Хиросимская конференция 1964 года знаменовала собой завершение раскола в небывалом по своей массовости движении японских противников ядерного оружия, возникшего в 1954 году и вобравшего в себя протестную энергию миллионов японских граждан. Виновниками этого раскола стали руководители Японской коммунистической партии, взявшие курс на установление своего контроля над этим надпартийным движением и на навязывание ему прокитайских лозунгов. Но с таким курсом не согласились ни Социалистическая партия Японии, ни советская делегация, ни находившиеся в блоке с ней делегации ряда зарубежных стран. Окончательно этот раскол был оформлен спустя несколько месяцев, 1 февраля 1965 года, когда вышедшие из Гэнсуйкё японские активисты антиядерного движения создали Японский национальный конгресс борьбы за запрещение ядерного оружия (Гэнсуйкин) во главе с лидером антиядерного движения жителей Хиросимы профессором Моритаки Итиро. Конечно, масштабы антиядерного движения, развернутого под руководством Гэнсуйкина, были уже не столь велики. За его рамками осталась деятельность такой крупной организации японских противников ядерного оружия как Гэнсуйкё, лидером которого продолжал оставаться Ясуи Каору. Кстати сказать, сам профессор Ясуи в дни Токийской конференции сделал все от него зависящее, чтобы избежать ухода нашей делегации с конференции и сохранить связи Гэнсуйкё с Советским комитетом защиты мира. В ночь накануне начала заседаний конференции он при моем посредничестве тайно встретился в одном из номеров отеля "Даямондо" с Жуковым и вел с ним один на один на английском языке длинную беседу, предупреждая о своей неспособности противостоять деструктивным маневрам КПЯ. Но эта тайная ночная встреча окончилась, как показал следующий день, безрезультатно: раскол совершился. Тем не менее, оставшись и далее лидером Генсуйкё, профессор Ясуи не поддался попыткам КПЯ втянуть его в ту яростную антисоветскую кампанию, которая после раскола японского антиядерного движения развернулась в коммунистической печати и в устных заявлениях руководителей КПЯ. Не поддался он и нажиму со стороны Пекина, пытавшегося сделать его орудием своих нападок на внешнюю политику Хрущева, а затем и Брежнева.
Раскол, происшедший в августе 1964 года в японском движении сторонников мира, пагубно отразился на мировом антиядерном движении. Для зарубежной общественности оказалось головоломным делом разобраться в том, что случилось в токийском отеле "Даямондо" летом 1964 года и почему японское антиядерное движение, которым восхищалась зарубежная миролюбивая общественность, вдруг раскололось на два параллельных течения. Примечательно, что даже в Советском Союзе из-за неполных и невнятных сведений о происшедшем, мельком проскочивших в средствах массовой информации в последующие дни, наблюдалась сумятица в умах не только рядовых читателей газет и слушателей радио, но и ответственных партийных руководителей. Досадное свидетельство тому увидели мы, члены делегации Советского комитета защиты мира, участники свершившегося в отеле "Даямондо" раскола, на своем обратном пути на Родину, когда лайнер, взявший нас на борт в Иокогаме, приблизился к причалам Находки. Получив из Японии телеграммы о прибытии нашей делегации, местные власти решили торжественно встретить нас и вывесили над причалом огромный плакат с надписью, вызвавшей смех делегатов и гневное возмущение Г. А. Жукова. Вместо того чтобы приветствовать нас как участников Хиросимской конференции, поддержавшей внешнеполитический курс советского правительства, авторы надписи на плакате приветствовали нас как участников прокитайского сборища, с которого нам пришлось уйти, ибо надпись на плакате гласила: "Привет героям Токийской конференции!"
Плакат настолько возмутил Жукова, что он не смог сдержать своих эмоций при встрече с первым секретарем находкинского горкома партии и другими городскими руководителями, прибывшими на причал, чтобы торжественно встретить делегацию. Не желая садиться вместе с секретарем горкома в одну из черных "Волг", поданных на причал, Жуков неожиданно для встречавших открыл дверь стоявшего рядом микроавтобуса, рассчитанного на доставку в гостиницу "второстепенных" членов делегации, и, согнувшись, нырнул в его тесный салон. За ним, соблюдая субординацию, влез в микроавтобус и заместитель главы делегации ответственный работник ЦК КПСС П. Дедушкин. Обескураженный секретарь горкома счел в этой ситуации за лучшее не ехать в одиночестве, а последовать примеру Жукова и также нырнуть вглубь микроавтобуса. А за ним в тот же микроавтобус втиснулись еще три местных босса, пожелавших быть при начальстве. В результате такой неестественной рассадки начальников нам, рядовым членам делегации, не оставалось другого выбора как с комфортом расположиться по двое в новеньких черных "Волгах". Так мы вдвоем с Делюсиным и ездили по городу до прибытия на обед в ресторан, откуда затем вся делегация отправилась на вокзал и погрузилась на поезд, доставивший нас на следующее утро в Хабаровск.
Международные антиядерные конференции, проведенные в Японии в 1963 году и в 1964 годах и приведшие к расколу в рядах японских противников ядерной войны, открыли глаза и японской общественности и советскому руководству на реальное положение дел не только в движении японских сторонников мира, но и в отношениях между КПСС и КПЯ. Открытые и грубые нападки на советскую внешнюю политику представителей компартии Японии в ходе Токийской конференции вскрыли наличие глубоких разногласий между руководителями советских и японских коммунистов, замалчивать которые японская сторона далее уже не считала нужным. Явный отход КПЯ на прокитайские позиции и демонстрация ее руководством в лице Миямото и Хакамады откровенной вражды к КПСС и Советскому Союзу требовали, как тогда мне казалось, быстрой и жесткой ответной реакции с нашей стороны, тем более что в среде японских коммунистов была довольно влиятельная (численностью до 5 тысяч человек) группа противников Миямото, возглавлявшаяся депутатами парламента Сигой Ёсио и Судзуки Итидзо, которая, будучи в меньшинстве, тем не менее мужественно выступала за дружбу с Советским Союзом и в поддержку Московского договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах. Логика политической борьбы, как и забота о сохранении престижа КПСС в глазах международного коммунистического движения, требовали от руководства КПСС принципиального отношения к антисоветскому курсу руководства КПЯ. Для многих специалистов в области японской политики была очевидной необходимость ужесточения наших отношений с Миямото и его приспешниками, пытавшимися наживать себе политический капитал на антисоветских предрассудках японских обывателей. Ведь было же ясно, что нападки руководства КПЯ на Советский Союз и КПСС нужны были Миямото и иже с ним для того, чтобы демонстрировать перед японцами мнимую "самостоятельность и независимость" КПЯ, в то время как в действительности эта группировка лидеров КПЯ самостоятельности в те дни не проявляла, а лишь слепо следовала антисоветскому курсу Пекина.
В узком кругу экспертов-японоведов, приглашавшихся в те дни на совещания в ЦК КПСС, сторонники такой точки зрения, включая и меня, высказывались за открытое осуждение в нашей печати курса Миямото и за всемерную моральную, политическую, а при необходимости и за финансовую поддержку Сиги и его сторонников - наших искренних друзей в рядах КПЯ. Но такое мнение было оставлено без внимания. Руководство КПСС предпочло промолчать и тогда, когда в мае 1964 года Сига, Судзуки и ряд других видных японских коммунистов - друзей нашей страны были исключены из партии лишь за то, что они одобрили Московский договор и голосовали в парламенте в поддержку этого документа. Не пошло руководство КПСС на открытый разрыв с Миямото и его окружением и после фактического изгнания японскими коммунистами делегации Советского комитета защиты мира с Токийской конференции в июле 1964 года, оправдывая свою бюрократическую нерешительность некими соображениями "высшего порядка".
С приходом к руководству ЦК КПСС в октябре 1964 года Л. И. Брежнева человека столь же консервативного склада, как М. А. Суслов и Б. Н. Пономарев, стремление руководства ЦК КПСС избегать крутых поворотов в мировом коммунистическом движении стало еще более явственным. В результате проблема дальнейших взаимоотношений с японской компартией, подвергавшей КПСС клеветническим нападкам, была оставлена в подвешенном состоянии, якобы в расчете на то, что-де Миямото, Хакамада и другие инициаторы антисоветского курса "образумятся" и отношения КПСС и КПЯ снова войдут в прежнюю колею.
Объяснялось такое поведение скрытыми опасениями цековских "мудрецов": как бы некоторые зарубежные "братские" партии не обвинили КПСС во вмешательстве во внутренние дела Коммунистической партии Японии, хотя верхушка этой партии без всякого стеснения подвергала нападкам КПСС и сотрудничавшие с ней партии.
На эти нападки руководители КПСС отвечали лишь невразумительным бормотанием о важности сохранения единства рядов мирового коммунистического движения и не принимали надлежащих ответных мер. В Москве продолжал оставаться и далее собственный корреспондент центрального органа ЦК КПЯ газеты "Акахата", а советская печать, если не считать нескольких информационных статей, появившихся летом 1964 года в газете "Правда" с подачи нашей делегации, продолжала отмалчиваться - и все потому, что ни М. А. Суслов, ни Б. Н. Пономарев не желали брать на себя ответственность за полный разрыв с КПЯ. Замалчивая ссору с руководством КПЯ, они не шли на обрыв последних контактов с этой партией, поддерживавшихся через одного из работников советского посольства.
Примечательно, что сохранение этой тонкой, почти невидимой контактной нити устраивало, судя по всему, и руководителей КПЯ, ибо полный разрыв с КПСС был чреват для них многими неудобствами: ведь через Москву японская компартия продолжала поддерживать связи с коммунистическим руководством социалистических стран Европы, а также с западноевропейскими компартиями. "Ни мира, ни войны" - вот суть взаимоотношений КПСС и КПЯ в период, начавшийся в 1963-1964 годах и продолжавшийся довольно длительное время даже после того, как в 1966 году руководство КПЯ неожиданно для всех перессорилось с Пекином и полностью разорвало отношения с КПК. Сомневаюсь, что при таком замороженном состоянии отношений между КПСС и КПЯ наша партия, как и наши дипломаты, могли получать от взаимоотношений с КПЯ какие-то политические выгоды. Зато очевиден был вред от нашего беспринципного бойкота группы Сига - группы мужественных японских коммунистов, сохранявших верность прежней дружбе с Советским союзом. Эта группа наших искренних друзей и идейных союзников, приступившая в те дни к изданию своей газеты "Нихон но коэ" ("Голос Японии"), оказалась в положении изгоев: в то время как мы упорно открещивались от Сига и его сторонников, печать КПЯ, и прежде всего газета "Акахата", клеймила их как "агентов Кремля" и предателей. В результате весьма высокий поначалу политический авторитет этих честных коммунистов, исключенных из КПЯ за дружбу с КПСС, был серьезно подорван в последующие годы.
Две поездки в Японию в составе делегаций Советского комитета защиты мира, позволили мне вновь глубоко окунуться в японскую политическую жизнь и освежить свои представления о ней. Ведь дважды я оказывался в самом эпицентре борьбы, развертывавшейся тогда на политической сцене Японии.
Светлые воспоминания остались у меня с тех пор от общения в ходе этих поездок с Г. А. Жуковым - политическим деятелем высокого класса, обладавшим острым аналитическим умом, способностью ориентироваться в самых сложных политических ситуациях, смелостью в принятии решений в тех случаях, когда он нес за них личную ответственность. Поражало в нем счастливое сочетание в одном лице и государственного деятеля и журналиста. Будучи главой делегации, он тем не менее не расставался с записной книжкой, в которую не стеснялся у всех на виду записывать и мысли своих собеседников, и свои путевые впечатления. Моего удовольствия от общения с Жуковым не умаляла даже его беспощадная требовательность ко всем сопровождавшим его членам делегации. В дни двух упомянутых конференций Жуков постоянно требовал от нас информации, способной помочь ему в беседах с японцами, в подготовке пресс-конференций, в подборе аргументов и фактов для полемики с политическими противниками. Срочные задания от него поступали мне и другим его помощникам не только в дневные, но и в вечерние и в ночные часы, ибо сам он в ходе конференций спал не более трех-четырех часов в сутки. Его феноменальная работоспособность приводила в уныние многих членов делегаций: бывало, в 3 часа ночи он поручал кому-либо из нас подготовить ему к 7 часам утра письменную справку и удивлялся, если это задание не выполнялось. Но при этом никто не слышал из его уст ни грубости, ни ядовитых замечаний, унижающих достоинство. Если кто-то из членов делегации давал ему некачественный материал, то переделывать его он не просил, а молча, но с досадой на лице брался за переделку сам.
Недобрые воспоминания остались у меня, однако, о другом человеке ответственном сотруднике Международного отдела ЦК КПСС П. Дедушкине, называвшем себя во время поездки в Японию в 1964 году заместителем главы делегации и постоянно дававшем всем остальным понять, что фактическое руководство делегацией находится в его руках. Это не могло не раздражать тех, кто намного лучше Дедушкина разбирался в вопросах, возникавших в ходе конференции, ибо прежде этот партаппаратчик никакого отношения к Японии не имел, да и вообще не обнаруживал ни широкого политического кругозора, ни острого ума, ни такта в своих отношениях с другими людьми. Трения возникали у Дедушкина то с одним, то с другим членом делегации, но они как-то прошли бесследно, а вот со мной они вылились в острый конфликт. Выполняя поручения Жукова как главы делегации (мне было поручено заниматься связью с прессой), я несколько раз отклонял неуместные и бестолковые с моей точки зрения задания Дедушкина, что, видимо, очень обозлило этого цековского вельможу. Когда вся делегация незадолго до отъезда собралась в помещении советского посольства в Токио на совещание, Дедушкин вдруг обвинил меня в "неуважительном отношении" к нему как начальству, назвав мое поведение "неуместным панибратством". Хотя никто из членов делегации не поддержал его, но и связываться с ним никто не стал. Жуков тогда просто пропустил его выпад мимо ушей, а потом, когда мы оказались с ним наедине, посоветовал мне не обращать на подобные выпады внимания. "Никогда никакой пакости он вам причинить по приезде в Москву не сможет - я этого не допущу",- пообещал он.
Но маленькую пакость Дедушкин мне все-таки причинил. Осенью того же 1964 года я был включен в многочисленную советскую делегацию, отправлявшуюся на Олимпийские игры в Японию, в качестве консультанта по японским делам. На меня был даже бесплатно сшит в специальном ателье такой же элегантный фирменный костюм, в какие были одеты все советские участники Олимпийских игр. Но список едущих попал по заведенному порядку на просмотр в Международный отдел ЦК КПСС, где его визировал, как оказалось, не кто иной, как Дедушкин. И в результате в самый последний момент моя фамилия из списка была вычеркнута. Так отомстил мне этот цековский самодур за непочтительное отношение к его персоне двумя месяцами ранее.
Однако вскоре Дедушкина из Международного отдела ЦК КПСС убрали: по слухам, его перевели в МИД и назначили послом в какую-то захудалую африканскую страну. И бог с ним: упомянул я о нем лишь потому, что таких дедушкиных в аппарате ЦК было много, если не слишком много, что и предопределило в дальнейшем, в горбачевские времена, косность и неспособность этого аппарата защитить от лжедемократов не только страну, но и собственное существование.
Гораздо спокойнее прошли мои поездки в Японию в последующие годы. Одна из них состоялась в делегации Советского комитета защиты мира. Но ехали мы в Японию уже не по приглашению Гэнсуйкё, а по приглашению Гэнсуйкина, опиравшегося на социалистическую партию и Генеральный совет профсоюзов. Активное содействие нашему пребыванию в Японии и встречам с японскими друзьями нашей страны оказывало на этот раз Общество японо-советской дружбы (Ниссо Синдзэн Кёкай), созданное после выхода японских социалистов и Генерального совета профсоюзов из общества "Япония - СССР", подпавшего под влияние КПЯ.
Возглавлял тогда нашу делегацию председатель Советского общества красного креста Петр Галактионович Яковлев - человек, совершенно незнакомый с политической жизнью Японии, да и вообще не обнаруживавший большой осведомленности в проблемах международных отношений. Кто и зачем протежировал ему эту поездку, для меня осталось тайной. Фактически же политическое руководство нашей делегацией взял на себя консультант Международного отдела ЦК КПСС Карэн Нерсесович Брутенц, ставший в последствии одним из заместителей заведующего этим отделом. В отличие от Яковлева Брутенц хорошо разбирался в общих вопросах внешней политики нашей страны. Выпускник Академии общественных наук при ЦК КПСС, он обладал всеми качествами, присущими профессиональным политикам. Были у него и острый политический нюх, и умение быстро располагать к себе людей, и тонкое чувство юмора с изрядной долей циничного отношения к жизни и деятельности советских верхов. Он оказался общительным и интересным собеседником, с которым у меня быстро сложились дружеские отношения. Поскольку с японскими делами он был знаком лишь поверхностно, то свою задачу в составе делегации я видел в том, чтобы восполнять отсутствие конкретных знаний японской действительности как у него, так и у главы делегации. Наряду со случайными людьми, призванными олицетворять собой нашу общественность, в состав делегации был включен в качестве секретаря-переводчика прекрасный знаток японского языка, автор многочисленных переводов на русский язык произведений японских писателей Борис Владимирович Раскин, которого я знал еще со студенческих лет. Тогда, кстати сказать, Борис Раскин ехал в Японию впервые.
На конференции новой антиядерной организации Гэнсуйкин, программа которой определялась руководством социалистической партии, мы чувствовали себя спокойно, т.к. у нас не было существенных разногласий во взглядах с организаторами конференции. В числе участников конференции было много старых друзей нашей страны, и задача наша состояла лишь в том, чтобы закрепить связи с ними советских общественных организаций.
Большую часть времени мы провели в поездках по различным районам Японии. Особенно яркие впечатления остались у меня от поездки в Японские Альпы, где высоко в горах нам показали одно из уникальных сооружений японских строителей - гидроэлектростанцию "Куробэ-ён", гигантский турбинный зал которой был вырублен в скальных породах на казалось бы неприступной высоте.
В поездках по Японии к нам присоединилась тогда дочь японского революционера-коммуниста Катаямы Сэн - Катаяма Ясу, с молодых лет проживавшая в Советском Союзе и приглашенная в Японию друзьями нашей страны почти одновременно с нами.
Встретились мы тогда со многими видными представителями японского политического мира, включая депутатов парламента, глав местной администрации и видных ученых. Но особых задач у нас не было, а потому беседы с ними сводились к скольжению по поверхности тогдашних проблем советско-японских отношений - маломальские спорные вопросы этих отношений в наших беседах не затрагивались. Один раз, правда, возникла проблема другого рода: за час до начала прощального приема в честь нашей делегации Петр Галактионович оказался в абсолютно нетрезвом состоянии в результате проведенной им ранее встречи с кем-то из японцев. После консультаций с нашими многоопытными в подобных вопросах дипломатами и посольским врачом были приняты различные экстренные меры по постановке виновника происшествия на ноги, включая холодный душ, нашатырный спирт и т.п., что придало его осанке и внешности более или менее нормальный вид. Во всяком случае, с приветственным пожиманием рук появлявшимся в дверях японским гостям он справился вполне успешно.
Поездка в Японию сблизила меня с Карэном Брутенцем: мы обнаружили одинаковое понимание всего происходившего вокруг нас и в Японии, и в нашей стране. В отличие от многих его коллег по работе в ЦК КПСС Брутенц умел находить курьезное и смешное в том, что обычно всерьез тревожило или озадачивало наших ответственных работников, приезжавших с подобными миссиями, и это очень благотворно сказывалось на нашем настроении в ходе поездки.
Столь же беспроблемно прошла и моя поездка в Японию в качестве члена делегации общества "СССР - Япония". Состоялся этот вояж где-то в 1966 году, вскоре после того, как меня избрали одним из вице-председателей этого общества, объединявшего не только значительную часть японоведов Москвы, но и многих видных советских деятелей культуры: кинорежиссер Марк Донской, балерина Ольга Лепешинская, скрипач Леонид Коган и др.
На сей раз наша делегация была небольшой. В ее состав входили лишь три человека: главный редактор газеты "Московские новости" Я. Ломко, главный редактор журнала "Цветоводство" Н. Николаева и я как заведующий отделом Японии Института народов Азии АН СССР. Задача наша сводилась к тому, чтобы укрепить контакты с такими организациями сторонников добрососедства с Советским Союзом как "Общество японо-советской дружбы" и "Общество японо-советских связей", образовавшихся в Японии после раскола общества "Япония - СССР", подпавшего под влияние КПЯ, и выхода из него представителей СПЯ, Генерального совета профсоюзов и некоторых других организаций, не согласных с политическим курсом КПЯ.
Участие в таких делегациях напоминало собой приятное путешествие по туристской путевке: принимавшая нас японская сторона обеспечивала нам и ночлег и питание, а наши обязанности сводились лишь к беседам с японцами либо в официальных помещениях, либо в студенческих аудиториях, либо за обедами и ужинами. Ломко, на которого как на главу делегации возлагалась обязанность произносить приветственные речи и тосты, выполнял эту обязанность охотно и с блеском. Что же касается меня, то главное в этой поездке я видел в том, чтобы в свободные часы побывать в токийских книжных магазинах и закупить новинки по интересовавшим меня вопросам государственной и политической жизни Японии.
В ходе нашего пребывания в Токио большое внимание к нам проявил тогдашний руководитель международного отдела ЦК Социалистической партии депутат парламента Мацумото Ситиро, и это внимание отражало общее дружественное отношение к нашей стране японских социалистов, занявших ту брешь, которая образовалась в контактах советской и японской общественности после отхода КПЯ на враждебные нашей стране прокитайские позиции.
Середина и вторая половина 60-х годов стали периодом небывалого прежде по своему размаху сближения КПСС с японскими социалистами, охотно взявшими на себя ту роль, от которой оказалась тогда КПЯ,- роль главных поборников советско-японского добрососедства. А влияние социалистов на политическую жизнь и государственные дела Японии было тогда несравнимо большим, чем у коммунистов. Поэтому дружба с социалистами была для Советского Союза объективно более полезной, чем прежняя дружба с КПЯ. Беда была, однако, в том, что этого не понимали упертые в марксистские догмы руководители КПСС типа Суслова и Пономарева, не оставлявшие своих помыслов о восстановлении дружбы с руководством КПЯ, хотя последнее, наглея все более, продолжало демонстративно отвергать эту дружбу.
Мое следующее довольно длительное общение с большим числом японских граждан случилось весной 1970 года в дни после открытия в Осаке Всемирной международной выставки "ЭКСПО-70". Как известно, открытие этой выставки весной 1970 года совпало по времени со столетием со дня рождения В. И. Ленина, широко и торжественно отмечавшемся в Советском Союзе. В "директивных инстанциях" было решено воспользоваться этой круглой датой для более массового ознакомления международной общественности с марксистско-ленинской идеологией, а также с жизнью и деятельностью основателя советского государства - В. И. Ленина. В Японии реализовать эту задачу был призван персонал павильона СССР на выставке "ЭКСПО-70", функции которого допускали лекционную деятельность не только в стенах павильона, но и за его пределами. Так возникла идея посылки в Японию лекторов, способных выступать в японских аудиториях по теоретическим вопросам, связанным с советской внешней политикой и марксистско-ленинской идеологией. Содействовать реализации этой идеи изъявила готовность Японская ассоциация культурных связей с зарубежными странами (Тайгай Бунка кёкай - или сокращенно Тайбункё), возглавлявшаяся видным японским общественным и политическим деятелем, президентом университета Токай Мацумаэ Сигэёси. Деятельность этой ассоциации опиралась на местные отделения социалистической партии, Генерального совета профсоюзов и прочие связанные с социалистами массовые организации. Тот факт, что японские социалисты взялись содействовать проведению в Японии цикла выступлений советских лекторов, посвященных столетию со дня рождения В. И. Ленина, красноречиво говорил о том, как изменилась к началу 70-х годов политическая ситуация в Японии. Нашим лекторам пришлось выступать перед японцами по ленинской тематике не с помощью японских коммунистов, а с помощью социалистов и левых профсоюзных руководителей. Коммунисты же в дни ленинского юбилея предпочитали проводить юбилейные мероприятия без участия советских гостей, давая при этом свою далеко не всегда объективную интерпретацию деятельности В. И. Ленина и его трудам.
Первыми по очередности выездов кандидатами на поездку в Японию в качестве лекторов советского павильона на выставке "ЭКСПО-70" оказались в соответствии с решением Международного отдела ЦК КПСС мы с Д. В. Петровым так уж судьба и на этот раз свела нас вместе. Мы пробыли тогда в Японии два месяца. Работники Тайбункё составили для каждого из нас расписанные по дням программы поездок в самые различные города страны, где мы и выступали с лекциями на японском языке в разнообразных аудиториях. Нашими слушателями были чаще всего местные активисты социалистической партии, профсоюзные функционеры, активисты местных отделений Общества японо-советской дружбы, а также студенты. Петров читал лекции на тему "Ленинская внешняя политика Советского Союза", а тема моей лекции формулировалась так: "Ленин и его взгляды на Японию".
Нельзя было не отдать должное японским устроителям наших лекций. Проводились они даже в отдаленных провинциальных городах, с присутствием в аудиториях большого числа слушателей. Приятно удивляла реакция слушателей более активная, чем на подобных лекциях в нашей стране. Нередко в конце моей лекции завязывались довольно длительные дискуссии. В университетских аудиториях студенты подчас без стеснения высказывали свои сомнения по поводу совместимости с коммунистическими идеями тех или иных явлений в жизни советского общества. В таких вопросах нередко чувствовалось сильное влияние антисоветской пропаганды. Причем многие вопросы носили конкретный характер. Запомнилась мне, например, лекция в университете Вакаяма, на которую прошли сотни четыре студентов, и в том числе юнцы, находившиеся под влиянием антисталинских, троцкистских взглядов. Свои вопросы ко мне некоторые из них сопровождали нелестными репликами по поводу недемократических порядков и социального неравенства в Советском Союзе.
- А почему до сих пор, вопреки ленинскому учению, такие партийные боссы как Брежнев получают колоссальные доходы, а народ живет в бедности? так запальчиво и с недоверием ко всему сказанному мной прокричал в микрофон, обращаясь ко мне, один из лидеров сидевшей в зале группы леваков.
Свой ответ я свел к невозмутимому перечислению конкретных сведений:
- Да, вы правы, что полного равенства в доходах советских людей у нас сегодня нет. Месячная зарплата рабочих колеблется у нас от восьмидесяти до трехсот рублей в месяц в зависимости от квалификации. Шахтеры зарабатывают иногда и больше: до четырехсот рублей. Наивысшую заработную плату получают у нас ученые: зарплата академиков достигает восьмисот, а может быть, и тысячи рублей. Большие жалованья получают генералы, космонавты и другие знаменитости: где-то в пределах пятисот-шестисот рублей. Что же касается зарплаты партийных работников, то она выше средней зарплаты рабочих, но ниже заработной платы профессоров и докторов наук. У работников центрального аппарата ЦК, секретарей райкомов она достигает пятисот-шестисот рублей в месяц. Что касается Брежнева, то его зарплата мне точно неизвестна, но она не выше, чем у президента Академии наук. В общем, как видите, верхние слои нашего общества имеют заработки раза в три-четыре более высокие, чем средняя зарплата людей наемного труда. А теперь обратимся к японскому капиталистическому обществу. У вас люди наемного труда в среднем получают 200-250 тысяч иен (речь шла о 1970 годе.- И. Л.), а доходы таких состоятельных бизнесменов как Мацусита Коносукэ, если судить по газетам, не в три или четыре, а в сотни раз превышает доходы среднего японца. Вот и думайте, какой строй справедливее в распределении доходов, ваш или наш.
Дискуссии и беседы с японцами - слушателями моих лекций были, возможно, полезнее для меня, чем для них. В итоге более чем двадцати лекций, прочитанных мной в мае-июне 1970 года в различных городах Японии и живого общения с теми, кто их слушал, я стал, как мне думалось тогда, лучше чувствовать настроения, запросы и мысли японцев, а заодно лучше понимать разницу между нашей и японской общественной жизнью. И чаще эта разница была не в пользу японцев.
Однако без всякого умысла с моей стороны мое лекционное турне по Японии привело летом 1970 года к неожиданному ухудшению и без того недружественных отношений между КПСС и КПЯ.
Как известно, после поездки председателя президиума ЦК КПЯ Миямото Кэндзи в Пекин в марте 1966 года произошел полный разрыв отношений руководителей японских коммунистов с Пекином, пытавшемся навязывать КПЯ авантюристический курс действий, отвечавший интересам лишь великоханьской политики маоистского руководства. При таких обстоятельствах в Москве появилась иллюзия возможности восстановления былой "дружбы" с японскими коммунистами. Такую иллюзию питали и Суслов и Пономарев, особенно после того как в январе-феврале 1968 года они съездили в Токио и провели там переговоры с Миямото и его окружением. Однако голословные заявления КПЯ о готовности к нормализации отношений с КПСС оказались неискренними, ибо руководство этой партии предпочитало в своей внутренней политике не дружбу с КПСС, а игру на антисоветских, антирусских предрассудках японских обывателей. Примером тому мог служить переход КПЯ в 1968-1969 годах к поддержке самого "забойного" антисоветского лозунга японских националистов, а именно требования "возвращения" Японии Курильских островов, причем в отличие от правящей либерально-демократической партии, зарившейся на Южные Курилы, КПЯ стала домогаться передачи всего Курильского архипелага, включая как южные, так и северные острова. Обвиняя советское руководство во вмешательстве в дела японских коммунистов, руководство КПЯ, как и в предшествовавшие годы, продолжало добиваться разрыва отношений КПСС как с японскими социалистами, так и со всеми просоветски настроенными деятелями марксистско-ленинской ориентации, если таковые действовали самостоятельно и не находились под контролем КПЯ. Для обид на КПСС и обвинений во "вмешательстве Москвы" во внутренние дела КПЯ использовался любой повод.
Вот таким поводом для очередного скандала с Москвой послужила моя лекция, состоявшаяся в Киото в "Рабочем университете", о котором ни я, ни работники советского павильона на выставке "ЭКСПО-70", составлявшие программу моих лекций, не имели ясного представления. О том, что скрывалось за названием "Рабочий университет", знали, по-видимому, японские организаторы лекций, связанные с социалистической партией, но информировать нас заранее они не сочли нужным. Само название этой организации меня нисколько не насторожило, ибо в большинстве городов организаторами моих лекций выступали рабочие профсоюзы.
Выйдя из-за кулис на сцену большого зала, где собрались около 500 слушателей названного "Рабочего университета", я вдруг увидел в первом ряду знакомых и уважаемых мною политических деятелей: Сигу Ёсио, Судзуки Итидзо и Ямаду Рокудзаэмон. Да, это были они: японские коммунисты, искренние сторонники добрых отношений с КПСС и Советским Союзом, исключенные из Коммунистической партии Японии за отказ следовать тогдашнему антисоветскому курсу руководства КПЯ. Увидев их, я улыбнулся им со сцены, кивнул головой и, поднявшись на кафедру, приступил к лекции. В ту минуту, конечно, я не забыл полученных мною в Москве указаний руководства Международного отдела ЦК КПСС о необходимости воздерживаться от контактов с группой Сига во избежание нареканий со стороны руководства КПЯ. Преднамеренно нарушать эту инструкцию я не собирался, хотя в душе, да и при разговорах в узком кругу, я не был с ней согласен. Но здесь сложилась непредвиденная ситуация. Не бежать же мне было из зала...
Когда лекция кончилась, Сига и его друзья подошли ко мне и мы, естественно, пожали друг другу руки. А как же я мог поступить иначе! Для меня товарищ Сига всегда был и оставался пламенным революционеромкоммунистом, который пробыл 17 лет в фашистских застенках и в отличие от некоторых членов тогдашнего руководства КПЯ не отрешился от своих убеждений. Я всегда смотрел на него как на героя, достойного глубокого уважения: мог ли я, советский коммунист, не пожать протянутую мне руку японского коммуниста лишь потому, что какие-то злыдни-ненавистники нашей страны, сидевшие в руководстве Коммунистической партии Японии, пытались затоптать в грязь его заслуги, лишь только потому, что он остался верен дружбе с нашей страной?! Конечно же, нет! И в те минуты мне было все равно, что сотни собравшихся в зале сторонников Сиги смотрели на наши рукопожатия и что среди них наверняка были скрытые стукачи, которые немедленно известят лидеров КПЯ об этой лекции. Семь бед - один ответ: не отказался я от предложения Сиги поужинать с ним и его друзьями сразу же после лекции. И мы поужинали в скромном японском ресторанчике и обменялись добрыми словами. Сига говорил о своей решимости отстаивать дело дружбы с Советским Союзом, а я не скрывал в этой беседе своего уважения к стойкости и мужеству этого человека и его друзей, от которых так беспринципно и безнравственно отмежевалось руководство КПСС, предавшее их и обрекшее на политическую смерть. Что мог я ему еще сказать, кроме как: "Крепитесь, Сига-сан! Будем надеяться, что наша партия рано или поздно воздаст должное вашей несгибаемой верности делу дружбы с нашей страной". Мы расстались как старые друзья, и никогда по сей день я не испытывал раскаяния за свое запрещенное инструкциями Москвы поведение в тот вечер.
А на следующий день Центральный орган КПЯ газета "Акахата", как и следовало ожидать, на первой странице опубликовала под крупным заголовком большую бранную статью о "бесцеремонном вмешательстве КПСС во внутренние дела КПЯ". В статье содержался шквал упреков и обвинений в "беспринципности" руководства КПСС, направившем в Японию для демонстративной встречи с Сигой Ёсио и другими "раскольниками" и "агентами Москвы" бывшего токийского корреспондента "Правды" Латышева, который не постеснялся даже выступить перед сиговцами с длинной лекцией. Что и говорить, в тот день антисоветские силы в руководстве КПЯ получили долгожданный повод для раздувания ссоры с нашей партией - ссоры, которая была им нужна для того, чтобы все видели как "независима" и "самостоятельна" эта партия в проведении своей политической линии.
Ну а что же Москва? Как сообщил мне в те дни доверительно советский посол в Японии О. А. Трояновский, из Международного отдела ЦК КПСС от Коваленко тотчас же пришел в адрес посольства запрос по этому поводу, и посольским работникам пришлось срочно направлять в Москву "объяснение". В объяснении было сказано, что моя лекция в "Рабочем университете" была организована Японской ассоциацией культурных связей с зарубежными странами, которая не сообщила заранее лектору о присутствии в аудитории лиц, исключенных из КПЯ. Ни о чем другом в той объяснительной телеграмме Трояновский в Москву не сообщил, поскольку и ему в тот момент никаких подробностей о моей встречи с Сигой известно не было. Приняв к сведению это посольское разъяснение, И. И. Коваленко также не стал раздувать далее эту историю. Гневная публикация газеты "Акахата" была положена в одну из папок японского сектора Международного отдела ЦК КПСС и предана забвению. Уж слишком ясен стал в то время даже для закостенелых догматиков в руководстве нашей партии скандальный антисоветский настрой Миямото, Хакамады, Уэды и других лидеров КПЯ, и остро реагировать на каждый из наскоков этой публики на КПСС нашим партийным вельможам, по-видимому, надоело. К лаю моськи на слона они в то время уже притерпелись. По приезде в Москву мне даже не пришлось давать в ЦК каких-либо объяснений по упомянутой выше публикации газеты "Акахата".
Но и в то время никто в наших партийных верхах не хотел идти на открытый разрыв с КПЯ. В политике этих верхов доминировала присущая бюрократам склонность откладывать в сторону конфликтные вопросы в тайной надежде, что, может быть, конфликт рассосется сам собой. И такая беспринципная, аморфная, страусиная политика зарывания головы в песок продолжалась и далее многие годы вплоть до развала самой КПСС.
О встречах в то время с высокопоставленными представителями "директивных инстанций" сохранился у меня в памяти еще один эпизод. Как-то летом 1970 года, вскоре после возвращения из лекционного турне по Японии, я получил по домашнему адресу телеграмму, в которой сообщалось, что в такой-то день и такой-то час меня просили явиться в Кремль в приемную председателя Совета Национальностей Насреддиновой и что пропуск на меня заказан. Не зная, о чем будет идти речь, я тем не менее прибыл в Кремль и был пропущен в назначенное место. Оказалось, что в это время у Насреддиновой собрались члены делегации депутатов Верховного Совета СССР, отправлявшихся в Японию во главе с Насреддиновой по приглашению японского парламента. Мне же, как и нескольким другим приглашенным, надлежало выступить перед отъезжавшими со своими свежими впечатлениями о пребывании в Японии и дать полезные советы, касающиеся особенностей японской среды, в которую предстояло делегации окунуться.
Насреддинова - пожилая узбечка с плутоватыми, недобрыми глазами важно восседала за письменным столом своего просторного кабинета, из окна которого открывался великолепный вид на золотые купола кремлевских церквей. Члены делегации, включая известного украинского врача Амосова, сидели веером на стульях перед ней. Сначала говорила Насреддинова, потом с кратким обзором состояния советско-японских отношений выступили заместитель министра иностранных дел и заместитель министра внешней торговли (фамилий их я не помню), затем ответственный секретарь Союза советских обществ дружбы Б. Иванов, а затем слово предоставили мне. Насреддинова попросила меня, учитывая мой опыт общения с японцами, посоветовать делегации, как общаться с японцами с учетом особенностей их национального характера. То, что я сказал, видимо, ей не очень понравилось, а сказал я следующее:
- Япония - страна, где в государственных делах и политике доминируют мужчины. На женщин японцы смотрят чуть-чуть свысока. Поэтому одна из трудностей вашей делегации будет состоять в том, что ее возглавляет женщина. Этот момент будет наверняка привлекать к себе повышенное внимание прессы. При таких обстоятельствах положение главы делегации будет особенно деликатным. Практика поведения советских делегаций как в Японии, так и в других зарубежных странах говорит о том, что при беседах делегатов с принимающими их иностранцами более всего и долее всех говорят главы делегаций, в то время как рядовые члены делегаций предпочитают скромно отмалчиваться. Но вашей делегации допускать такую практику не следовало бы: если будет говорить вместо мужчин только глава делегации - женщина, а мужчины будут скромно сидеть молча, то на японцев с их высокомерным отношением к женщинам это будет производить странное, если не комичное впечатление. Поэтому главе делегации, как мне думается, надо чаще и больше втягивать в беседы своих мужчин - членов делегации, чтобы японцам не подумалось, что у нас в стране матриархат...
Насреддинова метнула на меня недобрый взгляд и ответила шуткой:
- Нет-нет, не беспокойтесь, я своим мужчинам не дам молчать. Пусть говорят: у нас в делегации будет для всех свобода слова...
Спустя года два, когда я уже снова находился на корреспондентской работе в Японии, зашла у меня с кем-то из советников посольства речь о делегации Насреддиновой.
- А вы знаете,- сказал мне мой собеседник,- выступая в посольстве перед отъездом в Москву, Насреддинова вспомнила тогда о вас. Вот, дескать, даже бывалые специалисты по Японии иногда ошибаются. Тот же Латышев хваленый японовед из Института востоковедения АН СССР говорил накануне нашего отъезда в Японию, будто японцы высокомерно относятся к женщинам. А вот я этого не почувствовала - наоборот все они относились ко мне с огромным уважением и повсюду принимали меня с почетом...
Так разошелся я во мнениях с Насреддиновой. Откровенно говоря, потом я без грусти узнал, что где-то в середине 70-х годов Насреддинова была снята со всех своих высоких постов и в Верховном Совете, и в Узбекистане по причине каких-то злоупотреблений, связанных с кумовством и взятками.