Большие перемены в жизни Института востоковедения АН СССР совпали по времени с переломом в развитии советско-японских отношений. Если после вступления в силу Сан-Францисского мирного договора и окончания американской оккупации Японии отношения двух наших стран находились на предельно низком уровне, практически близком к нулю, то в 1956 году после длительных двусторонних переговоров дипломатов обеих стран в Лондоне и в Москве и приезда в Москву премьер-министра Японии Хатоямы Итиро положение резко изменилось. Переговоры Хатоямы с Хрущевым привели к нормализации советско-японских отношений. В Совместной декларации о нормализации отношений СССР и Японии, подписанной 19 октября 1956 года в Москве советскими и японскими руководителями, четко указывалось, что "состояние войны между СССР и Японией прекращается со дня вступления в силу настоящей декларации и между ними восстанавливаются мир и добрососедские отношения"6. С этого момента в Японии и в СССР возобновилась нормальная работа посольских учреждений, стали налаживаться экономические, культурные и общественные контакты двух стран. Такой поворот в развитии советско-японских отношений способствовал повышению значимости научных исследований, посвященных современной жизни Японии, ее экономике и внешней политике. Поэтому и моя работа по проблемам японской внутриполитической жизни приобрела большую актуальность, чем в предшествующие годы.
Осенью 1956 года послом нашей страны в Японии был назначен И. Тевосян - крупный государственный деятель, бывший министр черной металлургии. Оказавшись в стенах МИДа, Тевосян занялся интенсивной подготовкой к незнакомой для него деятельности в качестве дипломата. Наряду с мидовскими работниками он стал включать в число направлявшихся с ним для работы в Японию и специалистов-японоведов. Так в число дипломатических работников в качестве второго секретаря посольства был включен мой друг-однокашник Виктор Васильевич Денисов, читавший в то время лекции по экономике Японии в Институте международных отношений.
Все эти новости обнадеживали и других специалистов по Японии, в том числе и меня. Впервые с тех пор, как я стал японоведом, у людей моей профессии появилась реальная возможность побывать в изучаемой стране Японии. В это время не только МИДу, но и ряду других государственных учреждений понадобились специалисты-японоведы со знанием японского языка. Захотелось тогда и мне попасть в их число. Такие помыслы отнюдь не означали моей готовности отказаться вообще от научной работы во имя больших материальных благ, которые давала тогда советским гражданам работа за рубежом. Мысль сменить профессию и навсегда уйти из Института востоковедения на какую-либо доходную чиновничью работу никогда мне в голову не приходила. Но в то же время мне было ясно, что самым лучшим путем для дальнейшего углубленного изучения японской современности была бы длительная командировка в Японию, даже если это было чревато временным переключением с научной работы на практическую. До 1956 года при фактическом отсутствии контактов между Советским Союзом и Японией такие мысли в голову не приходили. Но с восстановлением нормальных отношений двух наших стран я стал помышлять о том, как бы побывать в Японии, с тем чтобы не остаться на всю жизнь кабинетным затворником, знающим изучаемую страну лишь по книгам и статьям, как бы стать специалистом в полном смысле этого слова, знающим Японию по собственному опыту длительного проживания в гуще ее общественной жизни. Сам я по своей инициативе не предпринимал в то время каких-либо конкретных шагов в этом направлении. Но, к счастью, все получилось по пословице: "на ловца и зверь бежит". По воле случая в 1957 году дважды поступали ко мне в институт такие предложения, о которых я ранее не мог и мечтать.
Так весной 1957 года меня вдруг пригласили в отдел кадров газеты "Известия" для зондирования возможности моей поездки в Японию в качестве собственного корреспондента этой газеты. Моя кандидатура понравилась было заведующему Дальневосточным отделом этой газеты В. Кудрявцеву, который до войны работал в Японии в качестве журналиста. Он был знаком с некоторыми из моих печатных работ. Однако решал вопрос о моем назначении не Кудрявцев, а главный редактор "Известий" Губин, с которым у меня состоялась не очень удачная беседа. Просматривая мою анкету, лежавшую у него на столе, Губин задумчиво сказал:
- Все бы ничего, но у вас нет опыта журналистской работы. Ведь вы в газете не работали?
- Нет,- ответил я.
- Ну, а можете ли вы дать гарантию, что такая газетная, а не научная работа пойдет у вас успешно?
Проявить самонадеянность, дав сразу утвердительный ответ на этот лобовой вопрос, я не захотел, а потому ответил скромно:
- Мне хотелось бы освоить газетную работу, и я постараюсь это сделать, но дать вам стопроцентную гарантию не берусь.
- Ну что ж, мы подумаем,- заключил Губин.
На этом наша беседа окончилась, и больше в "Известия" меня не приглашали. А через несколько недель окольным путем я узнал, что в качестве собственного корреспондента "Известий" в Японию начал оформление мой хороший знакомый и друг Дмитрий Васильевич Петров, ранее работавший в Государственном радиокомитете в качестве международного обозревателя, затем побывавший в двухгодичной командировке в КНР, а в то время бывший сотрудником Института мировой экономики и международных отношений АН СССР. Видимо, для Губина предшествовавшая журналистская работа Петрова на радио стала именно той гарантией, которую он от меня не получил.
Что говорить: мне было очень обидно расстаться с мечтой о поездке в Японию в качестве собственного корреспондента "Известий". Чтобы забыть об этой неудаче, я все усилия сосредоточил на форсированном завершении работы над своей плановой рукописью "Конституционный вопрос в послевоенной Японии" и летом 1957 года вчерне закончил ее написание. Это было весьма кстати.
В конце лета в отделе кадров института меня известили о том, что мною заинтересовалась еще одна внешняя организация - на этот раз кадровики редакции газеты "Правда". Я созвонился с ними и вскоре меня пригласил на беседу заведующий Дальневосточной редакцией "Правды" Виктор Васильевич Маевский, в прошлом выпускник Высшей дипломатической школы при МИД СССР, где он некоторое время изучал японский язык. В дальнейшем, оказавшись на работе в редакции "Правды", он отошел от Японии и несколько лет пребывал в Лондоне в качестве собственного корреспондента названной газеты. В тот момент, судя по всему, длительная командировка в Японию не входила в его расчеты.
При встрече со мной В. Маевский подробно расспросил меня о моих книгах и других публикациях и затем довольно откровенно рассказал мне суть сложившейся в редакции ситуации. Из беседы с ним я узнал, что после нормализации советско-японских отношений министерства иностранных дел обеих стран заключили соглашение об обмене работниками прессы: пять японских журналистов могли впредь работать в Советском Союзе, а пять советских журналистов получили разрешение на пребывание и работу в Японии, причем двое из них, корреспонденты ТАСС, уже приступили к работе в Токио. Должен был тогда выехать в Японию и собственный корреспондент "Правды" Юрий Грищенко, весьма талантливый журналист-международник, хорошо писавший, прекрасно знавший английский язык, но не владевший, правда, японским языком. Грищенко довольно быстро прошел всю длительную процедуру оформления его выезда за рубеж, включая самый ответственный этап - утверждение его кандидатуры на секретариате ЦК КПСС. Однако буквально за несколько дней до его отъезда в Страну восходящего солнца с ним случилось нечто непредвиденное: на прощальном банкете в ресторане гостиницы "Советская" будущий корреспондент "Правды" в Японии выпил лишнего, вступил в ссору, а затем и в потасовку с кем-то из посетителей ресторана, находившихся в соседнем банкетном зале, после чего был доставлен в ближайшее отделение милиции. Там в ходе начавшихся пререканий с начальником отделения Грищенко ударил его по лицу. И это был финиш: такие поступки в те времена не оставались безнаказанными. Милиция тотчас же возбудила судебное дело, а суд присудил Юрию тюремное заключение на десять суток с выполнением исправительно-трудовых работ по уборке столичных улиц. Естественно, обо всем случившимся была сразу же официально извещена редакция газеты "Правда", а редакции волей-неволей пришлось довести эту информацию до сведения секретариата ЦК КПСС. В ответ из секретариата в редакцию последовало грозное указание: "Раз не смогли подготовить достойного кандидата из своего коллектива, ищите ему замену в других учреждениях". Вот при таких-то обстоятельствах и направились работники отдела кадров "Правды" в наш институт. А поскольку в отделе Японии современными проблемами этой страны занимался именно я, будучи при этом членом КПСС с десятилетним стажем, то их выбор и остановился на мне. Поддержал мою кандидатуру после беседы со мной и В. В. Маевский.
Затем вопрос о моей работе в качестве собственного корреспондента "Правды" в Японии решал тогдашний главный редактор газеты П. А. Сатюков, он же член ЦК КПСС. При индивидуальной беседе с ним я информировал его о своих научных публикациях, не скрывая в то же время своей готовности переключиться на время на журналистскую работу в Японии. Сатюков был суховат, но приветлив. Его не смутило даже откровенно высказанное мной в той же беседе намерение вернуться по окончании зарубежной командировки на прежнее место работы - в Институт востоковедения АН СССР.
- Ну, сейчас об этом говорить не стоит,- резюмировал он.- Поработаете в редакции, а потом видно будет: журналистская работа куда живее и интереснее, чем научная. Поживем - увидим.
А далее моя кандидатура была формально утверждена на заседании редколлегии, после чего все мои документы, включая состоявшую из 10 страниц анкету, автобиографию, партийную характеристику, медицинские справки и т.п., были направлены для окончательного решения в секретариат ЦК КПСС. И только спустя месяц, если не более, меня торжественно известили о том, что в соответствии с решением, подписанным секретарем ЦК КПСС А. М. Сусловым, я был утвержден собственным корреспондентом "Правды" в Японии. По тогдашним понятиям это была высокая номенклатурная должность - по цековской табели о рангах она приравнивалась к должности советника посольства.
Решения секретариата ЦК КПСС в те времена воспринимались в низовых партийных и государственных учреждениях, включая и академические институты, как указы, обязательные для исполнения. О касавшемся меня решении партийные ведомства сразу же известили директора нашего института Б. Г. Гафурова. Когда я явился в его кабинет, он уже знал о решении и без оговорок подписал распоряжение о моем отчислении из института в связи с переходом на работу в редакцию газеты "Правда". В прощальной беседе со мной он пожелал мне успехов, выразив надежду, что по возвращении из Японии я снова вернусь на работу в институт.
Так завершился первый пятилетний этап моей научной работы в стенах Института востоковедения АН СССР. Моя давняя мечта о поездке в Японию сбывалась и становилась явью.
Часть II
ЖУРНАЛИСТСКАЯ РАБОТА В ЯПОНИИ
(1957-1962)
Глава 1
РАБОТА КОРПУНКТА "ПРАВДЫ" В ТОКИО
И ЖИЗНЬ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ В ЯПОНИИ
Редакция "Правды" и первые шаги
в журналистике
Газета "Правда", орган ЦК КПСС, считалась в 50-х - 60-х годах самой крупной по тиражу, самой важной и престижной газетой Советского Союза. Ее редакция размещалась в большом восьмиэтажном корпусе на улице Правды. У главного подъезда редакции всегда стояли рядами черные легковые автомашины, на которых ездили обычно ответственные чиновники партийных и государственных учреждений. Войти в здание "Правды" можно было только по пропускам, оформление которых требовало длительного времени. Коридоры редакции были устланы ковровыми дорожками, а в вестибюле и в холле на четвертом этаже стояли мраморные бюсты В. И. Ленина - основателя газеты. Литературные сотрудники размещались в однотипных кабинетах: те, кто пониже в должности,- по двое, а те, кто повыше,- по одному. На дверях этих кабинетов были прикреплены таблички с фамилиями и инициалами их владельцев.
В коридорах царило обычно чинное безмолвие: все разговоры сотрудников велись за дверями кабинетов. На столах у владельцев кабинетов стояли телефонные аппараты, пишущие машинки и графины с газированной водой, а в личных шкафах каждого сотрудника имелись свои рабочие библиотечки. Редакция располагала прекрасным актовым кинозалом, крупным книгохранилищем, комнатами для досье, телефонным узлом, специально оборудованными помещениями для телетайпных аппаратов и расшифровки телеграмм. Специальные помещения, предназначенные для дежурных по выпуску, сообщались напрямую с наборным цехом и типографией. Туда курьеры доставляли со второй половины дня на правку и на вычитку газетные полосы, туда же поступали все срочные сообщения ТАСС и собственных корреспондентов газеты. Отдельно, на четвертом этаже, находился просторный кабинет главного редактора, соединенный специальной телефонной линией "вертушкой" с высоким кремлевским руководством и другими ответственными инстанциями. Газета выходила в свет двумя выпусками: первый подписывался главным редактором часов в 6 вечера, после чего матрицы этого выпуска самолетами отправлялись на периферию, а второй выпуск подписывался где-то около полуночи, затем печатался на нескольких линотипах в прилегающей типографии и шел на Москву и Ленинград. Московский выпуск всегда считался более ответственным, т.к. в нем должны были отражаться все политические события дня и все самые последние сообщения о решениях высших партийных и правительственных инстанций. Именно московские выпуски газеты попадали рано утром на столы генерального секретаря и членов Политбюро ЦК КПСС.
Нравы и взаимоотношения в газете довольно заметно отличались от академической обстановки. Здесь люди держались друг с другом проще, без особой заботы о такте и не стеснялись в резких оценках тех материалов, которые они готовили к печати, и тех авторов, которые эти материалы написали. Публиковаться в "Правде" хотели в те времена слишком много людей. Число внештатных авторов, добивавшихся публикаций на страницах газеты, было более чем достаточным, а потому сотрудники редакции не особенно церемонились с ними, за исключением тех случаев, когда автор был некой высокопоставленной персоной: министром, академиком или членом ЦК КПСС. К тому же к выходцам из научных учреждений у многих правдистов было большее предубеждение, чем к другим авторам, ибо считалось почему-то, что научные работники не умеют так писать, как журналисты: коротко, понятно и увлекательно. И это я почувствовал в первые же дни. Как только мне отвели в качестве рабочего места кабинет одного из сотрудников, находившегося в отпуске, ко мне заглянул прибывший тогда в Москву собственный корреспондент "Правды" в Индии Николай Пастухов и бесцеремонно спросил меня:
- А есть у тебя уверенность, что ты сможешь за какой-нибудь час написать для газеты статью, или репортаж, или информацию? Ведь у нашего брата-журналиста в отличие от вас, ученых-очкариков, обычно не бывает времени для длительных, многодневных раздумий. Один профессор из твоей Академии наук пришел как-то в редакцию, чтобы написать статью в номер, разложил по столам и по полу какие-то свои выписки и материалы, потом целый день перекладывал их со стола на пол и обратно - все думал, а в конце концов так ничего и не написал.
Тогда я выслушал эту историю с улыбкой, пожал плечами и промолчал. Но мысль в голове мелькнула: "Да... Моя кандидатская степень здесь явно не к месту. Работу в газете придется осваивать с нуля - с самых азов журналистского ремесла. Иначе дело не пойдет".
Конечно, скептическое отношение к работникам Академии наук высказывали не все из моих новых коллег. В руководящих верхах среди правдистов имелись и тогда люди с учеными званиями и степенями. Международной редакцией "Правды" в те дни заведовал, например, профессор, специалист по истории древнего Египта Юлий Павлович Францев - человек большой эрудиции и острого ума. Ко мне он отнесся благожелательно и как-то, зайдя в мою комнату, завел полусерьезный, полушутливый разговор о Японии, о японцах и о моей предстоящей работе.
- Наш порок - многословие: старайтесь писать короче и острее,- говорил он вкрадчиво,- учитесь этому умению у западных журналистов. Ведь они любую самую рутинную газетную информашку умеют подать читателям так, чтобы ужалить. Вот, например, когда прилетел из Чехословакии в Англию в качестве политического эмигранта бывший глава чехословацкого правительства Масарик, то журналисты на аэродроме обратили внимание на то, что одна его рука была забинтована. Предельно короткую информацию послал сразу же в газету "Таймс" ее репортер. Вот что он написал: "Такого-то числа в Лондон из Праги прибыл самолетом Масарик с забинтованной рукой: видимо, зацепился за железный занавес". А?.. Каков стервец?! Вот так же коротко и едко надо бы и нам писать о них...
Приветливо и вполне доброжелательно отнесся ко мне и мой непосредственный начальник В. В. Маевский. Он почему-то был уверен, что дела в Японии пойдут у меня нормально, и его советы касались в большей мере вопросов, связанных с обустройством корреспондентского пункта в Токио.
В центральной редакции "Правды" мне пришлось проработать более месяца в ожидании возвращения моих дел, посланных на визу в японское посольство. Именно в те дни в нашей стране случилось такое радостное историческое событие как запуск на космическую орбиту первого в мире искусственного спутника Земли - советского спутника. Для сотрудников редакции это был напряженный день: едва ли не на все полосы газеты пришлось внести изменения и спешно включить соответствующие интервью, комментарии, репортажи с космодрома и т.п. Работа велась в авральном порядке. Ближайший номер вышел не в полночь, а под утро. Но настроение у всех было тогда приподнятое, победное.
В октябре 1957 года дважды мне поручали и самому писать статьи в газету. Первый раз мне предложили написать ежедневную колонку комментатора, которая публиковалась обычно на третьей или на пятой странице столбиком высотой в сто строк и называлась поэтому в редакционном обиходе "стометровкой". Тему я выбрал сам: о военных базах США на японском острове Окинаве. В статье подвергались критике заведомо ложные заявления командования вооруженных сил США в Японии о его мнимой готовности убрать в скором времени с Окинавы свои военные базы. Поскольку на написание статьи мне дали сутки, то каждую фразу своей "стометровки" я имел возможность не спеша обдумать. Вовремя пришла мне тогда на память и вставленная затем в статью пословица: "кто часто за шапку берется, тот скоро не уйдет". И в результате статья вроде бы получилась: на состоявшейся вскоре летучке ее отметили как удачную. Не исключаю, что тем самым редакция хотела подбодрить меня - ведь это была моя первая в жизни газетная статья!
А далее приближалась первая годовщина со времени подписания Совместной советско-японской декларации о нормализации отношений 1956 года, и Маевский поручил мне написать по этому поводу статью с обзором итогов развития отношений двух стран за минувший год. Для меня это было проще, и в юбилейную дату эта статья за моей подписью появилась на страницах газеты. Далее же начались приготовления к отъезду...
Поездка в Японию была в те годы довольно сложным делом. Ведь тогда между нашими странами отсутствовали как морские, так и авиационные пассажирские линии. Попасть в Токио можно было лишь самолетами иностранных компаний, и притом кружным путем - через Европу с пересадками. Поскольку частые приезды в отпуск не предполагались, а условия пребывания в Японии были неясны, то в багаж пришлось брать наряду с моей одеждой, а также с одеждой моей жены и сына, еще много необходимых для работы книг и словарей. Редакция, естественно, брала на себя все расходы по переезду, включая оплату багажа. В отличие от других журналистов корреспонденту "Правды" и его семье полагались тогда билеты первого класса.
Получив японскую визу, я не стал задерживаться ни на день, так как главный редактор П. А. Сатюков проявил заинтересованность в том, чтобы новый корреспондент газеты ко дню 40-летия Октябрьской революции находился уже в Токио. Поэтому 1 ноября вместе с женой Инессой Семеновной и трехлетним сыном Мишей я сел на только что вступивший в строй скоростной лайнер "Ту-104". На нем мы долетели до Праги, и в тот же день, после пересадки, на французском самолете прибыли в Париж.
В Париже, став пассажирами авиалинии "Эйр Франс", мы остановились в одной из фешенебельных гостиниц на Елисейских полях, где нам отвели, в соответствии с нашими билетами первого класса, просторный двухкомнатный номер, показавшийся мне после московской 15-метровой комнатушки в общей квартире в Зарядье воплощением роскоши и комфорта. По улицам Парижа вечером и на следующий день в утренние часы нас покатал на автомашине собственный корреспондент "Правды" во Франции Г. Ратиани, извещенный по телефону редакцией о нашем приезде. Париж выглядел великолепно: ярко освещенные улицы, нарядные здания, широкие тротуары Елисейских полей, потоки новых красивых машин, множество праздно гуляющих людей, одетых в короткие пальто и элегантные костюмы иного покроя, чем московские, и притом все без головных уборов в отличие от меня, вышедшего на вечернюю прогулку в своей отечественной велюровой шляпе и в длинном габардиновом плаще.
А дальше дорога была долгой и трудной, не столько для меня, сколько для нашего малолетнего слабого здоровьем сына Миши. Почти три дня мы летели тихоходным по нынешним понятиям самолетом с винтовыми двигателями, с промежуточными посадками и длительным пребыванием на аэродромах Франкфурта-на-Майне, Стамбула, Карачи, Калькутты, Сайгона и Манилы. Все это были жаркие края, а кондиционеров там тогда еще не было. Только где-то поздно вечером 4 ноября мы приблизились к Японии. Под крылом самолета в темноте несколько раз мелькнули береговые огни, а затем снова наступила сплошная тьма - значит под нами были воды Токийского залива. Гул моторов стал затихать, самолет, резко сбавляя скорость, пошел на снижение, и в тот момент, когда казалось, что он вот-вот погрузится в морские волны, под его крыльями появились фонари и асфальтовое покрытие посадочной полосы, а по сторонам выросли силуэты каких-то промышленных сооружений и заводских труб. Все! Вот и долгожданная Япония!
Начало работы корпункта
"Правды" в Токио
На поле аэродрома, у трапа самолета нас ждали трое соотечественников: мой ближайший друг Виктор Денисов, генеральный консул СССР в Японии Борис Безрукавников и корреспондент ТАСС Виктор Зацепин. Трое типично русских, добродушных мужиков! Мы обнялись. А далее они взяли на себя все заботы по оформлению нашего прилета. Вскоре на двух машинах мы выехали на ночные улицы Токио. От этих первых взглядов на японскую столицу, брошенных из окна машины, остались в памяти лишь невзрачные деревянные домики и пустые темные улицы, что резко контрастировало со свежими воспоминаниями о ярких вечерних огнях Парижа. Спустя минут пятнадцать-двадцать мы прибыли в "Гранд-отель", находившийся в центре Токио, рядом с резиденцией премьер-министра.
Встретившие нас соотечественники, судя по всему, рассчитывали поначалу на то, чтобы по-русски отметить приезд, посидеть, закусить и послушать новости из Москвы, но это, к сожалению, не получилось: мы все, включая трехлетнего сына и жену, были слишком измотаны трехдневным перелетом и недосыпанием. Это тотчас же поняли по приезде в отель и мои мужички. Я снова обнялся с ними и распрощался, договорившись о встрече в нашем посольстве на следующий день. Спать, спать и спать - более ни о чем в тот момент не хотелось думать...
Утром нас разбудили настойчивые постукивания в дверь горничных, не предполагавших, что мы будем спать так долго. Завтрак мы проспали, и пришлось поэтому заказать еду в номер. Заправляя постели, японки в синих фирменных платьях и белых фартучках приветливо щебетали слова извинения за причиненные неудобства, а затем, переведя взгляд на нашего утомленного переездом бледного сына, одна за другой умиленно произносили нараспев одно и то же восклицание "каваий не!", что по-русски означало "ах, какой милый!".
Во время завтрака в нашем номере появился и мой давний приятель, с которым мы вместе защищали кандидатские диссертации,- Дмитрий Васильевич Петров, собственный корреспондент "Известий", прибывший в Японию тремя неделями ранее. С видом человека уже вполне освоившегося со страной пребывания, он стал давать нам различные практические советы по поводу найма помещения, покупки оборудования для корпункта, приобретения автомашины и т.п. Жену тогда более всего интересовало, есть ли в Японии диетическое детское питание.
- Здесь есть все,- безапелляционно ответил Дмитрий Васильевич,- даже птичье молоко.