Я вспоминаю этот эпизод только потому, что видел, что Петров говорил неправду. То, что он говорил неправду в этом конкретном эпизоде, не имело особого значения. Важно было именно это отсутствующее выражение во взгляде, которое его выдало.
Почти с самых наших первых встреч с Петровым я пытался обнаружить у него какие-то манеры и оттенки поведения, которые бы свидетельствовали о его истинных мыслях и настроении - нечаянный неосознанный жест, движение, порыв, которые иногда так много значат. В течение многих месяцев я не находил в нем ничего такого, что выдавало бы его истинное настроение. Он что-то замышлял, что-то лгал, но выражение его лица обычно оставалось неизменным. Лицо не меняло выражения, и я не замечал в нем каких-либо физических проявлений, которые показывали бы, что он возмущен, удивлен или раздражен. Оно всегда сохраняло бесстрастное выражение .
Затем постепенно я стал замечать, что, когда он что-то замышляет или лжет, его выдают его глаза - это отсутствующее выражение во взгляде было одним из таких проявлений. Обычно ничто другое не менялось - выдавали его только глаза.
Я вернулся из Канберры с ответами на все вопросы, которые интересовали Службу безопасности, но это ничего не добавило к тому, что мне было известно уже задолго до этого.
Прошло около недели прежде, чем мы снова встретились с Петровым. Он приехал в Сидней со вторым секретарем Кислицыным, и оба явились ко мне в офис. Почти сразу же стало ясно, что Кислицын прибыл для того, чтобы перепроверить информацию о состоянии здоровья Петрова. Очевидно, это приобрело для посольства большое значение.
Ясно стало и то, что Петров в присутствии Кислицына ведет себя неестественно и гнет какую-то свою линию. С трагическим выражением на лице он говорил о неблагоприятном для него стечении обстоятельств ввиду того, что состояние здоровья не позволяет ему сесть на самолет и отправиться домой на Родину. В то же время он на все лады жаловался по поводу того, как тяжело жить с такой болезнью, как у него. Я демонстративно проявлял сочувствие к нему и поддерживал его версию о плохом состоянии здоровья, считая необходимым помочь Петрову в проведении избранной им линии поведения.
Я заметил, что вначале все это не произвело на Кислицына особого впечатления, однако затем по ходу беседы его отношение стало меняться и под конец он тоже проникся сочувствием к Петрову.
- Не расстраивайтесь, Владимир Михайлович, - сказал он, - здоровье должно восстановиться. И не беспокойтесь из-за самолета. Когда поправитесь, тогда и улетите. Но, главное - надо поправиться.
Я понял, что мои подозрения по поводу каких-то сложностей в отношениях Петрова со своим начальством в посольстве и в Москве были не напрасны. Я также понял, что слова Кислицына надо трактовать так, что Петров выиграл первый раунд в борьбе с послом в своем противодействии указанию об отъезде на Родину. С этого момента у Петрова стало происходить постепенное улучшение зрения.
Примерно в это же время я получил письмо, направленное в мой офис, в котором находился запечатанный конверт с просьбой ко мне передать его в советское посольство. Я без колебаний вскрыл его и обнаружил внутри длинное, написанное мелким почерком письмо, которое подписал Джон Готтштейн с адресом на почтовый ящик 92 в почтовом отделении в городе Мэрриквилл.
Готтштейн писал, что он по профессии психолог и случайно получил доступ к переписке между некими лицами из Австралии и американским армейским капитаном на Гаваях. По-видимому этот капитан был завсегдатаем публичного дома, который содержала женщина - агент американской секретной службы. Капитан был человеком либеральных политических взглядов и с симпатией относился к социалистическим идеям. Готтштейн писал, что сочетание у этого капитана интереса к сексу с его социалистической ориентацией может представить интерес для советских агентов на Гаваях. Готтштейн заявил в письме, что если бы советское посольство снабдило его порнографическими фотографиями, то он смог бы заинтересовать ими капитана и взять его под свой контроль. Он просил денег для финансирования изложенной им операции и вознаграждения за свои услуги. В качестве демонстрации своих оперативных возможностей он сообщал фамилии пяти известных коммунистов.
Петрова в городе не было, так что у Службы безопасности было достаточно времени, чтобы сфотографировать письмо и вернуть его мне.
Когда Петров ознакомился с письмом, он сразу же сказал: Все это ерунда. Это дело рук Службы безопасности. Отошлите письмо обратно к Готтштейну.
В присутствии Петрова я написал Готтштейну ответ следующего содержания: Получил Ваше письмо с просьбой переправить его в советское посольство. Хочу поставить Вас в известность о том, что не могу его туда передать, так как у меня нет контактов с посольством, хотя по роду моей профессиональной деятельности я посещаю некоторых его сотрудников, которых привлекает мое знание русского языка. Я расцениваю направление Вами в мой адрес подобного письма как весьма безответственную акцию и, в случае её повторения, буду вынужден поставить в известность соответствующие органы.
Вложив записку с таким текстом вместе с полученным письмом в конверт, я отправил его Готтштейну.
Однако история на этом не закончилась. Несколько дней спустя я получил другое написанное от руки письмо с тем же обратным адресом и подписанное Джоном Готтштейном. В нем утверждалось, что первое полученное мною письмо судя по всему было поддельным, и высказывались комментарии по поводу того мастерства, с каким был воспроизведен его почерк.
Через несколько дней после визита ко мне Петрова и Кислицына - это было 17 июля - доктор Бекетт поинтересовался у меня, как чувствует себя Петров. Он сказал, что его случай весьма любопытный, и он хотел бы встретиться с ним в следующий его приезд в Сидней.
На следующей встрече с Петровым я договорился с ним о визите к Бекету, и когда 23 июля он вновь прибыл в Сидней, я, как обычно, отправился туда вместе с ним. Моя роль заключалась в том, чтобы присутствовать во время медосмотра Петрова. На этот раз Бекет заявил, что в моем присутствии во время осмотра нет особой необходимости и, к моему удивлению, предложил, чтобы я отправился прогуляться или по моим делам. Я вышел из офиса в недоумении: В чем дело? - спрашивал я себя. Бекетт явно хотел избавиться от меня и, по-видимому, ему нужно было поговорить с Петровым один на один. Какое дело мог он обсуждать с Петровым?
Возвращаясь обратно через сорок пять минут, я все ещё продолжал задавать себе подобные вопросы. Петров уже вышел из врачебного кабинета и выглядел взволнованным. Таким выбитым из колеи я видел его впервые. Едва сев в мою машину, он буквально взорвался. - Это сукин сын. Его следует опасаться. Он связан со Службой безопасности.
- Почему? Что случилось?
- Он осмотрел меня как обычно, а затем спросил, как мне нравится Австралия. Я ответил, что это приятная страна, в которой много еды и хороших напитков. Затем он сообщил, что узнал из письма доктора Лоджа, что вскоре я уезжаю в Москву. А потом сказал, что если мне нравится эта страна, так почему бы мне здесь не остаться. Мол, бывший чешский консул остался и правильно сделал.
- Боже праведный, неужели он сказал все это?
- Именно это он и сказал. Более того, он заявил, что знает одного человека из Службы безопасности, который мог бы помочь мне, если бы я проявил желание остаться.
- Черт побери, и что же вы ему ответили?
- Я ответил ему, что не останусь потому, что не могу сделать этого. Мой долг возвратиться на родину, когда меня вызывают. Он, конечно, странный человек этот Бекет. Было бы неплохо встретиться с ним снова и вытянуть из него побольше информации.
Грубая работа Службы становилась просто опасной. Это был невероятно глупый риск, ставящий под угрозу все, над чем я работал. Кроме того и я сам подвергался прямой опасности, так как вполне мог стать объектом мести, если бы Петров пришел к выводу - а он легко мог прийти к такому выводу - что я агент Службы безопасности. Он знал, что мы с Бекетом совместно используем одну и ту же приемную для пациентов, и только на одном этом основании мог логично предположить, что у нас с ним близкие отношения. Именно я привел Петрова к Бекету и, следовательно, в глазах Петрова я поручался за его надежность. Петров был бы более чем прав, посчитав именно меня стоящим за действиями Бекета.
И уже сейчас, после того, как у меня было время спокойно и всесторонне обдумать ситуацию, я, как и тогда уверен, что единственное, что спасло наши отношения было то, что я оказался вместе с Петровым сразу же после его ухода от Бекета. Я смог направить его гнев в узкие рамки его недавнего разговора с Бекетом и таким образом удержать его от более широкого анализа ситуации. Однако, у меня была возможность сделать это только потому, что я пользовался его полным и безграничным доверием.
Я задавался вопросом, почему Служба безопасности пустилась в такую опасную рискованную игру? Что она надеялась выиграть и каковы были её шансы на успех? Единственный вывод, к которому я пришел, заключался в том, что это была неуклюжая и плохо продуманная попытка реализовать на практике мою мысль о том, что если осуществлять зондирующий подход к Петрову, то делать это следует в солидной, открытой манере и через кого-то из нейтральных лиц, пользующихся доверием Петрова.
Анализируя эту неудачу, я спрашивал себя, почему Служба безопасности не выбрала кого-нибудь более подходящего для проведения такой работы. Хуже они просто не могли придумать. Они все сделали вопреки моим рекомендациям рекомендациям человека, который близко изучал Петрова и почти не попытались заранее выяснить, располагает ли лицо, которому они решили поручить выполнение этой чрезвычайно деликатной задачи, соответствующими качествами для её выполнения.
Моя рекомендация состояла в том, что для успеха зондирующего подхода к Петрову, его следовало осуществлять через человека, который в представлении Петрова занимал высокое положение в обществе. Какова бы ни была профессиональная репутация Бекета, он был лишь одним из сотен специалистов на Маккуэри стрит, а для Петрова - всего лишь специалистом по глазным болезням. Уже только по этой причине действия Службы можно охарактеризовать как грубую ошибку.
Едва ли можно было сказать что-либо положительное и об умении выбранного ею человека вести переговоры. События говорят сами за себя. Ничего хуже того, что сделал доктор Бекет в ходе своего зондажа, нельзя и представить, вне зависимости от того, сам ли он все это придумал, или это идея Службы безопасности. Врач во время профессиональной беседы с пациентом, являющимся высокопоставленным сотрудником советского посольства, вдруг ни с того ни с сего заводит разговор о его переходе на Запад, а тот, конечно, воспринимает подобный разговор как удар грома с ясного неба.
У Петрова были все основания для того, чтобы прийти в ярость, но ещё больше для испуга из-за того, что почти незнакомый человек принялся говорить с ним о вещах, которые он сам не осмеливался произнести даже в глубине души.
По-видимому, в Службе безопасности никому и в голову не пришла мысль о создании соответствующей атмосферы, необходимой для обсуждения такого рода вопросов. Никто не попытался сделать обстановку более дружеской, представить Бекета в глазах Петрова как человека состоятельного и влиятельного в обществе, внушить Петрову ощущение уверенности и безопасности и убедить его, что если он примет сделанное ему предложение, то власти обязуются уважать и соблюдать все данные ему гарантии. Служба безопасности даже не удосужилась посоветоваться со мной в отношении личных качеств Бекета и его пригодности для выполнения такой задачи.
Было ли это, - задавался я вопросом, - новым свидетельством недостатка доверия ко мне, или Служба решила, что Петров уже готов к побегу, а от меня пора избавляться?
Для меня так и остались непонятны истинные причины таких действий Службы, но, когда я вспоминаю о них, у меня от возмущения закипает кровь.
В тот же вечер я встретился с Нортом и первое, что я сказал ему были следующие слова: Ну, вот на нашем горизонте появилась новая звезда! Блистательный новый агент - доктор Бекет.
Норт промолчал, и я понял, что он не тот человек, перед которым можно демонстрировать мой сарказм, так как если он что-либо и знал о решении руководства Службы по этому делу, то не имел права обсуждать его со мной. Я вручил ему мой очередной отчет о работе, который на этот раз включал в себя несколько моих комментариев по поводу методов работы Службы безопасности. Я до сих пор благодарен всевышнему за то, что это мероприятие Службы не привело к резким переменам в моих отношениях с Петровым. По-видимому, он настолько мне доверял и в такой степени был поглощен своими собственными проблемами, что не придал большого значения этому инциденту.
Петров как обычно продолжал приезжать в Сидней и по-прежнему останавливался у меня. Мы вместе вели разведывательную работу в интересах Советского Союза, иногда выделяя время для отдыха и развлечений в кафе и ночных клубах.
По-видимому, Петров уже оставил в прошлом инцидент с Бекетом, но я все ещё находился под его впечатлением. В мыслях я все время возвращался к действиям Службы и все более и более понимал, что моя лояльность по отношению к ней не находила с её стороны взаимности. Это создавало в моем сознании преувеличенное ощущение раскола в наших отношениях, которое в более благоприятной обстановке я уже давно бы забыл. Я спрашивал себя: Зачем я делаю это? Зачем продолжаю все это? Чем настойчивее я искал ответ на эти вопросы, тем больше убеждался, что необходимо прояснить обстановку.
Когда я возобновил работу после периода неопределенности, последовавшего в результате направления в Службу моего заявления о прекращении агентурного сотрудничества, была достигнута договоренность проведении встречи между мной и заместителем директора Службы Дж. Р. Ричардсом. Однако, она так и не состоялась. Ричардс то уезжал из города, то был слишком занят, а потом у него проявились внушающие опасения симптомы болезни желудка. Я воспринимал эту ситуацию философски до тех пор, пока не произошел эпизод с Бекетом.
Возможно, если бы состоялась наша встреча с Ричардсом, то мы смогли бы сгладить имеющиеся между нами разногласия, но поскольку этого не произошло, то я решил выдвинуть свои собственные конкретные предложения.
Служба по-прежнему выплачивала мне за использование в оперативных целях моего рабочего времени двадцать долларов в неделю плюс оперативные расходы, по которым я представлял детальные отчеты. В течение последних шести месяцев мои оперативные расходы, не считая издержек на аренду квартиры, составляли ежемесячно тридцать пять долларов и постоянно возрастали.
Подготовка детальных отчетов по оперативным расходам превратилась в весьма серьезную проблему. Во первых, довольно обременительным стало все это ежедневно записывать, но более всего меня раздражала необходимость искать место для скрытного хранения записей и отчетов. Особенно остро это почувствовалось с тех пор, как Петров стал у меня частым гостем. Стоило этим записям попасть не в те руки, и оперативной игре пришел бы конец.
Я решил обратиться к руководству Службы с просьбой объединить выплаты по обеим статьям, то есть двадцать долларов и тридцать пять долларов - в одну выплату в размере пятьдесят пять долларов в неделю, а уж из неё я бы оплачивал мои оперативные расходы.
Служба без промедления ответила на мою просьбу отказом. Я обратился с новой просьбой о пересмотре решения, и вновь она была отвергнута. Однако, когда я попросил отпуск без содержания, мне его немедленно предоставили.
В принципе ситуация от этого практически не изменилась. Я оставался в Сиднее, как обычно встречался с Петровым, контактировал с Нортом и передавал ему мои отчеты. Фактически я находился в отпуске только номинально разница была лишь в том, что Служба не выплачивала мне возмещение моих расходов.
Хотя мой отпуск был только номинальным, для меня он имел определенное значение. Я получил возможность предпринимать некоторые действия, которые, как я полагал, были бы невозможны, если бы официально я находился при исполнении обязанностей. Еще раньше я решил, что мое положение следует полностью пересмотреть. Ричардс наверняка не примет меня. Я анализировал ситуацию, чтобы решить, как мне вести себя дальше.
Руководитель Австралийского Агентства по разведке и безопасности полковник Спрай был непосредственным начальником Ричардса, но я не считал его тем человеком, встречи с которым мне следовало бы добиваться. Правильно или нет, но я считал, что позиция Ричардса пользовалась поддержкой полковника Спрая. В любом случае Спрай находился в Мельбурне и не было никакой гарантии, что если я отправлюсь туда, то он примет меня.
Агентство и его руководитель несут ответственность только перед премьер - министром страны. Исходя из этого, я решил попытаться получить аудиенцию у премьер - министра. Я считал, что значение для государства дальнейшего развития событий в этом оперативном деле оправдывает такую линию моих действий.