— Я ещё не знаю, я должен посоветоваться с мамой, — ответил папа и поехал на могилу Неси Печальной в Мястковку. Он с ней всегда беседовал в ответственные моменты.
— Откуда у тебя столько денег? — спросила Неся.
— Я выиграл в лотерею и не знаю, что с ними делать, — ответил папа.
— Зачем ты играешь, босяк?
— Кто мог подумать, что я выиграю…
— Обещай мне больше не играть — ни в лотерею, ни в карты.
— Обещаю, но скажи мне, что делать с этими деньгами?
— Отдай их Шимену Кривому. Ты знаешь, как он болен.
— Он уже давно богат, мама, он умер.
— Тогда раздай нищим на кладбище.
— Они уже получили.
— Боже мой, — вздохнула Неся, — у меня никогда не было денег, откуда я знаю, что с ними делать?..
— Может, ты хочешь мраморный памятник, — спросил папа, — с колоннами?
— Я тебе ещё за этот не намылила шею, — ответила Неся. — Съездили бы лучше в Крым вместо этой плиты. Кому она нужна, плита?
Папа отослал деньги в Иерусалим.
«Для новых олим, любящих юмор», — написал он.
Папа получил благодарственную телеграмму президента.
Президент обещал выбить имя дарителя на каком-то камне.
Папа в ответной телеграмме просил этого не делать…
Ходил он весёлый и спокойный — карманы были пусты.
— Что за человек, — говорила мама, — у всех всё прибавляется — дома, деньги, машины. Скажи мне, что прибавляется у тебя?
Папа только улыбался в ответ и брался за свой любимый роман — «Иудейская война»…
Теперь, когда он умер, я могу ответить за него — я вычитал всё это у Толстого: у папы постоянно прибавлялось доброты.
Он не дочитал до конца несколько страниц. Жизнь еврея — это иудейская война, скажу я вам…
Я вышел во двор. Белая ночь кончилась. Белело окно комнаты, где я прожил сорок лет. Посреди двора стояла дворничиха Ариадна, в детстве она била меня метлой.
— Улетаешь? — спросила Ариадна.
— Ненадолго. На месяц-два.
— Давай, давай! Хоть прекратятся эти визиты.
— Что вы имеете в виду?
— Не притворяйся дурачком! Этот старик на животных. Что это за безобразие, понимаете! Верблюдам вообще запрещено проникать в жилой дом.
— Меньше пить надо, Ариадна, — посоветовал я.
— Чья бы корова мычала, — ответила Ариадна и села на мусорный ящик. — Палестина, Палестина… Там, говорят, лечат гипертонию. У меня подчас за двести… Привези порошка.
— Хорошо, Ариадна, — пообещал я и двинулся к арке ворот. Вокруг на брёвнах сидели соседи.
— Палыч, — сказал Семён из третьей квартиры, — я живу ниже черты бедности… Попроси Бога: или пусть поднимет черту или пусть перекинет меня на другую сторону.
Лисицын был в форме капитана, медали бряцали.
— За честь флота русского попроси, — пробасил он. — Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»!
Профессор Берг просил денег на искусственное колено.
— Всего миллион, — повторял он, — всего миллион.
Виталий Николаевич просил прислать весёлых людей.
У нас никто не смеется, — говорил он, — все занимаются добычей пропитания и никто не поёт. Пусть Господь пришлет нам «певчих птиц».
— Палыч, — кряхтел старик Яков, — у меня третий год унитаз не спускает. Нет боле сил на вокзал бегать. А водопроводчик не приходит. Попроси у Него унитаз, Палыч.
— Я устал быть евреем, — шептал Фаерман, — может ли он превратить меня в англичанина? Или немца. Согласен на японца…
— Попроси, милый… — начала тетя Сима, но здесь откуда ни возьмись появился синий «Мерседес» Венечки Агафонова, из новых купцов, бывшего дворового хулигана по кличке «Пердун». Оттуда выскочил его личный телохранитель и затолкал меня внутрь.
Венечка за ореховым столом разливал шампанское.
— Я на автобусе, — отбрыкивался я.
— Пей! — шумел Венечка, — в Израиле на «Мерседесе» не покатаешься. На ослах ездить будешь!
Он влил в меня шампанское и всунул в руки листок.
— Не потеряй, — двадцать пять процентов тебе! Займись этим сразу. Двадцать пять процентов!
… Где-то над Румынией я развернул листок: