Положение, в которое попал Алексей Орлов в этот ноябрьский вечер 1941 года, с полным основанием можно было назвать критическим. И он это понимал значительно лучше, чем его случайная спутница. Конечно, и несколько часов назад особых причин для радости не было. Но тогда здесь, в тылу, вместе с ними находилась целая группа людей, к тому же располагающая средствами переправы.
А теперь?..
Все, что было с Орловым до двадцать второго июня, казалось ему озаренным солнцем, ясным, радужным, все, даже служебные неприятности. А то, что после двадцать второго, — плавающим в густом, тяжелом тумане, каким-то ночным кошмаром, который никак не прекращался.
«Ни одного вершка своей земли не отдадим никому» — это до 22 июня. А после… Занятые врагом города, оккупированный Петрозаводск, женщины и дети, лишенные крова, хвастливые фашистские марши по радио, — все это после. До и после… Увы, «до» отодвинулось куда-то очень далеко, так далеко, что отрезок жизни, озаренный солнцем, стал на какое-то время невидимым. А это тяжелейшее «после» окружало, давило и заставляло спрашивать себя: «Нашел ли ты свое место в борьбе? Что ты делаешь сегодня для того, чтобы рассеялся ночной кошмар, чтобы солнце вновь засияло над всей страной?»
До войны Орлов работал участковым уполномоченным милиции на территории Сенногубского и Кижского сельсоветов. Обязанности ясны: следи, чтобы соблюдался закон в большом и в малом. И Орлов бдительно стоял на страже закона. Этого крепко сбитого, веселого парня хорошо знали в деревнях.
Страстный охотник и рыбак, Орлов всем сердцем полюбил Заонежье. Тихими вечерами кружил на моторке между бесчисленными островами и островочками, любовался многоглавой церковью, построенной из дерева при помощи одного только топора без единого гвоздя удивительными мастерами прошлого. Любовался он и крестьянскими домами, высокими, двухэтажными, с резными балконами, с напоминающими кружева наличниками, со светлицами, прячущимися под самой крышей. Пора домой участковому, а он все прислушивается к девичьим песням, разносящимся над чистой онежской водой.
Да, радовала жизнь. Но забрала эту радость война.
Орлов оказался в числе тех, кому было поручено организовать эвакуацию населения. Легко сказать — организовать.
— Никуда мы не поедем, — говорили старики. — Да и скотину куда прикажешь, в карман положить? Отродясь сюда враг не добирался. Нечего раньше срока в колокол бить.
Ошиблись старики. Враг пришел, коварный, жестокий, и плохо пришлось нашим людям, не успевшим уехать.
Что же касается Орлова, то он, отправив семью, остался в составе истребительного батальона. 9 ноября все бойцы и командиры собрались в деревне Типиницы, что километрах в тридцати от Сенной Губы. Враг был близко. Истребительный батальон оказался отрезанным от регулярных частей Красной Армии, оставшихся там, за Медвежьегорском. Он был малочислен, вооружен одними винтовками, да несколькими ручными пулеметами и, конечно, не мог оказать серьезного сопротивления противнику. Решили занять оборону. Рассчитывали на прибытие парохода. Ведь эвакуироваться теперь можно было только по озеру.
Онего. Оно всегда служило для заонежан источником радостей. Они родились на его берегах. Испокон веков оно и кормило и поило их. А теперь озеро отделяло их от своих. И не только потому, что у людей не оставалось средств переправы. На всем протяжении, что охватывал глаз, озеро было покрыто шугой. И пешком еще не пройдешь, и на лодке уже не проедешь. То ли сейчас оно станет, то ли через неделю, — кто знает? Пароход или моторное судно пройдет, а лодку может затереть в этой свинцово-серой каше. Да еще ветер. Правда, шуга гасила волну, но штормило все же порядочно.
Итак, заняли оборону. Стали ждать. Командовал начальник милиции Пеночкин. Плохо командовал. В эти дни он как-то утратил всю свою былую самоуверенность и внешний лоск и явно уклонялся от руководства боевыми операциями.
Пока люди только томились тревожным ожиданием, бездействие Пеночкина, казалось, не приносило особого вреда.
Но вот вдали показалась вражеская разведка. «Ее надо подпустить поближе, — подумал Орлов, — и снять осторожненько, без шума. Всего-то восемь человек лыжников. Не велика сила».
Но не было порядка в батальоне. Еще метров пятьсот оставалось до скользящих по свежему снегу фигур, а уже кто-то без приказа открыл огонь. За ним — другие. А врагу только этого и надо. Белофинны узнали, что здесь сосредоточивается какое-то подразделение, и теперь наверняка постараются возвратиться с большими силами.
Как же быть? Сидеть тут, пока противник окружит Типиницы? Решили группами переправляться на Пудожский берег на обычных лодках. Опасно, трудно. Но иного выхода не было.
Пришлось разделиться. Кто в Клименицы отправился, кто в Конду, а группа, в которой был Орлов, — на Олений остров, за которым простиралось еще не замерзшее озеро.
Собралось в группе человек тридцать. Большую часть из них составляли люди решительные, смелые. Они это и доказали впоследствии. Но были и такие, что думали только о собственном спасении.
Скоро добрались до Оленьего острова и разместились в лодках. Когда отвалили от берега, для всех стало ясно, что при таком ветре и волне сорокакилометровое расстояние преодолеть будет нелегко. Надо грести, а осадка у лодок большая: того и гляди зачерпнешь бортом. Пришлось вернуться обратно. Попытку можно было повторить лишь после того, как установится погода.
Томительно медленно потянулось время. Каждую минуту мог прийти враг и захватить врасплох небольшую горстку людей. Чтобы избежать опасности внезапного нападения, Пеночкин решил разведать подступы к Оленьему острову. Выполнение этой задачи возложили на Орлова. В помощь ему выделили Галину Глебову, зоотехника из Петровского района.
— Что ж, Галя, — сказал Орлов, — давайте подготовим материальную часть, чтобы, в случае чего, нас за местных жителей приняли.
На Орлове был гражданский костюм, полушубок, шапка. Галя, задорно поблескивая красивыми глазами, повязалась шалью по-деревенски. Горюшка к этому времени она еще маловато хлебнула. Все предстоящее казалось ей чем-то увлекательным и не очень серьезным.
В сани набросали всякого барахла. Для виду. Под сеном спрятали винтовку. Были еще у Алексея наган и две гранаты.
— Ну, не поминайте нас лихом, — шутливо сказал Орлов товарищам, беря в руки вожжи. Застоявшийся добрый конь взял с места рысью, и сани понеслись. Вскоре подъехали к одной деревне. Никого. Ни наших, ни противника.
Уже смеркалось, когда показалась Сенная Губа. Во всех домах светились огни. Казалось, ничего не произошло, живет деревня обычной мирной жизнью. Но так только казалось… Подъезжающие к селу издали услышали перекличку часовых. Орлов круто свернул в сторону, объехал по глубокому снегу вокруг церкви, миновал посты и пустил лошадь галопом вдоль улицы. Впечатление было такое, что вся Сенная Губа забита подводами. Видно, здесь остановилось какое-то хозяйственное подразделение противника.
Выехав из деревни, Орлов повернул на Кижи. Он сказал Галине:
— Полный порядок. Сейчас доложим. А на рассвете обязательно надо отчаливать. Иначе к врагу в лапы попасть можно.
Но вот и Олений. Еще издали заметил Орлов неладное. Захолонуло у него сердце. А подъехали поближе — и Галя стала тревожно оглядываться.
— Где же они, Алексей Михайлович?
Там, где еще недавно стояли их лодки, лишь уныло плескались волны, да тонко позвякивали друг о друга льдинки. Галя растерянно смотрела по сторонам: она еще надеялась, что скоро все разъяснится. А Орлов уже давно понял: их оставили на произвол судьбы.
Он мысленно подвел итог. Сани и лошадь. Винтовка. Наган. Две гранаты. Кое-какие продукты. Это актив. Пассив: полное отсутствие переправочных средств, надежного ночлега, документов, которые можно предъявить в случае крайней необходимости.
— Вот что, Галя, — сказал он. — Положение наше тяжелое, но не безнадежное. Сами понимаете, мне с «гостями», будь они прокляты, встречаться никак нельзя. Может, устроить вас к кому-нибудь на квартиру. Поживете в ожидании лучших времен. За родственницу вполне сойдете. И никто вас не тронет. Я как только найду верный способ переправы — о вас не забуду. Не сомневайтесь.
— Я — комсомолка, Алексей Михайлович… Не желаю, как мышь, в норе сидеть.
— Понимаю. Нет, так нет… В таком случае, давай вместе мыкаться. — И Орлов протянул девушке свою широкую ладонь.
Орлов мысленно перебрал в памяти всех, кто, по имеющимся у него сведениям, остался на этой стороне. На кого из них можно положиться? Он ведь отвечает не только за себя, но и за эту доверившуюся ему девушку.
К кому же, к кому? И тут он вспомнил Ивана Васильевича Юрова. Это недалеко. Дом стоит на отшибе. Да и серьезный мужик Юров, председателем колхоза избирался. Значит, к Юрову.
— Живем, Галя! — сказал Орлов приунывшей девушке и встряхнул вожжами. — Ночлег будет под крышей. Да и нельзя нам без крыши, того и гляди, кому на глаза попадемся, сразу спросят: «Кто такие будете? Ваши документы?» А документов, сама знаешь, у нас нет. Может так ответить: «Я участковый милиции Орлов…» «Ах, дорогой товарищ Орлов, — скажут нам тогда, — пожалуйста вместе с вашей прекрасной спутницей погостите у нас и подольше». Так что давай-ка на всякий случай договоримся, как отвечать будем, если что… Договорились так: оба, мол, эвакуированные из Петровского района.
Было уже около двенадцати часов ночи, когда подъехали к дому Ивана Васильевича Юрова. Собственно, во всей деревне и домов-то было лишь три. Много в Заонежье таких деревень. И названий их не упомнишь.
Лошадь оставили у сараюшки, что метрах в тридцати от жилья. Мало ли что: вдруг на вражеских солдат напорешься. Орлов пытливым взглядом окинул большую, двухэтажную постройку. Слабый свет заметил только в нижнем этаже. Посторонних, кажется, нет. А, впрочем… Осторожно поднялся на высокое крыльцо и заглянул в окно. Юров сидел за столом и пил чай. Больше в комнате никого не было. Орлов слегка стукнул по раме. Юров вскочил и быстро дунул на коптилку. Сразу его поглотила темнота. Но Орлов чувствовал, что хозяин дома пытается через окно разглядеть позднего гостя. Прошло несколько томительных мгновений. Наконец послышались шаги, стук запоров. Дверь протяжно заскрипела. На пороге стоял Юров, кряжистый, не очень высокий, но широкий в плечах человек.
— Кого там бог послал? — спросил он, приглядываясь в темноте к позднему гостю. — А, товарищ Орлов! Думал, вы давно на тот берег перебрались.
— Не перебрался еще. Да и не один я, Иван Васильевич. Девушка со мной. Устала она. Замерзла. Прошу — укрой нас на несколько дней. Пока озеро станет.
— У меня они уже были, — сказал Юров, пряча глаза. — Весь дом осмотрели. Вдруг снова придут? Боюсь я, товарищ Орлов. Не пощадят ведь. Расстреляют как собаку. Не могу.
— Да ведь дом у вас большой. Тут не то что двоих, роту укрыть можно. Да и ненадолго мы. А им что у вас на отшибе делать? Сюда и дороги путной нет.
— Не могу, — опять послышался в ответ свистящий шепот Юрова. — Боюсь я. И жена не позволит. Говорят, в соседней деревне уже расстреляли они кого-то. Боюсь я…
Орлов вновь взглянул в светло-голубые, почти белые глаза Юрова и поразился той перемене, которая произошла в этом человеке. Перед Алексеем стоял совсем не тот энергичный Юров, которого знал он раньше. Впрочем, видно, только сейчас и встретился Орлов с настоящим Юровым. Глаза бы на него не глядели. Орлов резко отвернулся от хозяина дома и шагнул с крыльца.
— Алексей Михайлович, может рыбничка на дорожку?
— Шкура! — сказал Орлов. — Их корми своим рыбником! — И, не оборачиваясь больше, поспешил к саням.
На вопросительный взгляд Гали он только и ответил:
— Прокол вышел… Но ничего. Есть настоящие люди. Есть, Галя! Поехали.
Говорил эти успокаивающие слова, а сам с тревогой думал: «Найти ночлег сегодня далеко не так просто, как полгода назад, когда каждая дверь гостеприимно раскрывалась. Хорошо еще, если не выдаст», — подумал он о Юрове.
Ехать решил в деревню Еглово, что близ Волкострова. Здесь жил бакенщик Александр Андреевич Семенов. Его дом с самого начала Орлов решил оставить на крайний случай. Еглово расположено прямо на дороге из Великой Губы в Сенную Губу, и здесь, конечно, небезопасно. Но после неудачи у Юрова иного выхода не оставалось.
И вот уже Орлов стучится в дверь небольшого дома Семеновых. На пороге показался хозяин. Узнал:
— Алексей, здоров!
— Выручай, Андреич! Попал я, черт возьми, в мышеловку: ни туда, ни сюда.
Боясь и здесь получить отказ, Орлов внимательно вглядывался в серые глаза Семенова. «Неужели и этот начнет вилять». Но нет. Взгляд бакенщика радушен, и Орлов сразу устыдился своих мыслей.
— Заходи, гостем будешь, — сказал Семенов, распахивая дверь.
— Да я не один… Со мной товарищ.
— С товарищем заходите. А лошадь вашу я уберу. Чтобы в глаза не бросалась.
Потеплело на душе у Орлова от этой встречи.
Алексей и Галя зашли в жарко натопленную избу. Впервые за этот долгий, полный волнений день поели горячего, напились чаю.
— А теперь, дорогие гости, — сказал Семенов, — прошу в горницу. Утро вечера мудренее.
Но утро началось тревожно. Не успели гости за стол сесть позавтракать, как с улицы возвратился чем-то взволнованный Семенов.
— Пожаловали «освободители», — бросил он. — Давайте-ка спускайтесь в подпол, от греха подальше. А про лошадь вашу, если спросят, я скажу: приблудилась…
Орлов осторожно глянул в окно. Да, со стороны Великой Губы к Еглову подходили три лыжника. Конечно, он легко мог бы расправиться со всеми тремя. Но нельзя. Ни в коем случае. Этим навлечешь непоправимую беду на всю деревню, а себя не выручишь. Пока еще рано. Гранаты он пустит в ход только в самом крайнем случае.
Семенов сдвинул сундук и поднял крышку подпола. Галя спустилась первая. Убедившись в том, что в комнате не осталось вещей, которые могли бы навести врага на след, Орлов тоже спрыгнул в подпол.
Два часа просидели они в абсолютной темноте, не рискуя пошелохнуться. Галя держала наготове наган. Орлов не выпускал из рук гранату. Но вот над головой раздался шорох: сдвинули сундук. Крышка подпола медленно поднялась.
— Порядочек. Ушли. Можно свистать всех наверх, — сказал Семенов. — Приходили маннергеймовцы неспроста. Расспрашивали, не видел ли кого из посторонних, приказали явиться в штаб.
— Может, выдал кто из деревенских?
— Не думаю. О том, что вы здесь, один Рогачев знает. Но это человек надежный. Моряк. На крейсере «Россия» плавал. Но поостеречься не мешает. Вот что: пока я буду в другой деревне, вам надо в лесу укрыться. Только когда стемнеет. Хозяйка моя вас проводит. Да вот их надо для такого дела потеплее одеть, — указал он на Галину.
— Ничего. Мне и так хорошо, — сказала Галя.
— И не думайте! Мороз порядочный.
Следующую ночь Орлов и Галя провели в лесу. Тут было не до сна. Орлов еще и еще раз обдумывал создавшееся положение. Ясно одно: в Еглове оставаться нельзя. Здесь каждую минуту их подстерегает опасность. Нужна более глухая деревня. И он вспомнил о Середке, где раньше неоднократно бывал по служебным надобностям. Там у него и знакомый есть: Алексей Владимирович Калганов.
Решение было принято, и они лесными тропами направились к Середке. Часов в одиннадцать вечера Орлов постучался в дом Калганова. Тот с непроницаемым лицом выслушал историю злоключений, рассказанную Алексеем Михайловичем, и на вопрос, не может ли он, Калганов, укрыть их на несколько дней, ответил:
— Что ж. Придется. Только не побрезгуйте помещением. — И он указал на чулан за печкой. — Поживете у меня, как говорится, в тесноте, да не в обиде.
Прошло два дня. За это время Орлов понял, что и у Калганова оставаться небезопасно. Слишком много людей заходило к нему в течение дня.
Не раз обсуждали Алексей с хозяином всевозможные варианты более надежного укрытия, но ничего подходящего не могли придумать.
Однажды Калганов зашел в каморку к Орлову чем-то обрадованный:
— Вот что, Алексей, встретил я сейчас Чеснокова.
— А кто это — Чесноков?
— Наш учитель. Как и вы, эвакуироваться не успел. Жена его, Таня, тоже учительница. Живут они тут рядом, в школе. Помещения много. Есть где укрыться. Правда, патрули вражеские и у них бывают. Так это даже к лучшему. Чесноков у них вне подозрений. Он — карел. Хорошо знает финский язык.
— А ты что — говорил с ним про нас? — спросил Орлов.
— Как можно! Решил с тобой сначала посоветоваться.
— Вот что, — сказал Орлов после некоторого раздумья. — Надо мне на него взглянуть хотя бы со стороны. Если мил он оккупантам, как бы не ошибиться…
— Что ж, можно и так. Давай-ка я его сегодня зазову к себе. А ты за пологом посиди, послушай, прикинь, что к чему.
Так и решили.
Под вечер, когда хозяйка и детишки улеглись спать, Калганов зазвал к себе Чеснокова. Орлов уже занял свою позицию за пологом, когда оба зашли в комнату. Гость и хозяин присели к столу.
Чесноков был совсем молодой человек, высокий, худощавый, русоволосый. Говорил он неторопливо, как бы взвешивая каждое слово. И хотя сразу же смекнул, что у Калганова к нему какое-то необычное дело, ничем не выказал своей заинтересованности. Наоборот, между обоими сначала шел незначительный разговор о том, о сем. Потом Чесноков рассказал, что был вчера в Великой Губе.
— Пропуск дали мне. Доверяют…
От того, каким тоном было сказано последнее слово, у Орлова потеплело на душе. «Наш, — подумал он. — Наш!»
А гость так же неторопливо продолжал:
— Ездил, чтобы узнать, работает ли мельница. Надо смолоть полмешка овса. Последнее, что осталось.
— Эка невидаль, — заметил Калганов, — у других и этого нет.
Помолчали. Подняв на Калганова глаза, Чесноков неожиданно спросил:
— Петрова с Вырозера помнишь? Что с ним сделали, гады!.. Заподозрили, что зерно укрывает. Самого избили. Жену и детишек до того изувечили, что вспомнить страшно. А зерна-то ведь не было. А Мухину знаешь? — продолжал Чесноков.
— Это ту, что в Кузаранде, Татьяну?
— Да, депутата сельсовета. Так вот ее прямо на улице застрелили.
— Вот гады, что вытворяют! — сказал Орлов, появляясь из-за занавески. — Здравствуйте. Орлов моя фамилия. Простите, что не сразу вышел. Приходится даже своих опасаться, пока не убедишься, с кем дело имеешь. Скрывались мы с товарищем у Алексея Владимировича, да нельзя тут больше оставаться: того и гляди его подведем и сами попадемся.
— Может, у вас их пристроим до ледостава? — спросил Калганов.
— Так вот почему ты меня, Алексей Владимирович, из дому выманил. Я сразу понял, что посекретничать хочешь.
— Не мог же я при вашей гостье речь об этом вести.
— У-у, да ты, оказывается, конспиратор, — заулыбался Чесноков. — Что же касается пристанища, то мы его вам, товарищ Орлов, конечно, дадим. — Ну вы тут собирайтесь, а я пойду домашних подготовлю. Ты, Алексей Владимирович, как увидишь, что в большой классной комнате на окне лампа горит, так и веди гостей.
На Большом Клименицком острове по берегу Онежской губы вытянулась деревня Середка. Через пролив отсюда рукой подать до Кижей, где высится многоглавая церковь.
Немного домов было в Середке. Десятка два. Не больше. Среди них выделялось здание школы, не внешним видом, а скорее благодаря тому, что стояло на горе.
В школе были всего две классные комнаты, да помещение для учителя. Из небольшого коридора лестница вела на чердак, откуда хорошо просматривалась вся деревня. Крыльцо располагалось с южной стороны, а в сенях имелось слуховое окно. Из меньшего класса двери вели в большой и в учительскую комнату, оттуда — на кухню.
Сюда, в школу, и привел Калганов в тот ноябрьский вечер Орлова и его спутницу. До прихода гостей у Чеснокова состоялся разговор с сестрой и матерью Татьяны. С сестрой было просто. Девушка понятливая. Ее только предупредить следовало, чтобы не болтала. А вот мать — иное дело.
— У тебя дите, — говорила она Татьяне. — Что с ним будет, если вас с Семеном расстреляют?
— Так уж и расстреляют!
— Думаешь, нет? Плохо ты их тогда знаешь! А что мы без вас, горемычные, будем делать!
— Значит, по-твоему, — своих людей предать? Пусть, мол, гибнут, а мы знать ничего не знаем! — не вытерпела Татьяна. — Так, ты советуешь!
— Я этого не советую, — примирительно сказала мать. — Да и что говорить, все равно по-своему сделаете.
— И сделаем. Иди, Семен, поторопи гостей.
— Они сами придут. Лампу-то я уже засветил и на окно поставил, пока вы тут с мамашей разговаривали. Постойте!.. Кажется, кто-то стучится.
Семен вышел в сени и почти сразу ввел в комнату Орлова и Галю.
— Здравствуйте, — сказал Орлов, здороваясь с каждым за руку. — Так что вы нам скажете? У вас тут больно громкий разговор был… Тому, кто слухом не обижен, с улицы все слышно. Ну так как? Может, от ворот поворот?
— Что вы, Алексей Михайлович, мы уже тут все обговорили.
— Хорошо, если так. Решайте сами, товарищи, как сердце подскажет. Дело тут такое, неволить никак нельзя.
— Все решено, Алексей Михайлович! Ставь, Татьяна, самовар. Вот только чаю у нас нет, малиновый лист завариваем.
— Что до заварочки, так она у нас с Галей найдется.
Татьяна с Семеном рассказали Орлову, что первоначально финские офицеры хотели устроить в школе штаб. Потом отказались от этого, но жалуют сюда частенько. Не раз уже обыски делали.
— Что обыски были — это даже хорошо, — заметил Семен. — Ничего подозрительного не нашли и теперь уже не так настороженно к нам относятся. Да и то, что я по-фински говорю, им нравится. А с вами так: дверь из нашей комнаты мы столом заставим, а из маленького класса в большой — книжным шкафом. Это не шкаф, а целый дом. Вот вам и убежище на всякий случай. А впрочем сами взгляните.
Орлов прошел в небольшую угловую комнату с одним окном, завешанным географической картой.
«С картой они хорошо придумали, окно надежно завешано и подозрений никаких: карта учителям нужна», — подумал Орлов.
Он подошел к шкафу, довольно громоздкому сооружению. Полки в нем были сняты, так что внутри образовалось большое пространство. Одну дверку, более широкую, заколотили, и за ней вполне могли спрятаться даже два человека.
— В шкафу будете скрываться в крайнем случае, — сказала Татьяна. — А спать можно здесь. Вам на полу, а Гале на столе постелим. Если тревога, конечно, все это долой. Вот так. А сейчас, Галя, пойдемте, наверное, вам помыться надо. А потом чай пить будем.
Алексей с Семеном тем временем присели на табуретки и стали во всех деталях разрабатывать различные варианты поведения на случай непредвиденной опасности. Тут все надо было предусмотреть, вплоть до условных сигналов, если внезапно нагрянут фашисты.
Скоро хозяйка позвала ужинать. Здесь, за столом, Чесноковы рассказали о том, как сложилась их жизнь. Ведь как хорошо им было еще недавно. Оба учительствовали, активно участвовали в делах колхоза. В мае у них родился сын Евгений. А 21 июня решили съездить в Петрозаводск: ребенка показать в консультации, да заодно и родных навестить. В пути находились долго. Около шести часов утра пароход подошел к петрозаводской пристани. Было совсем светло. Самый разгар белых ночей.
— Смотрим, — припоминала Татьяна, — что-то неспокойно в городе. Оказывается, война началась.
Так и вернулись мы в Середку, а на душе тревожно. Вражеские самолеты то и дело снуют над островом. Привезли несколько семей эвакуированных. Временно расположили в нашей деревне. В сентябре Сеня вступил в истребительный батальон. Я осталась одна на все четыре класса. А вскоре вызвали меня в сельсовет. Говорят: надо готовиться к эвакуации. Все упаковала: книги, таблицы, карты…
На баржу мы очень рассчитывали, но она прошла мимо Кижей. А за Кижами обстрелял ее вражеский самолет. Говорят, много было жертв. После-то, как и через Олений остров эвакуироваться не удалось, поняла я: надо готовиться к худшему.
А потом Сеня пришел. Без него пропали бы мы. Всем им, кто в истребительном был, задание дали и распустили. А через несколько дней, помнишь, мама, к нам пожаловали незваные гости. Вечером это было. Сеня читал. Я ужин готовила. Вышла я в коридор с тарелкой в руках, что-то на холод вынести собиралась, открываю дверь, а там словно призраки в белых халатах. У меня и тарелка выпала. У нас они расположились на отдых. А потом все ходили по деревне и у ребят спрашивали, не видели ли они партизан. А сами ведь остановились в семье партизана, на той печке грелись, за которой я гранаты да комсомольский билет свой спрятала.
— Да я вижу вас совсем разморило, — прервала свой рассказ Татьяна. — Пора отдыхать.
Безмерно уставшие люди устроились на ночлег. Спали, не раздеваясь. В изголовьи Орлов положил наган. Гранаты находились в шкафу. Их тоже можно было в случае нужды пустить в ход.
Несмотря на усталость, Алексей долго не мог заснуть. Он ворочался на своем довольно жестком ложе и думал, думал, как быть дальше. Одно ясно: надо добираться до своих. И вовсе не ради спасения собственной жизни. Просто он не видел иного выхода для продолжения борьбы. Легализоваться ему здесь невозможно (слишком многие знают его в лицо), а о партизанах в Заонежье пока ничего не слышно.
Как же быть? Или ждать, пока озеро замерзнет, и потом идти на лыжах? Тут и Галя от него не отстанет. Девушка она выносливая, хотя и хрупкая на вид. Да, но вдруг долго не станет озеро? Что тогда? Числиться в пропавших без вести? И сразу пришло решение: надо попытаться с помощью Чеснокова и Калганова достать лодку. С этим и заснул.
Утром Алексей поднялся поздно. Галя уже встала и расчесывала свои длинные волосы. Только Орлов собрался пройти на кухню, как оттуда прибежала Татьяна. Все было понятно без слов. Лишь несколько секунд понадобилось для того, чтобы скрыть следы ночлега, и вот уже Галя и Орлов, затаив дыхание и тесно прижавшись друг к другу, стоят в шкафу. В одной руке у Орлова — граната, в другой — взведенный наган. Шаги раздаются уже в большом классе. Это с кем-то вошел Семен. Разговаривают по-фински. Наконец стукнула дверь. Кажется, пронесло на этот раз. Но выходить еще рано. В шкафу совершенно темно, но Орлову кажется, что он видит широко открытые глаза своей спутницы, видит ее упрямо сжатые губы.
Снова шаги. Теперь знакомые, быстрые. «Отбой», — шепчет Татьяна, и все с облегчением вздыхают.
Алексею и Гале не повезло. Как назло, вражеские патрули зачастили в Середку. Все чаще им приходилось долгие часы просиживать в шкафу. В такие минуты Орлов старался не думать об опасности. Он даже ухитрялся совершать мысленные путешествия в прошлое. Вспоминал родную деревню Ивойлово, что близ Череповца, годы работы в колхозе. Вспомнилось и то, как в 1935 году приехал в Петрозаводск и поступил на Онежский завод. Работал молотобойцем, а потом и кузнецом. По четыреста канадских топоров за смену выходило из-под его молота. А потом пригласили на работу в милицию. После годичной школы получил назначение в Заонежский район уполномоченным Сенногубского и Кижского сельсоветов. Жили хорошо: он, жена Александра Дмитриевна и трое дочерей. В 1941 году родился сын. Но тут началась война… Семью эвакуировал, а сам — в истребительный батальон.
Из проведенных у Чесноковых дней Орлову особенно запомнился один. То ли седьмой, то ли восьмой.
Утром, после завтрака, Алексей, Галя и Семен сидели в классной комнате, рассматривали старинную книжку, которую Орлов обнаружил в груде других на столе. Называлась она довольно затейливо: «Поездка в Обонежье и Корелу В. Майнова». Таня с матерью оставались на кухне. Вдруг дверь распахнулась, и туда ворвалась группа финских солдат. Это был патруль из комендатуры.
— Муж ваш где? — спросил у Тани старший, высокий, длиннолицый человек с выпученными глазами.
— С книгами, наверное, возится, — сказала она, а сама черенком ножа по столу стучит, вылезший гвоздь заколачивает (был у них такой условный сигнал). Однако кто знает: услышали ли они там, в маленьком классе.
— Проведите к нему, — все настойчивее требовал офицер.
А Таня не спешит. К матери обращается:
— Сколько раз я просила тебя этот гвоздь заколотить. Вчера из-за него блузку порвала.
— Сейчас, Танечка, — ответила она и потянулась за молотком.
— Не стучать! — и офицер приказал молодой женщине следовать за собой.
Пришлось подчиниться.
— Что это у вас все двери заставлены, — вскипел офицер, заглянув в жилую комнату. — Раньше этого не было.
— Холодно. Сквозит. У нас же маленький ребенок…
— Ребенок это хорошо. Партизаны — плохо, — сострил офицер, и его лицо растянулось в улыбке. — Нет в доме партизан?
— Ну что вы, зачем такое говорите! Откуда у нас партизаны? Муж так предан финскому начальству…
— Знаем, знаем. Не надо сердиться.
Прошли в большой класс. Офицер внимательна осмотрел его и направился было в соседний, но, убедившись, что дверь и с этой стороны заставлена, повернул обратно.
— И тут баррикады! — окончательно вышел из себя он.
В это время из коридора показался Семен.
— Здравствуйте, — сказал он по-фински, успокаивая взглядом Таню. — Здравствуйте. Давненько у нас не были.
— Что это вы забаррикадировались?
— Холодно. Ребенок ведь у нас. Так чтоб не дуло.
— Ну что ж. Посмотрим.
Все прошли на кухню, оттуда в жилую комнату. Семен отодвинул стол и, приоткрыв дверь в маленький класс, сказал, что все там по-прежнему.
— Посмотрим, — возразил офицер и прошел в класс.
Семен и Татьяна шагнули следом. Солдаты топтались в дверях. Начальник патруля стал рассматривать книги, сваленные на столе. Он и не подозревал, что в каком-нибудь полуметре от него находятся двое готовых к решительным действиям людей.
Внимание офицера привлекла карта Советского Союза, которой было завешано окно. Подойдя ближе к окну, он с видимым удовольствием стал водить пальцем по карте, отыскивая Москву.
— Москва — кайки. Понимаешь? — сказал он Тане.
— Понимаю.
И снова белая рука с длинными пальцами поползла по карте. Дойдя до Урала, офицер резко взмахнул ладонью, как бы отсекая что-то, и сказал:
— Здесь пройдет граница великой Финляндии!
Он еще постоял некоторое время у карты, самодовольно улыбаясь и мысленно представляя себе будущие границы Суоми. Затем вдруг резко повернулся и устремился к книжному шкафу.
— Открыть? — предупредительно спросил Семен, берясь за дверцу.
— Открывай, да убери туда, наконец, книги, — включаясь в опасную игру, сказала Татьяна. — А то разбросаны они как попало.
— Зачем убирать. Пусть лежат на столе. Если финским властям потребуется комната, легче будет отодвигать шкаф, — ответил Семен.
— Правильно, — одобрил офицер и как-то сразу утратил интерес к шкафу.
Скоро патруль, прихватив с собой Семена, отправился к старосте, чтобы через переводчика передать ему приказ финского начальства: «При появлении в деревне чужих, немедленно докладывать».
Тем временем Орлов и Галина хоть на несколько минут смогли покинуть свое тесное убежище.
— Дай-ка воды, бабуся, — сказал Алексей Таниной матери. — Жарковато что-то.
Принимая полную кружку, он пролил несколько капель.
— Ого, труса празднуем! Руки уже дрожать начали. Ну-ка, Галочка, пей первая. Держалась ты молодцом.
— А мне ничего другого не оставалось.
— Вот уж что верно, то верно. Да, видно, нельзя нам больше отсиживаться. И хозяев подведем, и сами ни за грош погибнем.
Действительно, последнее время фашисты все чаще и чаще появлялись в школе. Они облюбовали большой класс для танцев, и Орлову то и дело приходилось, сидя в шкафу, корчиться от ярости, поневоле слушая шарканье и топот солдатских сапог, выделывающих пируэты под звуки старого расстроенного аккордеона.
«Эх, шарахнуть бы по танцорам гранатой!» — не раз думал он.
На десятый день вечером, когда Семен вошел в маленький класс, Орлов сразу понял: есть важные новости.
— Говори, Сеня, не томи душу.
— Говорить, так говорить. Плацкарты приобретены. Сегодня ночью отправляемся.
— Порядок, Галя! — воскликнул Орлов. — Собирай-ка вещички, а мы тут кое о чем побеседуем.
— Вот что, Семен, — продолжал Алексей, когда они уселись в дальнем углу комнаты. — Собранные тобою сведения об укреплении Клименицкого острова и о силах противника я передам нашему командованию. Понимаю, что тебе не легко, но сбор данных надо продолжать. Ты у оккупантов на хорошем счету, язык знаешь. Наши обязательно установят с тобой связь. Так что жди гостей, дорогой, и не грусти.
Было далеко за полночь, когда кто-то три раза негромко стукнул в окно. Семен вышел и сразу возвратился.
— Пошли!
Невдалеке стояла лошадь с санями, которой правил двенадцатилетний сын Калганова Саша. Первым рейсом он доставил на Олений остров лодку. Теперь очередь была за людьми. Орлова и Галю прикрыли сеном и благополучно отвезли туда же. Все по-братски обнялись на прощание. Галя в обе щеки поцеловала раскрасневшегося Сашу.
— Запомни, Семен, — сказал Орлов, — как будет до тебя нужда, знак такой: полено дров уронят на дворе у вас. — И он сильно оттолкнулся веслом.
— Живем, Галочка! — сказал Алексей. — Скоро на пружинных матрасах спать будем. А книжный шкаф, если уж и понадобится, то только по прямому назначению. — И, пользуясь веслом, как шестом, стал выталкивать лодку на глубину.
Хрупкий береговой ледок сменился густой шугой, затем — салом. А вот и свободное озеро зачернело впереди. Алексей приналег на весла и тихо пропел: «Из-за острова на стрежень…» И тут взгляд его остановился на дне лодки:
— Эге, воды-то порядком набралось. Может, не вычерпал ее, когда отплывал?
Нет, воды становилось все больше, а впереди — нелегкий сорокакилометровый путь. Орлов греб, Галя консервной банкой вычерпывала воду за борт, но она все прибывала, грозя затопить лодку.
Пришлось повернуть обратно. Метров сто, не меньше, оставалось до берега, когда борта почти сравнялись с поверхностью озера. Дорога была каждая секунда. Спасая Галю, Орлов осторожно выбрался из лодки. К счастью, здесь уже было неглубоко. И все-таки он по пояс погрузился в ледяную воду и медленно потянул лодку за собой. Но вот и берег. Непослушными, окоченевшими руками они с трудом закрепили полузатонувшую посудину.
Обсушиться удалось в одном из оставленных хозяевами домов. А потом Орлов внимательно осмотрел свое утлое суденышко. Трещина в лодке оказалась солидная — метра полтора длиной. Нашел фанеру, паклю, гвозди и приступил к ремонту.
Еще было темно, когда они снова пустились в плавание. Двенадцать часов пробирались к противоположному берегу. Сколько раз, совсем выбившийся из сил, Орлов готов был бросить весла, но тут же брал себя в руки и снова греб и греб, изредка смахивая с лица ледяную бахрому.
Когда до цели, казалось, было уже рукой подать, ледяное сало за бортом все теснее окружало лодку. Озеро замерзало буквально на глазах.
— Врешь, не возьмешь! — говорил Орлов, до крови кусая губы. Он разбивал веслом ледяной панцирь, метр за метром сокращая расстояние, отделяющее их от берега.
Вечером 23 ноября они высадились в районе Ялгандсельги и впервые за последние пятнадцать дней смогли вздохнуть спокойно.
Алексей и Галя постучались в первый же дом. Хозяева тепло встретили их: обогрели, напоили, накормили. Старикам не верилось: в такую непогодь пробиться с той стороны!
— Теперь в Песчаное, — сказал Орлов. — Там — пограничный батальон.
Отправились. Но, не дойдя до цели, были задержаны пограничным нарядом. Документы, которые предъявил Орлов, показались старшине с зелеными петлицами подозрительными: почему это участковый уполномоченный милиции пробирается с той стороны? У тещи что ли загостился. Однако тут же все выяснилось: в Песчаном было немало людей, которые хорошо знали и Орлова и обстоятельства его исчезновения. А вот для начальника милиции Пеночкина появление подчиненного было как гром среди ясного неба. Ведь он доложил по начальству, что Орлов, якобы, добровольно остался на той стороне.
Прибыв в Песчаное, Алексей явился в штаб батальона и попросил зачислить его в ряды действующей армии. Эта просьба была удовлетворена. Его определили в разведывательное подразделение.
Потекли дни боевой учебы, за днями — недели, и Алексей, недавно избавившийся от смертельной опасности, почувствовал себя так, будто он находится в глубоком тылу. Но это был лишь прифронтовой тыл. Там, за озером, окопался враг.
— И долго мы будем здесь прохлаждаться? — спрашивал Орлов как-то вечером своего давнишнего знакомого Степана Гайдина, в прошлом оперуполномоченного милиции.
— А что тебе не нравится? — решив позлить Алексея, ответил Гайдин. — Каша вон какая густая: ложка стоит. Жилье прекрасное. Тепло, и мухи не кусают.
— Шуточки шутишь! — вдруг вскипел Орлов. — А шутка, сам знаешь, с правдой в ногу ходит. Серьезно говорю: руки дела просят. Другие воюют. Вот Зайков, тот, что участковым работал, говорят, у партизан действует. А мы…
— И наш черед придет! — уже совсем иным тоном заговорил Гайдин. — Вот увидишь, Алексей, скоро перемены нагрянут. Еще пожалеешь, что каши мало поел…
Гайдин оказался прав. Через пару дней обоих пригласил к себе старший лейтенант, командир батальонной разведки.
— Вот что, ребята. Есть дело. Но сразу скажу — трудное.
— Любое сладим, — не выдержал Орлов. — Натосковалась душа по настоящей работе. В самое пекло пойдем…
— Ладно. Верю. А дело вот какое. Надо бы разведать Большой Клименицкий остров: что там делается, как укрепляют его оккупанты. Докладывали вы, товарищ Орлов, что у вас там есть на кого опереться. Так как?
— Ясно как. В дорогу, — и точка!
— Добро. Но учтите: сорокакилометровый бросок на лыжах туда, а затем такой же обратно — это не шутка. Потренироваться надо. Дней десять на подготовочку потратим.
Как ни хотелось разведчикам поскорее двинуться в путь, они понимали, что старший лейтенант прав. Отправляясь в такой поход, важно предусмотреть все, вплоть до запасных портянок.
Не десять, а пятнадцать дней тренировались они, делая лыжные переходы по пересеченной местности, совершая головокружительные спуски с гор.
…Вышли из Марнаволока в ненастную погоду, часа в четыре дня.
— Как бы в ночь мороз не ударил, — заметил Гайдин.
— Там видно будет, — ответил Орлов и, выйдя вперед, зашагал по снежной целине, прокладывая лыжню.
Двигались бы быстрее, но приходилось то и дело по компасу сверять направление. Через некоторое время Орлова на тропинке сменил Гайдин, а Алексей двигался за ним почти автоматически, сберегая силы для дальнейшего.
Орлов думал о том, что идти прямо к Чеснокову все же опасно. Лучше сперва повидать Калганова. Потом мысли его обратились к Галине Глебовой, которая вскоре должна была уехать в свои родные вологодские края. В тылу врага она вела себя молодцом. Предстоящая разлука с ней огорчала Орлова. Ведь вместе было столько пережито.
— По-моему, мы уже на подходе, — сказал Гайдин, приостановившись и еще раз сверившись с часами и компасом. — Воевнаволок где-то рядом.
Он не ошибся. Скоро лыжники вошли в губу и стали осторожно приближаться к берегу. Вдруг Орлов предостерегающе поднял руку. Лыжной палкой он на что-то указал Гайдину. Тот присмотрелся и тоже увидел, что прямо перед ними подвешены замаскированные ветками мины. Малейшее неосторожное движение грозило разведчикам смертью. Но они хорошо знали, как надо вести себя в случае подобных «сюрпризов».
О разминировании сейчас не могло быть и речи. Орлов с Гайдиным аккуратно разгребли снег и проползли под ветками. Вскоре они увидели дорогу Сенная Губа — Косельга. С полкилометра шли по ней, а потом сняли лыжи и метров триста передвигались вперед спиной.
— Будет! — шепнул Орлов. Они вновь встали на лыжи и, никого не встретив, вышли к Середке.
К этому времени уже совсем рассвело. Ясно, что идти в деревню утром никак нельзя. Пришлось дожидаться в лесу, пока не стемнеет. Но нелегким было это ожидание. Прогноз Гайдина оправдался: ударил мороз. Вспотевшие и уставшие люди стали замерзать. Молча закусили сгущенным молоком. Пустую банку Орлов аккуратно убрал в вещмешок. Не дай бог «наследить»!
И потянулись часы ожидания. Но вот, наконец, стемнело. Разведчики быстро добрались до Середки. Деревня уже спала. Но в доме Калганова горел свет. Оттуда доносились звуки гармошки.
— Вечеринку что ли, старый черт, затеял? — шепнул Орлов Гайдину. — Никак, танцуют…
— И нам впору танцевать, а то совсем закоченеем.
Надо было как-то вызвать хозяина. Оставив Гайдина в сарае, где они укрылись, Орлов подобрался к окну: «Как будто только деревенские, но все-таки соваться туда никак нельзя. Орлов подумал, подумал, вернулся в сарай и спихнул со своего места деревянную ступу. Она с грохотом покатилась по дощатому полу.
— Сейчас сюда вся деревня сбежится, — забеспокоился Гайдин.
Однако вскоре из дому вышел один Калганов. В руках у него был фонарь. Он огляделся, щурясь после яркого света. Убедившись, что хозяин один, Орлов шепнул:
— Это мы, Владимирыч…
— Никак, товарищ Орлов?
— Т-сс! Чем болтать с нами, скорее гостей своих спровадь.
— Замерзаем, — пояснил Гайдин.
— Посидите маленько, — ответил Калганов. — Что-нибудь придумаю.
Вернувшись домой, он некоторое время понаблюдал за танцующими, а затем, прислонившись к стене, застонал.
— Что-то живот схватило… Страсть как больно, — пожаловался он жене. И тут же добавил: — А вы танцуйте. Не обращайте на меня внимания…
Хитрость удалась. Гости заспешили по домам. А тут же выздоровевший Калганов отправился в сарай, где, съежившись от холода, сидели Орлов и Гайдин.
— Выдворил. Прошу, гости дорогие.
Зашли. Отогрелись чаем. Спокойно переночевали, а утром — в знакомый тайник за печкой. Калганов сходил к Чесноковым, и скоро Орлов увидел знакомую фигуру учителя.
Долго трясли друг другу руки. Чесноков подробно рассказал все, что ему известно об укреплении противником Клименицкого острова, о том, какими силами располагают в Заонежье фашисты.
— Мы с женой, — сообщил он, — недавно ходили в лес, финнам объяснили, что дрова рубить, а на самом деле хотели проверить, есть ли там караулы. Так вот в пути повстречали знакомых из Кургениц. От них узнали: в руки к оккупантам недавно попали партизаны. Долго издевались над ними изуверы: выкололи глаза, а потом фотографировали.
— Слышишь, Степан, фотографировали, — тихо сказал Орлов Гайдину. — Фотографировали, гады! Ничего. Скоро мы их так сфотографируем, что ни негативов, ни позитивов не будет!
— А еще из деревни Косельга убежал двенадцатилетний мальчуган. Он решил по озеру в Пудож пробраться. За ним гнались, но не поймали. Тогда оккупанты на глазах всей деревни запороли насмерть отца и мать мальчика. Люди негодовали, плакали, но ничем помочь не могли… Всех работоспособных мобилизовали на лесозаготовки. Заставляют гнуть спину по десять-двенадцать часов. За малейшую провинность людей наказывают, бьют резиновыми нагайками. И долго они будут помыкать нами? Ты все-таки с той стороны, Алексей Михайлович. Скажи.
— Что тебе сказать, дорогой? Не очень хороши теперь наши дела. Это верно. Скрывать не буду. Но будут лучше дела, будут! Знаешь, как с пружиной бывает? Чем туже она закручивается, тем с большей силой затем развернется. А вы не унывайте. Понимаю: ночь у вас. А вы дню помогайте. Он и придет, наш день.
Простились. Обнялись по-братски.
Был уже первый час ночи, когда разведчики вышли в обратный путь. Калганов рассказал им, что в деревне Ошевнево у старосты есть хорошая лошадь. Даром ему досталась.
— Давай-ка мы с тобой о комфорте подумаем, — сказал Орлов, хитро улыбнувшись. Они молча подошли к дому старосты. Стали стучать. На пороге показался человек.
— Нам старосту!
— Я староста.
— Нужна лошадь.
Староста глянул на маскхалаты разведчиков и, сразу смекнув, с кем имеет дело, заложил сани и вручил Орлову кнут.
— Прощайте, — сказал он.
— До свидания, — ответил Орлов.
Кружным путем разведчики благополучно добрались до Песчаного. Прошли в штаб для доклада:
— Так вот это кто! — сказал майор Черняков. — А мы тут гадаем, кто это прямо на санях контрольную лыжню пересек. А вообще — молодцы! Небось, по баньке соскучились? Айда париться, ребята. Утро вечера мудренее, утром и поговорим.
После этого еще несколько раз совершал Орлов дерзкие рейды в тыл противника. Не знал он тогда, что вся эта боевая работа была лишь прелюдией к еще более трудному делу.
— Я хочу, чтобы вы меня хорошо поняли, — сказал полковник Владимиров, закуривая и подвигая Орлову пачку папирос. — Речь идет о том, чтобы стать солдатом невидимого фронта. А что это значит, понимаете?
— Пытаюсь понять, товарищ полковник.
— И это неплохо. Для начала. А теперь серьезно. Я очень хорошо знаю, что вам пришлось пережить по ту сторону озера.
— Тогда меня больше всего волновало, что обо мне могут подумать свои. Скажут еще: нарочно остался. Фашистам захотел потрафить или струсил, скажут. Хрен редьки не слаще.
— Не слаще. Согласен. Но мы хотим вам предложить нечто гораздо белее острое, чем редька. Причем дело осложняется тем, что и умереть-то с музыкой, может, не удастся.
Орлов промолчал. Он взглянул в умные серые глаза полковника и подумал: шутит, хочет дать ему время осмыслить серьезное предложение. И еще один, вывод сделал Орлов: этот сухощавый полковник, видимо, во всех деталях изучил все, что произошло с ним, Орловым, с начала войны.
— Я готов к выполнению любого задания, товарищ полковник, — сказал Алексей и встал.
— Вот это разговор. Но вы садитесь, пожалуйста. Наша беседа только начинается.
И полковник, теперь уже без всяких отступлений, подробно рассказал, чего ждет командование от Орлова и всех тех, кому предстоит вместе с ним выполнять задания в тылу у врага.
— Две вещи имейте в виду, — заметил полковник в заключение. — Только в том случае вы добьетесь успеха, если в каждом из местных жителей будете видеть то хорошее, что в нем есть. Конечно, осторожность и бдительность очень нужны. Но подозрительность — ни в коем случае. Подозрительность, как ржавчина, разъедает человеческие отношения, а дружба цементирует их. Что же касается очевидных предателей, то им — никакой пощады. Понятно?
— Понятно, товарищ полковник.
— Вот теперь идите. А о деталях мы еще не раз поговорим. Поучиться вам придется. И крепко поучиться, товарищ Орлов.
Полковник остался один. Он несколько секунд сидел без движения, будто прислушивался к своим мыслям. Затем придвинул к себе папку с оперативными документами.
У Александра Михайловича Владимирова и тех, кто работал вместе с ним, были нелегкие обязанности. В то время как обычная войсковая разведка прощупывала, главным образом, передний край противника, чекисты-разведчики действовали в тылу врага, оказывая неоценимую помощь и армии, и партизанам, собирая ценнейшую информацию о противнике. Но этим их функции не ограничивались. Каждый разведчик был готов и к выполнению диверсионных заданий. И, наконец, он был полпредом советской власти на временно оккупированной территории. А полпредом, как известно, может быть далеко не каждый.
«У этого парня как будто пойдет дело, — подумал полковник об Орлове. — И непосредственность у него есть, и простота, и энергии — хоть отбавляй. Смел до чертиков. А знания? Они придут».
И потянулись для бывшего участкового милиции дни напряженной учебы. Многое требовалось от разведчика: и умение владеть всеми видами оружия, и выносливость, и искусство ориентировки в самых трудных условиях — по компасу и без компаса. А как важно научиться разводить бездымный костер, ходить по лесу, не оставляя следов, так, чтоб ни один листик не дрогнул, ни одна самая тонкая веточка не надломилась. А главное: человек должен научиться принимать правильное решение в самой сложной обстановке, находить выход из любого положения.
В дальних походах, которые максимально были приближены к боевым условиям, Орлов знакомился со своими товарищами, все больше убеждаясь в том, что народ в группе подобрался настоящий.
В середине апреля 1942 года Орлов, Гайдин и радист Павел Васильев получили задание и стали готовиться к выброске в тыл врага. Днем они тренировались, изучали материальную часть парашюта, а по вечерам — шифровальное дело, склонялись над картами, знакомясь с районом предполагаемых действий.
— Сейчас главное для вас — зацепиться, — говорил полковник. — Надо создать надежные явки. Тогда и нам, и вам будет легче. А пока ничего определенного предложить не могу. Правда, есть кое-что… Виктор Васильевич вас познакомит. Но по этим адресам без повторной проверки идти не рекомендую. А то вдруг от ворот поворот, как с этим Юровым. Ну, ни пуха вам ни пера!
…Отправлялись 15 мая на легкомоторном самолете с аэродрома, расположенного неподалеку. Все трое были в такой одежде, какую носят в Заонежье многие. У каждого были надежные документы. Продукты, вещи упаковали в брезентовые мешки: их сбросят на грузовых парашютах.
Короткое прощание, и вот уже Р-5 после недлинной пробежки поднимается в воздух. На значительной высоте стали пересекать линию фронта. И тут первая неудача. Вокруг самолета появились белые облачка дыма. Казалось, невидимый великан делал затяжки из гигантской трубки.
— Обстреливают, — только и успел сказать Гайдин, когда машину довольно сильно тряхнуло.
Еще несколько секунд полета, и снова удар. Воздух со свистом врывался в пробоины, проделанные осколками в фюзеляже.
— Раненых нет? — спросил Орлов, тревожно оглядывая товарищей. — Значит пронесло.
Однако не пронесло. В чистом до этого звуке мотора появилась какая-то картавость. Тем временем машина вышла в район деревни Боярщины, что километрах в десяти от Сенной Губы. Орлов, не подозревая, какие неприятности им принес осколок зенитного снаряда, с интересом разглядывал виднеющиеся сквозь дымку знакомые места. И вдруг последовала команда — «Прыгать!»
— Тысячи три метров! — крикнул Гайдин. — Разнесет к чертям. Чуток пониже надо.
— Ну что же, тогда давайте вместе погибать! — в сердцах отозвался летчик. — Видите, маслосистема не в порядке, осколком трубку перебило. Того и гляди сковырнешься. Приказываю прыгать!
— Прыгать — так прыгать, — сказал Орлов и первым шагнул к люку.
Приземлились довольно кучно, но где? Почти у самой деревни. Только успели погасить парашюты, как видят: из Боярщины бегут солдаты.
— Быстро в лес! — крикнул Орлов, торопливо обрезал стропы парашюта и, укрываясь за камнями, стал отходить. Другие молча последовали за ним. Где-то рядом находились тюки с продовольствием и питанием для рации, но искать их не было времени: малейшая задержка могла стать гибельной для всех.
Скоро густой лес принял в свои объятия разведчиков. Здесь они смогли подвести весьма неутешительный итог: выброску скрытно провести не удалось, связи нет, нет продовольствия…
— Сколько у нас продовольствия? — спросил Орлов и молча выложил все, чем располагал. То же сделали и другие. — Итак, семь сухарей, две неполные плитки шоколада, шесть кусочков сахара и все. Немного, однако. Но надо как-то выпутываться. Придется поскорее связаться с местными жителями.
— Легко сказать, — отозвался Гайдин, — можно на такого напороться, что потом не выпутаешься.
— Хорошо. Так что же ты предлагаешь?
Гайдин промолчал.
В течение нескольких дней разведчики вынуждены были отсиживаться в лесу. Даже на поиски груза нельзя было идти: там у тюков наверняка засада.
— Свои, наверное, нас уже в покойниках числят, — как-то заметил Гайдин. — Небось, летчик доложил обстановочку.
— Это если он сам до места дотянул. Вот что: пока ноги таскаем, давайте вот туда подадимся, — и Орлов указал на карте едва заметную точку.
— Липовицы?
— Они.
Соблюдая все предосторожности, пустились в путь. К вечеру оказались неподалеку от деревни. Сделали привал в лесу. Утром стали наблюдать. Деревня как вымерла. Никого.
— А может и впрямь никого? — сказал радист.
В это время издали послышался стук топора. Осторожно начали продвигаться в этом направлении. Когда приблизились, Орлов остановился, приложил палец к губам и уже один направился к неизвестному лесорубу.
Раздвинув ветви кустарника, он увидел женщину, уже немолодую. Небольшим топором она срубала ивняк и тут же сдирала с него кору. Орлов вышел на тропку и направился прямо к незнакомке.
— Привет, хозяюшка!
Женщина вздрогнула.
— Фу, черт, напугал! Откуда такой гладкий взялся?
— Это я-то гладкий? — Орлов был искренне удивлен. После семидневных голодных скитаний по лесу он считал себя истощенным до последней степени. Да и бородой оброс порядком.
— Ну, что гладкий, я, может, лишнее сказала. А все-таки справнее ты, чем наши.
— А я что же — с Луны свалился? Не ваш, значит.
— Не с Луны, конечно, — и тут в карих глазах женщины молнией сверкнула догадка. — Милый, а не с той ли ты стороны? В деревне все про каких-то парашютистов говорят.
Столько было во взгляде женщины надежды и еще чего-то бесконечно трогательного, что не захотел, да и не нашел нужным Орлов таиться:
— С той, дорогая, с той.
— Как наши? Когда выручка будет? Измаялись.
— Будет выручка. А вы тут как?
— Хлеб с соломой едим, да барского кнута уже отведали до сытости. Все расскажу… Неподалеку тут трудовой лагерь. Там одной баландой кормят. Резиновой дубинкой потчуют. Начальником у них Сюкалин приставлен. Из бывших наших. Так от него людям ни днем, ни ночью спокою нет.
— Сюкалин, говоришь?
— Он самый!
— Так что же, и Сюкалин рукам волю дает?
— Этого не слышала, а что к новым хозяевам льнет — это верно говорят.
— Что ж, дыма без огня не бывает…
Еще долго слушал Орлов, а вместе с ним и присоединившиеся к нему товарищи, сбивчивый, но потрясающий своей страшной правдивостью рассказ женщины.
— Только про меня — ни гу-гу, — сказала она. — Не за себя боюсь. За ребятишек. А вам пусть бог поможет.
— На бога надейся, а сам не плошай, — вот чему народ учит, — улыбнулся Гайдин.
И разведчики двинулись в путь, к деревне Оятевщине, где должны были встретиться с одним надежным человеком. Всю дорогу Орлов силился вспомнить, где слышал он фамилию Сюкалина: «Черт! И памятью будто не обижен, а никак не могу припомнить. Сюкалин… Сюкалин… Нет, скорее Сукалин ты. Сука ты порядочная, если в тяжкий для народа час в лакеи к врагу пошел».
Оятевщина принесла новое разочарование разведчикам: как и многие другие, пустовала деревня. То ли выселили крестьян фашисты, то ли сами люди подались туда, где можно было хоть как-то прокормиться.
Прошли еще ряд деревень, которые молча глядели пустыми глазницами окон. Из сил выбились все, даже Орлов, казалось, не ведавший усталости. Еще несколько неимоверно трудных километров, и люди вновь увидели скопление домов, тесно прижавшихся к Онежскому озеру. Может, лодка здесь сыщется, это уже шанс на спасение! Один сможет переправиться к своим, и тогда в нужное место будут сброшены продовольствие и рация.
У озера им впервые улыбнулось счастье. Невдалеке увидели табун лошадей. Видно, где-то обоз вражеский расположился: кони хорошо кормленые, один к одному.
Была не была! Алексей Михайлович подобрался к одной из лошадей, сел на нее верхом и поехал к мысу Кавнаволок. Здесь лошадь прирезали. Мясо положили в воду, чтоб не портилось. В этот вечер впервые за несколько недель поели горячей пищи. А наутро решили разведать деревню Вертилово, до которой было километров семь-восемь.
Поначалу казалось, что и эта деревня брошена жителями. Но часов в восемь утра из второго от края дома вышли двое: мужчина и женщина с корзинкой в руках. Они прошли к озеру. Там в укромном месте была привязана лодка. Мужчина, стоя на корме, сильно оттолкнулся веслом, и вскоре они скрылись из виду.
Орлов, не теряя ни минуты, направился к дому, откуда вышли эти двое. Укрываясь за поленницами дров, Орлов незаметно подобрался к жилью. Заглянул в окно. Старушка убирала в шкафчик только что вымытую чайную посуду. Она ничуть не удивилась, когда в комнату без стука вошел незнакомый человек. Видно, не он первый.
— Здравствуйте, хозяюшка. Здесь ли Василий Сергеевич Июдин живет?
— Нет такого. Это дом Петра Захаровича Сюкалина.
— Сюкалина?
— Да. Он зять мой будет.
Сюкалин! Наверное, тот самый… А он, как видно, живет неплохо. На неприбранном столе — остатки довольно обильного завтрака: на тарелке горка сахара, толсто нарезанные куски сала, какие-то консервы.
Перехватив голодный взгляд Орлова, обращенный на стол, старушка спросила.
— Может быть, закусите, чем бог послал.
— Спасибо. Меня ждут.
Не хотел, да и не мог он есть в доме человека, о котором слышал столько плохого.
— А сейчас Петр Захарович где? — спросил Орлов.
— Они близехонько: сетки смотрят. Рыбка в эту пору хорошо ловится. Сущика я уже тьму-тьмущую наготовила. До наших хватит. Может, щуки отведаешь?
Но Орлов отказался и от щуки, зато немало подивился странно звучащим в устах тещи предателя словам «до наших хватит». Наскоро простившись, он вышел на улицу и направился к товарищам, которые с нетерпением ожидали его в кустах. Посоветовались и договорились, прежде чем решать судьбу Сюкалина, выслушать его. Может, сообщит что важное. Знать он должен немало, раз якшается с оккупантами. Встретиться с Сюкалиным поручили Орлову. Остальные должны были схорониться неподалеку и, в случае нужды, вмешаться.
Ждать пришлось недолго. Вскоре разведчики услышали характерный скрип уключин, а вслед за этим из-за островка вынырнула лодка. Вот она уперлась носом в берег. Но Орлов не спешил выходить. Разговор предстоял неприятный. Что касается мужчины, тут как будто все ясно — предатель. Но женщина — другое дело. Ее вмешивать нет оснований. А раз так, лучше бы она ушла поскорее.
Словно угадав мысли Орлова, женщина взяла в руки тяжелую корзину с рыбой и направилась к дому. Мужчина среднего роста, с тонкими чертами лица, неширокий в кости, но, видно, крепкий собрался было отчаливать, когда Орлов внезапно появился на берегу.
— Сюкалин? — довольно громко спросил он.
— Сын собственных родителев, — отозвался человек из лодки и скользнул по Орлову глазами, в которых то и дело загорались лукавые огоньки. — Да, Сюкалин я, Петр Захарович, — продолжал мужчина. — Вам, Алексей Михайлович, грех меня не знать.
— Какой Алексей Михайлович? Чего плетешь!
— Обыкновенный. Который Орлов. Участковый наш. Мне ли не знать!
Теперь и Орлов вспомнил. Недаром фамилия Сюкалина с самого начала казалась ему знакомой. Еще бы: в Сюкалине он признал человека, которого вынужден был привлекать к ответственности за нарушения общественного порядка. Перед самой войной Сюкалин вновь приехал в Сенную Губу и вот где теперь объявился.
— Что ж, подъезжай поближе, Сюкалин. Побеседуем.
— Побеседовать? Это можно, — и Сюкалин уверенно подвел лодку к тому месту, где стоял Орлов. Закрепил ее и ловко выскочил на берег. — Побеседовать. Это можно, — без всякой робости повторил он. — А вы, Алексей Михайлович, где сейчас обретаетесь?
— Где и ты: у оккупантов. Их хлеб кушаю. Советскую власть продаю налево и направо. Вот враг меня за это и милует.
— Ну, меня-то он не больно милует. Того и гляди на пулю нарвешься.
— Зачем тебе финская пуля? Мы для тебя, добрый человек, и советской не пожалеем.
— За что, товарищ Орлов?
— Я тебе не товарищ, предательская ты шкура. А ну-ка расскажи, как ты над советскими людьми измываешься, как помогаешь оккупантам из наших советских граждан кровь пить.
— Нет этого! — почти закричал Сюкалин, и такая обида прозвучала в его голосе, что Орлов понял: тут надо разобраться. Но вслух он продолжал в том же тоне:
— То есть как это — нет! От людей слышали, что ты за шкура.
— Шкура, говорите? Тогда назовите, кого эта шкура продала, кого под наказание подвела? Кого? Ага, не знаете! — серые глаза Сюкалина исступленно, яростно сверкали. — Потому не знаете, что нет этого. А что кричу иногда и угрозами сыплю, так это для вида, чтоб думали господа: «Старается». А своим потихоньку добро делаю. Вот как!
— Хорошо, разберемся. — Орлов с треском переломил сухую ветку, и из кустов показались его товарищи. — Хорошо. Мы поверим тебе, но и проверим, как следует. Это я тебе прямо скажу, Сюкалин. Кто мы? Советские люди. Этим все сказано. А тебе еще надо доказать, советский ли ты человек. Смекаешь?
— Смекаю.
— А раз смекаешь, слушай. Нужны нам фамилии тех, кто тут и вообще в Заонежье больше всего художествами всякими известен. А потом еще хотим знать, какие части здесь действуют, какие укрепления на озере. И еще. Вот тебе две тысячи марок. Бери, бери. Не стесняйся. Но для порядка расписочку дай. Что до нас, так нам еда нужна и лодка. Ну лодку можно потом, а продукты… Вот на это самое место через сутки привезешь.
— Привезу и масло, и галеты.
— Вот и хорошо.
Задолго до назначенного срока засели разведчики в кустах: вдруг Сюкалин не один явится.
— Эх, напрасно мы ему доверились, — заметил Гайдин.
— Это ты зря, Степан, — ответил Орлов. — Зря. Думаешь, если хулиганил, значит на всю жизнь печать. Нет, брат. Тут я в ноябре к одному ночевать попросился. Активист был. Комар носа не подточит. И не пустил. А Сюкалин? Что ж, посмотрим.
Прибыл Петр Захарович, как обещал. Привез всякой еды, предупредил разведчиков, чтобы они вели себя осторожно: раза по три в день вражеские патрули наведываются в Вертилово.
Дальнейшее пребывание в тылу становилось бессмысленным, так как без связи с Большой землей нельзя было передать командованию собранные данные. Решили с помощью того же Сюкалина разжиться лодкой и кое-какой снедью на дорогу.
— Надо — так надо. Все будет, — заверил Петр Захарович, который оказался, на редкость энергичным и деловым человеком. — Будет вам и лодка, будет и свисток. Сухарей дадим, чтоб на неделю хватило и всего прочего. Одним словом, чем богаты… А маршрут, каким вам плыть, я разведаю.
Поздно ночью собрались разведчики у лодки. Прощаясь с Сюкалиным, Орлов сказал:
— Так вот, товарищ Сюкалин, порадовал ты нас. Хочется верить, что до конца настоящим человеком будешь. А от тебя сейчас что требуется? Раз уж у оккупантов в доверии, не зевай. Все примечай. И людей наших в обиду не давай. Но действуй осторожно, с умом. Это ничего, что о тебе сейчас молва нехорошая ходит. Важно, что после войны о тебе скажут. А я тебе обещаю: увидимся. Так что — до свидания. — И протянул он руку Сюкалину Петру Захаровичу.
А потом точным сюкалинским маршрутом вышли они в открытое озеро. На простор выбрались и до самого Василисина острова гребли без отдыха. На этом острове сутки отдыхали, прежде чем на Шалу тронуться.
Дальнейший путь проделали без приключений.
Хоть и не во всем удачным был первый поход, но научил он многому и, прежде всего, тому, что в тылу у врага одного мужества мало. Необходимо еще хорошо знать противника, уметь бороться с ним и в этой борьбе на невидимом фронте уметь опираться на верных людей.
Во второй половине августа редки в Заонежье тихие и теплые ночи. Осень здесь наступает рано. Дуют холодные ветры. Погода меняется часто.
А в эту ночь стояла такая тишина, словно и озеро, и кусты разросшейся на берегу ивы насторожились в ожидании чего-то таинственного. Лишь едва слышны были редкие, размеренные всплески воды.
Но вот откуда-то донеслось слабое, едва уловимое гудение, похожее на монотонное жужжание шмеля. Оно стало понемногу усиливаться и вдруг оборвалось. Некоторое время опять ничто не нарушало безмолвия ночи. И вдруг какая-то тень мелькнула на фоне светло-синего уже предутреннего неба. Снова наступило безмолвие. Но всплески продолжались, только уже не те, прибрежные, а отдаленные, доносящиеся оттуда, где затерялась тень.
Прошло еще несколько минут, и к берегу мягко причалила резиновая надувная лодка. Из нее быстро, но осторожно вышли с оружием на изготовку люди. Один, пригнувшись, поднялся выше на берег, а другие тем временем что-то быстро сняли с лодки. Потом она уплыла в озеро, а трое оставшихся на берегу пошли к лесу.
Спустя некоторое время лодка снова причалила к берегу. И опять из нее вышли несколько человек и направились к лесу. А лодка тотчас скрылась из виду, и снова над озером воцарилась тишина.
Через полчаса вдали над водным простором зарокотал мотор. Прошло несколько секунд, и семеро оставшихся на берегу увидели на фоне белесого неба взмывший вверх самолет. Еще минута, и он лег на свой курс, улетел туда, за Онего, на Большую землю.
А они, семеро советских людей, остались здесь, в тылу врага, на одном из многочисленных полуостровов Заонежья.
Кто они, эти люди, тайно прибывшие сюда по заданию Родины? Если бы кто-нибудь из жителей Великой Губы и ближайших деревень увидел их, он без труда опознал бы в среднего роста, коренастом, широком в плечах мужчине — Алексея Орлова, в стройном кареглазом с небольшими залысинами на висках — Степана Гайдина, в низеньком, с редкими рыжеватыми волосами на голове — Глеба Зайкова.
Был среди прибывших и мужчина лет тридцати пяти, худощавый, среднего роста, узколицый, светловолосый. Это первый секретарь Заонежского подпольного райкома партии Георгий Васильевич Бородкин. Но фамилию свою он оставил там, на свободной советской территории, а здесь, в оккупированном врагом Заонежье, он будет просто Мироновым.
Пятый выделялся своим ростом, крепким, почти атлетическим сложением, полным красивым лицом. Выглядел он моложе своих тридцати пяти лет. «Какой жизнерадостный парень!» — невольно думал каждый, кто знакомился с Тойво Андреевичем Куйвоненом, вторым секретарем подпольного райкома партии, а здесь в лесу просто Тойво.
Шестой в группе была девушка, жизнерадостная, энергичная. Еще недавно в Беломорске ее знали как Дарью Дудкову — секретаря комсомольского комитета на лесозаводе. Теперь она под фамилией Дубининой высадилась на заонежский берег в качестве секретаря подпольного райкома комсомола. В серой юбке, темно-коричневой кофте, повязанная платком, она ничем не отличается от деревенских девушек.
И, наконец, — седьмой — радист Павел Васильев, почти одногодок Даши, невысокий, плотный парень. Его глаза всегда светились расположением к людям. Этот простодушный, несколько медлительный человек очень часто напевал или тихонько насвистывал какой-либо полюбившийся ему мотив. Даша Дудкова еще там, на Большой земле, как-то в шутку сказала ему:
— Ты, Павел, наверное, мухи никогда не обидел, как же ты со своим характером в разведку пойдешь?
— С мухами мириться можно, с фашистами — никогда!
Итак, семеро. Подпольщики и разведчики. В числе первых — неизвестные никому в районе люди. Это в целях конспирации. Зато вторые знают здесь каждую тропку. Они должны помочь подпольщикам закрепиться, установить связи с населением. Но это впереди… Пока же уставшие люди спят в шалаше. Алексей Орлов, заступивший на первую двухчасовую вахту, охраняет их сон, чутко прислушивается к безмолвию. Кругом тихо. Но разведчик Орлов знает, сколь обманчива бывает такая тишина. И он, с маузером в руке, бдительно несет вахту, то и дело бросая зоркие взгляды в глубину леса.
Когда все отдохнули, секретарь райкома Георгий Бородкин поручил Зайкову сменить Орлова на посту, а остальных пригласил в шалаш.
— Что ж, товарищи, — сказал Георгий Васильевич, улыбнувшись, — начнем наше, так сказать, «производственное» совещание. Думаю, высадку мы произвели успешно. Во всяком случае, пока нет никаких оснований для беспокойства. Вражеские патрули нас не засекли.
— Но и успокаиваться не следует, — заметил Гайдин.
— Согласен. Готовясь к вылету, мы уже детально обсудили все то, что будем делать здесь на первых порах. Но коротко, наверное, стоит повторить. Хотя бы потому, что теперь у нас другой угол зрения. Да и в ЦК советовали: ориентируйтесь на месте.
— Главное — явки, — сказал Куйвонен.
— Согласен. Только одно маленькое замечание. Я служил в армии, но как говорится, не обстрелян, а Тойво и Дарья и вовсе рядовые, необученные. Так что, Степан, в случае боевого столкновения вы, военспецы, должны смотреть на нас как на рядовых бойцов. Во всех же остальных случаях прошу руководствоваться моими и Тойво советами. Хоть мы теперь вроде как партизаны, но никакой партизанщины допускать не можем.
— Нельзя же только и делать, что остерегаться! — не сдержался Орлов.
— Не согласен. Мы должны опасаться всего, что может помешать выполнению основной нашей задачи. А она такая: завязать прочные связи с местным населением, повести планомерную работу среди людей, собрать исчерпывающие данные о противнике. Ясно, Алексей?
— Ясно.
— Очень рад. А теперь явки. Начнем…
— Я думаю — с Сюкалина, — сказал Гайдин.
— Согласен. Пойдут Гайдин, Орлов и Тойво.
— Может быть, все-таки мы со Степаном сначала… Полной веры в Сюкалина у меня еще нет. Стоит ли рисковать?
— Так. Меня за риск агитировал, а сам советуешь не рисковать. О вере речь ведешь. А чего тебе, Алексей, не хватает до полной веры, и вообще, что такое полная и что такое неполная вера? — Бородкин указал в сторону выхода из шалаша. — Там на посту Зайков. Он пользуется полным нашим доверием. Почему? Потому что ничем не скомпрометировал себя. А чем скомпрометировал себя Сюкалин? Тем, что спас вас?
— Не ведет ли он двойную игру, — вставил Гайдин.
— Так-так. Ясно. Сюкалин, рискуя жизнью, спасал вас, а вы ему так и не поверили.
— Но осторожность не помешает, — примирительно сказал Тойво.
— А подозрительность вредна! — выкрикнула Дарья. — Нельзя работать в тылу, пугаясь каждого куста.
— Согласен с обоими. Но к Сюкалину все же пойдут Степан, Алексей и Тойво. Когда? Через двое суток. Немного еще поховаемся, как на Украине балакают.
В назначенный день разведчики не смогли выйти в Вертилово: около двух часов ночи дежуривший Васильев разбудил всех:
— Слышу стук моторной лодки, винтовочные выстрелы, — доложил он.
Пришлось спешно перебазироваться дальше в глубь леса.
Только на следующий день решили выйти на связь с Сюкалиным. Условились: если на стук в доме Сюкалина ответят по-русски, разговор начнет Орлов, если же в доме окажется кто-либо из «гостей» и спросят по-фински, отвечать будет Куйвонен.
Всю дорогу шли один от другого на расстоянии ста метров. Впереди Орлов, за ним Гайдин, позади Куйвонен. Было уже около восьми часов вечера, когда приблизились к намеченному месту. Наблюдения вели от заливчика, на противоположном берегу которого находилась деревня. В случае чего, можно было легко уйти от преследования.
Убедившись, что в деревне все спокойно, подошли к дому Сюкалина. В дверь постучал Орлов.
— Кто там? — послышался из сеней знакомый голос.
— Открой, Петр Захарович, свои.
Скрипнули половицы, раздался какой-то шорох. Хозяин, видно, не сразу отыскал дверь. Но вот он осторожно снял засов.
В первую минуту Орлову показалось, что при виде их Сюкалин от неожиданности даже растерялся. Его худощавое лицо как-то неестественно вытянулось, серые глаза смущенно забегали. Но вот он поборол смятение и ответил на приветствие:
— Ну, здравствуйте. Проходите в избу. Я так и знал, что это кто-нибудь из наших.
Вошли. Вся небольшая семья Сюкалина сидела за столом. И жена Петра Захаровича и теща узнали Орлова. С какой-то тревогой и даже испугом смотрели они на нежданных гостей. Хозяйка сдержанно пригласила:
— Проходите, крещеные. Чай с нами пить садитесь.
— Проходите, — как-то отчужденно повторил за ней Сюкалин.
«Что с ним? — мысленно недоумевал Орлов. — И встретил как-то не так…» Он взглянул на худые сюкалинские руки. Они слегка дрожали. И вдруг все стало ясно Алексею Михайловичу: «Думает — не верим. И в чем-то он прав. Ведь вот не хотел я Тойво брать с собой. Но тут была скорее осторожность, чем неверие». И теперь уже вслух Орлов сказал:
— А у нас добрые вести, Петр Захарович. Давай, Степан.
Гайдин достал из кармана какие-то бумаги и, обращаясь к Сюкалину, заговорил:
— Мы оттуда, из-за линии фронта, весточку о твоем сыне, Петр Захарович, принесли.
— Ой, где же он, родимый, живой ли? — бросилась к Гайдину хозяйка. Слезы полились по ее лицу, и она громко запричитала.
Засуетилась и бабушка Матрена, худенькая, узкоплечая, но еще бойкая старушка.
— Да погодите вы, — каким-то глухим, сдавленным голосом оборвал причитания женщин Сюкалин. — Скажи толком, Степан, откуда узнал о Володьке?
Гайдин рассказал, как ему удалось выяснить в республиканском военкомате, что сын Сюкалиных служит в Балтфлоте, и вручил Петру Захаровичу справку и документы, свидетельствующие о праве Сюкалиных на получение государственного пособия. Лица хозяев посветлели. Лед недоверия был сломлен окончательно. Петр Захарович, обращаясь к Орлову, сказал:
— Спасибо, товарищи! Спасибо! И особенно тебе, Алексей. И знаешь за что? За то, что первый Сюкалину поверил, а ведь знал про мои довоенные художества и прослышал обо мне плохого немало. Знал, слышал, а поверил. Мне эта вера, ребята, больше жизни нужна. Меня же многие люди за холуя вражеского считают. Того и гляди булыжником по затылку получу. А за что? За что, скажите?
— Такой уж пост у тебя, Петр Захарович, самый трудный. Крепись! — сказал Тойво, протягивая Сюкалину свою широкую ладонь, которую тот взволнованно пожал.
Что касается Алексея, то он был очень смущен. Сюкалин говорит: «Спасибо, что поверил». А верил ли он до конца? Ведь нет. Нет, черт возьми. Но пусть не знает об этом Петр Захарович.
— Что же это мы так дорогих гостей встречаем? — засуетился вдруг Сюкалин. — Накрой на стол, хозяйка.
Екатерина Петровна захлопотала, стараясь как можно лучше угостить разведчиков. На столе появились селедка, вареный сущик, сахар, сухари.
— А народу нашему ой как тяжело приходится, — продолжал Петр Захарович. — Недавно в Леликово пригнали из Петрозаводска, из концентрационных лагерей, двести человек на уборку урожая. Старых и малых — никого не щадят. А какие они работники? Голодные, да босые, посмотришь — кости да кожа. А эти изверги в погонах только и знают, что над людьми глумиться. Один до смерти запорол женщину и двоих детей. За что вы думаете? Ребята в соседнюю деревню пробрались — хлеба выпросить. А мать недоглядела. Вот какие нынче у нас «благодетели». Тяжело нашим людям, уж так тяжело! Живем как впотьмах. О своих ничего не знаем. Вы хоть вестями утешьте. Как там Красная Армия воюет? Враги распустили слух, будто немцы Москву и Ленинград уже взяли. Неужто так?
— Сильны врать! — ответил Алексей.
А Тойво добавил:
— Фашистам не видать Москвы и Ленинграда, как своих ушей.
Гайдин, Орлов и Куйвонен долго рассказывали о положении в стране, говорили о разгроме немцев под Москвой, о стойкой обороне Ленинграда, о новых заводах на Урале, о том, что на Отечественную войну с врагами поднялся весь советский народ, говорили о боевых делах партизан. Рассказали они Сюкалиным и о том, как живут и трудятся люди на свободной земле в Карельской республике, о трудовых делах пудожан и беломорцев.
— А связь с Москвой у нашей республики ни на один день не порывалась, — сказал Орлов. — Финны, говоришь, кричат, что Мурманск отрезан. Тоже врут! Через Беломорск и Вологду из Мурманска каждый день поезда в Москву ходят.
Сюкалин и его домочадцы ловили каждое слово. Как растрескавшаяся от многодневного зноя земля жадно впитывает драгоценную влагу, так эти люди всем истосковавшимся сердцем своим воспринимали правду о том самом главном, что по-прежнему составляло смысл их жизни. И у Сюкалина вырвалось нетерпеливое, взволнованное:
— Какая же помощь от меня требуется, ребятки?
— Об этом позже, — сказал Гайдин. — Проводи нас.
А Тойво, понимая состояние хозяина, добавил:
— Найдется дело. И серьезное.
Тепло простились с Сюкалиным. Алексей и Тойво пошли к заливу. А Степан на минуту задержался.
— Пока достань сведения о гарнизонах и заставах противника в ближайших деревнях и в Великой Губе. А потом видно будет.
— Все, что в моих силах — выполню, — коротко ответил Сюкалин.
Встретиться условились через три дня. В случае если у Скжалиных окажется кто-либо из посторонних, он вывесит на крыльце белую тряпку.
С тех пор, как члены подпольного райкома и разведчики высадились на Заонежском полуострове, уже прошло несколько дней. Немного казалось бы. Но у тех, кто работает во вражеском тылу, свое мерило времени: каждый час, а иногда и минута несет с собой большие перемены.
Всего несколько дней, а сделано немало: выяснена обстановка в ближайших деревнях, определено, с какими людьми и когда могут встретиться подпольщики, собраны первые данные о гарнизонах противника, подготовлены листовки.
Однажды утром Бородкин подошел к Даше:
— Сегодня разрешаю тебе выйти в деревню Оятевщина, пойдешь с Орловым. Там сейчас живет семья Ржанских. Орлов и Гайдин говорят: хорошие люди. У них есть сын, поговори с ним. Не знаю, комсомолец ли он, но если и не комсомолец, все равно привлекай к работе. Только осторожно. Так, чтобы парня под удар не поставить.
Дудкова попрощалась с Бородкиным и побежала искать Орлова. С комфортом устроившись в кустах, он чистил свой маузер.
— Алексей, с тобой иду, знаешь?
— Знаю. Только умеешь ли ты, Дарья, ходить?
— Ничего себе вопросик! А мне по наивности казалось, что я уже в годовалом возрасте ходить научилась.
— А как ходила тогда?
— Осторожно.
— Вот-вот. Именно осторожно. Так имей в виду: ты сейчас снова в годовалом возрасте.
— То есть как?
— А так. Заново ходить должна учиться. В разведке все по-другому.
— Знаю. Учили! — даже рассердилась девушка.
— Учили. Это верно. Но одно дело — теория и совсем другое, когда ты в жизни вдруг повстречаешься с вражескими солдатами.
— Пойду себе дальше, и все.
— Не советую. А впрочем, для каждой ситуации — свое решение.
И Орлов стал рассказывать Даше о том, что давно успел освоить на трудной тропе разведчика. Поделился он и своими мыслями о семье Ржанских, которую знал еще до войны. Потом свела его судьба с ней во время прошлого рейда в тыл.
Был тогда Ржанский старостой в деревне Ямки, а потом сумел отказаться от этой «чести», сослался на болезнь. Мужик он с головой. Знает, что делает. С ним — младший сын. Остальные братья в Красной Армии служат. Саша Ржанский, по-моему, парень дельный, но горяч не в меру. За ним нужен глаз: чтобы себя и других необдуманными поступками не подвел.
Отправиться решили вечером, когда движение по дороге почти прекращается. Ну, а в самой Оятевщине проще. Здесь всего несколько домов. Да и те, по словам Сюкалина, пустовали. Всех жителей выселили оккупанты. Одна семья Ржанских осталась. Финского гарнизона здесь нет. Но на патруль нарваться можно.
Обогнув жилье по полям и мелким кустарникам, Алексей и Даша вышли к дому Василия Ивановича Ржанского. Долго присматривались. Деревенская улица пустовала. Наконец Орлов решил войти в избу, а Даше поручил наблюдение. В случае, если заметит что-либо подозрительное, она должна была постучать по раме окна.
Дверь открыл светловолосый парень лет девятнадцати. При виде Орлова его большие голубые глаза загорелись радостью.
— Алексей Михайлович! Проходите, вот хорошо-то. Дома отец да мать. Чужих нет. Отец давно уже партизан ждет. Рад будет встрече.
Орлов обменялся крепким рукопожатием с Александром и вошел в избу.
— Василий Иванович, здравствуйте! Здравствуйте, Александра Никитична! — приветствовал разведчик хозяев дома.
— Постойте, да это Алексей! Вот радость! Садись, дорогим гостем будешь! — засуетился Ржанский, маленький ростом, худенький, с узкой бородкой старичок.
«Э, да старик сильно сдал, — тревожно подумал Орлов. — Да и попробуй не сдать. Всем сердцем человек к советской власти привязан, а должен был в старостах ходить. Между двух огней все время».
— Спасибо, но не один я, — вслух сказал Орлов.
— Так зови товарищей. У нас, слава богу, пока тихо. Александра, накрой на стол.
Орлов вышел на минуту из избы и вскоре вернулся с Дашей.
— Проходи, девица, садись, родненькая! — встретила ее Александра Никитична. — Небось, измаялась, бедная. Да ты не беспокойся, мы ведь все знаем, — и она перешла на шепот. — Хозяин-то у меня ждал вас с того берега: «Хоть бы, говорит, от Орлова кто пришел, весточку добрую принес». Измучились ведь мы, а старик мой не может без людей. Всю правду хочет знать. Тут слух прошел, будто этот проклятый Ронгонен, начальник полиции, может знаете, в командировку поехал. Все хвалился, что в Ленинград едет, мол, по Невскому-то проспекту теперь немцы разгуливают. А старик мой не верит. «Врут они, вражины», — говорит.
— Конечно, врут, — почти одновременно ответили Орлов и Даша. — Вот у нас и газеты есть, там все сказано. — Алексей вытащил из-под пиджака маленький листочек. Это был специальный выпуск областной газеты «Ленинское знамя» для населения оккупированных районов.
Ржанский бережно взял газетку со знакомым названием, подошел к свету, прочитал сводку Информбюро, повторив несколько раз: — «Войска Ленинградского фронта отбили атаки противника на всех участках фронта. Корабли Балтийского флота поддерживали своим огнем действия наземных войск…»
— Ага, отбили! — воскликнул он. — Дали жару Гитлеру. — Он весь преобразился, этот худой старик, в глазах которого жила неистребимая сила.
— Слышите, что пишут, — продолжал он, — «Пусть земля горит под ногами фашистских извергов». — Он читал, а его сын и жена жадно ловили каждое слово.
— Эх, нам бы оружие, — вырвалось у Саши. — Я знаю верных ребят. С ними можно дело делать.
Даша уже хотела было сказать, что они с Алексеем затем, и пришли, чтобы привлечь его к делу, но вспомнила: Орлов советовал не сразу начинать разговор об этом, не после первой встречи и обязательно наедине.
— Вот спасибо тебе, Алексей Михайлович, подбодрил нас, стариков, — сказал Ржанский. — Я и то думал: не может быть, чтобы немец Ленинград да Москву взял. Конечно, он лют, немец-то, силу большую забрал, а все ж уломается, не согнет он русского. Ох, Алеша, и тяжело под врагом жить, ох, как тяжело. А приходится. Только бы с голоду не умереть. Проклятые ведь все отбирают. Ты чего, мать, забыла? Самовар-то ушел.
Хозяйка бросилась к кипящему самовару, зазвенела посудой и вскоре пригласила гостей к столу, стала угощать их всем, что нашлось в печи и на полках. Ужинали и пили чай в полумраке. Горела маленькая коптилка, а окна были наглухо завешаны.
За ужином Василий Иванович сообщил Орлову и Даше, что на Волкострове — база морских катеров. Они курсируют вдоль берегов.
— Так вы глядите в оба, когда озером возвращаться будете. А в Кургелицах, учтите, не меньше сотни солдат стоит. На дорогах кругом патрули, всех, кто без пропусков, забирают.
— А вы пропуск-то мой возьмите, родненькие, — вмешалась в разговор Александра Никитична, — на двух человек он, только куда я его девала? — И добрая старушка начала рыться в ящиках комода. — Вот он, дали нам его, чтобы в волость ходить. У Саши-то свой есть.
Поблагодарив хозяйку, Алексей взял синюю бумажку.
— Может, когда и пригодится, а сейчас мы и так проберемся.
— Вот еще мой наказ, — хмурясь, сказал Василий Иванович. — К Сюкалину в Вертилово не заходите… Ненадежен он, с начальством финским якшается.
Орлов ничего не ответил на это, а только подумал: какой же тяжкий крест взял на себя Петр Захарович, быть своим и казаться чужим.
Тепло попрощавшись с гостеприимными хозяевами, разведчики вышли в сени и здесь на минуту задержались, пока Василий Иванович выходил на улицу, чтобы посмотреть, все ли там спокойно. Тут-то Саша решил поговорить с Орловым.
— Алексей Михайлович, возьмите меня с собой, переправьте в нашу армию. Я здесь без всякой пользы живу, — горячо зашептал он.
— Встретимся еще, подумаем. Нельзя тебе сейчас уходить, полиция заподозрит твоих родителей. Как бы худо не было.
— Тогда хоть научите, что мне делать?
— Скажи, куда нам лучше прийти, там и договоримся.
Тут вернулся Василий Иванович и сообщил, что кругом никого не видно. Орлов и Даша еще раз попрощались, вышли на крыльцо. За ними двинулся и Саша.
— Я на минутку, папа, не закрывай ворота.
Показав рукой в сторону леса, Саша прошептал:
— Там, за ригой, я буду ждать. Когда придете?
— Послезавтра вечером, часов в семь, — Орлов подумал и добавил: — Если кто будет в деревне, поставь кол к углу риги, к тому, правому, от леса, и толстым концом кверху.
— Ладно.
Солнце еще не поднялось из-за горизонта, когда Алексей и Даша вышли за околицу. В воздухе пахло свежескошенным сеном и созревающей малиной. Орлов и его спутница, дойдя до леса и держась подальше от дороги, направились в сторону базы.
На полпути присели отдохнуть у края поляны. Даше не терпелось высказать свое мнение о Ржанских.
— Знаешь, Алексей, у меня такое чувство, будто я у родных побывала. Правда, хорошие люди — старики Ржанские?
— Да, добрые и надежные. Я знаю их давно. Василий Иванович умный старик.
— А Саша? Мне кажется он…
— Давай потом поговорим об этом, — перебил ее Алексей. — Пойдем, уже утро.
Некоторое время шли молча. Орлов вспомнил, как горячо и искренне упрашивал его Саша Ржанский взять к себе в «отряд». «Считает, что мы отрядом сюда пришли», — подумал Алексей, а вслух сказал:
— Ну, что ж, на Сашу положиться можно.
На базу вернулись усталые, но удовлетворенные сделанным. Орлов сообщил Гайдину и Куйвонену о результатах выхода в Оятевщину. Бородкин и Зайков еще не вернулись из Яндомозера, куда они вышли накануне.
Надо бы отдохнуть, но Даша не могла не рассказать Васильеву о первой встрече с людьми, прожившими почти год под властью оккупантов, но не сломленными, не потерявшими веру в победу своего народа.
— Понимаешь, Павлик, — горячо говорила она, — Ржанская отдала нам с Алексеем свой пропуск. А ведь, отдавая, хорошо знала, что, если мы попадемся с этой бумажкой, и ее, и всю семью уничтожат оккупанты. Какие же это замечательные, верные люди!
Павел слушал ее, не перебивая. Потом задумчиво сказал:
— Да, ради таких — в огонь и в воду. — А потом уже иным тоном продолжал: — Мне тоже сегодня повезло. Удалось связаться со штабом. Передал разведданные, полученные от Сюкалина. Отчет для партийного центра тоже передан. Работаем. Начало положено.
Да, Павел Васильев имел полное основание гордиться своим первым успехом. Позывные его слабенькой рации — позывные из ночи — услышаны.
Только тот может понять, как дорог миг вхождения в радиосвязь со своей страной, кто хоть раз испытал, что значит быть оторванным от Родины! В такой счастливый миг забываются и переходы по бездорожью с тяжелой ношей за плечами, и тревожные ночи в осаде, и холод, и голод, и терпеливое высиживание у передатчика иногда в течение целых суток.
Да, заонежское подполье начало действовать.
Утром, часов в шесть, из Оятевщины на тропинку, ведущую к Липовецкой дороге, вышел Саша Ржанский. Накануне он условился с Мишей Юриным вместе идти в Пески, на лесную биржу. Саша пришел на росстань, где договорился встретиться с другом. Вскоре появился и Миша, чем-то взволнованный и, как показалось Саше, сердитый.
— Ты чего хмурый?
— Вчера максимовские бабы встретили Петра Лузгина из Вертилова. Его из Петрозаводска пригнали. Сказывали, он отца нашего видел, вместе с ним в одном лагере был. Так вот отец утром, как на работу идти, обратился к офицеру. К врачу попросился. А тот как заорет на него. Подбежали два полицая, а офицер им: «Этот работать не хочет, полечите его хорошенько». Схватили отца, затащили в барак и начали палками бить, ногами топтать, потом уволокли в карцер. После-то Лузгин не видел его.
— Сволочи! Эх, Мишка, тряхнуть бы их хорошенько.
— А что сделаешь с пустыми руками?
— Знаешь, я кое-что скажу тебе, только по секрету. Не проболтаешься?
— Когда тебя подводил?
— Ну ладно, не обижайся. У меня тут одна газетка есть. Пойдем в сторонку, покажу, — зашептал Саша.
Притаились за кустами. Ржанский вытащил из-за пазухи газету. В верхнем правом углу ее черными буквами было написано: «Смерть фашистским оккупантам!»
— Откуда она у тебя?
— Вчера у дороги нашел, видно, с самолета сбросили, — не моргнув, ответил Ржанский.
Быстро пробежав несколько заметок, Миша вернул ее другу.
— В поле читать будешь?
— Так нельзя. Перепишем сначала печатными буквами, а потом подбросим.
— От этого врагу вреда не много.
— Не скажи… Но мы недолго с листовками возиться будем. Девчонок к этому делу пристроим, а сами оружие достанем, у солдат стащим, а потом, может, партизаны придут… — Он многозначительно посмотрел на друга. — Пошли, что ли?
Саша проводил товарища до лесной биржи, а сам отправился в соседнюю деревню, пообещав зайти за другом в конце дня.
На бирже Миша топором соскабливал кору с еловых балансовых чурок. Поодаль от него женщины распиливали поперечной пилой дровяные кряжи. А еще дальше дымили смолокурки и ямы, где старик Матвей Сидоров выгонял смолу и выжигал уголь. Он то и дело покрикивал на женщин, подносивших к его «заводу» смолье. Но Миша знал, что дед покрикивает не зло, а для виду, чтобы обмануть надсмотрщика, который расхаживал по высокому склону над биржей, раскинувшейся на песчаном берегу залива. Дед погонял женщин, а они, не торопясь, брали в руки по чурке и медленно шли к смолокурке. Потом останавливались, обменивались новостями. Миша загляделся на ворчливого старика и не заметил, как сзади к нему подбежал надсмотрщик и ожог резиновой плетью.
— За что бьешь! — сверкнул глазами Миша.
Тот схватил его за ворот рубашки и потащил к штабелю окоренных балансов.
Обида и гнев сдавили горло парню. Он взглянул на штабель, из которого солдат уже вытаскивал гладкую балансовую чурку с узенькой, не более сантиметра, полоской коры. Бросив чурку к ногам Миши, полицейский снова стал бить его хлыстом.
Но тут подоспел Саша.
— Не смей бить, гад! — закричал он вне себя от ярости и метнулся вперед. Какое-то мгновение прошло, а Саша уже вырвал у солдата хлыст и отбросил в сторону.
Надсмотрщик ухватился за кобуру. Женщины пронзительно заголосили. А дед Матвей крикнул:
— Беги, парень, беги, да не показывайся на глаза этому ироду.
Воспользовавшись суматохой, Саше удалось скрыться, но он был уверен, что надсмотрщик обязательно доложит полиции о его заступничестве, и это принесет много неприятностей.
Однако все сложилось самым неожиданным образом. В конце дня полицейский с разрешения командира выехал в Сенную Губу навестить земляка, служившего в береговой охране. Изрядно выпив там и возвращаясь в лодке уже поздно вечером, он перевернулся на своей посудине и едва не утонул. Выручил шюцкоровца патрульный катер. Пьяного доставили в Великую Губу, доложив, при каких обстоятельствах он был обнаружен.
Утром разгневанный начальник гарнизона приказал отправить надсмотрщика на передовую за пьянку и несвоевременное возвращение из краткосрочного отпуска.
Эту тревожную ночь Саша провел в лесу и лишь утром узнал от Миши, что грозу пронесло.
— Приходи к нам на биржу, — сказал Миша. — Там все тебя вспоминают, только и разговоров о том, как ты за меня вступился.
— Приду. Только домой сбегаю.
Вскоре Саша вновь появился на лесной дороге. Он успел захватить из дома спрятанные под половицей листовки н торопился на биржу. Наконец-то выдалась возможность выполнить задание подпольного райкома.
На бирже все были рады появлению Саши. Но боясь привлечь внимание нового надсмотрщика, сначала не вступали в разговор. Но тут надсмотрщик стукнул два раза по куску рельса: это означало, что наступило обеденное время.
Дед тихонько подозвал к себе Сашу и, взглянув в сторону расхаживавшего взад-вперед надсмотрщика, сказал:
— Ты, парень, не плошай больше. Не горячись, а присматривайся, когда что сказать можно. Погорячишься — голову потерять можешь, а ты исподволь. Вот я смолу курю, да только не впрок моя смола будет им, окаянным. — Заметив приближающегося полицейского, старик заторопил: — Иди, парень, иди от греха.
Саша, будто послушавшись, завернул за ближайший кустик, поспешно вытащил из-за пазухи листовку, подхватил одну чурку и, делая вид, что помогает старику, понес ее к дымной яме.
— Дед, смотри, что я нашел в кустах, — зашептал он. Старик недоверчиво взглянул на него и, заметив в руках парня клочок бумаги, опасливо покосился в сторону надсмотрщика. Тот был далеко, в другом конце биржи.
— Сказывай, какую бумажину нашел?
— Листовка, видно, самолеты сбросили, оттуда, с того берега.
— Брехня наверно.
— Нет, дед Матвей, ты слушай, что тут написано.
— Послушаю, но ты, парень, тихо читай, и только когда финн в тот конец биржи пойдет, а я смотреть за ним буду. Как повернет к нам мордой-то, я кашляну. Ты и прячь бумажку.
— «Дорогие товарищи! Наши братья и сестры! — тихо, почти шепотом стал читать Саша. — До нас дошли вести о вашей тяжелой жизни в фашистской неволе. Насилие и надругательства, голод и смерть принесли оккупанты на захваченную ими советскую землю. Они мстят нам за то, что советские люди не склонили и никогда не склонят свои головы перед гитлеровскими палачами…»
— Погодь читать, парень, опять этот поганый шюцкор в нашу сторону идет, — предупредил дед. — Пронесло. Читай!
— «Красная Армия стойко обороняется, с каждым днем наносит удар за ударом по врагу. Она разгромила вражеские армии под Тихвином и Москвой. Сотни тысяч фашистов нашли погибель на русской земле. Найдут себе могилу на нашей земле и все остальные захватчики. Тысячи партизан действуют и в лесах Карелии, мстят врагу за поруганную землю, за кровь и смерть матерей, детей и стариков.
…Пусть земля горит под ногами душегубов. Смерть фашистским оккупантам!»
Саша закончил чтение. Дед спросил его:
— А от кого бумага, парень?
— Тут написано: «К советским людям на территории, временно оккупированной врагом. От рабочих, рыбаков и служащих города Беломорска».
— А ведь правду пишут про нашу жизнь-то, и про Красную Армию, стало быть, правду пишут. Ты как думаешь, Сашка, осилит она германца? — спросил дед, утирая тыльной стороной ладони свои слезящиеся глаза.
— Конечно, осилит!
— Ну иди, сынок, только бумагу не всем читай. Нинка-то болтлива девка, не показывай бумагу ей.
Не мог знать дед Матвей, что драгоценный листок бумаги, хранимый под рубашкой Саши Ржанского, уже побывал у многих и ободрил своим обнадеживающим словом не одно истосковавшееся сердце, что не один он почувствовал незримую связь с теми, кто на свободной советской земле думает о таких, как он, невольниках фашистского «нового порядка». Не знал он, что парень уже давал читать листовку и Мише Юрину, и Коле Максимову, и Вере Дерябиной, и многим другим своим друзьям. Среди тех юношей, которые объединялись вокруг Саши, были и двое из деревни Толвуя: Мышев и Андронов. Они вели активную борьбу против оккупантов и тоже начали с листовок.
Однако и ими далеко не ограничивается круг людей, у которых потеплели глаза при виде белого листка с мужественными словами правды. Ни дед, ни Юринов, ни сам Ржанский, никто не мог знать, где, в скольких еще деревнях и селах завладел умами людей, напомнил им о борьбе этот маленький листочек бумаги. А он уже делал дело в Великой Губе, в Липовицах, Вигове, Яндомозере, во многих других деревнях полуострова, куда занесли его такие же, как Саша Ржанский, смелые люди.
Знал все это подпольный райком. И он действовал, хотя условия были крайне трудные. Возглавлял и направлял эту работу человек со спокойными глазами, о котором лишь его ближайшие соратники знали, что он и есть первый секретарь подпольного райкома.
Здесь, в районе, подвергшемся вражеской оккупации, не было ни одного предприятия, где подпольщику можно было хоть как-то закрепиться, устроиться на работу. Коммунисты ушли в партизанские отряды, которые создавались на территории других районов — в более глубоком тылу противника и ближе к его основным коммуникациям. К середине августа 1942 года, когда в Заонежье высадился подпольный райком, здесь осталось лишь несколько человек коммунистов.
Подпольному райкому партии, кочующему по лесам южной части полуострова, предстояло связаться с оставшимися коммунистами и комсомольцами, с другими надежными людьми и через них вести работу среди населения.
И многое уже было сделано. Две недели подряд ходили Бородкин, Куйвонен, Орлов, Гайдин, Дудкова по деревням, устанавливая связи с патриотами.
У подпольного райкома были свои явки в Липовицах, Оятевщине, Вертилове, Вигове, Яндомозере. По его поручению надежные люди ходили в Великую Губу, ездили в Сенную Губу, Кижи, в Леликово. Через них население получало листовки, в которых райком сообщал полученные по радио сведения о положении на фронтах и разоблачал лживые утверждения оккупантов о признании советскими людьми оккупационного режима, предупреждал жителей деревень о подготавливаемых маннергеймовцами реквизициях, о провокационных действиях предателей.
Через тех же связных райком получал данные о численности и расположении гарнизонов противника в прибрежных деревнях. Павел Васильев зашифровывал эти сведения и по радио передавал в штаб партизанского движения: «Великую Губу двух пароходах прибыло тысяча четыреста солдат противника, размещены домах сельпо, леспромхоза», «Гарнизон Клименицах сто пятьдесят солдат одно орудие», «Войнаволок пятьдесят солдат, орудие», «Оленьем острове батарея, прожектора».
Выполнять поручения подпольного райкома было нелегко и очень рискованно, но люди, подвергая себя опасности, принимали разведчиков и связных, присматривались к вражеским гарнизонам, распространяли среди соседей листовки.
Маннергеймовцы, напуганные зимним налетом партизан на береговые деревни, объявили населению о строгом наказании, ожидающем каждого, кто не донесет полиции о появлении в деревне «подозрительных», кто распространяет сообщения, услышанные по радио, кто принимает у себя кого-либо без пропусков и перерегистрированных паспортов.
Не обошлось и без предателей. Польстившись на фашистские сребреники, они доносили полиции о всех, кто пользовался авторитетом в колхозах до войны, навязчиво втирались в доверие лучшим людям, стараясь вызвать их на откровенность, с тем, чтобы затем поставить под удар.
Так погиб ветеринарный врач Попов из Великой Губы. Фельдшер, работавший с ним до войны, донес оккупантам, что ветврач — коммунист и ждет прихода Красной Армии. Маннергеймовцы ворвались в квартиру Попова, когда тот тяжело болел, и застрелили его прямо в постели.
Несмотря ни на что, врагу не удалось сломить сопротивление патриотов, не удалось запугать население ни арестами, ни расстрелами, ни провокациями.
Обо всем этом думал Алексей Орлов на пути в Липовицы. Он бывал там уже не однажды, и каждый раз после его прихода росло число людей, помогавших подпольщикам и разведчикам. Сегодня он тоже шел для установления новых связей. Шел не один. С ним была Даша Дудкова.
Им предстояло встретиться с одной из жительниц деревни Липовицы Марией Рябовой. Она, как нельзя лучше, подходила для работы среди молодежи. Эта молодая женщина перед войной служила на метеорологической станции, была активной комсомолкой. Девятнадцати лет она вышла замуж, но вскоре ей пришлось проводить мужа на фронт. Сама эвакуироваться не успела. С приходом оккупантов ее отправили в лес на заготовку дров.
Встречу Орлова и Даши с Рябовой должна была подготовить Надежда Максимова, тоже жительница Липовиц, выполнившая до этого немало важных поручений подпольного райкома и наших разведчиков. Алексей уже дважды приходил в назначенное Максимовой время и все неудачно: Рябовой каждый раз что-то мешало явиться в условленное место.
Алексей боялся, что и на этот раз она не придет. Но не прошло и получаса, как он заметил вдали двух женщин. Орлов узнал одну из них и вышел навстречу. Вскоре подошла и Даша.
— Будьте знакомы — Маруся Рябова, я уже рассказывала ей о вас, — отрекомендовала подругу Максимова.
— А со мной Даша Дубинина, — представил Орлов Дудкову.
Орлов, Даша и Рябова расположились на пеньках, а Максимова стала поодаль, надо было наблюдать за дорогой.
После недолгой беседы с Орловым и Дашей Рябова охотно согласилась выполнять поручения подпольного райкома, только предупредила:
— Говорят, что кое-кого будут выселять из деревни, подальше от фронта повезут. К нам тоже присматриваются, уже не раз полицейские со старостой заходили в наш дом. Но вы не беспокойтесь, я не попадусь.
— Постарайтесь узнать, кто из комсомольцев остался еще в районе, где они проживают, как можно встретиться с ними. Потом скажете мне или тому, кто придет на это место, — говорила Дудкова. — А листовки передавайте только тем, кому безусловно доверяете. Если полной уверенности нет, рисковать не надо. Тогда лучше подбрасывать в местах, где часто бывают жители деревни.
И Даша вручила Рябовой несколько листков серой бумаги с текстом, отпечатанным на гектографе.
Подошла Максимова:
— Алексей Михайлович, в ту ночь, когда вы ночевали в Липовицах, в деревню приходил патруль. Семеро солдат и офицер. Проверяли, нет ли кого пришлых. Я увидела их в окно, да не знала, как предупредить вас.
— Ничего, Надя, что не предупредила — и хорошо, я хоть выспался, а то пришлось бы посреди ночи из деревни уходить, — пошутил Орлов.
Спустя дня два после встречи с Орловым и Дудковой Надежда Максимова взялась за стирку белья.
Она стояла, склонившись над корытом, в облаке пара, когда в кухню вбежала соседка, говорливая тетка Поля. Гостья прямо с порога затараторила:
— Ой, Надя! Что в деревне делается! Пришли опять солдаты, с какими-то ящиками в руках, с собаками на ремнях. Искать кого-то будут.
— Много солдат?
— Много, и в Боярщине, и в Оятевщине, и в Зубове, сказывают, солдаты.
— Как пришли, так и уйдут.
— Говорят, листовки какие-то в деревнях стали попадаться. Ну и ищут, кто их пишет. А ты пошто вечером стираешь?
— А когда днем стирать? Разве что в воскресенье, в другие-то дни ведь на биржу гонят.
— Ой, Надя, да ты с мылом стираешь, где взяла-то? Хоть бы кусочек мне!
— Привез один добрый человек из Петрозаводска. Себе привез, а я выпросила. От своего кусочка отрезал он.
Произнесла, а сама подумала: не скажешь же тетке Поле, что мыло это один партизан дал, когда прошлой зимой здесь рейдом отряд шел. Припрятала тогда подарок. И вот пожалуйста.
Потараторила, поохала тетка Поля и на улицу.
«Хоть бы не разболтала про мыло, — спохватилась Максимова, — и принес же ее леший не ко времени».
А соседка кинулась в другой дом, захлебываясь, стала рассказывать там уже не о солдатах, а о кусочке мыла, появившемся у Максимовых.
Был уже поздний час, когда Надежда Максимова отправилась за водой. На дороге ей встретился мужчина лет сорока, финский бригадир Арсунов, славившийся хитростью и грубостью на все Заонежье. Бегающие водянистые глаза его скользнули по Наде.
— Надежде Ивановне мое почтение, как поживаем? За водичкой, голубушка? — заговорил он вкрадчиво.
— Здравствуйте, Федор Степанович! Ведь как в песне поется: без воды и ни туды и ни сюды.
— Это правильно. И без мыльца… А вот без свиданьица с партизанами, голубушка, вполне можно и обойтись… Впрочем, как придут еще, познакомь меня с кем-нибудь из них. Поговорить хочется.
— Что вы, Федор Степанович, какие партизаны? А мыльце-то я у соседей в долг взяла.
— У соседей так у соседей, — вдруг переменил тон Арсунов, — мыло штука нужная. А про партизан-то скажи, как придут. До свиданьица, голубушка!
«Неужели выследили? Не может быть! Кто же выдал? Кто? Надо немедленно предупредить Орлова, посоветоваться с ним». Она хотела тут же связаться с разведчиками. Но сразу же ее обожгла новая мысль: «Может, на это и рассчитывают враги — взбудоражить ее, устроить слежку, а потом схватить всех. Нет, она никуда не пойдет, пока не убедится, что опасность миновала. По всему видно: не из-за болтовни тети Поли про мыло встал сегодня на ее пути Арсунов. Видно, они знают что-то. Но что?»
Не у одной Максимовой было тревожно на сердце. Как только стемнело из ворот небольшого дома появилась стройная девушка. Вскоре к ней подошла другая. Идут две подружки, тихо разговаривают. За околицей они встречаются с Сашей и Мишей. Проходят еще несколько шагов молча, а потом одна из девушек, Настя, и говорит:
— Когда же кончится эта постылая жизнь, ребята? Когда же?
— Настенька, что случилось? — Саша, останавливается, вглядывается в глаза девушки.
— А вот сегодня, видели бы вы. Ведь ее палками били… И за что? За десяток картошин.
— Кого?
— Анну Медведевску.
— У-у, паразиты, — не сдержался Саша. — Ничего, скоро узнаете, почем лихо. — И он погрозил невидимому врагу кулаком.
Долго еще бродили они вчетвером, тихо рассказывая друг другу невеселые новости, но Саша так и не решился сказать друзьям о том, что так властно вошло в его жизнь за последнее время. «Может, еще рано говорить им», — подумал он.
— А теперь к дому, уже темно стало, — сказал Ржанский.
Шли молча. У самой деревни Миша с Катей отделились. Саша и Настя замедлили шаг.
— Боюсь я, Саша, — как-то тихо, очень тихо прошептала Настя.
— Чего боишься, Настенька.
— За тебя боюсь. Ты горячий, с характером, а комендант да полицейские примечают таких.
— Пусть примечают, скоро и мы их приметим.
— Что ты говоришь?
— Слушай, Настенька. Только ты никому-никому, даже Кате не говори. Никому, понимаешь! — наклонившись к ней, шептал он. — Здесь есть партизаны, я уже видел их. Пойду к ним. Хорошо, Настенька?
— Возьми и меня с собой.
— А что? Вот схожу к ним, осмотрюсь и возьму. Знаешь, какие это люди?! Железные! Ничто им не страшно.
Да, пожалуй, прав был заонежский парень в своей оценке подпольщиков. Однако не знал он о том, что и им в эти часы не спалось.
У Васильева были свои дела: он возился у радиопередатчика, от исправности которого во многом зависела вся деятельность небольшой группы советских патриотов, работающих в тылу. Гайдин стоял на посту и чутко прислушивался к вечернему лесу, не различит ли ухо во множестве шорохов нечто подозрительное, свидетельствующее об опасности. Но все как будто было в порядке.
Не спал и Бородкин, хотя лежал на спине, крепко зажмурив глаза. Первый секретарь подпольного райкома сейчас больше всего желал, чтобы товарищи его после трудного дня хорошо отдохнули.
Ведь не всегда подпольщик знает, когда ему представится возможность выспаться. Значит, он должен беречь свои силы.
Но не спал, нет, не спал Бородкин. Он думал о тех делах, ради которых должен жить здесь, в лесу. Не все они еще шли, как хотелось бы. Медленно, очень медленно подбираются надежные люди. Еще медленнее эти люди вовлекаются в активную работу. Товарищи у него подобрались хорошие. Хотя бы Орлов. У него есть какой-то особый «ключик» к простому человеку. Ему даже грубоватость охотно прощают. А что грубоватость! Был бы человек сердцем чист. Алексей же именно таков. Дарья — ему под стать. Спит девушка. Намаялась. Гайдин — этот подипломатичнее. Васильев — душа-человек.
Бородкин слегка разомкнул веки и увидел широко раскрытые глаза лежавшего рядом с ним Куйвонена. Повернул голову в другую сторону: Орлов старательно храпел. Притворяется. Пусть.
Да и Орлов не спал. Его тревожили мысли о доме, о семье, о людях, которые доверились ему сполна здесь, в тылу. Вот хотя бы те же Ржанский и Юрьев. Старые знакомые стали родными. Юрьев и Дарье очень понравился, хотя она встречалась с ним всего два раза. Однажды он целую корзину калиток разведчикам принес: «Кушайте на здоровье». А потом добавил: «Одного я не пойму, Алексей. Вот пришли в декабре в наш район партизаны. Так те дали прикурить фашистам. Правда, и сами потери понесли, но зато результаты какие! А вы что: прячетесь в кустах и весь сказ… Не мало ли?» Вспомнилось Орлову, как ответил он тогда: «Может и мало. Но знаешь ли ты, друг ситный, какими данными руководствовались партизаны, когда рейд сюда совершали? Ага, не знаешь? Так я тебе скажу: эти данные мы с Гайдиным, головой рискуя, достали и командованию передали. А нам кто помог? Такие же люди, как ты. Фамилии не назову. Конспирация».
Так ответил Орлов. Но был ли он тогда откровенен до конца? Ой, не был. У него душа горела по настоящей боевой работе. Гранатой, зубами рвать врага, не давать ему пощады. Вот это было бы по-орловски.
Совсем другие мысли одолевали Тойво Куйвонена. Он вспоминал одну за другой школы, где ему приходилось работать, думал о детях. У этого сильного человека было нежное сердце и мягкий характер. С болью он вспоминал случай, рассказанный кем-то из местных жителей. В одной из деревень оккупанты открыли школу. Для вида, что ли? Занятий в ней почти не было. И вот однажды выяснилось, что один из учеников стащил у финского офицера белую булку. Какая развращенность! Маленького «преступника» солдат притащил в школу. Сюда же оккупанты согнали всех его товарищей. «Спусти штаны», — спокойно сказал солдат, сжимавший в кулаке тонкий, упругий хлыст. Мальчик, смертельно бледный, дрожал от страха. С него силой сорвали одежду, тщедушное тело его бросили на лавку и обрушили на него град ударов. «Звери, звери!» — шептал Тойво и невольно сжимал кулаки.
Бородкин приподнял голову.
— Приказываю спать, — тихо сказал он.
А рано утром они были уже на ногах.
— Ну, Даша, готовь жаркое, — сказал Орлов, положив перед нею двух птиц, — а если кто конинки пожелает — пожалуйста.
Уже с неделю, как кончились у подпольщиков продукты. Питались одними сухарями, но и тех осталось мало. Гайдин и Алексей два дня ходили по лесу в надежде подстрелить лося, но сохатый не попадался им на глаза. На обратном пути им, правда, удалось подбить двух тетеревов. Но ими долго не прокормишься. Пришлось раздобыть жеребенка, все равно лошади теперь уже не принадлежат населению, их забрали маннергеймовцы.
Даша и Васильев приготовили обед. Когда поели, радист, по обыкновению, стал помогать Дудковой мыть посуду, Гайдин подошел к нему:
— Надо бы, Павел, связаться с нашими.
— Хорошо.
— Когда мы послали радиограмму?
— Уже неделя прошла.
— Вот видишь.
В последние дни Васильев долгие часы проводил у рации. Но все безрезультатно. А связь сейчас нужна была, как никогда. Разведчики, выходившие на встречи с Сюкалиным, Ржанским, Юрьевым, Максимовой, приносили важнейшие данные о противнике. Все это надо было немедленно передать. Сюкалин сообщил Орлову, что оккупанты собираются эвакуировать из Заонежья все население. Уборочные работы уже закончены, и эвакуация может начаться со дня на день. Как быть подпольщикам? Переходить ли в другие районы или возвращаться на Большую землю? Одно ясно: если будут угнаны жители, группа останется без нужных связей, лишится главного — возможности встречаться с населением. Их пребывание здесь окажется тогда не только затруднительным, но и бесцельным. А время уже осеннее. Если оставаться, то нужно готовить зимние базы. Но где? Когда?
В шалаш вбежал Васильев:
— Есть связь! Читайте, только что расшифровал.
В радиограмме говорилось: «Советую Миронову направить Зайкова опытным проводником местных жителей продуктами Шалу».
В Шалу. Значит, найти лодку и ночью ехать к своим через озеро, мимо многочисленных островов, на которых разбросаны вражеские заставы, наблюдательные пункты, прожектора, проплыть так, чтобы не наткнуться на патрулирующие катера противника.
— Кого пошлем с Зайковым? — спросил Бородкин, обводя взглядом всех собравшихся в шалаше.
— Ржанского можно, — заметил Гайдин, — надежный парень, и, главное, его исчезновение не будет никем замечено, живут-то они на отшибе.
— Так и решим: Александра Ржанского.
На другой день в Оятевщину отправились Гайдин, Орлов, Даша и Зайков. Перед деревней, не выходя из лесу, остановились. К дому Ржанского пошел один Орлов.
Александр встретил его у дверей и с тревогой спросил:
— Алексей Михайлович, как ты пробрался? Ведь сейчас только прошли солдаты. Восемь человек с чемоданчиком.
— Восемь, говоришь? И с пеленгатором? Черт с ними. Пойдем, поговорить надо.
Когда Орлов и Саша подошли к лесу, Гайдин, поджидавший их на опушке, сказал Ржанскому:
— Надо бы съездить с Зайковым в Шалу. Сможете? Возьмете там, что дадут, и назад. А с тем заданием придется погодить.
За несколько дней до этого разведчики обсуждали вопрос, как лучше осуществить поджог штаба участка фронта и управления полиции, размещавшихся в двухэтажном доме в Великой Губе. Это ответственное задание поручили Ржанскому. Орлов дал Саше термитную шашку, научил, как ее подбросить. Но вскоре выяснилось, что дом, обнесенный колючей проволокой в пять колов, охранялся усиленным нарядом. Саша ждал удобного случая. Скоро ему предстояло получать новый пропуск. Вот тогда-то он и пройдет в управление полиции.
— Съездить-то могу. Да прежнее задание очень мне по вкусу, — сказал Саша, глядя в глаза Гайдину.
— Готовь лодку, — будто ничего не услышав, ответил Гайдин.
И Саша понял, что его дело — выполнять приказ, раз уж он встал на тропу разведчика.
А Гайдин продолжал:
— Через два дня вечером придут сюда Зайков и еще кто-нибудь. А шашку принесешь при следующей встрече. Попытаемся сами подпустить огонька в штаб.
— Хорошо, лодка будет.
— Тогда все, встреча через три дня здесь, в 20 часов. Пароль: «Я вернусь». Ясно?
— Ясно.
В Шалу ехать никому из разведчиков так и не пришлось. Через день после встречи с Ржанским, когда, казалось, все уже было решено, подпольщики получили новую радиограмму. В ней говорилось: «Продукты, листовки, батареи — всего восемь мест выбросим самолета 14.09 от 3 до 6 часов раойне К-нав. Ваш сигнал: большой огонь. Следите. Если не будет 14, операцию повторим следующие сутки те же часы».
— Видно, понимают там, что не легок водный путь, — сказал Гайдин, прочитав радиограмму.
Приняли решение: тринадцатого к ночи всем выйти на болото, подготовить там сигнальный костер и ждать. Накануне Гайдин и Зайков должны были сходить в Оятевщину и предупредить Ржанского о том, что поездка в Шалу отменяется. Орлов и Дудкова в тот же день побывали в Вертилове у Сюкалина и получили у него свежие сведения об обстановке.
— Ну как, расстроился парень, когда узнал, что поездка отменяется? — спросил потом Орлов Гайдина.
— Даже в лице изменился, говорит: «Не везет мне, думал, после Шалы совсем к вам уйду, а выходит опять сорвалось».
— Мне кажется, партизан из него был бы толковый, да и разведчик неплохой. Молод, правда. Но ничего, привыкнет.
— А как Сюкалин? — спросил в свою очередь Гайдин.
— Подтверждает, что «приятели» наши насторожились. Он слышал, будто листовки где-то нашли. Патрулируют все деревни. К нему тоже заходили. Офицер советовал: «Ты, Сюкалин, сделай так: если придут партизаны, замани их к себе, пригласи чай пить, а нам дай сигнал».
— Сюкалин у них не на подозрении? — тревожно спросил Бородкин.
— Думаю, что нет. Однако просил большой группой не ходить. Говорит, когда мы в бане у него мылись, очень боялся за нас. Могли подумать: нет ли гостей у Сюкалина, если баню на неделе топит.
— Ну, ладно, что было, то прошло. Банька неплохая была, — засмеялся Куйвонен. — Только прав Сюкалин: на неделе мыться больше не будем. Приметно это. А что, Даша, — улыбнулся он, — стала бы ты делать, если бы в бане зацапали?
— А у меня защитница была — бабушка Матрена Михеевна. В обиду бы не дала. Когда я ее спросила, живет ли кто в Лонгасах, она мне знаешь, что ответила?
— Что?
— В Лонгасах, говорит, людей нету, одни фашисты проклятые.
— Вот это теща! — пошутил Бородкин, а затем уже серьезно добавил: — Продолжай, Алексей.
— А еще говорил Сюкалин, что к нему переводчик приходил, Аликом зовут. Спрашивал: правда ли, что партизаны в Вертилово наведывались?
— А он что? — забеспокоился Гайдин.
— Сказал: коль появились, никуда не уйдут. Из-за коммунистов, говорит, я два раза в тюрьме сидел и не пропущу случая свести с ними счеты. А потом еще сказал: Я сам имею задание от коменданта Роома партизан выведывать.
— Молодец. Хорошо отбрил. Но поверил ли переводчик Сюкалину?
— Думаю, поверил.
— Да, зашевелились маннергеймовцы, — задумчиво заключил Бородкин. — Надо быть поосторожнее. Особенно сейчас. А самое главное: самолет не прозевать. Всю эту операцию возлагаю на наших военспецов. На вас, Гайдин.
— Хорошо.
Встречать самолет вышли все, кроме радиста. Ему надо было приготовиться к связи со штабом и доложить о результатах операции, как только подпольщики вернутся на базу.
На болото отправились с наступлением темноты, прихватив с собой сухие ветки, бересту, смолистые чурки.
Шли молча. Орлов часто вскидывал голову, всматриваясь в серое, без единой звездочки небо. Все заволокло тучами, а ведь днем было ясно.
На болоте сыро, холодно. Выбрав место под костер и сложив дрова, поднялись на высоту. А там еще холоднее. Даже от ветра негде укрыться. Зато обзор много лучше.
До двух часов ночи дежурили все, установив круговое наблюдение за местностью. Находились в полной боевой готовности, с автоматами, с пистолетами, гранатами.
В напряженной тишине вдруг явственно послышался шорох. Казалось, кто-то осторожно подбирается к тому месту, где находились наблюдатели, время от времени останавливаясь и прислушиваясь.
— Стрелять только по команде, — шепнул Гайдин.
Но вот что-то хрустнуло, затрещали ветки, и шум стал удаляться.
— Лось, — определил Орлов.
В два часа Гайдин и Орлов спустились с высотки, разожгли костер. Столб огня осветил болото. Снова все собрались на возвышенности, тревожно всматривались в темно-серое небо. Изредка подходили к костру, чтобы подбавить дров, и опять поднимались на холм. Ждали час, другой, третий. Самолет все не прилетал. Когда уже рассвело, вернулись на базу.
Что могло помешать летчику вылететь сегодня? Плохая видимость? А что, если он сбился с пути?
— Вторые сутки без связи, — сказал радист, словно отвечая на вопрос, который волновал каждого.
— Обязательно надо связаться. Наверное, у них там погода нелетная, у нас еще тихо, хотя и пасмурно, а там штормит. Ветер северный, сырости натянуло, — заметил Орлов. — А ночью все равно на болото идти надо.
На следующую ночь все вновь отправились встречать самолет. Потянулось томительное ожидание. Снова Орлов и Гайдин спустились к костру, и снова столб огня осветил мшистую и влажную поверхность болота и уродливые вершинки редких низкорослых сосен.
— Эге, да, кажись, это он! — вдруг сказал Орлов.
За лесом где-то и впрямь послышался слабый гул мотора. Потом он усилился, и над болотом появился самолет. Он пролетел над костром, сбросил что-то. Затем развернулся, сделал круг и взял курс на северо-восток. Все кинулись к парашютам, плавно опускавшимся на землю. Груз приняли прямо на руки.
— Осмотрим мешки, ведь все сразу, видимо, не унести, — сказал Гайдин.
Проверили содержимое сброшенных посылок: сухари, концентраты, консервы, мешок соли, приемник, питание к нему и рации, гектограф, пачки листовок.
— Груз большой. Отнесем часть в глубь леса, поближе к месту, где расположим новую базу, а продуктов на несколько дней возьмем с собой. Устроим шалаш на новом месте, — предложил Орлов.
— Правильно, Алексей, — поддержал Бородкин. — На нашей старой базе трава уже притоптана, тропинок стало много. Да и самолет могли обнаружить, низко все же летел.
Километра два с половиной пробирались по лесу с грузом, с трудом вытягивая ноги из топкого мха и спотыкаясь о пни и корни деревьев. К месту, облюбованному Орловым, пришли усталые, проголодавшиеся.
— Радиобатареи, два мешка с грузом, парашюты оставим здесь, за ними придем потом, — сказал Гайдин.
Так и сделали. Налегке направились на базу. И лишь к утру добрались до места.
Как только Гайдин увидел радиста, спросил:
— Как связь?
— Есть.
— Передай: «Все получили, сухарей мало». Запроси, вернулся ли самолет.
— Самолет-то, пожалуй, вернулся благополучно, — заметил Бородкин. — А вот летел он не там, где следовало. Зачем к Кижам сунулся. Ведь, наверняка, на кижской колокольне наблюдатели сидят. Хорошо еще, что видимость плохая была, а то засекли бы парашюты.
— Когда базу менять будем? — спросил Орлов.
— Давайте вместе подумаем, — ответил Гайдин и, немного помедлив, продолжал: — Сегодня, пожалуй, не успеем. Отдохнуть надо, а завтра с утра обязательно.
Все согласились с этим. А Гайдин уточнил:
— Тогда в 9.00 начинаем, место — в двух километрах отсюда, на северо-запад, там в пятидесяти метрах от просеки высотка, покрытая лесом.
Около полуночи Орлов, стоявший на посту, услышал шаги. Насторожился. Определил. Идет один человек, явно торопится, шагает неровно.
Укрывшись за кустом, Алексей стал пристально вглядываться. Кажется, Сюкалин. Да, конечно, он.
— Пароль? — спросил Алексей, поднимаясь навстречу идущему.
— Вперед на Запад, — раздалось в ответ.
— Петр Захарович? Ты? Что случилось? Как нашел нас?
— Как нашел, об этом мои ноги расскажут, да глаз старого охотника. А ты, Алексей, лучше скажи: собирался завтра в Липовицы, к Максимовой?
— А что?
— Нет, скажи, собирался?
— Ну, мало ли куда я могу пойти.
— Не хочешь говорить, так слушай, что я тебе скажу. Надежда Максимова арестована. Сегодня утром я узнал об этом в Сенной Губе. Кто-то донес, что она принимала партизан. Сегодня ночью у ее дома, наверняка, будет засада, да и в окрестностях тоже.
— От кого узнал? — опросил Орлов, внешне ничем не показывая охватившей его тревоги.
— Бригадир есть — Арсунов по фамилии. Так он мне сказал: «Скоро, Петр Захарович, хлопот у нас убавится, Максимову взяли, а через эту бабу и всех партизан выловят. Я, говорит, сам видел, как солдат в Липовицы посылали».
— Ну, спасибо, Петр Захарович. Молодец ты. А теперь иди. Через день, как условились, к тебе наведаемся.
Сюкалин скрылся в ночной темноте так же неожиданно, как и появился. Алексей с сожалением подумал: «Грубовато я с ним обошелся. Человек ночью десять километров шел по лесу, чтобы предупредить, рисковал, мог попасть в засаду». Орлов подошел к шалашу, позвал Гайдина, рассказал ему все, что сообщил Сюкалин.
— Вот видишь, — заметил Гайдин.
— Ничего не вижу.
— Я хочу сказать, что как бы не выбили они признание у Максимовой. Она знает, где наша база?
— Где база, точно не знает, встречались мы с ней в лесу, но приблизительно предполагать может. Хотя Надежда — женщина и верная, а место следует сменить.
— А в Липовицы можно ходить?
— Сначала разведаем в других деревнях, а потом решим. Я сказал Сюкалину, что послезавтра буду у него.
— Хорошо.
Утром подпольщики собрались в путь раньше намеченного времени. Вести, принесенные Сюкалиным ночью, настораживали.
Продвинулись дальше в лес, километра за два от прежней базы. Туда перенесли продукты и весь походный скарб. Оставалось доставить лишь часть груза, сброшенного с самолета и хранившегося пока в лесу вблизи болота. Там было и питание к рации. За грузом отправились Бородкин, Куйвонен и Васильев.
Они шли, не торопясь, прислушиваясь к каждому шороху. Васильев — впереди, секретари подпольного райкома — на некотором отдалении. Бородкин подал знак рукой: мол, надо поговорить. Все трое остановились. Васильев немного поодаль, на случай внезапной опасности.
— Итак, — как бы размышляя вслух, заметил Бородкин, — мы находимся в тылу в общей сложности…
— Тридцать один день. Учебную четверть не пробыли, — улыбнулся Тойво.
— Точно запомнил. Высадились мы 17 августа, а сегодня…
— Шестнадцатое сентября. Тридцать один день. Много это или мало?
— Если судить по пережитому, то много, а если по сделанному…
— А я считаю, что и сделано немало, — продолжал Бородкин. — Немало! Для этих условий. И дело тут не ограничивается одними Дашиными упражнениями на гектографе, установлением связей с населением. Главное — моральный фактор. Люди знают, что где-то рядом находятся свои и чувствуют себя не брошенными. Согласен?
— Согласен.
— Я не случайно заикнулся об условиях. Здесь, в Заонежье, не просто оккупация. В сущности вся территория этого района превращена в огромный концентрационный лагерь. Партизаны сюда как прорываются? Отдельными рейдами. Летом — шалишь! Зимой, главным образом, на лыжах. Подполье здесь тоже должно быть летучим: в летний период появляться, а зимой действовать группами из двух-трех человек. В таком деле опыт Орлова незаменим. Заметьте, его связи оказались самыми надежными. Какой ценнейший материал та же Максимова передала нам.
— Замучают они теперь Максимову, — глухо сказал Тойво.
— Да, от них нельзя ждать пощады. Но ничего: близится время активных действий. Скоро поговорим с оккупантами начистоту. Легализоваться нам, правда, сейчас невозможно: каждый человек у оккупантов чуть ли не биркой отмечен. Но это не значит, что мы должны сидеть сложа руки. Работать можно. Только на нелегальном положении и лишь с проверенными людьми. И базироваться, конечно, в лесу, как сейчас.
— Это летом. Ну, а зимой?
— Об этом и речь. Вот уже несколько дней, как я получил шифровку. Нашим пока не говорил, незачем раньше времени расхолаживать. ЦК компартии предложил с приближением холодов или в случае непредвиденных осложнений выходить к своим. А что сделано — пригодится.
Оба молча последовали за Васильевым в густой сосняк.
В ожидании товарищей Гайдин и Орлов на новом месте мастерили шалаш. Дудкова и Зайков сооружали «кухню».
Все было спокойно. Операция с выброской и перебазированием груза завершилась успешно.
— Ну вот, Даша, обстроимся и заживем здесь на новом месте. Вы только кухню капитальную делайте. Такую, чтоб пироги печь можно было. Не все юрьевскими пользоваться.
Не успела Дудкова ответить на шутку Орлова, как раздались выстрелы. Один, другой, третий… Все четверо схватились за оружие и стали пристально вглядываться в лесную чащу. Среди деревьев что-то мелькнуло.
— Стой, не стреляй! — шепнул Орлов. — Это же Васильев.
Приблизившись к товарищам, Павел крикнул.
— Там, где наш груз, — засада.
— А где Бородкин, где Куйвонен?
— Сюда бегут. Да вот и они.
Бородкин, едва поспевавший за Куйвоненом, тяжело опустился на землю. Отдышавшись, сказал:
— Они нашли груз… Встретили выстрелами из засады.
Командование небольшим отрядом принял на себя Гайдин.
— Быстро отходить, — приказал он. — Взять все, что можно. Рацию, питание, продукты. Приготовить гранаты. Направление — северо-запад, сбор у сопки в семнадцать ноль-ноль.
Снова затрещали автоматы.
— В полукилометре, не дальше, — определил Орлов.
Вся группа поспешно углубилась в лес.
На одном из островов Онежского озера, отделенном от узкого участка, на котором укрывались подпольщики, нешироким проливом, высятся и ныне две деревянные церкви и колокольня. Одна из них, самая высокая и самая красивая по архитектуре — Преображенская двадцатидвухглавая — воздвигнута еще в 1714 году.
Легенда рассказывает, что эту церковь построил из толстых сосновых бревен без единого гвоздя русский умелец Нестер. Когда мастер приделал последнюю узорчатую дощечку на последней главке, он, восхищенный чудесным творением рук своих, будто бы вырезал на одном из бревен храма слова: «Церковь эту поставил мастер Нестер. Не было, нет и не будет такой» и бросил свой топор в озеро. С тех пор и стоит она на острове Кижи, красуясь своими двадцатью двумя главами. И со всего света едут сюда люди, чтобы увидеть это чудо русского деревянного зодчества.
Много других легенд и подлинных событий связано с историей этой церкви. Она была немым свидетелем восстания приписных крестьян семидесятых годов XVIII века под руководством Клима Соболева. Здесь, у ее стен, войска Екатерины второй из пушек расстреливали восставших.
Теперь над ее куполами вновь гремело эхо сражений, и заонежские крестьяне стали участниками другой, уже всенародной войны. И если ратники крестьянских отрядов Соболева поднимались на борьбу с мечтой о свободе, то их дальние потомки отстаивали в боях уже добытую свободу и свою новую счастливую жизнь.
Прошли столетия, немало было лихих годин, немало и ураганов пронеслось над Кижами, а творение русских умельцев гордо стояло наперекор всему.
Вот эту-то церковь и колокольню избрали оккупанты для своего наблюдательного пункта. С колокольни видны многочисленные острова и островки на озере, вытянувшиеся с севера на юг. Одни из них застроенные, с каменистыми полями вокруг деревень. Другие встают из воды сплошным гребнем елей или синевой смешанного леса. Между ними причудливый лабиринт проливов и заливов. За островами, заливчиками в одну сторону от Кижей простирается широкая гладь Онего, а в другую — большой полуостров с бесчисленным множеством озер, вытянувшихся узкими клиньями.
В мирное время с высоты колокольни в любой час ясного дня можно было видеть бесчисленное множество лодок и моторок, проплывающих между островами. Без них заонежанин не обходился в любом деле. В лодке он выезжал ловить рыбу, в лодке он вез накошенное сено или убранный картофель, в лодке он отправлялся на праздничное гулянье в большое село.
Теперь — война, и не видно в проливах утиных выводков плавающих лодок. И откуда им взяться: оккупанты отобрали у жителей прибрежных сел все суденышки, а самих перевезли в лагеря или согнали с родных островов в глубь лесного материка. На церковной колокольне теперь сидят наблюдатели с пулеметами, автоматами и стереотрубами и следят, чтобы не приплыла незамеченной к островам с пудожского берега ни одна лодка, не залетел ни один самолет с красными звездами, и чтоб никто не ускользнул отсюда через Онего к своим.
И все-таки в темные и штормовые осенние ночи смелые люди не раз пересекали бурное Онего и приплывали к свободной земле. В такие же ночи на оккупированных врагом заонежских островах неоднократно высаживались советские разведчики. А кижские церкви, кажущиеся с воздуха треугольными узорчатыми пирамидами, служили нашим летчикам прекрасным ориентиром.
Не случайно самолет, сбросивший груз подпольщикам, тоже летел со стороны Кижского погоста.
Когда Сюкалин, не спавший всю ночь в ожидании разведчиков, услышал гул самолета, он вышел на улицу. Увидев, как летчик на бреющем полете прошел над самым лесом, а затем снова взмыл вверх, Петр Захарович подумал: «Как бы худого чего не было, на виду у всех летит». Все утро он с тревогой посматривал на дорогу: не идут ли солдаты. И они появились, но только к полудню. «Ну, теперь наши, наверное, успели замести следы», — с облегчением подумал Сюкалин.
И вдруг назавтра, уже под вечер, Алик привел к его дому троих солдат. Один из них нес в мешке что-то тяжелое.
— Ну, Петр Захарович, доставь-ка нас в Сенную Губу. Напали на след партизан. — Глаза переводчика злорадно блестели. — Видишь, и трофеи несем: батареи к радиоприемнику, под деревом нашли.
Сюкалин бросил острый взгляд на мешок, но тут же сделал вид, что все это его нимало не интересует.
— Что ж, в Сенную, так в Сенную, — равнодушно сказал он. — Жаль только, что рыбалка моя сегодня срывается.
Ему, как бригадиру, связанному по службе с выездами в Сенную Губу, оккупанты оставили лодку. Но за это он должен был перевозить солдат через залив по первому требованию коменданта.
Петру Захаровичу уже давно надоела проклятая обязанность перевозчика. И так население считало его прислужником маннергеймовцев. Не раз доводилось слышать Сюкалину брошенное вслед ему гневное: «шкура».
«А как же иначе назвать? — думал он о себе даже с каким-то злорадством. — И я бы шкурой назвал, да еще кое-что добавил бы… А пока плачь не плачь, надо в шкуру рядиться. Иначе никак нельзя. Орлов ясно сказал, что такие поездки полезны для дела: многое можно увидеть и запомнить».
По пути в Сенную Губу Сюкалин, сидя на веслах, молча слушал хвастливый рассказ переводчика. Тот говорил, что, идя по следу партизан, солдаты заметили под деревом что-то подозрительное. Разрыли ветви, смотрят — мешок. Устроили засаду. Через несколько часов пришли трое. По ним дали залп. Один из партизан упал, потом поднялся и побежал. Солдаты гнались за ними, но не настигли. А теперь едут докладывать обо всем коменданту.
В Сенной Губе все ушли в здание комендатуры. Сюкалину приказали сидеть на берегу.
— Подожди, может быть, скоро поедем, — сказал переводчик.
Петру Захаровичу хотелось подробнее узнать у него о том, как солдаты напали на след подпольщиков, но он не решался спросить: «Еще подумают, что выпытываю».
Долго сидел Петр Захарович на берегу и так углубился в свои мысли, что не сразу услышал окрик переводчика:
— Сюкалин, уснул ты, что ли? Иди к капитану!
«Уж не наболтал ли чего, подлюга?» — подумал Петр Захарович. Он неторопливо подтянул лодку поближе к берегу, привязал ее к колу, пошел в помещение. Часовой у крыльца кивнул ему головой: мол, проходи.
В небольшой комнате, за двумя столами сидели рыжий лейтенант и солдат, должно быть, писарь. Лейтенант равнодушно спросил:
— Сюкалин? — и пошел в другую комнату. Через минуту вернулся. — Иди к капитану.
В маленькой горнице с низким потолком почти все место занимал огромный письменный стол. За ним в расстегнутом кителе сидел гладко выбритый, светловолосый человек лет сорока.
Когда Петр Захарович вошел, комендант несколько секунд держал его под прицелом своих прищуренных глаз. Потом сказал:
— Ты здешний лес знаешь, нам помогать можешь. Мы оценим твою услугу. Офицеры Суоми не забывают тех, кто им помогает. Скажи, Сюкалин, куда могут идти партизаны? Вчера были здесь, — и он прикоснулся к карте концом цветного карандаша в том самом месте, где были лес и болото.
Петр Захарович сделал два шага к столу, взглянул на карту, подумал, как бы пытаясь сориентироваться по ней.
— Я так смекаю, господин капитан, если они там вчера были, то завтра к утру уйдут куда-нибудь на север, в большие леса. Не оставаться же им на нашем узком островке.
— Почему так думаешь?
— А где им здесь укрыться — от берега до берега всего три километра, деревни все либо пустые, либо солдатами проверяются.
Капитан Роома пытливо посмотрел на Сюкалина:
— Вы, Сюкалин, хорошо служите нам. Вы полезный человек. Мы наградим вас. Скоро население отсюда увезут, здесь будут финские усадьбы, и ваши люди будут учиться работать у Суоми. Они не умеют работать. Когда поймают партизан, я буду хлопотать вам право на землю. Будете гражданином великой Финляндии. Вы получите надел, у вас будет свое имение.
— Рад стараться, — по-солдатски ответил Сюкалин. Ничего более подходящего на этот раз в голову ему не пришло.
Петр Захарович вышел из комендатуры, весь дрожа от гнева. Голову сверлила мысль: «До чего же ты дошел, Петр Сюкалин, если оккупанты свои блага тебе обещают, землицей купить хотят. А она и так наша — земля, и никому она не достанется».
Быстро, не глядя на часового, прошел к берегу, зло оттолкнул лодку и легко вскочил в нее. Выехав на большую воду, глянул в сторону Кижей. Вспомнились ему те далекие дни юности, когда они вместе с отцом выворачивали валуны на небольших полях, сплошь усеянных камнем. А потом это нелегко доставшееся поле обрабатывали сохой. «Сволочи, чужую землю раздавать, — вновь подумал Сюкалин. — Нашей же землей наши души покупать хотите! Не быть этому», — он зло выругался и с силой рванул весла.
Потом, немного охладев, подумал: «Как же теперь наших предупредить. Орлов обещал быть завтра, но если маннергеймовцы напали на след и преследуют по пятам, он мог уйти со своими куда-нибудь дальше, и тогда встреча не состоится. Только бы не пошли туда, где их будут искать».
Не знал Петр Захарович того, что произошло в кабинете коменданта после его ухода. Потирая руки, капитан Роома сказал лейтенанту: «Господин Сюкалин советует искать партизан севернее дороги из Вегоруксы на Великую. Господину Сюкалину можно верить, он хорошо служит нам. Но господин Сюкалин может ошибиться. Не успели партизаны уйти туда. Лейтенант, посылайте патрули, засады — на всех дорогах! Не уйдут от меня партизаны».
Прошел назначенный день, а Сюкалин так и не дождался встречи с Орловым. Ни он, ни кто другой из группы не мог в тот вечер прийти в Вертилово. Уходя от преследования, подпольщикам пришлось поспешно продвигаться в глубь леса. От противника, по-видимому, удалось оторваться. Во всяком случае, стрельбы, которая раздавалась то слева, то справа, теперь не было слышно.
Решили заночевать, а утром, если позволит обстановка, устроить шалаш и уже потом попытаться встретиться с Сюкалиным.
Ночевали по-походному, не разводя костра. Было холодно, накрапывал дождь. Люди не спали. Впрочем вряд ли кто смог бы уснуть при таких обстоятельствах и в хорошую погоду. Мучила неизвестность. Подремали по очереди час-другой. А утром, осмотревшись, решили: надо подальше отойти от дороги. Так и сделали. Как только метрах в пятистах от места первого привала был разбит лагерь, Орлов влез на дерево, чтобы еще раз осмотреться, и сразу же увидел в нескольких сот метрах наблюдательную вышку. Он подал сигнал.
— Что там? — тревожно спросил Гайдин.
— Хорошего мало. Вижу вышку. Кажется, ее раньше не было. — Он скользнул вниз по стволу, спросил: — Что делать будем?
— Заметили нас или не заметили, здесь оставаться нельзя. Пять минут на сборы!
Двинулись на северо-запад, еще глубже в лес. Здесь разведчики решили обосноваться по-настоящему. Но утром — опять стрельба. И снова переход, а затем бессонная ночевка. Прошли пятые сутки с того дня, как им пришлось поспешно сняться с обжитого места. И все это время без огня, почти без сна, без горячей пищи. Но главная беда заключалась не в этом. Больше всего волновало то, что почти неделю они не могли связаться со штабом.
Продвигаться дальше, не выяснив обстановку, не узнав, откуда угрожает опасность, они не могли. Люди как будто чувствовали, что с каждым броском в северо-западном направлении они все ближе подходят к той зоне, которую Сюкалин, чтобы отвести угрозу от прежней базы подпольщиков, указал капитану Роома.
Беспокоило и то, что Сюкалин, Ржанский, связные в Яндомозере, не имея известий от подпольщиков, могут попытаться начать действовать самостоятельно и тем самым поставят себя под удар.
Вот почему разведчики решили 20 сентября отправиться двумя группами на встречу с доверенными людьми. Одна группа — Гайдин, Бородкин, Дудкова, — захватив с собой трехдневный запас продуктов, должна была идти в Вертилово, а оттуда к Ржанским, чтобы познакомить с ними Бородкина, который еще не был в Оятевщине. Другая — Орлов, Куйвонен, Зайков — направились в Яндомозеро. Васильеву предстояло остаться на временной базе.
Первым ушел Бородкин с товарищами, но через час вернулись.
— Что случилось? — тревожно спросил Орлов.
— Примерно в километре от нас две палатки, видели солдат.
— Да, не на шутку всполошились маннергеймовцы, вышек настроили, патрулей по дорогам наставили, лес прочесывают. Слышите, опять стрельба, — заметил Бородкин.
И в этот день подпольщикам не удалось попасть ни в Вертилово, ни в Оятевщину, ни в Яндомозеро.
— Придется, видимо, пересидеть здесь? — полувопросительно сказал Гайдин.
Все согласились с таким решением, но прежде чем сооружать шалаш, еще раз обошли небольшой участок с целью разведки. Орлов прибег к испытанному средству: поднялся на дерево, но тут же поспешно спустился вниз.
— По эту сторону дороги, на высотке, метров четыреста отсюда, не больше, наблюдатели противника, — пояснил он.
Снова поспешный переход. Пересекли дорогу, прошли с километр в глубь леса. Остановились. Опять начали выбирать место для базы. Теперь Зайков поднялся на ель. Вскоре доложил:
— Порядок.
Наконец-то можно отдохнуть, впервые за несколько дней приготовить горячую пищу, устроить шалаш и поочередно выспаться. А потом, не торопясь, восстановить все утерянные связи.
Начали готовиться к обеду. Гайдин решил еще раз оглядеть местность. Только поднялся на вершину дерева и ахнул: наблюдательная вышка!
И как бы в подтверждение этого, с вышки, расположенной всего в полукилометре от подпольщиков, прогремел одинокий выстрел. И сразу затрещали автоматы.
— Туши огонь! — приказал Гайдин. В подобных условиях он, по договоренности с Бородкиным, принимал командование на себя.
И снова с тяжелыми ношами люди метнулись в лес. Сначала бежали врассыпную. Потом собрались все вместе. Группу повел Орлов.
На пути встретилось болото. Идти стало труднее, и радист, ноша которого была особенно тяжела, начал отставать. В одном труднопроходимом месте он по пояс провалился в мшистую жижу, сильно подвернул ногу. Алексей заметил это и вернулся, чтобы помочь товарищу. Остальные, ничего не подозревая, шли дальше. Пока Васильев выжимал одежду и переобувался, они уже скрылись из виду.
Выйдя из болота, Орлов хотел было прибавить шагу, но радист снова стал отставать. Боль в ноге становилась все нестерпимее. Каждый шаг стоил ему невероятных усилий. Пот застилал глаза. Хотя часть его поклажи теперь нес Алексей. Васильеву это почти не принесло облегчения. Пришлось замедлить движение. Около двух часов они медленно шли в том же северо-западном направлении. Но настигнуть товарищей так и не смогли. Уже наступили сумерки. Орлов остановился:
— Придется заночевать. Теперь уже не догнать.
— Да, надо подкрепиться, да и нога у меня зверски болит, — голос Васильева звучал неуверенно, будто и впрямь была за ним какая-то вина. Лицо его от постоянной боли посерело.
— Веселее гляди, парень, — зорко вглядываясь в глаза товарища, сказал Орлов, — не в таких переплетах бывали, и все кончалось благополучно. А что силенок у тебя поменьше, так это потому, что в детстве мало каши ел. Ногу твою мы сейчас полечим.
Алексей бодрился, хотя причин для беспокойства было немало. Особенно его волновало то, что основная группа оторвалась от них.
Орлов внимательно осмотрел опухшую ногу радиста. Потом наложил тугую повязку. Было ясно: Васильев сейчас не ходок. Решили переночевать тут же под елкой. Поочередно дремали на куче веток. Утром перед ними снова встал вопрос: куда идти?
Орлов обдумал все возможные маршруты, которыми могла следовать группа Гайдина. Сначала он пришел к выводу, что отряд должен вернуться в район прежнего расположения базы, ждать их. «Так-то оно так… Но, с другой стороны, искать их в создавшихся условиях — значило подвергнуться риску напороться на летучие отряды оккупантов, прочесывающие лес. И тогда погибнут все: и разведчики, и члены подпольного райкома».
Орлов постепенно пришел к мысли, что Гайдин повел всех к Яндомозеру в надежде выйти потом в Устьяндому и оттуда озером перебраться к своим, поскольку штабом такой вариант предусмотрен. К тому же у Гайдина и Зайкова на севере родственники. С их помощью можно достать и продовольствие и лодку. А что делать ему, Орлову? Тоже двигаться на север? Нет. Тысячу раз нет! Ведь теперь только он и Васильев могут предупредить и проинструктировать связников, встретиться с Сюкалиным. Нужно только переждать несколько дней, а потом отыскать оставленные в лесу запасы. Не мог же враг обнаружить все тайники.
И они пошли на юго-восток.
«Эх, может ничего этого и не случилось бы, если б Зайков тогда заметил наблюдательный пункт? Как это он мог не рассмотреть вышку?» — Об этом думал Орлов, а его натренированное тело как бы само, без всяких видимых усилий скользило между деревьями. И хотя почти всю поклажу нес теперь Алексей, ему приходилось то и дело сдерживать шаг. Васильев и сегодня не мог идти быстро, несмотря на то, что боль в ноге после ночного отдыха мучила его меньше.
По пути к месту прежней базы Орлов и Васильев проверили тайничок, в котором были спрятаны продукты. Продовольствие оказалось нетронутым. Разведчики взяли с собой два грузовых мешка и парашюты.
Через сутки они уже были близ той лесной полянки, где прожили месяц. Выбрали место посуше, устроили шалаш. Здесь впервые за эти несколько дней они выспались, плотно поели. Нога Васильева пришла в норму, и он глядел теперь веселее. На третий день после возвращения на базу Алексей сказал:
— Ну, Павел, теперь я пойду к Сюкалину, заждался нас, наверно, старик. А ты присматривай тут за хозяйством. Будь осторожен: один остаешься — сам себе командир и сам себе часовой. В случае нападения, отходишь к кривой сосне. Если не сможешь туда — к ручью.
— Может попытаться пока наладить радиосвязь?
— Нет, Павел, потом. А то еще увлечешься и не заметишь, как подойдут. Завтра к утру вернусь. Сигнал: три раза крякну по-утиному, а ты ответишь два раза. Ну, всего.
К вечеру Алексей подошел к деревне. Заметил, что белой тряпки на крыльце нет — значит в доме Сюкалина только свои. В поле за кустом выждал, пока стемнело, пошел к дому. Сюкалин очень обрадовался при виде Орлова:
— Алексей Михайлович! Наконец-то! Проходи в избу.
Разговаривали, не зажигая лампы, при слабо мерцающей коптилке.
— Откуда, говоришь? Из дальних странствий. Вспугнули нас с насиженного места… А у вас тут как?
— Да как. Ищут вас везде. Заметили самолет-то, а на другой день облаву устроили. Двести пеших солдат, сорок конников с собаками. Дороги патрулируют круглые сутки. Во всех деревнях — в Боярщине, Подъельниках, Липовицах, Вигове, Зубове — да что там считать — везде солдаты с пеленгаторами. На домах объявления вывешаны: кто укажет партизан — тому награда.
— Награда, говоришь? И большая?
— Не знаю, а уж только есть такие объявления. А кругом аресты идут. В Вигове Юрьева Павла со старухой и Романова с женой забрали, Рябова — в Липовицах.
— Юрьева, Романова, Рябова?!
— Слух идет, будто Максимова их выдала. Всех увезли в Космозеро. Петра Рябова сильно пытали, требовали сказать, где вы находитесь. Привели его на кладбище, заставили яму вырыть, а потом поставили его в ту яму и стали целиться. Офицер сказал: «Говори, где партизаны. Скажешь — отпустим, не скажешь — в яме лежать останешься». Но он, Рябов-то, не выдал. Тогда они стрелять начали, да так, чтобы пули над самой головой пролетали. Думали испугается, скажет. А он одно: «Ничего не знаю». Потом бить его стали. Избили до полусмерти, полуживого в машину бросили и увезли опять в тюрьму.
— Максимова, говоришь, выдала? Не всякому слуху верь, могла сама полиция пустить этот слух. А еще что узнал?
— Комендант Роома меня вызвал, спрашивал, где надо искать партизан.
— Не сказал?
— Да что-то ведь надо было сказать. Я прикинул так: лучше будет, если они уйдут искать вас куда-нибудь дальше, за дорогу от Великой на Вегоруксу. Так и посоветовал: мол, здесь партизанам негде укрыться, на север, мол, ушли. Но не поверил, видно, мне комендант. Больно уж много здесь, на юге, их рыщет.
— Что не поверил, это, может, и к лучшему.
— А почему?
— Не на всякое «почему» ответ можно дать. Ты лучше скажи — лодку найдешь?
— Есть у меня одна, припрятана… Алексей Михайлович, переждали бы вы денек-другой, пока не утихнет, а там — махнули бы через озеро. Чего вам теперь тут делать, попадетесь еще к оккупантам в лапы.
— Нет, Петр Захарович, уходить нам еще нельзя. Недели две подождать надо.
— Надо так надо. У меня заночуешь? Разбужу рано.
Утром, еще затемно, перед тем как уйти от Сюкалина, Алексей взял у него лист бумаги, карандаш. Присел к столу и написал:
«Встреча на большой поляне, там, где жили трое в июле. Дежурим с 10 до 11 ежедневно до 10 октября».
— Если появится Гайдин, передай ему вот это. — Орлов подал записку. — Думаю: вряд ли он придет. А все-таки загляну третьего октября. До свидания.
— Сухарей-то, Алексей Михайлович, возьми. — Сюкалин сунул в руку Орлова мешочек.
Всю дорогу до базы Орлов думал о том, как могло случиться, что и Максимова, и Рябов, и Юрьев оказались в тюрьме. Всех их он знал, со всеми встречался, все они ему помогали. Надежда Максимова… Она охотно выполняла поручения подпольщиков. Со многими людьми связала. А Юрьев? Зимой прошлого года укрыл от погони. Лошадь в хлеву сеном зарыл, чтобы не нашли. Потом в дорогу справил. Нет, нет, это все люди надежные.
Максимова выдала? Не может быть! Но ведь арестованы только те, кто ходил к ней на дом. Юрьев приезжал к ней, когда она мою записку ему передала. И жена Юрьева заходила. Кто же выследил? Если бы выдала Надежда, тогда взяли бы и других. Она ведь знала, что и Ржанские нам помогают. Но их не арестовали. Завтра же надо сходить к Ржанским.
— Вот, Павел, дела какие, — сказал Орлов радисту. — Обстановка сложная, и все-таки мы должны жить пока здесь. До десятого октября каждый день с десяти до одиннадцати часов будем дежурить на большой поляне, ждать вестей от своих. Только, я думаю, что не придут они, самостоятельно выходить будут, как Бородкин говорил. Но тут на авось рассчитывать нельзя: убедиться надо!
Больше недели Орлов и Васильев ежедневно ходили на большую поляну. Иногда вместе, а иногда и поодиночке. Приходили, осматривались, голосом подавали только им одним известный сигнал, прислушивались: опять никого. В тревожном ожидании проходил час — с десяти до одиннадцати, — но они еще с полчаса сидели возле поляны, чутко ловя каждый звук и не слыша того, ради которого сюда ходили.
Потом разведчики возвращались на базу, готовили нехитрый обед из концентратов, немного отдыхали. А под вечер шли на разведку к Сюкалину или Ржанскому.
Но и те, разведывая по заданию Орлова обстановку в районе, не могли сказать ничего утешительного. Облавы продолжались, были перекрыты все дороги, патрулировались деревни. Все же Орлов и Васильев ждали. Длинными и холодными осенними ночами они по очереди несли вахту.
В одну из таких ночей Алексей, сменивший на посту Васильева, заметил, что к утру небольшие лужи у шалаша подернулись тоненьким ледком.
«Как бы не зазимовать, — подумал он, — надо решаться на что-то».
Да, оказаться зимой в лесу без крова, теплой одежды, надежных средств передвижения — значит обречь себя на бесцельную гибель.
Прошло еще несколько дней, уже миновало 10 октября, глубокая осень могла в любой день уступить свои права зиме, а она по всем признакам обещала быть в этом году ранней. Орлов и Васильев понимали, что пришло время попытаться выехать на другой берег, к своим.
И вот однажды утром Васильев протянул Алексею листок бумаги.
— Шифровка.
В ней было четыре слова: «Разрешаем выход двумя группами».
Орлов вспомнил, что Саша Ржанский просил взять его с собой, на свободную советскую землю. «Что ж, пусть едет с нами», — подумал Алексей.
В день очередной встречи с Сюкалиным в Вертилово пошли оба. Петр Захарович ждал их, приготовил баню, а когда они мылись, — наблюдал за улицей, готовый в любую минуту предупредить, если появится какая-либо опасность.
— За баню тебе спасибо, Петр Захарович, — сказал Орлов, когда садились пить чай, — но теперь еще заночевать придется.
— Заночуйте, успеете и в другие дни в своей яме померзнуть, — ответил Сюкалин и, немного подумав, добавил: — Время-то, Алексей Михайлович, одна неделя до Покрова осталась, а после у нас опасно в озеро выезжать.
— Лодку с утра посмотрим, а ехать… Решим так: вечером восемнадцатого.
Утром Сюкалин и Орлов прошли метров восемьсот вдоль берега.
— Вот она, ваша лодка, — сказал Петр Захарович.
— Где?
Орлов видел только какой-то кол, одиноко торчащий из воды. Потом присмотрелся, заметил: на самом дне лежала затопленная лодка.
— Ловко придумал, Петр Захарович.
— Так-то надежнее.
Лодку вытащили на берег, замаскировали хворостом.
Поздно вечером Сюкалин сходил на базу к разведчикам, принес оттуда радиопередатчик и спрятал его в надежном месте.
К деревне Вигово, что в нескольких километрах от Великой Губы, приближалась лодка. В ней сидели двое пожилых мужчин. По их одежде нетрудно было догадаться, что это рыбаки. Они ехали не спеша, работая веслами с тем размеренным и ровным ритмом, какой могут сохранять только опытные гребцы.
Когда лодка поравнялась с крайним домом деревни, с берега послышались голоса:
— Юрьев, Романов, причаливайте.
Они взглянули на берег: двое в форме полицаев, а рядом с ними человек в штатском что-то кричали им и размахивали руками.
— Кажется, нас кличут, должно, староста, — сказал Юрьев.
Причалили. Один из полицейских подошел ближе:
— Кто Юрьев?
— Я Юрьев, — ответил один из рыбаков.
— Пойдем к вам в дом.
— Надо бы рыбу сдать, — заметил Юрьев.
— Потом сдадите, скорей, — заторопил полицейский.
И они пошли.
В квартире Юрьева полицейские произвели обыск. А потом один из них скомандовал:
— Собирайтесь, поедем, и ты, бабка, тоже.
Хозяйка заплакала.
— Не реви, Евдокия, никакой нашей вины нет, отпустят, — успокаивал жену Юрьев. — Поесть-то можно? С утра ничего не ел.
— Давай, только поскорее.
Павел Петрович присел к столу, взял кусок рыбы. Но аппетит пропал, не до еды в такой час. Старушка оделась, завернула в тряпицу кусок хлеба. И они, подгоняемые полицейскими, вышли из дому.
Было уже темно, когда их привели на берег. Приказали сесть в моторную лодку, в которой уже был Романов, сосед по дому, товарищ по работе, а теперь и друг по несчастью.
«Уж не узнали ли о моих встречах с Орловым, — думал Юрьев, — где-то в кармане была записка от него, та, которую Максимова принесла. Алексей Михайлович писал, чтобы пришел к нему».
Незаметно сунул руку в карман, прячась от полицейских за спины жены и Романова. Нащупал записку, зажал ее в кулак. Потом медленно вынул записку и как будто пытаясь ухватиться за борт, протянул руку к воде. Один из полицейских нагнулся, взглянул на Юрьева, скользнул глазами по борту. Но не заметив ничего подозрительного, выпрямился, повернул голову в другую сторону. В этот миг Павел Петрович разжал кулак, и никем не замеченная бумажка скрылась в волне.
Их привезли в Великую Губу и доставили в полицейское управление. Дежурный офицер приказал обыскать. Полицейские, обшарив карманы Юрьева, повернулись к старушке. Тут из ее рук выпал сверток.
— Это что? — по-фински спросил офицер.
— Что это? — уже по-русски закричал один из них и зло взглянул на Юрьеву.
— Хлеб, хлеб там, — торопливо ответила она, нагнувшись за свертком.
Раскрылась дверь. На пороге появился начальник полиции Туомава, высокий, с серыми, злыми глазами.
Дежурный офицер и полицейские вытянулись, замерли. Начальник повернулся к арестованным.
— Коммунист? — указал он пальцем на Юрьева.
Арестованные молчали.
Офицер доложил начальнику, и тот быстро что-то проговорил. После этого Юрьеву и Романова куда-то увели. Перед врагами остался один Юрьев. Небольшого роста, коренастый, он спокойно стоял перед верзилой-начальником и, казалось, не обращал внимания ни на злобные выкрики офицера, ни на яростные взгляды полицейских, готовых броситься на него. Ему вспомнилось все, что он пережил за год войны: и надругательства непрошеных гостей, и выселение из родной деревни, и слезы жены, выгнанной оккупантами из своего дома. И он подумал: «Видно, и мне суждено постоять за своих. Ничего не добьются они от меня».
Офицер прокричал ему прямо в лицо, а другой перевел:
— Вы, Юрьев, встречались с партизанами? Нам известно, что ездили в Липовицы. Расскажите нам, кого из партизан знаете, где они сейчас?
— Никого я не знаю, — ответил Павел Петрович, — и ни с кем не встречался.
— Зачем неправду говорите? Вы ездили в Липовицы, встречались с Максимовой, а у нее были партизаны. Она во всем призналась.
— Ездил за ягодами и к Максимовой заходил по-свойски, сродни она нам. Партизан у нее не было. А если Надежда напраслину на меня возводит, то этого бог ей не простит.
— Врешь, собака! — закричал офицер. А начальник полиции кивнул полицейским. Они кинулись к Юрьеву, стали бить резиновыми хлыстами. Один больно ударил его кулаком в подбородок. Павел Петрович с трудом удержался на ногах.
Снова начали допрашивать:
— С разведчиками встречался? Где они сейчас?
— Не видел, не знаю.
— Врешь! — И опять посыпались удары.
Потом опять допрос, и снова избиение, еще более жестокое.
Наконец Юрьева увели, втолкнули в какую-то темную комнату. Вызвали его жену. Потом она вернулась, и на допрос потащили Романова.
Далеко за полночь Юрьева с женой вывели из камеры на темную безлюдную улицу, втолкнули в машину. В окошечко они увидели, что их везут к кладбищу.
— Ну, Евдокия, кажись, расстреляют нас.
— Что ж, старик, вдвоем жили и умрем вместе.
Но кладбище проехали, а машина все шла вперед. И вдруг мелькнул огонек, затем показались дома. Космозеро. Машина остановилась.
— Выходи! — закричал полицейский.
Их повели к двухэтажному дому, обнесенному колючей проволокой. «Здесь, кажется, был детдом», — подумал Юрьев. Поднялись на второй этаж. Один из конвоиров открыл какую-то дверь и втолкнул в камеру старушку Юрьеву. Но та резко рванулась назад и крикнула:
— Павел, возьми хлебца-то, — и, развязав тряпку, стала торопливо разламывать каравай.
Полицейский вырвал у нее из рук хлеб:
— Сатана! — выругался он и бросил хлеб в дальний угол.
Другие кинулись к Юрьеву, затолкали в камеру.
…И вот уже две недели сидит он в космозерской тюрьме. Дважды его водили на допросы в отдельный домик, что в полукилометре от тюрьмы. И сегодня снова привели сюда.
Павел Петрович стоит перед столом офицера и видит все то же перекошенное от злобы лицо. Тот же большой стол. А за спиной Юрьева, он знает, застыли двое рослых охранников. У них — гладко оструганные метровые палки. Дважды его избивали этими палками до потери сознания, но он устоял, не испугался пытки, не сказал ни слова. Его спина исполосована. И все-таки он и сейчас ничего не скажет им. Он вспоминает свой арест, все что было до этого, что пережил в тюрьме. Он готов снова перенести такое же, лишь бы не нашли подпольщиков. Да, он встречался с партизанами, встречался с Орловым, носил ему хлеб, выполнял его поручения, а зимой укрывал в своем доме, помогал уйти от погони. Но этого признания они у него не выбьют.
Офицер с минуту молча смотрит на Павла Петровича, раздумывая, как сломить волю этого на вид невзрачного мужика. В двух поединках простой рыбак выходил победителем, но теперь фашист надеется во что бы то ни стало добиться нужных ему показаний. Начальство торопит…
И снова допрос. Офицер хочет обмануть арестованного показной вежливостью:
— Как ваше здоровье, Юрьев? Что скажете о партизанах? Теперь, надеюсь, вы все вспомнили? Говорите.
Павел Петрович молчит, хотя он нашел бы, что сказать этому выродку.
— Напрасно не признаетесь. Вам же хуже будет, а партизанам все равно никуда не уйти. Если вы не дадите нам показаний сегодня, вы будете расстреляны вместе с ними. Дадите показания — облегчите свою участь и участь своей жены. А так и ее расстреляют. Учитесь у Максимовой. Она все сказала и вот уже давно на свободе. Получила, как это у вас поется, и землю, и волю…
Юрьев знает этот прием. Ему хочется крикнуть в лицо врагу: «Врешь, подлец!», но он спокойна отвечает:
— Не знаю никаких партизан.
— Вы же встречались с ними! Где они сейчас?
— Не знаю. В глаза их не видел.
Офицер вскакивает, от его напускной вежливости не остается и следа. Он кричит что-то охранникам. Один из них хватает арестованного за голову, нагибает к полу, другой с ожесточением бьет палкой по спине, по ногам. Как будто раскаленным железом прожигает тело Юрьева. Но он, тяжело дыша, по-прежнему молчит. Только одна мысль поддерживает его: «Не сдаться, не выдать».
А удары продолжают сыпаться один за другим.
Потерявшего сознание Юрьева оставляют на полу отлежаться. Обливают водой. Как только он приходит в себя, его хватают за руки и выталкивают на улицу, ведут опять в камеру. Павел Петрович с трудом переставляет ноги, в голове звон, в глазах зеленые огоньки. Ему кажется, что все идет кругом — дома, телеграфные столбы, деревья. С трудом он превозмогает слабость и думает: «Кажется, пронесло и на этот раз. Не сказал ни слова».
А перед тем, как вновь оказаться в темном закутке камеры, он оглядел едва освещенный коридор и увидел, как в соседнюю дверь втолкнули истощенную женщину с измученным лицом. Но глаза ее горели упрямством. Юрьев мог бы поклясться, что это была Максимова.
Недели через две их судили. За связь с партизанами.
Это была расправа оккупантов с людьми, оставшимися верными своей Родине. Надежду Максимову приговорили к расстрелу. Остальных — к тюремному заключению.
Продвигаясь по лесу все дальше и дальше, группа разведчиков и не подозревала о том, что с радистом могла случиться беда. Думали, что отставшие вот-вот догонят остальных. Делали остановки, поджидали и, наконец, убедились, что дело приняло серьезный оборот.
В тот момент, когда Орлов с Васильевым устраивались на ночлег под елью, подпольщики тоже сделали привал.
— Давайте все обдумаем, — сказал Бородкин. — Ты, Дарья, постой на часах: пока говорим… Итак, двое наших отстали и связи нет. Как нам быть — искать их или двигаться дальше. Если двигаться, то куда? Начинай ты, Тойво. Только коротко.
— Я хотел бы услышать мнение Гайдина и Зайкова. Они хорошо знают район. Им виднее… Но, по-моему, надо выручать товарищей.
— Позвольте я скажу. — Зайков привстал. — Да, я местный. И у меня, и у Степана здесь семьи, много знакомых. С их помощью нам легче и лодку достать, и продукты, а потом переправиться на тот берег. Вы же сами говорили, что приказ на этот счет есть.
— Но нет приказа, чтобы товарищей бросать, — заметил Тойво.
— Я так думаю, — вступил в разговор Гайдин. — Нам, разведчикам, было поручено обеспечить условия для работы подпольного райкома. Эту главную задачу мы доведем до конца. Орлов — человек опытный. У него есть рация. Ему известно, где тайник с продовольствием. Наконец, он, действуя самостоятельно, а возможность таких действий предусматривалась заранее, сможет предупредить всех, кто был с нами связан. Нам же задерживаться нельзя. Если вернемся, можем нарваться на засаду или патруль. Так что будем выходить самостоятельно. Тут пока шли, Зайков всем уши прожужжал, что с женой хочет встретиться. Я думаю, не это главное.
— А тебе что, не до семьи? — почти крикнул Зайков.
— И мне семья дорога. Но когда выполняется боевая задача, о деле думать надо.
— Вопрос ясен, — примирительно сказал Бородкин. — К сожалению, нам сейчас не до семей, хотя о них всегда помним… Принимаем предложение Гайдина. Мы с Зайковым уже навещали его близких во время семидневного похода в Яндомозеро. Думаю, что на этот раз там и лодку найдем. Но одно условие: сутки простоим здесь лагерем. Может, наши подойдут. А сейчас — отдыхать.
Через несколько дней разведчики, измученные непрерывными блужданиями по лесу, голодные, насквозь промокшие, сумели обойти Великую Губу и приблизиться к Яндомозеру. Остановились в лесу, километрах в двух от деревни. К ней вел узкий полуостровок, образуемый с одной стороны маленьким заливчиком, а с другой — мелководной речкой, у которой стояла мельница.
В полночь Гайдин и Зайков отправились на разведку. Долго наблюдали за интересующим их домом. Как будто ничего подозрительного. Но и родные Зайкова на крыльце не показывались. Что ж, надо рискнуть. Зайков крадучись подошел к крыльцу и осторожно постучал в дверь. Открыли. Гайдину из его укрытия было видно, как кто-то радостно всплеснул руками и повлек его товарища за собой.
Зайков вскоре вышел из дому. За ним шла его жена, стройная, очень красивая женщина. Она приветливо улыбнулась Степану. А Зайков, в ответ на вопросительный взгляд товарища, заметил: «Все в порядке». Степан понял, что молодая женщина взялась раздобыть для разведчиков продукты и попытается достать лодку. Они условились через сутки ждать ее с двух до шести вечера в лесу, за мельницей.
Зайков стал прощаться с женой. Чтобы не мешать им, Гайдин отошел в сторону. И тут вспомнил, что в кармане у него залежались две небольшие шоколадки. Эти маленькие прямоугольные плиточки, размером не больше спичечного коробка каждая, не могли утолить голода пятерых и сохранились так, на крайний случай.
«Кажется, двое детей у них», — подумал Гайдин и подошел к Зайковым.
— Маша, возьми, вот, ребятам.
Женщина с благодарностью приняла подарок, и разведчики вскоре ушли. По пути Зайков подробно рассказал Степану, что сегодня жена обещала обойти всех надежных людей, чтобы разузнать, нет ли у кого лодки.
— Она у меня молодец. Из-под земли, что нужно, достанет.
Через сутки на встречу с Марьей пошли Зайков, Гайдин и Куйвонен. Они ждали ее дотемна, но напрасно.
«Что же случилось? Что помешало ей прийти, — думал Степан, и невольная тревога овладела им. — Что могло задержать Машу?!»
К мельнице ходили и на другой день, и на третий. И все безрезультатно. Между тем, положение группы было отчаянным. Подходили к концу хлеб и картошка, принесенные Зайковым из дому. А в деревни ходить рискованно. Кругом — вражеские гарнизоны.
Тридцатого сентября Гайдин, Куйвонен и Зайков. еще раз сделали попытку встретиться с Марьей.
Стояла не по-осеннему сухая безветренная погода. В лесу было совсем тихо. Они вышли на дорогу, ведущую к мельнице. Услышав какой-то шорох, укрылись за камнями и кустами на склоне овражка, близко подступающего к дороге. Гайдин взглянул на Зайкова: «Что он делает. Сколько раз и я, и Орлов говорили ему, что в разведке курить нельзя». Сделал знак рукой: мол, гаси папироску. И тут увидел: по дороге идет офицер в плаще, а за ним десять солдат.
Офицер, худощавый, с холодными белесыми глазами, остановился метрах в двадцати от разведчиков. Потянул носом, подозрительно огляделся, затем поднял руку, показав два пальца, и пошел вперед. За ним двинулись восемь солдат, а двое с автоматами остались на месте.
Медленно протянулись еще две-три минуты. Степан чувствовал, что у него немеют бок и рука, но знал — шелохнуться нельзя. Недвижим был и Куйвонен. Оба понимали: если заметят — смерть!
Если бы солдат было только двое, но ведь где-то поблизости — остальные. «А может быть, все-таки рискнуть?..» Только подумал об этом Степан, как увидел: со стороны деревни показалась стройная женская фигура. Теперь уже все трое внимательно смотрели на подходившую. Вот она уже совсем близко. Несмотря на серый платок, покрывавший не только голову, но и лицо, Гайдин сразу узнал Марью. «Но почему она идет прямо на солдат. Неужели не замечает их. Ведь ее могут схватить!»
Женщина поравнялась с автоматчиками и прошла мимо, даже не повернув головы. В тот момент, когда она начала уже удаляться, произошло нечто совершенно немыслимое. Зайков, который до этого молча лежал за пригорком и глазами, полными слез, напряженно следил за происходящим, вдруг вскочил во весь рост.
— Маша! — с рыданием крикнул он и метнулся вслед за женой. Один из солдат дал автоматную очередь. Зайков упал, но тут же приподнялся и бросил гранату. Взрыв потряс тишину леса. Последующего Гайдин и Куйвонен уже не видели. Используя единственный шанс на спасение, они метнулись под откос. Уходя в глубь леса, вновь услышали автоматные очереди и треск ответного выстрела из нагана.
— Тойво, левее, — крикнул Степан и сам повернул туда же.
С трудом им удалось уйти из-под яростного автоматного огня и оторваться от преследования. До полуночи они скрывались во мху под елками, сжимая в руках оружие.
— Пошли, — сказал, наконец, Гайдин.
— Кажется, мы поступили не очень хорошо, — заметил Куйвонен.
— Почему же? — резко спросил Степан.
— Бросили товарища в беде.
— Вот оно что… Нет, Тойво, зря берешь на себя такую вину. Вопрос ведь так стоял: или кидаться в пекло за Зайковым, который нарушил дисциплину и чуть всех нас не погубил, или возвращаться и спасать от верной гибели Бородкина и Дарью. Они же без нас не выберутся. Нет, из-за одного истеричного человека рисковать всей группой нельзя. Скажи лучше, почему Маша три дня не являлась на место свидания, а явившись, привела с собой солдат?
— То есть как это — «привела». Да она после них пришла.
— Хорошо, если так. Но боюсь, что веревочку в руках держал лейтенант. Если же это не так, почему ее солдаты не тронули?
Довольно долго еще лежали в кустах Куйвонен и Гайдин. Но вот в нескольких шагах от них, непринужденно болтая, прошли финские солдаты.
«Те самые», — отметил про себя Гайдин.
— Пошли! — шепнул Куйвонен.
— Эта демонстрация подозрительна. Полежим еще.
И хорошо сделали, что остались на месте. Часа через полтора, слева от них, стали перекликаться вражеские секреты, находившиеся в засаде. Но скоро и они удалились.
— Отправились кофе пить, — заметил Степан. — Теперь и нам можно сматывать удочки.
«Что же все-таки с Зайковым? — думал Гайдин, идя к временной базе. — Он, кажется, сразу был ранен автоматчиком. А граната? Не задела его? Нет, он же потом стрелял. Но выстрел из нагана был всего один.
Неужели стрелял в себя?»
Всю дорогу ломал голову Гайдин, пытаясь разгадать причину внезапного появления солдат на месте, назначенном для встречи с женой Зайкова, но так и не нашел ответа на мучивший его вопрос. «Уж не предала ли Марья?» Но он тут же отогнал эту мысль. Ведь только на днях она по его заданию ходила на берег озера разведать, как там с лодками, а затем встречалась с ними.
Да, все было так. А о том, что произошло после, Гайдин узнал лишь много времени спустя.
Утром после ночной встречи с разведчиками Марья пришла домой в каком-то особенно приподнятом настроении. Ей казалось, что и она приобщилась к активной борьбе с врагом.
Пришла, обласкала ребятишек, сунула им две шоколадки, которые получила от Степана. Получив гостинец, ребята кинулись на улицу. Как не похвастать перед товарищами диковинным лакомством. А тут как назло — полицейский.
— Это что у тебя? — спросил он у девочки.
— Шоколадка. Мама дала.
— А мама откуда взяла?
— Из лесу принесла.
— Вот оно что… Ну играй, играй…
А через час Марья уже была на допросе.
— Откуда шоколад?
— Господин финский офицер дал.
— Как фамилия офицера?
— Не знаю.
— Припоминайте! Нет, нет не пугайтесь. Бить я вас не буду. Просто прикажу расстрелять и закопать под тем деревом, — офицер, широко расставляя длинные ноги, подошел к окну и показал, под каким деревом ее закопают. — Ну, будете говорить? Ах нет. — И он вызвал солдат.
Пыток Марья не вынесла. Сдалась. Сказала, где у нее назначена встреча. И по требованию офицера потом пришла туда. После неудачной облавы на Куйвонена и Гайдина ее бросили в тюрьму.
…Только к двум часам ночи Гайдин и Куйвовен вернулись на базу, где их с тревогой ждали Бородкин и Дудкова. Они слышали отдаленные выстрелы и, конечно, беспокоились за товарищей.
И снова группа разведчиков, в которой осталось теперь четыре человека, пробиралась лесами и болотами, стремясь выйти к берегу Онежского озера. Может быть, удастся достать лодку… Прошел день. Затем второй, третий. Питались ягодами да сырыми грибами.
Проходя мимо одной деревни, Бородкин и Куйвонен стали о чем-то переговариваться по-карельски. Потом отозвали в сторону Гайдина.
— Смотри, Степан, как бы Даша совсем не выбилась из сил. Надо лодку искать. Даже с риском. А то ослабеем, какие из нас потом гребцы.
— Да, надо попытаться.
— Может быть, мне пойти. Все-таки я знаю финский язык. Мне легче.
— Но ведь ты, Георгий Васильевич, не знаешь этих мест, — ответил Гайдин. А сам с теплотой подумал об этом человеке, который физически был менее всех приспособлен к подобным трудностям, но стойко переносил все тяготы походной жизни.
— Ничего, — ответил Бородкин Гайдину. — Зато меня никто здесь не знает. Постараюсь скоро вернуться.
Перед тем как уйти, Георгий Васильевич тепло простился со всеми, особенно с Дудковой, к которой относился, как к дочери. Уже отправляясь, поглядел на звездное небо и сказал:
— А ну-ка, сориентируемся. Где, Дашенька, Большая Медведица?
— Вон она, Георгий Васильевич. Видишь?
— Вижу. В этих пределах астрономией владею. — Он взял наган и спрятал оружие в боковой карман стеганки. — В боевых делах помогают нам звезды. А ведь созданы они для ученых и для влюбленных. Ну, бывайте…
Через несколько часов с той стороны, куда ушел Бородкин, донеслись выстрелы. А затем все стихло.
Двое суток товарищи искали его, а на третьи, под вечер, приблизились еще к одной деревне. Когда стемнело, Дудкова вышла из лесу. Подкралась к первому дому, слышит — поют:
«Расцветали яблони и груши…»
Только хотела войти, как различила пьяные мужские голоса.
Постучалась в дверь соседнего дома. Какая-то бабушка впустила ее, приговаривая:
— Проходи, проходи, касатка.
Усадила на лавку, села напротив:
— Не здешняя, видно. А какая ты изморенная. Уж не оттуда ли ты?.. — махнула куда-то рукой и осеклась. — Садись к столу, чайку попьешь.
Не раздеваясь, Даша присела и стала пить чай с сахарином. Лишь несколько глотков сделала, как в избу вошел офицер.
— Гостья?
— Внучка моя, — сказала старушка, — из Великой Губы. Садитесь с нами чай пить.
— Можно.
Офицер опустился на лавку рядом с Дашей.
Внешне беззаботно, а внутренне холодея, глядела девушка на этого человека. Глядела, а сама незаметно прощупывала рукой скрытый под полой куртки наган, находящуюся в кармане гранату. Подумала: «Если что, брошу ему под ноги».
Где-то за деревней раздались выстрелы. В избе появился солдат, быстро доложил о чем-то и убежал. Офицер кинулся за ним, расстегивая на ходу кобуру.
«Неужели наших обнаружили?» — подумала Даша и тоже заспешила к двери.
Старушка засуетилась:
— Постой, доченька, возьми, съешь потом, — и она сунула Дудковой в руки корзинку с едой.
Даша выскочила на крыльцо. Метнулась через улицу, за изгородь. Пробежала метров пятьдесят — выстрел. Пуля просвистела над ухом. Она упала, проползла немного, свернула в сторону, поднялась и снова вперед. Опять выстрел. Еще раз залегла. Потом снова вскочила, сделала еще перебежку. Выстрелы отдалились. Стреляли в ту сторону, где еще недавно были двое ее товарищей. Теперь девушка без остановки бежала в лес, пересекла небольшую опушку и плюхнулась под кустом прямо в воду. Огляделась: впереди болото.
Наконец все утихло. Даша решилась и негромко позвала:
— Тойво! Тойво!
Вскоре раздались чавкающие шаги: кто-то приближался к ней, не разбирая дороги, ступая прямо по лужам.
— Даша?
— Здесь я, Тойво. Что, обнаружили вас?
— Да, напоролись на патруль. Но, кажется, все обошлось благополучно. — Он говорил, как всегда, спокойно. Но нелегко давалось ему это спокойствие. Видимо, погиб Георгий Васильевич. А тут еще Даша потерялась. К счастью, он оказался поблизости и услышал ее голос.
Они пошли к Гайдину. Ночевать решили в стоге сена. И только тут Дудкова почувствовала, как она устала да и промокла насквозь. И еще хотелось есть. Зарывшись глубоко в сено, Даша сунула руку в корзинку, нащупала что-то круглое. По запаху определила — печеная брюква. Пошарила еще — вареный картофель. Поели, отдохнули, немного подремали.
Перед рассветом снова в путь. Но куда идти? Где узнать о Бородкине? Где найти переправу? Не обнаружив лодки на берегу Онежского озера, Гайдин решил искать ее где-либо в заливах, глубоко врезающихся в полуостров. На открытых местах оккупанты несли усиленную охрану.
Подпольщики повернули на северо-восток, к губе Святуха.
Снова переходы, недолгие рейды в деревни. Однажды, вконец изнуренные голодом, они встретили в лесу какую-то женщину. Попросили принести чего-либо поесть.
— Сейчас, — сказала она, — ждите здесь.
Ждали час, другой. Уже в вечерних сумерках заметили: мелькнул между деревьями знакомый серый платок. Присмотрелись, за ней идут солдаты. Все трое замерли в зарослях. Солдаты прошли по тропинке так близко от Дудковой, что ветка, оттянутая рукой одного из них, больно хлестнула Дашу по лицу.
Когда враги прошли мимо, Гайдин повел свою группу в глубь леса.
Пройдя несколько километров по самой чаще, разведчики снова вышли к деревне. Здесь Гайдин решил еще раз попытаться разведать что-либо о Бородкине. Все-таки не верилось, что Георгий Васильевич погиб.
Степан и Тойво незаметно подкрались к крайним домам, и тут Гайдин заметил идущего им навстречу старика. Тот внимательно оглядел разведчиков и, по-видимому, решив, что с ними можно быть откровенным, сказал:
— По деревне вы не ходите, староста увидит — донесет, а то неподалеку днями партизана один подлюга выдал.
— Какой он из себя, партизан, не знаете, дедушка?
— Сказывали, будто по-карельски говорил. Он пришел в деревню и просил чего-нибудь поесть. Да попал-то на старосту. Тот посадил его чай пить, а сам донес.
— И что же дальше?
— Ничего хорошего. Стрелять начали.
— Уцелел ли партизан?
— Не знаю. Только, думаю, погиб.
«Неужели Бородкин? Наверное, не нашел лодку, отправился искать нас, да сбился».
Во многих еще деревнях пытались подпольщики выяснить что-либо о судьбе секретаря райкома, но так ничего и не узнали.
С тяжелыми и печальными думами они шли по лесам и болотам, бережно храня еще надежду найти своего боевого товарища. Все они знали, что эта надежда бесконечно мала и с каждым новым шагом становится все меньше и меньше, но не хотели мириться с мыслью, что нет больше среди них друга.
Знали и другое: если он все-таки погиб, они никогда не перестанут видеть его в строю живых.
Пройдет много лет, нелегких лет. Много весен прошумит майскими дождями над Заонежьем, заполняя водой безымянные озерки и ламбы. Дети успеют стать взрослыми, а головы героев этой войны посеребрит седина. Но время не властно будет над сердцами, и оно никогда не изгладит из памяти воспоминания о скромном и простом человеке, в котором, казалось, нет ничего героического, но который в сущности был героем.
Никогда не перестанет звучать для друзей негромкий голос того, чей взгляд был устремлен далеко вперед, в наши беспокойные, но радостные дни.
Разве забудет такие слова Дарья Дудкова: «В боевых делах помогают нам звезды. А ведь они созданы для ученых и для влюбленных. Ну, бывайте…»
С этим ушел Георгий Васильевич Бородкин, секретарь подпольного райкома, в последнюю свою разведку, неторопливым шагом, которым хаживал еще в юности по родным лесам северной Карелии, близ тех мест, где были записаны руны Калевалы.
Ушел и не вернулся. А те, кто остался, продолжили свой неимоверно трудный маршрут, ибо солдат порой бывает вынужден покинуть седло, но оставшиеся в строю должны выполнить долг до конца.
Пройдя лесами и болотами сотню, а может, и все полтораста километров, немногочисленный отряд вышел к узкой, но длинной губе Святухе. По обоим берегам ее раскинулись деревни. В одной из них Гайдин и встретил верного человека, который указал им припрятанную лодку, дал весла, снабдил продуктами.
Темной ночью трое разведчиков, обмотав весла тряпками, чтобы не стучали, поплыли на север. Беззвучно и плавно проскользнула лодка под мостом, на котором перекликались часовые, вышла в широкий залив и скрылась в ночной темноте. На всем сорокакилометровом пути по озеру ее не обнаружили ни прожекторы, ни патрульные катера врага. Через десять часов причалили к свободному советскому берегу.
Закончился очередной рейд, в ходе которого понесли разведчики большие потери, но многих, очень многих друзей приобрели, вдохнув в их сердца веру в победу. Они доставили командованию важные сведения о противнике, еще больше обогатили свой опыт борьбы на невидимом фронте.