— Переживём, — отмахнулся Иванов.
Опыт и интуиция подсказывали Александру, что в данной ситуации он поступает правильно.
Как и предсказывал Ващенка, на обратном маршруте встречный ветер усилился. С половины пути, пожелав друг другу удачи, отделившийся маленький отряд вынужден был разбиться на две группы: «Ми-24» по остатку топлива ушли на «Северный», а Иванов, ещё раз сверив расчёты, решил вести свою пару в Моздок. «Домой», — как говорил Ващенка. И, как оказалось впоследствии, правильно сделал. На обратном пути командир эскадрильи МВД доложил на землю о срыве операции и «бегстве» вертолётов армейской авиации. Как и заведено, никто в штабе МВД разбираться с причинами неудачи не стал, а, получив доклад, там сразу начали «принимать соответствующие меры». Как рассказывали потом лётчики «двадцатьчетвёрок», сразу же после посадки их арестовали, и они предстали перед грозными очами МВДшного начальства. Распекавший их краснопогонный генерал валил на них всю вину за неудавшуюся операцию, обзывая «гнидами», «сволочами» и «предателями Родины», обещал самые беспощадные меры, а старшего их группы опытнейшего командира звена предложил расстрелять тут же, перед строем. А конкретно майора Иванова, ведущего пары «Ми-8», генерал пригрозил завтра же отдать под трибунал. Причём его не интересовали ни топливо, ни погодные условия. Пыл этого разбушевавшегося начальника несколько поостыл, когда на его глазах из облаков в беспорядке начали «сыпаться» вертолёты МВД, у которых прямо на взлётно-посадочной полосе и рулёжных дорожках, выработав последние капли керосина, останавливались двигатели. Только чудом никто не разбился.
Пара Иванова дотянула до Моздока на аварийном остатке топлива — встречный ветер сделал своё дело. Иванов помнил, как уже на снижении, перед входом в облака, на приборной доске с раздражающим постоянством мигало красное табло, предупреждающее об аварийном остатке топлива. Это очень действовало на нервы, но больше всего Иванова беспокоило то, как зайдёт в таких сложных условиях на посадку его ведомый. В случае ошибки, на повторный заход топлива могло не хватить. Пройдя привод, Иванов дал команду Мингазову идти на снижение самостоятельно и, пропуская его вперёд, пошёл за ним на трёхминутном интервале. Он видел, как машину Мингазова поглотила серо-белая пелена. По радиообмену Иванов мог контролировать место положения впереди идущего вертолёта на «схеме». «Только бы он смог! — как заклинание повторял про себя Иванов. — Господи, помоги ему!». Александра очень беспокоило то обстоятельство, что Мингазов не имел большого опыта полётов в сложных метеоусловиях.
— Пора, — доложил Ващенка, выключив секундомер, и Иванов направил машину в серо-белую мглу.
Когда Мингазов запросил разрешения зарулить на стоянку, Иванов вздохнул облегчённо: «Сел!». И переключил всё внимание на приборы.
Земля на этот раз показываться вообще не спешила. Облака кончились только на ста пятидесяти метрах, и всё, что Иванов смог увидеть с такой высоты, — внезапно открывшееся начало взлётно-посадочной полосы и линии стоянок. Над аэродромом моросил мелкий дождь: от мокрой «бетонки», от техники на стоянках, казалось, шёл пар. После мягкой посадки Иванов зарулил машину на стоянку, вслед за благополучно приземлившимся подчинённым. Но этот вылет стоил Иванову не одной пряди седых волос.
— Удивительно, но никто потом со мной не разбирался, — часто рассказывал Иванов своим друзьям эту историю. — Как поведал один офицер ФСБ, тот самый отряд спецназа МВД был взят чеченцами в плен, радист отряда стал работать на боевиков. И если бы мы тогда попытались зайти на посадку, то нашей участи можно было бы не завидовать. Но об этом я узнал намного позже и думал, что обо мне в суматохе просто забыли — повезло. Вот и выходит, что тут нас спас случай или чудо. А может, крестик и молитва? Как после этого не стать суеверным?
Он часто задавал себе этот вопрос: почему ему всегда так везло? Чудо? Судьба? Или что-то ещё? Ведь не однажды везло…
Иванов никогда не забудет случай, произошедший в Афганистане, когда он ещё старшим лейтенантом летал на правом сиденье у майора Болышева. В тот день их экипажу была поставлена задача доставить небольшой отряд афганской армии, состоящий из десяти человек, на одну из горных троп для проведения операции по перекрытию караванного пути для «духов». Но почему-то перед самым вылетом порядок задания изменили: отряд афганцев взял на борт более опытный заместитель командира эскадрильи, а экипажу, в составе которого находился Иванов, пришлось идти ведомым, чтобы прикрывать посадку и взлёт ведущего вертолёта.
Болышев ещё подначил тогда перед взлётом замкомэска:
— Володя, ты зачем брился утром? Не повезёт сегодня.
Тот только отмахнулся.
С высоты полёта Иванов видел, как из приземлившегося вертолёта выпрыгивали афганские солдаты, как они, торопясь, стали подниматься в горы. Видел, как крутились винты ведущего вертолёта, но тот всё тянул со взлётом. Болышев и сам Иванов долго пытались вызвать по радио заместителя командира эскадрильи, но тот почему-то не выходил на связь. Наконец командир экипажа принял решение идти на посадку. Соблюдая меры предосторожности, они приземлились рядом с молотившим винтами вертолётом заместителя командира эскадрильи. Борттехник, посланный Болышевым посмотреть, что случилось с экипажем ведущего, прибежал очень быстро бледный как простыня, твердя только одно: «Они там зарезанные!..».
Тогда, анализируя происшедшее, Иванов подумал: «Повезло!». Но в приметы и лётные традиции с тех самых пор поверил окончательно.
Как-то пришлось Иванову возить по воинским частям, расквартированным в Чечне, начальство из самой Москвы. Работёнка непыльная: привёз комиссию в часть и загорай полдня у вертолёта, пока она там что-то проверяет. А если часть порядочная, глядишь, и пожевать чего-нибудь удастся.
Прилетели в один мотострелковый полк, сидят экипажем в тенёчке, поджидают проверяющих. Подошли к вертолёту двое сержантов-контрактников с автоматами, мужики, по армейским понятиям, в возрасте: на вид, лет по тридцать пять. Подошли, попросили разрешения посмотреть вертолёт. Осмотрели, ощупали пулемёт, блоки с ракетами, посидели в кабине, поудивлялись и спокойно так спрашивают:
— Чего ж, мужики, вы по своим пуляете?
— Так наводят, — отвечает Ващенка.
— Довелось испытать на себе? — поинтересовался Иванов.
— Довелось маленько, — говорят безо всякой злобы. — В прошлую неделю «чехи» нас под Шали атаковали. С машин. У нас в колонне две БМП. Одну сразу подожгли гранатомётом. Нас — рота, их примерно столько же. Но от Шали к ним помощь шла. Наш ротный тоже вызывает помощь, просит авиацию, но всё без толку. Усилившись, сбили «чехи» нашу роту с дороги, но ротные миномётчики — молодцы, работали как снайперы. Дорогу мы отбили. Стали «чичей» давить, а тут — две «вертушки», не такие как ваша, а узкие с крыльями — ракетами: по нам. Десятерых из роты сразу списали, двое потом умерли, раненых много. Ротного в руку задело сильно. Он по рации орёт матом, ракеты сигнальные в небо пускает, даже из автомата по вертолётам полоснул. Не попал. А «чичи» в атаку пошли, — очень они боятся вертолётов, — решили максимально сблизиться с нами. Если бы не миномётчики, мы бы все там и остались. Второй раз «вертушки» ударили уже по наступающим чеченцам ракетами. Видимо, сориентировались. Потом из пушек все машины чеченские пожгли. Хорошо работали. Оставшихся «чичей» мы уже потом сами добивали.
Иванов слушал сержантов-контрактников и удивлялся их спокойствию, будто говорили они о рядовом случае на производстве, когда у кого-то станок заело. Всё-таки русский мужик особенный: то ли в душевной широте и простоте его сила, то ли знает и верит он во что-то такое, чего не могут дать ни власть, ни деньги. Дайте такому мужику веру в Бога да умного царя, давно бы Россия на ноги поднялась и выше других стояла. А у нынешней власти ума хватает только на то, чтобы этого мужика в землю загонять, продавать, обворовывать да грабить. И несёт он этот свой крест безропотно.
— Давно воюете, мужики? — хмуро спросил Иванов.
— Два месяца, как призвались.
— А зачем в Чечню пошли?
— Семьи кормить надо. Завод наш простаивает, жёны тоже без работы. А здесь платят неплохо. Нас в военкомат вызвали, предложили — мы согласились.
— И кем вы здесь?
— Гранатомётчики. Ещё на срочной обучались, так и служим. Можем ещё шоферить и по слесарной части.
— У чеченцев по вашей специальности вы бы за день получали столько, сколько здесь за месяц, — вспомнил Ващенка услышанную однажды информацию и, произнеся её, стал с интересом наблюдать за реакцией солдат. Один из контрактников нехорошим взглядом посмотрел на него.
— Нам уже говорили, — спокойно ответил контрактник.
Ващенка не стал уточнять, кто им это говорил и когда, видимо, их ответ его удовлетворил.
— Ну, мы пойдём. Может, ещё и встретимся, — после некоторой паузы сказал другой — самый разговорчивый из них — и добавил уходя:
— Вы только по своим не стреляйте.
— Вы тоже, — в тон им ответил Ващенка.
Иванов смотрел вслед уходящим солдатам с полной уверенностью, что эти люди не станут стрелять по своим ни за какие деньги. А как он мог объяснить им, этим трудягам войны, почему и за что погибли их товарищи от снарядов своих же вертолётов? Конечно, проще всё списать на войну, тем более что этот случай не единственный. Нельзя же винить только лётчиков, когда жирный палец краснопогонного генерала при постановке задачи экипажам на нанесение огневого удара по объекту или цели закрывает целых пять километров в масштабе карты. Нельзя винить одних лётчиков за то, что связь ведётся по открытым каналам, и чеченцы всё слышат и знают время и место нанесения ударов. Лётчики не виноваты в том, что не отлажена оперативная информация штабов по изменению обстановки, когда наши войска находятся там, где, по устаревшим данным штабов, должны находиться чеченцы. И не лётчики виновны в том, что некоторые штабные генералы, чаще привыкшие пить водку и красиво рапортовать начальству, чем воевать, больше заботятся о своих холёных задах, а не о жизнях солдат. Да и продажность некоторых офицеров не являлась в Чечне ни для кого секретом. А лётчики — они такие же рабочие войны, такие же простые солдаты, как и эти контрактники. Они тоже выполняют приказ.
Вечером в комнате соседей звено Иванова в полном составе присутствовало на поминальном ужине: у «двадцатьчетвёрок» разбился экипаж.
— Спишут на боевые потери, — говорил уже хорошо «набравшийся» заместитель командира эскадрильи «двадцатьчетвёрок» и совал Иванову под нос сложенный кукиш, будто это Иванов собирался списывать разбившийся вертолёт, — а вот, хрен! Я зна-аю, что случилось!
Пьяный замкомэск наливал себе ещё, залпом выпивал и, не обращая внимания ни на кого, говорил сам себе в полный голос:
— Техника старая — говно! А мы летаем. Где новые вертолёты? Всё продали, суки, всю Россию продали! Сталина на вас нет! — он кому-то невидимому вверху грозил кулаком.
Кто-то за столом произнёс:
— Совести там наверху ни у кого не бывает! Раз попал туда, значит, бессовестный…
Один из пилотов «двадцатьчетвёрок» спросил:
— А была она, совесть-то, в России когда-нибудь?
Иванова задела последняя реплика. Повышая голос, чтобы слышали все, он сказал:
— Неправда ваша, мужики! Не надо всех чесать под одну гребёнку. Мерзавцев во все времена хватало. И не только в России. А Россия совестливой была и будет! Иначе все погибнем и страну не сбережём.
Пьяный сосед поинтересовался:
— И когда это Россия совестливой была? Я что-то не припомню…
— Когда народ в Бога верил. В России совесть и Бог — понятия неразделимые. Разве не так? — ответил Иванов, обводя взглядом присутствующих. — А то, что творится сейчас, — результат отсутствия веры, а значит, и совести!
В середине вечера Иванов рассказал сидящим за столом лётчикам историю, услышанную днем от сержантов-контрактников. Сразу же с дальнего конца стола отозвался Серёга Дрямов — командир звена «двадцатьчетвёрок»: