- Так вот...
Он развязывает запутавшиеся шнурки на правом ботинке и снимает его с помощью другой ноги. Продравшийся носок дает возможность свободно дышать пальцам (но не нам!) с ужасными нестрижеными ногтями, что указывает на принадлежность Толстяка к отряду копытных. И даже копытных в трауре.
- Ты позволишь? - спрашивает он после содеянного. - А то ноги из-за ногтей отваливаются.
- Толстяк, ногти и рога из одного материала - рогоносного. Ими ты провоцируешь тех, кто...
- Не валяй дурака, Тонио... Я совершенно разбит из-за этой авантюры...
Он срочно умолкает, видя, как маман вносит запотевшую с боков бутылку.
- Не спеши, успеешь выложить мне свои объяснения и позже, - предлагаю я. - Или, может, хочешь их написать?
- Когда мы расстались, ну, после обеда, не знаю, заметил ты или нет, но Берта была вся на нервах.
- Это перло в глаза, как твой красный нос на том месте, что тебе служит лицом...
- Поскольку в доме не было готовой еды, а ей не хотелось опять торчать на кухне, да в такой час, то мы пошли в ресторан. Знаешь, заведение "Ладжой" на улице позади нас... Их фирменное блюдо - цыпленок в вине.
Он вздыхает, и глаза его слезятся от гастрономических воспоминаний.
- Они подают его с маленькими белыми луковичками, кусочками жареного сала и гренками, натертыми чесноком. Чеснок имеет первостепенное значение при приготовлении цыпленка в вине. Многие повара не кладут чеснок, будто бы он забивает вкус лука... Я всегда смеюсь... (И действительно, он смеется так, что, возможно, и у вас слышно, если вы прислушаетесь.) Я смеюсь, потому что чеснок, как говорится, - жена лука...
- Нет! - обрываю я его. - Чеснок - педераст!
Моя дурацкая шутка возвращает обжору к реальности. Его толстая физиономия опять принимает плаксивое выражение.
- Хорошо, проехали... - вздыхает он.
- Ладно, переходи к меню, у маман есть поваренная книга с рецептами и предисловием врача-диетолога.
- Значит, мы пошли в ресторан. И за десертом Берта начала скандал...
- Что, в творожный крем попала горчица?
- Нет... Но ей в башку вдруг ударили воспоминания о том, как мы парились в твоей машине. Она принялась кричать, что мы, то есть ты и я, оба ни на что не способны. Ей, мол, раньше и в голову не приходило, что в наши дни похитители могут удерживать по нескольку дней честных женщин, а скоты полицейские наедают себе хари, вместо того чтобы гоняться за преступниками...
Он умолкает.
- Да, это так, Толстяк. Лучше бы ты был стекольщиком.
- Надо, что ли, тебе все время шутить, даже в серьезных случаях.
Я наливаю шампанское в бокалы, и мы принимаемся их опустошать.
- За здоровье Берты! - произношу я.
Парикмахер роняет скупую слезу в бокал.
Толстяк же, напротив, выпивает содержимое одним махом, будто речь идет о стакане минеральной воды в несусветную жару.
- Она была в таком бешенстве, что встала и ушла, - говорит Берю. - Она так вся возбудилась от собственных речей, сам знаешь! И вот она сматывается, а я еще не расплатился. Представляешь, она даже не доела малину под взбитыми сливками. Не пропадать же, когда оплачено, пришлось добить и ее порцию.
- Ну а дальше?
- Поначалу я не очень беспокоился. Я подумал, она пошла плакаться в жилетку моему другу Альфреду, присутствующему здесь...
Альфред подает плаксивый голос:
- А я ее даже не видел!
- Представляешь? - хныкает Берю. - Он ее не видел. Я целый день провел в поисках. Был и там и сям, всех знакомых обежал, во всех пивных в квартале побывал. Вечером прихожу домой - никого! Жду - опять никого! В десять часов меня приподняло и я побежал будить моего друга Альфреда, присутствующего здесь...
- А я ее так и не видел! - жалобно тянет косильщик усов и шевелюр.
- Слышишь? - всхлипывает Толстяк. - Он ее так и не видел... Мы бродили до полуночи от моего дома к его и обратно. Украли Берту!
- Иди ты к черту!
Последнее замечание мое. Не для рифмы, конечно, просто так получилось. Потому что меня вдруг охватывает волнение. Настоящее, по-серьезному...
- Маман, - зову я, - посмотри, пожалуйста, нет ли у нас в аптечке чего-нибудь тонизирующего. Дай нам по хорошей дозе, а то, похоже, всем троим не придется спать всю ночь.
Милое лицо моей матушки становится серым и озабоченным. Я беру ее за руку.
- Маман, не беспокойся, я придавлю завтра... Знаешь, как я люблю спать днем, когда ты делаешь уборку? В своем подсознании я слежу за тобой, как ты ходишь туда-сюда... Ты стараешься ходить на цыпочках и даже приподнимаешь двери за ручки, чтобы не скрипели, но я все равно слышу... И мне становится так хорошо во сне.
Глава 13
- Куда мы так гоним? - нудит Берю, подтверждая, таким образом, высказанную кем-то мысль, что человек всего лишь думающая былинка мироздания. Берю совсем не похож на былинку, скорее он выглядит огромным баобабом, но очень хорошо думающим, прежде всего о жратве.
- В Мезон, - отвечаю я в телеграфном стиле, что в принципе могло бы сподвинуть министерство почты и телеграфа сделать мне интересные предложения по трудоустройству.
- Опять! - вскрикивает Толстяк.
- Представь себе, жирный мешок, я путешествую в эту сторону уже в четвертый раз. Если полиция исчезнет, у меня всегда будет шанс устроиться в Управление общественного транспорта, чтобы работать водителем автобуса, когда откроют маршрут.
- А зачем ты туда едешь?
- Если бы у тебя была голова на плечах, а не молотилка для жратвы, ты бы вспомнил, как твоя жена утверждала, что она опознала дом... Ты же говорил, как она нас называла никчемными лентяями и прочее... Поскольку эта девушка не знает устали и у нее всегда свербит в заднице, в моей гениальной полицейской тыкве появилась мысль: возможно, ей взбрело в голову приехать в Мезон на разведку и понаблюдать за визитами в этот дом... Парикмахер всхлипывает:
- Вот наша Берта! Вся как есть: смелая, решительная, подчиняющаяся только своим высоким порывам...
- Хорошо, согласен, - говорю я, - мы ей выпишем медаль с лентой длиной с мантию кардинала, но прошу вас, голубчик, дайте нам подумать спокойно!
Обидевшийся охотник за вшами откидывается на спинку заднего сиденья моего самодвижущегося агрегата с двигателем внутреннего сгорания и больше не произносит ни слова.