У Джабира не случилось при себе аркана, а лишь конские путы из пальмового лыка, свитого с войлоком. Он обмотал путы вокруг пояса, из оружия отавил при себе только джамбию, и подошел к самому берегу.
Отвесные скалы, образующие ущелье, вырастали, как и говорил Хасан, прямо из воды.
Аль-Мунзир отошел подальше и внимательно рассмотрел горный склон. Был он крут, но для сильного и ловкого человека вполне доступен. В полусотне шагов от берега аль-Мунзир начал свое восхождение, продвигаясь вверх и в сторону шумной речки.
Его замысел оправдался - довольно высоко над буйной водой можно было проникнуть в ущелье и даже идти по узкому каменному карнизу, а не ползти с риском съехать в речку.
Аль-Мунзир углубился в Черное ущелье, которое воистину было черным, потому что свет проникал как бы в щель, и тому, кто был внизу, щель эта казалась довольно узкой. Он продвигался осторожно, не торопясь, поскольку медлительность - от Аллаха, а поспешность - от шайтана, и прошло не меньше дневного часа, прежде чем на противоположном берегу он обнаружил нечто странное.
Это была большая ниша в стене, такой величины, что там разместилось бы двадцать всадников. Человек, стоящий у входа в ущелье, не разглядел бы ее6 как бы ни старался. Можно было бы предположить, что Аллах или шайтан создали и эту глубокую нишу с черной продолговатой дырой, как бы ведущей в глубь гор, и ровную площадку на высоте трех или более рабочих локтей над водой, создали лишь потому, что им это показалось забавным. Но вот три неожиданные вещи увидел сверху аль-Мунзир, и сразу стало ясно, что здесь хозяйничают люди. Это были большой ворот с намотанным канатом, и остов круглой лодки, плетенный из ивовых прутьев, и сложенные вдоль стены связки соломы. Шкуры, которыми полагается обтягивать подобные лодки, он разглядел потом в глубине на больших распялках.
И аль-Мунзир понял, в чем заключается хитрость.
Ему доводилось видывать на быстрых реках такие лодки, не имеющие ни носа, ни кормы, и это было наиболее безопасно, потому что быстрый поток, как ни поворачивал их, все равно не мог развернуть неудобным для плывущих образом. И они брали немало груза - лодка из бычьих шкур, на дне которой аль-Мунзир мог спать, растянувшись во весь свой немалый рост, и не касаться при этом бортов головой и пятками, легко выдерживала четырех человек.
В простоте и надежности подобных лодок люди убедились уже давно. И научились не только сплавляться на них вниз по течению, но и подниматься вверх по течению, хотя и на малые расстояния. Ворот с намотанным канатом наводил на мысль, что здешние жители знали этот способ.
Аль-Мунзир пристроился на каменном карнизе так, чтобы неудобство не помешало размышлению, и усмехнулся, подумав, что всю жизнь он предупреждал и предостерегал безрассудного Ади аль-Асвада, а теперь сам намерен совершить безрассудство.
И даже более того - он выбирал между двумя возможными безрассудствами.
Он мог, поднявшись еще выше по течению, спуститься к воде, переплыть бешеный поток и выбраться на площадку, тем более, что канат, намотанный на ворот, свисает чуть ли не до воды. И избрать один из двух путей, равно безумных.
Первый путь был - войти в ту черную дыру, которая наверняка вела через пещеры туда, куда увезли Абризу, в этом аль-Мунзир уже не сомневался. Он не знал, что ждет там его, и под силу ли одному человеку, даже такому могучему, пробиться к пленнице и увести ее. Так что этот путь был сомнителен.
А вторым путем было дело, требующее не столько отваги, которой Аллах вволю дал сыновьям арабов, сколько силы. Аль-Мунзир мог попросту угнать кожаное судно. Правда, нелегко было бы в одиночку натянуть на каркас кожи, а потом набить дно соломой, а потом удерживать канат, отпуская его понемногу, а потом выволакивать судно на берег. Обычно этим занимались по меньшей мере три-четыре невольника. А главное - Джабир не знал, где ему взять людей, с которыми он мог бы опять подняться вверх по течению, и войти в пещеры, и пойти на поиски Абризы.
Он был один.
Размышления его свелись к поиску оправданий для первого пути. И, поискав в памяти подходящую цитату из речений пророка, он почему-то прежде всего вспомнил такую: "Молодость - разновидность безумия".
Аль-Мунзир был в том благословенном возрасте, когда человек может с равным правом сопричислить себя и к юношам, и к зрелым мужам, смотря по обстоятельствам. Того, кому менее сорока лет, считали непригодным для занятия государственных постов, и до этой зрелости Джабиру было очень далеко. Возглавлять же воинов мог и юноша, проявивший соответствующие способности, как это вышло с Ади. Оба они, и аль-Асвад, и аль-Мунзир, шестнадцатилетними впервые участвовали в набеге, а в девятнадцать аль-Асвад стал предводителем немалого войска, и он водил это войско десять лет, и переведался в бою сперва с румами, после них - с тюрками-сельджуками, остановив их на пути приближения к Хире за много фарсангов от города, а затем и с франками.
Все это время Джабир, которого в войске звали не иначе как "брат своего брата", сопутствовал ему, и многоопытные военачальники подчинялись им обоим, признавая их превосходство во всем, что касается воинских познаний и наук. И когда им привезли труд прославленного Абу Али ибн Сины "Ведение дел, связанных с войском, мамелюками, воинами, их провиантом и взиманием государственных налогов", то очень скоро они исписали широкие поля сочинения ибн Сины разнообразными примечаниями и более того исправлениями.
Но сейчас аль-Мунзир, известный своей предосторожностью и предусмотрительностью, собирался совершить поступок, достойный мальчика, играющего на краю пропасти, почему память и преподнесла ему подходящие слова пророка.
Спорить с посланцем Аллаха аль-Мунзир, разумеется, не стал. Он молча согласился с тем, что собрался совершить безумие, и вернулся к месту своей стоянки. Там он взял бурдюк, который возил обычно с собой, вылил из него воду, полагая, что на берегу потока недостатка в ней не будет, раздобыл полую тростинку, вставил в бурдюк таким образом, чтобы плотно примотать, на что пошел кусок конских пут из пальмового лыка, свитого с войлоком, и стал надувать его.
Убедившись, что воздух из бурдюка не выходит, Джабир закинул его за плечи и снова приступил к своему опасному подъему. На сей раз он преодолел путь гораздо быстрее, но, поравнявшись с нишей на противоположной стороне ущелья, направился вверх по течению, одновременно при каждой возможности спускаясь все ниже к воде.
Оказавшись на крошечном каменном уступе, так что брызги долетали до его рук, аль-Мунзир бросил в поток прихваченный с умыслом яркий клочок от шаровар убитого. Он оценил скорость, с какой клочок понесся по горной реке, и решил, что забрался достаточно высоко, и, если течение будет сносить его с той же скоростью, он одновременно пересечет поток и поравняется с канатом, свисавшим с ворота.
Плавал аль-Мунзир прекрасно, бурдюк же прихватил, полагая, что это средство поможет ему при необходимости вернуться к месту стоянки. Пробираясь к нише, он оценил торчащие из воды каменные клыки, и здраво рассудил, что пусть лучше первым с ними соприкоснется бурдюк.
Он прыгнул в воду, стараясь сразу лечь набок, и надутый бурдюк не дал ему погрузиться слишком глубоко. Рассчитав угол, под которым продвигаться к нише, аль-Мунзир поплыл, вовсю работая ногами.
Он оказался у каната, ухватился за него - и тут оказалось, что канат, оснащенный веревочными петлями, легко сматывается с ворота. Перебирая по нему руками, аль-Мунзир смотал добрую сотню локтей, не продвинувшись при этом вверх ни на палец.
Сперва он заподозрил происки шайтана, потом проклял свою несообразительность и призвал на помощь Аллаха. И сделал это куда более пылко, чем перед прыжком в воду.
Благодарение Аллаху, канат с петлями оказался как раз такой длины, чтобы хватило до выхода из ущелья. Более длинный был бы ни к чему. Те несколько человек, что поднимали суденышко вверх по течению, вставали у той его оконечности, которая в тот миг служила носом, брали канат на плечи и проходили несколько шагов до той оконечности, что служила кормой. Затем первый, достигший кормы, переходил на нос, брал свободную петлю и становился последним в небольшой веренице. И она шла по палубе, складывая освобождавшийся канат на корме красивыми кольцами, пока судно не приближалось к нише. Причем кольца эти в конце концов сужали пространство, мешая подтаскивать судно к нужному месту.
Аль-Мунзир в конце концов смотал с ворота весь канат, так что он ушел под воду, и ощутил, что может подтянуться и выбраться на площадку. Так он и сделал.
Теперь он мог разглядеть вблизи остов лодки и оценить его величину. В одиночку трудно было бы обтянуть его шкурами. Аль-Мунзир подошел к распялкам и потрогал - шкуры были холодными, но не влажными. Отсутствие верблюжьего помета на стоянке тоже свидетельствовало, что уже несколько дней никто не пробирался этим путем - по крайней мере, в сторону ущелья.
Какое-то время Джабир стоял у входа в пещеру, прислушиваясь. Недаром его прозвали Предостерегающим - осторожность подсказывала ему, что в глубине этой пещеры нет ничего хорошего, кроме опасности.
Но он уже был уверен, что именно этим путем увезли Абризу.
Джабир оставил бурдюк на краю площадки, таким образом, чтобы можно было, схватив его, сразу же прыгнуть в воду. И вступил в полумрак пещеры, держа наготове острую изогнутую джамбию, причем он взял рукоять так, чтобы удар нанести короткий и резкий, почти без замаха, снизу вверх. Таким ударом можно было вспороть все брюхо врагу и вытащить на лезвии его мерзкие кишки!
Сперва довольно широкий ход вел ровно и прямо, затем несколько сузился и начал подниматься вверх, но не круто, из чего аль-Мунзир вывел, что этим путем неизвестные похитители, возможно, доставляли и вьючных животных. Наконец свет, который хоть как-то проникал и ущелья, иссяк, и аль-Мунзир остался в полной темноте.
Он остановился, размышляя.
Сейчас ему не помешал бы факел. Или хотя бы маленький светильник. У факела было то преимущество, что им можно наносить удары и отбиваться. Но ни того, ни другого он раздобыть не мог.
Вдруг в глубине хода послышались голоса.
Аль-Мунзир прижался к стене, держа у бедра джамбию.
Приближалось по меньшей мере трое мужчин, и они несли светильник, и спорили о том, нужно ли им вообще двигаться в этом направлении, или же их госпожа и повелительница от великого беспокойства лишилась рассудка.
Один, судя по голосу, хныкливая плакса, предложил самое разумное.
- О Ибрахим, о Хасиб, а почему бы нам просто не посидеть на берегу потока? - спросил он. - А потом мы на всякий случай обрызгаем кожи водой, и смочим в воде канат, если кто-то вздумает проверить, чем мы тут занимались. Ради Аллаха, не будем ничего предпринимать! Ведь мы имеем дело с шайтаном, подобным пятнистой змее! Где же это видано, чтобы люди ловили шайтана? Пусть его убирается, куда хочет!
- Он прав, о Хасиб, - подтвердил другой голос, ворчливый и суровый. Мы воистину видели в подземелье шайтана. И он был пятнистый, а пятна на нем - черные и зеленые. И он ростом в семь рабочих локтей...
- В восемь, о Ибрахим, или даже больше, а глаза у него - как большие плошки, и за ним тянулся хвост в пять локтей, окованный железом и очень тяжелый! - поправил тот, кого аль-Мунзир для себя назвал плаксой.
- Как же могло существо в восемь локтей ростом бежать по подземелью, потолок которого не выше пяти локтей? - удивился спутник тех, кто сталкивался с ужасающим шайтаном. - И как вы оба догадались, что его хвост окован железом?
- Этот хвост, которым он размахивал, как дубиной, понаставил нам синяков, о Хасиб, и подбил мне глаз, клянусь Аллахом!
- Что-то неладно с этим вашим шайтаном, о несчастные, - сказал Хасиб. Жаль, что не было там меня с моей дубинкой из китайского железа. Мы бы
посмотрели, что крепче - хвост или дубинка.
По голосу Джабир понял, что из троих этот - самый опасный, ибо он готов выйти с дубинкой против шайтана. Понял он равным образом, что плакса слаб духом, так что без понуждения выдаст все, что знает о похитителях.
И, соразмерив свои силы с силами противника, аль-Мунзир составил план сражения.
Ему нужно было уничтожить тех, кто мог бы оказать сопротивление, завладеть плаксой и допросить его.