом деле не существует. Я убедился, что мне нужно было играть много ролей и выступать перед людьми в разных качествах. При этом особенно важны определенные знания психологии людей и хорошая память.
Иногда, несмотря на интенсивную практику, моя способность к запоминанию подвергалась серьезному испытанию. Однажды на встрече участников Совета мира штата Новый Южный Уэльс, которых оказалось около тридцати человек, мне пришлось запоминать, чтобы впоследствии подготовить донесение, время моего прибытия и начала встречи, имена всех присутствующих и, по возможности, их адреса и профессиональные занятия.
На некоторых встречах могло присутствовать значительное число абсолютно незнакомых мне людей. Иногда меня знакомили с вновь прибывшими, а иногда приходилось собирать информацию, прислушиваясь к чужим разговорам. Если невозможно выяснить точные установочные данные людей, то приходилось запоминать их физические особенности, чтобы впоследствии можно было подготовить их описание, в том числе ориентировочный возраст, рост, телосложение, строение лица, цвет волос и глаз и другие характерные признаки.
Кроме этого нужно было ещё запомнить и весь ход встречи: повестку дня, содержание проектов различных резолюций, кем они выдвигались и, наконец, сам характер обсуждения, который зачастую также представлял интерес для Службы безопасности.
И здесь мы подходим к другому сложному аспекту работы секретного агента: никогда нельзя быть полностью уверенным в том, что тот или иной эпизод или высказывание представляют интерес для Службы безопасности. Это в значительной мере зависит от сопутствующих обстоятельств. Например, от того, кем и как сделано высказывание, кому оно адресовано, и другие связанные с этим факторы.
Иногда, как видно из дальнейшего, новые события и случайности представляют имевший место в прошлом инцидент совсем в другом свете.
Особенно мне пришлось быть начеку, когда в 1950 году я встретил Ивана Михайловича Пахомова - корреспондента ТАСС и его жену. Нас познакомила в Русском общественном клубе Клодницкая.
- Познакомьтесь с нашим доктором, Иван Михайлович, - произнесла она своим обычным искусственным тоном. - Он у нас не только врач, он также превосходный скрипач и играет с сиднейским симфоническим оркестром. А ещё важнее то, что он ведет большую работу в комитете нашего клуба.
Мы обменялись рукопожатиями. Пахомов был мужчина невысокого роста в возрасте за сорок, смуглый и лысый, с круглым жирным лицом. Он был тучен и двигался медленно, почти тяжеловесно. Его жена, блондинка, была немного выше его ростом и казалась значительно моложе его. Внешне она выглядела как типичная советская молодая женщина - безвкусно одетая, плохо ухоженная и без макияжа.
Они поселились в квартире их предшественника на улице Кэнди19, Кингс Кросс в сиднейском квартале псевдобогемы. Вскоре после нашего знакомства они пригласили меня к себе в прямой связи с моей профессией. Пахомов заболел. Я сел на край его постели, чтобы осмотреть его, с трудом пытаясь скрыть отвращение к окружающей меня грязи.
Уже приготовившись писать рецепт, я заметил небольшое насекомое, ползущее по краю сероватой простыни. Поначалу я не мог поверить своим глазам, но при повторном взгляде не осталось никаких сомнений - это был большой темно-красный клоп.
- Анна Михайловна, здесь недостаточно света, - поспешно обратился я к Пахомовой и вскочил с постели. Весь остаток дня у меня было неприятное ощущение, что моя одежда кишит паразитами. Однако, невзирая на клопов, мне необходимо было поддерживать контакты с Пахомовым. Как корреспондент ТАСС, он мог быть связующим звеном между советским посольством и его агентами в Сиднее и представлял оперативный интерес.
Он был чрезвычайно саркастичным человеком, и насмешничество было его второй натурой. С ним невозможно было вести нормальную беседу, так как он всегда искал в высказываниях двойственный смысл и цинизм, и с подозрением относился ко всякому замечанию. Что бы ни было у другой страны, у Советского Союза, по мнению Пахомова, все всегда было лучше. Каковы бы ни были достижения какой-либо страны, достижения Советского Союза всегда были значительнее. Он был уверен, что говорит правильные вещи по любому поводу, в котором было заинтересовано его посольство. Как мне кажется, его основной проблемой была мания преследования беда в той или иной мере свойственная всем официальным советским представителям.
Исходя из этого я скорректировал свою линию поведения. Это дало положительный результат, так как вскоре отношение Пахомова ко мне явно улучшилось и стало, можно сказать, дружеским. Иногда я встречал Пахомова у Клодницких. На таких встречах гостями хозяев дома были, в основном, известные представители клуба, лица русского происхождения или с просоветскими симпатиями, а также их профессиональные или деловые связи, которые могли оказаться полезными.
Во время этих встреч супруги Клодницкие и другие члены клуба обращались к Пахомовым с явным почтением, если не сказать с подобострастием. Вскоре мне стало ясно, что Клодницкая, будучи президентом клуба, ожидает от Пахомова руководящих указаний в отношении клубных дел. Она стремилась получить его совет по каждому мелкому вопросу.
Я старался не следовать её примеру. Люди в Советском Союзе воспитаны таким образом, что рассматривают почтительное отношение как пережиток царского режима и относятся к этому с подозрением. Я уже знал, что даже хорошие манеры и соблюдение общепринятого этикета могут оказаться неправильно ими восприняты. Поэтому, если мне нужен был устраивающий меня характер отношений с Пахомовым, мне следовало придерживаться манеры поведения, которая была свойственна Пахомову и другим официальным советским представителям. Когда он был саркастичным, таким же становился и я; когда он был груб, я становился, по - возможности, даже грубее.
Эта позиция начала приносить свои плоды и способствовала тому, что Пахомов стал доверять мне некоторые весьма деликатные вещи. Он спросил меня о происхождении Белы Уинер, о том, что мне известно о ней, что я о ней думаю, могу ли я кое-что выяснить о ней и сообщить ему результат.
Я всегда был очень осторожен, когда возникали подобного рода вопросы, мне не хотелось связывать себя обязательствами, которые могли скомпрометировать мою репутацию из-за чужих дел. Я всегда оставлял себе дополнительные возможности, используя фразы типа "она, по-видимому, . . ", "она сказала мне", "она говорит", "мне рассказали . . .". Что бы я ни сообщал, я всегда стремился дать понять Пахомову, что мне свойственна сдержанность в оценках, и я не сужу только на основании поверхностных впечатлений. Такая линия поведения не только в определенной степени освобождала меня от ответственности, но и, по всей видимости, увеличивала мой авторитет в его глазах.
По другому обстояло дело с Клодницкой. Она любила в людях хорошие манеры и комплименты, а также очевидные признаки наличия культурных запросов. Фактически в ходе общения с присутствующими на этих встречах мне приходилось играть разные роли, чтобы у каждого из них сложилось различное впечатление от общения со мной. А для всех вместе я старался представить себя как человека, который любит хорошо пожить, получает удовольствие от веселой жизни с обилием хорошей пищи и напитков. Я считал, что такая моя репутация всегда обеспечит выход из любой затруднительной ситуации. Я позволял себе выглядеть человеком материально обеспеченным, преувеличивал объем доходов от моей медицинской практики и всегда проявлял настойчивую инициативу, когда речь шла об оплате каких-то общих расходов. Одним словом, я стал настоящим бонвиваном. Я знал, что такое поведение должно нравится людям с русским характером и привлечет ко мне тех (некоторые из них окажутся для меня полезными), кто не может позволить себе расходовать деньги так свободно. Однако, играть такую роль постоянно было очень не просто, так как мне стало тяжело выдерживать напряжение от многих обязанностей. Моя медицинская практика росла, а симфонический оркестр, которому я посвящал тридцать часов в неделю, превратился в настоящую рабочую нагрузку. Но я продолжал все это изо всех сил, и в один из вечеров начала 1951 года в кабаре клуба мне довелось осуществить знакомство, которое оказалось чрезвычайно важным.
Уже некоторое время Разумов и его приятель - новый австралиец по фамилии Дукин - говорили мне о молодой русской женщине, которая посещает клуб. По их словам, она - студентка медицинского факультета, а её отец большая шишка в Москве. Именно в этот вечер я познакомился с ней - с Лидией Мокрас. Лидия была довольно молодой высокой блондинкой и на этот раз пришла в сопровождении какого-то чеха. Я припоминаю, что в конце вечера они вдвоем уехали домой.
В течение последующих нескольких месяцев я ничего больше о ней не слышал. Затем в один из дней ко мне позвонила Клодницкая и попросила приехать в клуб. Там проходило занятие клубного драматического кружка, и Лидия принимала в нем участие. С того вечера я время от времени видел Лидию. Она удивила меня тогда, да и сейчас удивляет, хотя мне уже удалось узнать её значительно лучше. По всей видимости, у неё на каждый день была новая история и новое настроение. Один день она говорила об СССР в восторженных выражениях, а на другой день у неё не находилось для коммунистов ни одного доброго слова. Я думаю, что она могла быть двойным агентом, и мне до сих пор не ясно, на чьей она стороне.
Она жила в квартире на Кембридж стрит в пригороде Сиднея Стэнмор и была замужем за чехом. Чем больше я видел её, тем больший интерес она проявляла к моим делам. Однажды она сказала, что для человека в моем положении не подобало бы состоять членом Русского общественного клуба. Людей, которые ходят сюда, австралийцы не очень жалуют, да и власти смотрят на эту организацию не совсем благожелательно. Но Лидия вся состояла из противоречий, и я никогда не мог понять, куда она клонит.
Вечером в субботу 7 июля 1951 года я, как обычно, отправился на представление в кабаре. Зал был полон, и я тщетно искал свободное место. Затем я заметил Лидию, которая приветливо махала мне рукой, приглашая к своему столу. Она была с Дукиным и тем же самым рослым чехом, с которым я её видел во время нашей первой встречи. После того, как я подошел к ним, Лидия встала из-за стола и пошла танцевать с невысоким, плотным мужчиной с седеющими волосами и круглым лицом. Он явно был русским. После танца она подвела его к столику и представила нас друг другу.
Это Владимир Петров, сказала она, новый советский консул.
Фамилия была мне знакома несколько недель назад Джофф Скотт спрашивал меня, известен ли мне Петров и слышал ли я о таком человеке.
Петров, пояснил он тогда, только недавно прибыл из Москвы и, судя по всему, пользуется в Советском посольстве значительной властью. Складывается впечатление, что оно прибыл специально для того, чтобы внести новые веяния в персонал Советского посольства. Если узнаете что-либо о нем, это будет представлять большой интерес.
Здесь сидит человек, который представляет большой интерес для Джоффа Скотта, подумал я. Мне не следует форсировать развитие событий, но насколько медленно могу я действовать? Очень медленно, решил я сам для себя. Из-за осторожности я ничего не потеряю.
Я чувствовал, что внешнее отсутствие проявлений интереса с моей стороны будет логично вытекать из моей прежней линии поведения в отношениях с Пахомовым и создаст благоприятное впечатление обо мне. Как только Лидия познакомила нас с Петровым, я сразу же начал фиксировать мельчайшие проявления его впечатлений и эмоций. Первый вывод был о его полнейшей бесстрастности. На круглом лице Петрова не отражалось не малейшего признака каких-либо чувств или эмоций. Когда он смеялся, это звучало от души, но смех никак не отражался в его глазах. Он смотрел на мир подозрительно и говорил мало.
Ходил он немного вразвалку, а татуировка якоря у основания его большого пальца на левой руке подтверждала мое впечатление о том, что когда-то в прошлом он был моряком. Я сразу же понял, что за бесстрастной малоподвижностью Петрова скрывается хитрый и живой ум.
Вскоре завязался разговор, но ни Петров, ни я не принимали в нем особого участия. Чех - приятель Лидии многословно выражал протест против оккупации Чехословакии советскими войсками.
Едва ли это тактично обсуждать такую тему с советским официальным представителем, подумал я, однако ни Петров, ни Лидия не проявляли признаков смущения.
Затем Дукин, дерзкий молодой украинец, изрядно опьянев от выпитого спиртного, начал хвастать своими подвигами в период своей службы лейтенантом военной части НКВД. Петров хранил холодное молчание.
Когда разговор перешел на мою деятельность в качестве врача и музыканта, Петров позволил себе произнести всего лишь несколько несущественных замечаний. Впечатление было такое, как будто он все знал обо мне ещё до того, как мы встретились.
По ходу вечеринки я заметил, что Петров становился все менее официальным. Он явно получал удовольствие от спиртных напитков и компании, и как только мы ушли от обсуждения политических вопросов, он проявил готовность принять участие в разговоре.
На следующий день в воскресенье я принялся тщательно анализировать ситуацию прошлого вечера. Чем больше я думал, тем сильнее у меня крепло убеждение, что Лидия преднамеренно оказалась промежуточным звеном между Петровым и мной. По крайней мере, для меня наилучшим и самым безопасным вариантом было рассматривать её именно в этом качестве. Я решил говорить с ней с расчетом на последующий интерес Петрова, то есть сообщать ту информацию, которая, в случае доведения её до Петрова, увеличит мои шансы завоевать его доверие. С другой стороны, теперь ко всему, что говорила мне сама Лидия, следовало относиться намного серьезнее, чем раньше. Я не мог не учитывать вероятность того, что иногда она могла действовать в интересах Петрова.
В течение последующих нескольких недель Лидия ещё более настойчиво советовала мне выйти из состава членов клуба. Я обдумывал сложившуюся ситуацию в течение нескольких дней. Если совет исходил от Петрова, то в чем заключалась причина этого? Таких причин могло быть две.
Во-первых, он мог желать моего ухода из клуба, исходя из своего понимания интересов Советского Союза. Места такого рода, определенно, находятся под наблюдением австралийской контрразведки. Если Петров вынашивал мысль о моей вербовке в качестве советского агента, он обязательно захочет вывести меня из-под подозрения.
Во-вторых, нельзя исключать что это просто прием для моей проверки. Петров мог быть в курсе моей биографии. Он мог знать, что я не был коммунистом, и что мое участие в делах клуба началось сравнительно недавно. Я представил себе, как он задается вопросом, почему этот человек, занимающийся врачебной практикой, отвергает добрый совет и упорно посещает клуб, зная, что это может неблагоприятно отразиться на его карьере. Однако это вполне можно понять, если он работает на австралийскую контрразведку.
Глава Десятая
Я пришел к выводу, что свободно могу поэкспериментировать, сокращая свое участие в делах клуба, по крайней мере поэтапно. Если выяснится, что это было неправильное решение, я смогу объяснить свои действия возросшей загрузкой как по линии врачебной практики, так и в работе в качестве музыканта.
Когда я сообщил о своем намерении Джоффу Скотту, он аж взвился.
- Не валяйте дурака, - сказал он, - у вас прекрасное положение. Не надо ломать построенного.
Разговор с Джофом происходил в небольшом, только что организованном офисе прикрытия в пригороде Эджклиф, где он легендировал деятельность газетно-рекламного агентства. Для того, чтобы придать помещению видимость реального агентства, Джофф разложил по офису множество газетных и журнальных вырезок. Посещения этого места агентами было легко объяснить, так как почти каждому в какой-то период своей жизни хочется видеть свое имя напечатанным, то есть он эксплуатировал общечеловеческое желание прочесть о себе в газете или журнале.
Несмотря на аргументы Джоффа, которыми он давил на меня очень энергично, я решил следовать выбранным мною путем, но с соблюдением осторожности. В качестве первого шага я написал в комитет клуба письмо, в котором подал в отставку со своей должности. До этого я уже объяснил мои трудности Клодницкой и сказал, что буду готов помочь, когда потребуется.
Это не удовлетворило Лидию.
Уходите оттуда совсем, - сказала она. - Не оставайтесь даже членом клуба.
Я сразу не последовал её совету, но когда увидел, что моя отставка из комитета никоим образом не повлияла на мои отношения с Петровым, я решил, что надежнее будет уйти совсем.