— Долго ли еще будем сидеть в этой дыре?
Стал он сердит, раздражителен. А однажды ночью Линицкий вдруг исчез. Сбежал тайком, бросив больного товарища, и след его затерялся на дороге…
Подлечив ногу, Василий пошел дальше, снова пристав к богомольцам. Снова палило солнце, скрипела галька под ногами. Слева, совсем близко от дороги, сверкало море. Глядя на него, еще сильнее захотелось пить.
Впереди виднеются какие-то странные белые кучи — высокие, остроконечные. Между ними снуют люди. Подойдя ближе, Василий увидел несколько маленьких озер с красноватой, как вино, водой. А дно в озерах почему-то белое. То была самосадочная соль. Полуголые рабочие, обливаясь потом, доставали ее со дна, рассыпали на берегу для сушки, а затем складывали в кучи.
Василий помог одному взвалить на спину тяжелую корзину. Тот благодарно кивнул, а ссыпав соль в большую кучу, вернулся к Василию и протянул ему кусок хлеба.
— Спасибо, — сказал странник. — Вот еще сольцы бы мне на дорожку.
Итальянец не понимал, только улыбался в ответ. Тогда Василий протянул руку к ближайшей куче и зачерпнул горсточку соли. В тот же момент стоявший рядом старик с красным платком на жилистой шее резко ударил его по руке, выбив из нее соль.
— Вот народ, — удивился Василий, — свой хлеб последний отдают, а хозяйской соли им жалко…
И он, недоумевая, зашагал дальше по пыльной дороге.
На третьем повороте его остановили солдаты с алебардами и начали придирчиво обыскивать. «Чего они ищут?» — подумал Василий. Отчаянный крик другого странника, которого обыскивали в нескольких шагах от него, все объяснил. Усатый стражник торжествующе вытащил из кармана странника маленький узелочек с солью. Несчастного тут же заковали в цепи и поволокли куда-то. Только теперь Василий понял, от какой беды спасли его добытчики соли…
Чуть ли не каждый город в Италии был тогда отдельным государством со своими законами. И не раз задерживали Василия, требовали документы, обыскивали и, бывало, отнимали даже последние жалкие гроши, собранные на папертях и базарах. Но пешеходец упрямо шел дальше, опираясь на посох.
Казалось бы, много пройдено верст, много чудес увидено. Но великое любопытство тянет его все дальше, и жадно смотрят вокруг его глаза.
Постукивая посохом по каменным плитам, обходит Василий улицы Неаполя, заглядывает во все церкви и гостиницы. Потом на ослике с длинными ушами поднимается он к вершине Везувия и, присев на теплый от подземного жара камень, записывает в тетрадь:
«Есть тамо огнедышащие продушины, от них же непрестанно курится дым. Часто же исходит огнь велик и пламень страшен. Когда ветер бывает, наносит на град тлетворный пепел и многий вред творит обитателям. Однако в мою бытность злоключения такого не случилось».
Во Флоренции Григорович-Барский задержался на два дня, осматривая кунсткамеру в одном из дворцов, где в просторных залах были собраны всякие примечательные вещи: «различные удивительные статуи и портреты славных на свете художников, ими самими писанные с помощью зеркала, а также разных воинских орудий от древности соблюдаемых; там же в шкафах за стеклами из воску выделанная история человеческого тела, по рождении возрастающего и по смерти сотлевающего постепенно, представлена весьма искусно».
Побывал Василий и в Риме и даже удостоился редкой удачи — позавтракать у самого папы, «наместника божия» на земле. По традиции на завтрак в папский дворец приглашали двенадцать паломников, по числу евангельских апостолов. И любознательный русский пешеходец сумел попасть в группу счастливцев, выдавая себя за правоверного католика. Правда, сам папа к столу не показался, но зато Василий тщательно осмотрел его мраморный дворец, получив на память большую медную медаль. То есть автопортреты.
Осмотрев все римские памятники, Василий снова зашагал по дороге. А она вела его не прямо, а путаным, причудливым путем. Услыхав, что какой-нибудь город чем-либо славен, пешеходец изменял свой путь и направлялся туда. Так, заслышав о ярмарке, забрел он в город Ровиго и целый день толкался в шумной, веселой толпе. Познакомившись на рынке с рыбаками, Василий упросил их захватить его с собой в Венецию.
Сотни кораблей стояли в гавани Венеции, и сам город тоже напоминал флотилию, готовую вот-вот сняться с якорей и уплыть в далекие страны. Каменные дома и бесчисленные мосты отражались в воде.
В этом удивительном городе не слышно было скрипа повозок и цоканья коней о камни мостовой. Черными тенями проплывали гондолы, и только плеск весла изредка нарушал тишину на водяных улицах — каналах.
Осматривая дворцы и музеи, бродя по городским базарам, Григорович-Барский размышлял о том, что ему делать дальше. Прошло уже больше года, как ушел он из Киева. Многое повидал за это время, обошел всю Италию — не пора ли возвращаться домой?
Часто захаживал Василий в гавань, смотрел, как, распустив черные паруса, уходят в заморские страны купеческие корабли — в Грецию, в Испанию, в жаркую Африку. Запах смолы и рыбы, тонкий аромат пряностей, привезенных из чудесных краев, кружил ему голову. И он все откладывал свое возвращение домой.
А тут подошла зима и замела сугробами горные дороги. Поневоле приходилось ждать весны. Нелегко это оказалось в чужом городе, среди незнакомых людей. Василий скитался по гостиницам, частенько ночевал из милости в сырых каморках, кормясь тем, что добрые люди подадут. Вечерами, запалив огарок свечи, долго сидел он над книгами, изучая греческий язык.
Приход весны по старой традиции отмечала Венеция веселым карнавалом. На целых шесть недель город преображался. Отовсюду: с балконов и мостов, нависших над каналами, из окон домов, с проплывающих гондол — раздавались песни. На площадях и базарах не протолкаться было в толпе веселящихся людей. Заговоришь на улице с паломником в черном клобуке, а он вдруг отвечает женским голосом, и на лице у него маска в виде козлиной морды. Вечером в темное небо с треском взвивались ракеты и шутихи, рассыпались над головой на тысячи разноцветных огоньков, отражаясь в черной воде каналов.
Бродил Василий среди карнавальной толпы и удивлялся. Вот ведут по улице вола, привязав ве ревку к его рогам, а кругом с лаем скачут ошалевшие псы, сбивая с ног прохожих.
На площади святого Марка, где на столбе укреплен крылатый лев — древний герб свободного города, — выстроены театры и балаганы из досок, размалеванные под мрамор. Тут показывают такое, что толпа только охает.
В одном из театров соревнуются два силача: черноусый француз, маленький и толстый, как бочка, и огромного роста итальянец с багровой, бычьей шеей. На шею ему положили бревно, к бревну привязали две пушки, и он их держал, наливаясь кровью от натуги. А француз в ответ, по-кошачьи шевеля усами, взял в зубы коромысло с двумя ведрами воды и прошелся козырем перед толпою, подбадривающей его улюлюканьем и свистом.
Итальянец тоже не остался в долгу. Схватив зубами за дужку огромный ушат с пивом, он поднял его и снова поставил на ковер, не расплескав ни капли.
Толпа ревела. И Василий в азарте бросал вверх шляпу и кричал вместе со всеми:
— Давай! Давай нажимай!
И вдруг кто-то потянул его за рукав и негромкий голос сказал по-русски:
— Никак земляк будешь? Здравствуй!
Григорович-Барский обернулся. Перед ним стоял седой человек в монашеской рясе.
— Здравствуй, отец честной. Откуда ты? — неуверенно ответил Василий, все еще сомневаясь, не карнавальный ли это подвох.
Старец назвал себя Рувимом Гурским. Приведя Василия в темную каморку, где он ютился, Гурский рассказал ему невеселую историю своих скитаний. Был он монахом в Софийском монастыре в Киеве, а потом по указу Петра I послали его учиться в Москву. Тут он, на свою беду, связался с попами и боярами из окружения опального царевича Алексея. После разоблачения заговора и казни царевича Гурский бежал в Польшу. А оттуда судьба пошла гонять его по чужим странам, пока не забросила сюда, в Венецию.
Трогательна была эта встреча двух земляков на чужбине. Целые ночи напролет вспоминали они родные края, златоглавый Киев, рассказывали друг другу о своих злоключениях. Вместе они решили и продолжать свой дальнейший путь. Василий предложил плыть морем в Грецию.
— Туда, в монастыри Афонские, много приходит богомольцев из России, — уговаривал он Рувима. — К. ним пристанем и скорее до дому доберемся. А через Австрию идти — пропадем без гроша.
Замысел этот зрел у Василия уже давно. Он, оказывается, завел дружбу с купцами и капитанами. И один из них, сербиянин Вукол, пообещал отвезти странников на остров Корфу, куда через несколько дней отправлялся его корабль.
Так и порешили.
Снова каменистая горная дорога. Желтеют вокруг виноградники. Но это уже не Италия, а Греция.
С горы хорошо виден город на берегу моря. Он напоминает Василию Рим: так же рассыпались по склонам холмов серые домики, крепостная стена опоясала город. Но улицы здесь узкие, дома теснятся один к одному, и маленькие они, не выше трех этажей, не то что в Риме: И, как копья, торчат над крышами круглые столбы минаретов, напоминая всем и каждому, что хотя Салоники город и греческий, но находится он под властью турецкого султана.
Плененный город приносит султану богатый доход, особенно за счет паломников, которые стекаются сюда, в знаменитые Афонские монастыри. На дорогах к ним выставлены заставы. Ни один богомолец не пройдет без уплаты дани мимо стражников с кривыми, как полумесяц, короткими саблями.
Не только турецкого султана кормят богомольцы. Подстерегают их и разбойники. Ведь иные паломники немалые деньги наживают подаянием. Они зашивают их в полы драных плащей или, еще хитрее, прячут в долбленые посохи.
Василий снова остался один на чужбине. Плавание было трудным и долгим. Опасаясь пиратов, маленький кораблик осторожно пробирался между скалистыми островками Адриатики, жался к самому берегу, где, цепляясь корнями за скалы, росли кипарисы и лавры. Порой ветер стихал, паруса безжизненно обвисали, и путешественники целую неделю стояли почти на одном месте. А потом налетел шквал.
Кораблик скрипел, проваливаясь в ложбины меж водяных холмов, трюм заливало, едва успевали откачивать. Во время шторма капитан приказал привязать пассажиров к мачтам, чтобы не снесло ненароком за борт.
Рувим Гурский сильно страдал от морской болезни. Он отощал, ослаб и, когда приставали к берегу, даже не сходил с корабля. Василий один карабкался на скалы, где висел над морем какой-нибудь монастырь, больше похожий на военную крепость.
Постоянное общение с паломниками, одинокая жизнь вдали от родины, полная опасностей и невзгод, сделали Василия религиозным. В одном из монастырей он постригся в монахи по примеру Рувима Гурского и стал посещать все «святые места» по пути.
В монастыре на острове Хиосе заинтересовали его древние рукописи, писанные еще на пергаменте. Так увлекся, разбирая их, что едва не опоздал на корабль.
А поднявшись на борт, увидел, что Рувим Гурский стал совсем плох. Старик уже не открывал глаз и к утру умер на руках у Василия. Бросить тело в воду по морскому обычаю Григорович-Барский не дал. Высадился с корабля на берег, сам выкопал могилу под большим кипарисом и похоронил земляка в каменистой греческой земле. Корабль его ждать не стал, ушел в море. А Василий двинулся в горы. Чтобы побольше видеть и избавиться от приставаний стражников, пошел он в Афон кружным путем, потаенными козьими тропами.
Завидел вдруг странник среди скал необычный родник. Он выливался звонкой прозрачной струйкой из-под огромного камня и падал в круглую ложбинку. Все дно и стенки этой ложбинки покрывали какие-то странные наросты, белые, точно мрамор. Эти наросты переплетались, как корни деревьев или ветви. Василий склонился над водой и хотел обломить кусочек белой каменной ветки. Вода была горячая.