Когда мы вошли в дом, то повстречали доктора Терстона, сходящего вниз. Он остановился и пристально посмотрел на нас. Затем резко спросил: «Где это вы были, вы трое?»
Я ответил, что мы обыскивали территорию, но ещё до того, как я закончил говорить, он, к нашему удивлению, прошёл в гостиную. Там он тяжело опустился на стул, и, казалось, утратил к нам всякий интерес.
Уильямс, который подпирал каминную доску, отозвал меня в сторону, и я рассказал ему о своих находках. Он кивнул: «Это почти облегчение».
— Что? То, что нож нашёлся?
— Ну, в каком-то смысле, да. Я уже начал сомневаться, будет ли нож… или что-то в этом роде… прозаическое.
Я бросил взгляд на его лицо. Он казался достаточно спокойным, но его формулировка была настолько странной, что переспросил, что он имеет в виду.
— Послушайте, Таунсенд. Я по характеру не суеверный. Я верю в факты. Но я готов признать, что самое умеренное слово, которое я могу использовать, говоря об этом деле, это «странное». И не просто оттого, что мы обнаружили Мэри мёртвой за запертой дверью. Я слышал о таких вещах и раньше — и находилось вполне нормальное объяснение. Но, чёрт побери, когда задумаешься обо всём этом… дверь заперта. Через две минуты после криков я выглянул из окна. Через две минуты о каждом было известно, где он находится. И всё же я уверен, что из комнаты выйти было невозможно. Я исследовал в ней каждый дюйм. Что тут можно сказать? Кто-то это сделал. Нож был в чьей-то руке. Не было никаких пауз. Я заявляю, что это действует на меня так же, как если бы я воочию увидел нечто невозможное — например дерево, которое растёт прямо на глазах, или снег, падающий в жаркий день. Это… меня это действительно пугает.
«Пугает» — это было последнее слово, которое я ожидал услышать от Сэма Уильямса. И всё же, когда мы на следующий день обсуждали это дело, он сказал, что отчётливо помнит, что выразился именно так.
— В каком смысле? — спросил я, поскольку был просто ошеломлён.
— Ну, как эта скотина смогла убежать? Это не вопрос дедукции. У меня нет ни малейшей надежды на то, что Скотланд Ярд сможет чем-нибудь помочь. Это… это не человек, Таунсенд.
Я думаю, что эти слова Уильямса, уравновешенного, скептичного адвоката, растревожили меня гораздо глубже, чем что-либо ещё. И именно потому, что в основном я был с ним согласен, я принялся возражать в наиболее категоричной форме.
— Чёрт возьми, — заявил я, — наверняка найдётся какое-нибудь вполне простое объяснение.
— Мой дорогой юноша, как это могло случиться, если у человека не было крыльев?
Видение, которое встало перед мысленным взором, — тёмное, несущее смерть существо вроде гигантской летучей мыши, машущей крыльями и удаляющейся от дома, — было слишком фантастическим. — Нет-нет, — сказал я; — не впадайте в кошмары. Должно иметься средство покинуть эту комнату.
— Думаете, стоит пойти ещё раз посмотреть?
— О, я не имел в виду… — Мысль о том, чтó лежит там, сделала меня больным и несчастным. Должно быть, я более материальный человек, поскольку меня больше всего пугало именно тело, тогда как Уильямса — сомнения и кошмарные мысли.
— Идём, — сказал он. — Это лучше, чем сидеть здесь и думать.
Мы вновь пошли наверх и достигли сломанной двери. Но когда мы её открыли, то замерли в удивлении. Тело больше не было одиноким. Около кровати на коленях, спрятав голову в ладонях, стоял мистер Райдер, викарий. Когда он осознал наше присутствие, то поднял голову и посмотрел на нас. И выражение его лица было незабываемо. Оно походило на гримасы на лице мученика в примитивной религиозной живописи. Его щёки были бескровны, а нижняя челюсть отвисла, как если бы он не мог ею управлять.
— Райдер! Как вы сюда попали? — воскликнул Сэм Уильямс. В его голосе мне послышалась нотка подозрения. Священник медленно поднялся. Он двигался скованно, как если бы стоял на коленях в течение долгого времени.
— Попал сюда? — повторил он, казалось не понимая смысла вопроса. — Я вошёл совсем недавно.
— Где? Как? — Резкость голоса адвоката удивила меня. Неужели он и сейчас думал о своём крылатом человеке?
— Я не понимаю вас, — медленно сказал мистер Райдер, и мне показалось, что он говорил правду. — Я вошёл через парадную дверь, — добавил он.
— Кто впустил вас?
— Столл, дворецкий.
Уильямс колебался.
— И Вы пришли прямо сюда?— спросил он наконец.
— Да. — Священник снова посмотрел вниз на кровать. — Бедная душа! Бедная душа! — повторил он. — Надеюсь, что она будет прощена. — Затем он сказал более тихим, но, как мне показалось, более страстным голосом, — Надеюсь, что все мы получим прощение.
Сэм Уильямс в упор посмотрел на него.
— Мистер Райдер, вы понимаете, что это было в высшей степени диким убийством? И что убийца не был схвачен? Можете ли вы сказать что-нибудь, что поможет нам?
Священник был в большом волнении. Я видел, что он дрожит. «Она умерла… грешницей, — был его ответ, который Уильямс встретил протестующим звуком. — Но ведь... — продолжил мистер Райдер, уставившись на нас, — все мы грешники, не так ли? Все мы». — И он почти выбежал из комнаты.
Уильямс и я стояли, прислушиваясь к его шагам, быстрой дробью раздающимся внизу.
— Что вы об этом думаете?
— А что тут можно думать? — ответил я, — безумный человек, без сомнения. Но имеет ли он какое-нибудь отношение к этому делу или нет, я не могу даже предполагать.
Прежде, чем мы смогли начать ещё один бессмысленный обыск, который предложил сделать Уильямс, мы услышали, что у парадной двери остановился автомобиль. Возвратился Феллоус, привезя местного доктора и сержанта Бифа, деревенского полицейского.
У первого работы было немного. Он довольно скоро присоединился к нам внизу, но прежде, чем сообщить нам что-либо, он подошёл к поникшей фигуре Терстона и сказал: «Послушайте, доктор, я собираюсь уложить вас в кровать. Мы сделаем для вас всё, что в наших силах, но ваше присутствие здесь ничем не поможет. Поэтому будьте хорошим парнем...»
Терстон поднялся, послушный как маленький мальчик.
— Столл! — Доктор Тейт был другом дома и знал имена слуг. — Идите наверх с хозяином и проследите, чтобы у него было всё, что пожелает.
У двери доктор Терстон повернулся, чтобы пожелать нам спокойной ночи, и, когда я вспомнил его громкие и радостные приветствия и прощания, то был глубоко потрясён несчастной слабой небольшой улыбкой, которой он нас одарил.
— Это, должно быть, был сильный удар, — сказал доктор Тейт, когда мы остались одни. — Приблизительно тридцать минут назад, полагаю? — в этот момент было без четверти двенадцать. — Трудно сказать точнее. Так или иначе, где-то между одиннадцатью и половиной двенадцатого. Кто это сделал?
До него, казалось, не дошло, что мы оказались мистифицированы. Полагаю, он думал, что такое насилие в знакомом доме едва ли могло произойти без того, чтобы быть тут же раскрытым. Когда мы объяснили ему все обстоятельства, он, конечно, не поверил. «Но... но...» — начал было он.
Уильямс прерывал его.
— Знаю, — сказал он кратко, — это невероятно. Но вы же видите, что это произошло.
К нам присоединился полицейский сержант. Мы едва ли обратили внимание, когда он вошёл. Он был крупным человеком сорока восьми или пятидесяти лет с красным лицом и неровными рыжими усами, — по всему было видно, что он принадлежал к большим любителям пива.
— Я исследовал тело, — объявил он громким низким голосом, таким же, вероятно, каким свидетельствовал в суде, — и я сформировал свои заключения, — добавил он.
— Вы сделали… что? — отрывисто переспросил Уильямс.
— Я сказал, что исследовал тело, сэр, пятна крови и орудие убийства. И я сформулировал свои заключения.
Это было почти комическим контрастом.
— Вы подразумеваете, что знаете, кто это сделал? — я задохнулся.
— Я не зашёл так далеко, чтобы это сказать, сэр, — признал сержант Биф, — но я сделал всё, что необходимо было сделать сегодня вечером.
— Следует как можно скорее войти в контакт со Скотланд Ярдом, — сказал я ему, чувствуя себя несколько раздражённым от бесстрастного самомнения этого человека.
— Возможно, этого не потребуется, — тяжеловесно ответил он.
Доктор Тейт, который знал местные репутации довольно хорошо, резко сказал: «Не глупите, Биф. Вполне очевидно, что это дело не для вас. И я очень сомневаюсь — он повернулся к нам, — сможет ли его решить даже Скотланд Ярд. Но послать за ними нужно незамедлительно. Никакой задержки. Я просто не могу стоять в стороне и видеть, как впустую тратится время, которое могло бы оказаться полезным для выслеживания убийцы. Лучше позвоните прямо отсюда».
Сержант остался неподвижным и лишь поморгал красными веками. «Я знаю свои обязанности, сэр», — ответил он.
Доктор Тейт не на шутку рассердился. «Я думаю, что весь вечер вы провели в “Красном Льве”, — заметил он. — Ну, так я вам заявляю, если это дело незамедлительно не будет расследовано самым тщательным образом, я сразу же отправлюсь к начальнику полиции».
— Вы должны поступать так, как считаете наилучшим, — сказал полицейский, — но тем временем я должен попросить, чтобы ни один из этих джентльменов не покидал дом. Слугам я скажу то же самое. Я прибуду утром, чтобы... — он постучал пальцами по большому блокноту, — чтобы задать кое-какие вопросы.
— Ну, это, я полагаю, является обычной процедурой.
— Очень хорошо. Тогда, джентльмены, я могу быть уверен, что все вы будете здесь завтра? Возможно, лучше всего записать ваши имена.
И медленно, мучительно, он начал записывать наши полные имена и адреса в свой большой блокнот. Это были раздражительные десять минут. Но наконец он покончил с нами и отправился на кухню, чтобы, очевидно, собрать имена прислуги.
Затем мы услышали, как хлопнула парадная дверь, и поняли, что глаз закона больше не направлен на нас. И всё же ни один из нас не двигался. Уильямс обратился к доктору Тейту.
— Что вы знаете о Райдере? — спросил он.
— Райдер? Он — трудяга. Но иногда я задаюсь вопросом, все ли у него дома. Так или иначе, у него имеется мономания. Чистота. Пуризм. Он действительно делает самые экстравагантные вещи, когда что-то угрожает Чистоте.
Внезапно я вспомнил любопытный вопрос, который он мне задал перед ужином, и повторил его суть.
— Вполне в его духе, — воскликнул Тейт. — Он, вероятно, подозревал что-то абсурдное, или что-то совершенно тривиальное.
— Чего я не понимаю, — заметил Уильямс, — это как он оказался около кровати Мэри Терстон через получаса после убийства. Он покинул нас, чтобы пойти домой задолго до одиннадцати, а дом викария находится сразу за садом.
— Может быть, ему кто-то позвонил? — спросил Стрикленд.
— Невозможно. Телефон не в порядке. Наверное, перерезаны провода.
— Тогда он не пошёл домой, — сказал я.
Уильямс позвонил в звонок. «Мы спросим Столла, — пояснил он. — Райдер заявил, что тот его впустил».
Столл вошёл в комнату. Едва взглянув на него, я понял, что он настороже. Он переводил взгляд с одного из нас на другого, как будто задаваясь вопросом, откуда последует нападение. «А, Столл, — обратился к нему Уильямс, — вы закрывали дверь за мистером Райдером?»
— В какой именно раз, сэр? Когда он покинул дом в первый раз, до того, как миссис Терстон пошла к себе, я провожал его.
— Понимаю. А когда он вернулся?
— Должно быть, через десять минут или через четверть часа после… сделанного открытия, сэр.
— Кого он спросил?
— Доктора Терстона, сэр.
— И вы проводили его в гостиную?
— Нет, сэр. Именно тогда, горничная закатила истерику, сэр. Очень истеричная особа. И я поспешил назад на кухню. Я оставил мистера Райдера, и он пошёл в гостиную самостоятельно. Больше я не видел его, сэр.
— Он ничего не сказал вам, кроме того, что спросил о докторе Терстоне?
— Нет, сэр. Ничего. Но он казался возбуждённым, сэр.
— Понимаю. Вы посещаете его церковь, Столл?
— Да, сэр. Пою в хоре. Бас, сэр.
— Спасибо, Столл. Теперь все могут лечь спать.
Когда дверь закрылась, мы обменялись взглядами, как если бы каждый хотел увидеть, что думают обо всём этом другие. «Экстраординарно это всё — всё, что касается Райдера», — сказал я немного погодя, но никто не ответил. Многое было экстраординарным. Весьма экстраординарным.
Откинувшись на стуле, я стал рассматривать каждого из мужчин, которые были в этом доме, по отдельности в качестве возможного убийцы. Это не было приятным занятием, поскольку не было ни одного из них, кому я желал зла или кого до настоящего времени действительно не любил. Но по мере того, как я переходил от одного к другому, передо мной всё так же вставала глухая стена. Как он вышел? Те два засова — ведь я сам из отодвигал! Кто бы это ни сделал, но если физические законы всё ещё существуют, он покинул эту комнату в течение нескольких мгновений, которые потребовались нам, чтобы взбежать наверх и выломать дверь, но как? Как? Я чувствовал, что эти сомнения сводят меня с ума. Из комнаты не было выхода.
Наконец все решили ложиться спать. Но когда мы встали, ожидая что кто-нибудь выйдет первым, молодой Стрикленд сказал Алеку Норрису довольно бестактную вещь.
— Ну, — сказал он, — кажется уже можно считать доказанным, что ваша теория об убийствах неправильна.
Я уже и забыл о той беседе за коктейлями. Воспоминание заставило меня вздрогнуть. Но эффект от замечания, сделанного Норрису, оказался довольно неожиданным. Тот ответил высоким голосом, пронзительным и с нотками истерии.
— Да, — вскричал он, — я был неправ! — И он начал смеяться, сначала тихо, а потом всё громче и выше, пока Уильям, который стоял рядом с ним, не ударил его по лицу.
Норрис сразу же успокоился. «Простите», — сказал он.
— И меня простите, — сказал Уильямс, — но это единственный способ остановить истерию. Не мог позволить, чтобы вы перебудили весь дом. Уже давно за полночь.