В глубоком кресле, стоящем в стороне от стульев, которые окружали чайный столик, вытянулся лорд Плимсолл с сигарой между длинными пальцами и книгой в руке.
— Хороший экземпляр, — заметил он. — Это Платон издания Альдинской академии. Я никогда прежде не видел издания 1513 года на пергаменте. Как вы знаете, Aльдус и Мусурус выполнили его совместно, и посвятили папе Льву X. Он был настолько тронут, что возобновил привилегии, предоставленные Альдусу Александром VI и Юлием II. Ваш друг что-то вроде коллекционера?
— Полагаю, что да.
— Я тоже этим немного балуюсь, — заметил лорд Саймон.
Я подумал, что это прозвучало довольно скромно, если вспомнить некоторые из книг, которые украшали его коллекцию.
— Да, я слышал. А тем временем у меня есть для вас некоторые новости.
Пока я рассказывал ему об открытии месье Пико татуировок на предплечье Феллоуса, он продолжал невозмутимо листать страницы книги.
— Занятно, — признал он, — но не очень полезно. Мы хотим знать, кто совершил убийство, а не кто о нём думал.
Довольно разочарованный, я рассказал ему о драгоценностях в спальне Стрикленда и о газете с пометками на столе Феллоуса. Оба раза он кивнул и заметил: «Очень может быть. Очень может быть».
И только когда я дошёл в своём рассказе до второго каната, который нашёл отец Смит, он вскочил на ноги.
— Второй канат? — воскликнул он. — Это неудобно. Это разрушает всё. Хотя... — Он сделал паузу. — Послушайте, Таунсенд, окажете мне услугу? Я хочу перенести один из этих канатов в гимнастический зал.
Хотя это означало ещё один подъём на третий этаж, я, конечно же, не мог отказаться. Вскоре мы уже протащили эту штуку через сад, и лорд Саймон, с изяществом удерживаясь на лестнице, повесил его на родное место. Затем он спустился и, отступив к двери, уставился на него.
— Всё в порядке, — сказал он, когда мы покинули гимнастический зал. — Всё хорошо. В принципе, я допускал такую возможность. — И он с удовольствием занялся сигарой.
Когда мы возвратились, маффины были уже холодными, но я понимал, что расследование важнее любой еды. А кроме того, я знавал людей, которые после убийства вообще не ели по несколько дней.
Терстон ещё не появлялся, но я понял, что этим вечером он должен присутствовать на дознании. Я был рад, что весь день он держался в стороне. Моё знание подобных ситуаций, почерпнутых из опыта нескольких расследований, говорило мне, что мы все вели себя согласно самым лучшим прецедентам, но я не мог сдержать чувства, что человек, который только что потерял жену, не смог бы смотреть на всё нашими глазами. Я знал, что после убийства для всех в доме совершенно естественно присоединиться к сыщикам в этой интересной игре в "поиск улик", которая, казалось, полностью поглотила нас. Не было ничего экстраординарного в том, что три совершенно незнакомых человека расспрашивали слуг, полицейские подвергались насмешкам, а труп мог быть предоставлен для осмотра любому, кому было любопытно узнать, как именно он стал трупом. Но когда я думал о человеке, для которого эта трагедия значит нечто больше, чем восхитительная загадка для талантливых сыщиков, я даже подумал, что эта традиция несколько бестактна.
Все трое наших выдающихся гостей, как я заметил, держались или по меньшей мере старались держаться на некотором расстоянии от конкурентов. Лорд Саймон, удовлетворившись тем, что, как он выразился, "с канатом всё в порядке", вновь успокоился и вернулся к Платону. Отец Смит обсуждал средневековое искусство с Алеком Норрисом, а месье Пико после того, как тщательно расставил чашки, беспорядочно стоящие на чайном столике, одиноко сидел у огня.
Мне подумалось, что настало время подвести некоторые итоги. Три великих сыщика, не говоря уже о полицейском сержанте, начали формировать свои теории, а так как у меня на руках были все те улики, которые были у них, я не видел причин, почему я не могу сделать то же самое.
Как бы наши детективы не отличались деталями своего расследования, все они заинтересовались канатом, или двумя канатами, которые были обнаружены. И всё же, я не мог себе представить, как можно было воспользоваться этими канатами. Невозможность состояла в том, что мы быстро, просто очень быстро взломали дверь. Если бы убийца убежал, поднимаясь на канату, то он должен был убить Мэри Терстон, перебежать к окну, перебраться на канат, закрыть за собой окно, подняться по канату и втянуть его за собой, — и всё это за те несколько моментов, которые нам потребовались, чтобы прибежать наверх и взломать дверь, поскольку, конечно же, канат напротив окна был бы хорошо виден и, вероятно, раскачивался бы с большим шумом. Но даже если отбросить всё это, я просто не мог поверить, что канат мог быть втянут до того, как Сэм Уильямс подошёл к окну и выглянул наружу.
И затем, даже если предположить, что это возможно, кто из домашних мог это сделать? Я уже объяснял, что прежде, чем мы начали ломать дверь, Норрис уже был с нами, а Столл, Стрикленд и Феллоус, — все они оказалось там в течение нескольких секунд — слишком немногих для того, чтобы кто-либо из них мог поднялись по канату, влезть в верхние окна и спуститься по лестнице вниз к нам. В качестве возможных канатолазов оставались только викарий, повариха и горничная. Можно было спокойно снять подозрения с двух женщин, едва ли способных совершить подобный подвиг. Что касается викария, у нас было заявление Столла, что он впустил Райдера спустя некоторое время после преступления. Но ещё более решающим был тот факт, что, если бы он убил Мэри Терстон и сбежал, поднявшись по канату, то он должен был бы или подняться и влезть через верхнее окно, пока мы бежали наверх и вламывались в комнату, или отложить подъём. В первом случае его, конечно, услышали бы или заметили, как он входит в яблочную комнату, Столл и Феллоус, которые были в это время на том этаже, или же, когда Уильямс открыл окно, канат всё ещё свисал бы и викарий находился на нём.
Нет, в целом я был склонен отмести всю эту теорию с канатами. Я высоко оцениваю человеческое проворство, но не верю в такую быстроту действий, которая потребовалась бы в этом случае.
Оставались ещё несколько менее очевидных возможностей или полувозможностей, которые, как я помнил, часто превращались в успешные теории в других делах об убийстве за запертыми дверями, и в этом случае в некотором роде подозреваемыми были все. В моих рассуждениях до этого момента я проигнорировал все вопросы психологии, и не позволял сбить себя с толку конкретным характером людей. В глубине сердца я, например, не мог подозревать в убийстве Феллоуса или викария, но включил их в число подозреваемых, раз факты пока позволяли каждому из них оказаться виновным. И теперь, когда я перешёл к рассмотрению более диких предположений с загадками времени в противоположность загадкам места, я не исключал никого.
Например, я не мог поверить, что Уильямс или Терстон могли оказаться преступниками, поскольку я всё время был с ними с момента, когда Мэри Терстон покинула комнату, и до криков, и я не терял их из виду даже после этого и до обнаружения трупа. И здесь сразу возникла изощрённая теория, правда несколько противоречащая неопровержимым фактам. Потому что, если бы я лично не видел эту ужасную фигуру на кровати в момент разрушения двери и если бы в комнате на было никакого света, то было бы возможно — хотя это было бы, пожалуй, слишком, — что сам Терстон вошёл в комнату впереди нас и убил её в нашем присутствии без какого-либо подозрения с нашей стороны. Он, возможно, устроил в комнате нечто, что вызвало у женщины сильный испуг, сопровождаемый криками, и этим обеспечил себе алиби. Я очень гордился этой идеей и серьёзно подумывал, чтобы использовать её в качестве сюжета для детективного романа. Но в данном случае факты свидетельствовали против. Свет в комнате, хотя и не был сильным, был достаточным, чтобы я смог увидеть кровать, как только проломил верхнюю филёнку, и вполне достаточен, чтобы я и Уильямс могли видеть каждое движение Терстона, когда тот первым вошёл в комнату. Он просто подошёл к жене, положил ей руку на сердце и сказал нам, что она мертва.
Хотя я и нашёл свою теорию довольно изобретательной, но немного стыдился, помещая в неё Терстона, однако затем я понял, что настоящий следователь должен считать подозреваемыми всех. Например, возьмём Уильямса. Была ли хоть какая-нибудь возможность, чтобы Уильямс мог стать участником преступления? Был ли возможен хоть какой-нибудь трюк со временем или местом, — а я узнал о множестве подобных фокусов при изучении криминальных дел, которые рассматривались публично, — который мог связать с убийством доктора Тейта или даже полицейского сержанта? Или горничную? Или повариху? Я не мог отбросить ни одного из них, как заведомо невиновного. Если я и ничему не научился у этих трёх великих людей, сидящих рядом со мной, то хорошо усвоил, что в конечном счёте они выберут того человека, которого я даже не подозревал. Таким образом, я следовал простому плану и подозревал всех. И я настроился ничему не удивляться.
Но оставался невыносимый факт, что, независимо от подозрений, я не мог найти подходящего мотива, связывающего любого в этом доме с убийством Мэри Терстон, и мои подозрения, в конечном счёте, сводились к робким и несколько недостойным попыткам считать, что те, которых я недолюбливал, — такие как Норрис и Столл, — могли иметь мотивы, а те, кто мне нравился, — например Уильямс и Феллоус, — нет. Я был вынужден признать, что мой метод не имеет с дедукцией ничего общего.
И всё же, кто-то это сделал! Это не было самоубийством. Женщина не кричит три раза перед тем, как перерезать себе горло так глубоко, как, по словам доктора, мог сделать только очень сильный человек. И этого неизвестного необходимо выявить. Это также было бесспорным. Я никогда не знал случая, чтобы любой из этих трёх сыщиков оставил загадку неразгаданной, уже не говоря о том, что в данном случае действуют все трое. И если обнаруженные улики дали им уже так много, что лорд Плимсолл спокойно листает книгу, месье Пико умиротворённо смотрит на огонь, а отец Смит обсуждает средневековое искусство, тогда, конечно, мне было, чему у них поучиться!
Канаты, татуировка, отмеченные рекламные объявления, нюхательный табак, факт, что викарий назвал что-то там раковиной, драгоценности в комнате Стрикленда. «Почему, — спросил я себя, — они так много значат для людей с большими мозгами, и так мало для меня?» «А потому, — ответил я сам себе, — что эти мужчины были следователями, в то время как я был простым наблюдателем». Но как же мне хотелось иметь свою теорию, не хуже чем у них.
Ладно, ничего. Через несколько минут начнётся перекрёстный допрос, и он без сомнения прояснит всё.