После долгого разговора шепотом мистер Y вытащил и передал Петрову большой сверток, в котором, как я выяснил позднее, находились научный журнал, два сосуда с чем-то и ещё маленький сверток, упакованный в рождественскую упаковочную бумагу. Я до сих пор не знаю, что было в бутылках и в свертке, но мистер Y старался создать впечатление, что содержимое свертка является подарком для Петрова. Я не поверил этому, так как Петров не сделал ни одной попытки отказаться, с которыми он обычно принимал подарки. Все выглядело так, будто он ожидал получить эти вещи в результате какой-то предварительной договоренности. Позднее он показал мне только журнал.
Фамилии ученых X и Y фигурируют в оперативных делах Службы безопасности, но поскольку они не были названы в ходе заседаний Королевской комиссии, мне бы тоже не хотелось называть их и здесь.
Далее я выяснил, что странная манера поведения Петрова никоим образом не связана с той операцией, которую мы с ним провели.
Рано утром следующего дня, когда я ещё не пришел в себя ото сна, он разбудил меня, но не только это было причиной того, что я вначале никак не мог сообразить, о чем он мне толковал. Петров, несмотря на ранний час, изрядно выпил - не настолько, чтобы совсем опьянеть, но вполне достаточно для того, чтобы быть на взводе и вести себя весьма агрессивно. По ходу его рассказа я понял, что произошло. Он долго предавался размышлениям по поводу своих трудностей в жизни, а затем, чтобы отвлечься, выпил рюмку. Потом он принял ещё семь таких же рюмок для того, чтобы поделиться своими трудностей с тем человеком, которому он доверяет.
Пока я приходил в себя, Петров вылил целый поток ругательств в адрес посла. Наконец он прекратил ругаться и, обращаясь напрямую ко мне заявил: Этот человек не терпит правды. Знаешь, что произошло? Дуся уволена.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и никак это не комментировать.
- После стольких лет честной и самоотверженной работы он уволил её только за то, что она высказалась в отношении него на собрании сотрудников посольства.
Эти регулярно проводимые собрания сотрудников посольства предназначались для того, чтобы поднять трудовую активность и энтузиазм коллектива. Они немного напоминали атмосферу некоторых собраний евангелистов, где участники публично каются в своих грехах и сообщают о грехах своих соседей. Кто-то из сотрудников поведает о допущенных им оплошностях, о случайных отклонениях от партийной линии или о порочных привычках; а иногда кто-то сообщит о негативных моментах, которые он подметил у своих коллег. В заключение посол, который обычно возглавляет такие собрания, вынесет кому-то выговор, прочитает нотацию и даст указание, или же дарует прощение.
По всей видимости, на последнем собрании посол резко высказался против Петровой за её отношение к жене посла. Он утверждал, что она ведет себя по отношению к жене посла неучтиво и не скрывает своей вражды ней. В качестве непростительного примера такого поведения он привел случай, когда Петрова выразила свое неодобрение к ней тем, что швырнула в неё какое-то кондитерское изделие, кажется торт, но не ясно, какой именно.
Излишне говорить о том, что такие обвинения вызвали резкий отпор со стороны супругов Петровых, в результате чего, они оказались в изоляции и лишились поддержки всего персонала посольства. Вероятно, Петров был прав, утверждая, что эти люди себе на уме и повели себя так, как им выгодней.
Произнося передо мной всю эту тираду, Петров высказывал все, что у него накопилось.
- Бедняжка Дуся, вот такова благодарность за твое самопожертвование, за работу по вечерам и выходным дням. Она вела всю бухгалтерскую работу и вдобавок выполняла функции секретаря посла. Но больше всего обидно потому, что она была такой добросовестной в работе, которая ей все заменяла в жизни. И вот появляется какой-то паршивый чиновник - карьерист и увольняет её лишь потому, что не терпит критики в свой адрес..
- Господин Генералов, - насмешливо произнес он, - господин Генералов ещё один представитель этой проклятой высшей касты. Это они - новые правители.
Ну, и все в таком духе. Суть его высказываний сводилась к тому, что новая бюрократическая каста пришла на смену аристократии царского режима, что она такая же замкнутая клика, безжалостная и жестокая, и ей так же наплевать на простого человека.
По-видимому, у Петрова была навязчивая идея в отношении Генералова.
- Я всего достиг тяжелым трудом и лишениями. У Генералова двое сыновей. Им не о чем беспокоиться. Их папаша проследит за тем, чтобы они попали в дипломатическое учебное заведение. О них позаботятся и, они получат прекрасные должности, вне зависимости от того, достойны они их или нет.
Когда он на момент сделал паузу, я произнес:
- Не могу поверить, что Дусю уволили. Какая несправедливость!.
Я старательно подбирал слова. - Судя по всему, увольняя Дусю, они хотят досадить вам. И их первый шаг - убрать с дороги её.
- Я знаю это. С тех пор, как её уволили, Дуся все время плачет. Дошло до того, что мы оба считаем лучшим выходом пустить себе пулю в висок.
Я как мог успокоил Петрова, сказав, что такие разговоры совершенно бессмысленны и я не хочу воспринимать их всерьез.
- В той жизни, которой вы живете, вы, конечно, можете так говорить, Майкл. Я бы все отдал за то, чтобы оказаться на вашем месте. Вы приходите и уходите, когда захотите, и вы самм себе хозяин. Над вами никто не стоит. Я скажу вам, что лучше работать здесь в артели на дорожном строительстве, чем жить всю жизнь в ежедневном страхе.
Я снова постарался успокоить Петрова. - Прежде всего, выбросьте из головы всякую мысль о самоубийстве. В любой ситуации - можете рассчитывать на меня. Приходите ко мне в мой дом и живите. Займемся каким-нибудь бизнесом, и не о чем будет тужить. Разумеется, это касается также и Дуси.
- Сейчас она меня более всего тревожит. Я прихожу в отчаяние, видя её в таком состоянии. И все из-за этой гниды Генералова.
Мне необходимо было сохранить контроль над ситуацией. Прежде всего, важно было ограничить конфликт рамками личной ссоры между Петровым и Генераловым. Я ни в коем случае не должен был резко изменить мою линию поведения человека, симпатизирующего Советскому Союзу, и дать Петрову основания полагать, что счел его вспышку выпадом против Советской системы. Это было бы совершенно неправильно, так как, независимо от того, что он имел против советской правящей касты, он на этой стадии был все ещё предан прежним революционным идеалам. А вот если продолжать трактовать ситуацию как конфликт между Петровым и Генераловым, тогда у меня не было причин сдерживать свою открытую поддержку эмоциональной вспышки Петрова.
Я знал, что на его разговоры о самоубийстве не следует обращать особого внимания, но меня очень интересовало, какими причинами все это было вызвано. Мне представлялось, что на все это был только один ответ Петров намеренно обостряет эту ситуацию до масштабов выбора между жизнью и смертью для того, чтобы эмоционально до такой степени крепко привязать меня к себе, чтобы для меня все остальные соображения отошли на задний план. Другими словами он хотел, чтобы верность дружбе перевесила мою политическую лояльность. Наверняка было только это, потому что он бы никогда не решился на такую рискованную игру, если бы не считал цель стоящей этого риска.
Что могло произойти, если Петров просчитался ? Одно мое слово там, где это нужно - а для Петрова я все ещё был советским агентом - означало бы трагический конец не только для Петрова, но и для его жены.
С такими мыслями я продолжал беседовать с Петровым до тех пор, пока не убедил его вернуться в советское посольство в Канберре. Он понял, что может рассчитывать на меня, и что если возникнет кризис, то у него есть убежище, где можно укрыться.
Проблема работы с Петровым, как бы она ни была сложна сама по себе, стала казаться сравнительно менее значительной рядом с более важной, о которой мне приходилось постоянно думать - я ведь более не был агентом Службы безопасности. При нормальных ранее существовавших у меня возможностях для оперативной работы, все представлялось весьма однозначно у меня в руках находился сотрудник советского посольства, который, как мне точно известно, готов изменить своей стране.
Каким должен был быть мой следующий шаг? Я подумал об обращении в газеты по крайней мере в одну из них так как у меня были контакты с газетой Сидней Морниниг Геральд, однако сразу же отказался от этой мысли. Я понимал, что без санкции цензуры на публикацию такого материала обращение к прессе будет бесполезным. Я задавался вопросом, следует ли мне представить дело Петрова, как уже свершившийся факт. Должен признаться, что такая идея представлялась мне как возможность досадить тем людям, которые, как я считал, обошлись со мной подло. И снова я отверг и эту мысль, так как по ходу этого дела неизбежно предстояли контакты с официальными ведомствами.
Это вновь вернуло меня к мысли о Службе безопасности и, по зрелому размышлению, дружеские чувства и признательность к Норту, с которым я проработал так много лет, склонили меня к возобновлению контакта с Агентством..
Испытывая недобрые предчувствия, я позвонил Норту. Какова будет официальная реакция? Я не знал, захочет ли он встретиться со мной или даже выслушать меня. Я заново отчетливо припомнил мою беседу с мистером "Давайте обойдемся без имен", который сообщил мне, что решение обойтись без моих услуг принято окончательно.
Норт выслушал меня, попросил извинения за небольшую паузу (по-видимому, для консультаций с руководством) и вернувшись к телефону сказал: Мы будем очень рады видеть вас, мистер Бейкер.
Глава Двадцать вторая.
Не могу сказать, что Служба безопасности расстелила передо мной красную ковровую дорожку, но, по крайней мере, Джек Бейкер вернулся к прежней деятельности в результате официального решения. Большое примирение состоялось четыре дня спустя после того, как я рассказал Норту об эмоциональном взрыве Петрова. Со мной встретились Норт и Ричардс, который официально вел это дело до самого его завершения.
- Вы должны полностью отдавать себе отчет в том, насколько все это важно, - заявил Ричардс с самого начала. - Необходимо, - продолжал он, чтобы мы встретились с Петровым как можно скорее после того, как он примет решение о переходе на Запад. Мы будем ждать четкого проявления его собственного желания в этом отношении. Я беседовал с полковником Спраем, и это его прямое указание. Все дело будет реализовываться через нас. Иначе вы будете нести ответственность за безопасность Петрова.
Сотрудничество со Службой безопасности и работа по этому делу начались по моей инициативе, поэтому я подумал, что их позиция, изложенная Ричардсом, была, мягко говоря, странной. Однако вслух я ничего не произнес. В любом случае заявление о возложении на меня ответственности за безопасность Петрова было сущим вздором - закон не требует от гражданина, чтобы он нес за кого-то ответственность.
Ричардс не стал более продолжать в таком духе и оказался весьма любезным и даже щедрым, когда мы стали обсуждать основу, на которой я должен был возобновить агентурную работу. - Не стесняйте себя в расходах, сказал он. - Деньги более не станут предметом дискуссии.
Далее разговор пошел уже о конкретных вещах. Я четко дал понять, что впредь не стану работать по старой системе, представляя детальные отчеты о финансовых расходах. Это, как помнит читатель, было принципиальным вопросом, на котором мы разошлись со Службой безопасности. Теперь договоренность должна была быть достигнута на основе того, что предлагал я - общая сумма в пятьдесят пять долларов в неделю, из которой я буду брать и на мои собственные расходы.
Служба согласилась с пунктом об общей сумме на расходы, но предложила сорок пять долларов в неделю с оговоркой о том, что я могу запросить дополнительные средства, если у меня будут особые траты. В конечном итоге она предложила выплатить мне сто долларов в качестве компенсации моих расходов и затрат на автомашину (включая поездку в Канберру) в течение тех двух месяцев, которые я провел с Петровым в интересах Службы.
Я не стал спорить по поводу размера суммы, добившись согласия по вопросу, который лежал в основе нашей размолвки. В то время я записал в моем дневнике: Отношения наладились, и я очень рад, что восстановил контакт с ними.
Вечером того же дня, когда мы со Службой уладили наши разногласия, а это было 27 ноября 1953 года, ко мне домой приехал Петров. Он все ещё был очень озабочен, хотя та истерия, которая проявилась у него во время нашей последней встречи, уже прошла. Вопреки обыкновению Петров предпочел остаться у меня в квартире и никуда не ехать очевидно, ему хотелось спокойной беседы со мной.
Поставив рядом с нами пару бокалов с напитком и удобно усевшись в легком кресле, Петров начал разговор. И тут выяснилось, что в его голове полно историй об успешном устройстве жизни многих новых австралийских поселенцев. Видно было, что он уделил этому вопросу много внимания, так как приводил массу примеров.
- Ну вот хотя бы случай с тем человеком, - продолжал он. Проработав пару лет на лесозаготовках и скопив денег, он теперь купил лесопилку. А взять пример с другим. Он начинал работать шофером, а теперь у него целый парк грузовиков. Я сам беседовал с этими ребятами, и все было именно так.
Более всего ему нравились примеры успеха людей, работавших на земле, а среди них он предпочитал тех, кто занимался выращиванием цыплят на ферме.
Ход его мыслей принял настолько однозначный характер, что я не побоялся задать ему прямой вопрос: - Если бы у вас был выбор, то какое из этих занятий вы предпочли бы ?
- Разведение цыплят на ферме, - ответил он, и мне показалось, что он сказал это так же, как сказали бы в разных местах тысячи других людей, решивших, что настало время заняться практическим делом.
Теперь можно было не опасаясь дать понять Петрову, что если его мечты идут в таком направлении, то я мог бы помочь в их осуществлении. В ходе этого разговора я четко высказался в том плане, что инициативный и предприимчивый в Австралии человек может очень хорошо устроиться.
- Я тоже обратил внимание, - произнес я, - что много новых австралийцев, прибывших сюда без гроша в кармане, сейчас в финансовом отношении крепко стоят на ногах. И мне кажется, что любой энергичный человек, имеющий стимул и желание работать, просто обречен на успех.