Лицо Заглобы расплылось от восхищения, он даже прищурил глаз, потом сорвался с места, подскочил к барышне и, не успела она опомниться, чмокнул ее в лоб.
- От старого солдат за татарина в камышах! - сказал он.
Барышня тряхнула светлыми вихрами.
- Всыпала я ему! Верно? - воскликнула она таким нежным, почти детским голоском, что казалось странным слышать из ее уст столь воинственные речи.
- Ах, гайдучок ты мой бесценный! - расчувствовался Заглоба.
- Подумаешь, один татарин! У вас, поди, тысяча на счету - и шведы, и немцы, и венгры Ракоци. Куда мне до вас! Других таких рыцарей во всей Речи Посполитой нет. Это я доподлинно знаю. Ого!
- А мы, коли есть охота, и тебя научим сабелькой махать. Я-то отяжелел малость, но Михал хоть куда.
Услышав такое предложение, Бася подпрыгнула от восторга, поцеловала пана Заглобу в плечо, а маленькому рыцарю сделала реверанс и сказала:
- Благодарю за обещание! Немного я уже умею!
Но Володыёвский, занятый беседой с Кшисей, ответил весьма рассеянно:
- К вашим услугам, сударыня!
Заглоба, расплываясь в улыбке, снова подсел к супруге латычёвского стольника:
- Пани благодетельница, я отлично знаю, что турецкие сладости отменные, не один год мне в Стамбуле просидеть пришлось, но знаю не хуже, что и охотников на них тьма. Как же случилось, что на таких отменных девок до сих пор охотников не нашлось?
- Помилуй! Таких, что им руку и сердце предлагали, хватало. А Баську мы в шутку трижды вдовой называем, потому что к ней сразу три достойных кавалера(*) сваталось: пан Свирский, пан Кондрацкий и пан Чвилиховский, все шляхтичи из наших мест, с поместьями, коли хочешь, я и сейчас могу всю их родню по пальцам перечесть.
Сказавши это, пани Маковецкая растопырила пальцы левой руки и выставила указательный палец правой, но Заглоба быстренько перебил ее:
- Ну и что же с ними сталось?
- Все трое на войне головы сложили, потому-то мы Баську и называем трижды вдовой!
- Гм! Ну и как же она перенесла такой удар?
- Видишь ли, сударь, для нас это дело привычное, в наших краях редко кто, до преклонных лет дожив, своей смертью умирает. Даже и присловье у нас есть - шляхтич умирает в полет. Как Баська удар перенесла? Поплакала, бедняжечка, малость, отсиделась на конюшне, она, чуть случится что, тотчас на конюшню бежит! Пошла я туда за нею и спрашиваю: <Кого оплакиваешь, Бася?> А она в ответ: <Всю троицу сразу!> Отсюда я заключение сделала, что ни один ей не приглянулся... Потому, должно быть, что голова у нее чем-то другим занята, не снизошла еще на нее божья воля... Может, на Кшисю, а на Баську, пожалуй, нет!..
- Снизойдет! - сказал Заглоба. - Снизойдет, почтеннейшая. Уж кто-кто, а мы с вами это понимаем...
- Таково уж наше предназначенье!
- Вот-вот! В этом вся соль! - отозвался Заглоба. - Вы мои мысли читаете.
Разговор был прерван появлением молодых людей.
Маленький рыцарь чувствовал себя в обществе панны Кшиси несколько смелее, а она, должно быть из сострадания, врачевала его печаль, словно лекарь больного. И может быть, именно поэтому оказывала ему чуть больше сердечности, чем позволяло недавнее знакомство. Но пан Михал был братом пани Маковецкой, а барышня - родственницей ее мужа, и потому такая вольность никого не удивляла. Баська оставалась в тени, и никто, кроме пана Заглобы, не замечал ее присутствия. Но Бася и не нуждалась ни в ком. Весь вечер она с удивлением глядела на рыцарей точь-в-точь как на великолепное оружие Кетлинга, украшавшее все стены. Потом ее одолела зевота, да и глаза слипались.
- Ка-ак залягу, - сказала она, - двое суток просплю... не меньше...
После таких слов все сразу разошлись, женщины были измучены дорогой и ждали той минуты, когда наконец постелят постели.
Пан Заглоба, оставшись с глазу на глаз с Володыёвским, сначала многозначительно подмигнул ему, а потом слегка оттузил на радостях.
- Михал! А Михал! Ну что? В монахи пойдешь али передумал? Девки, как репки. Дрогоёвская - ягодка-малинка. А гайдучок наш румяный, ух! Что скажешь, а, Михал?
- Да полно, - отвечал маленький рыцарь.
- По мне, так лучше гайдучка не найти. Скажу тебе, когда я за ужином к ней подсел, жар от нее шел, как от печурки.
- Егоза она, Дрогоёвская степенней будет.
- Панна Кшися - сладкое яблочко. Спелое, румяное! Но та... Твердый орешек. Были бы у меня зубы... Я хотел сказать, была бы у меня такая дочка, тебе одному бы ее отдал. Миндаль! Миндаль в сахаре.
Володыёвский вдруг нахмурился. Вспомнились ему прозвища, которые пан Заглоба Анусе Борзобогатой давал. Он представил ее как живую - тонкий стан, веселое личико, темные косы, ее живость и веселый смех, особый, только ей свойственный взгляд. Эти обе были моложе, но та в тысячу раз дороже любой молодой...
Маленький рыцарь спрятал лицо в ладони, его охватила печаль нежданная и оттого такая горькая.
Заглоба умолк, поглядел с тревогой и наконец сказал:
- Михал, что с тобой? Скажи бога ради!
- Столько их, молодых, красивых, на белом свете, - отвечал Володыёвский, - живут, дышат, и только моей овечки нет среди них, одну ее никогда я больше не увижу!..
Тут горло у него перехватило, он опустил голову на край стола и, стиснув зубы, тихо прошептал:
- Боже! Боже! Боже!..
ГЛАВА VII
Панна Бася все же упросила Володыёвского, чтоб он научил ее правилам поединка, а он и не отказывался, потому что хоть и отдавал предпочтение Дрогоёвской, но за эти дни успел привязаться к Басе, а, впрочем, трудно было бы ее не любить.
И вот как-то утром, наслушавшись Басиных хвастливых уверений, что она вполне владеет саблей и не всякий сумеет отразить ее удары, Володыёвский начал первый урок.
- Меня старые солдаты учили, - хвасталась Бася, - они-то умеют на саблях драться... Еще неизвестно, найдутся ли среди вас такие.
- Помилуй, душа моя, - воскликнул Заглоба, - да таких, как мы, в целом свете не сыщешь!
- А мне хотелось бы доказать, что и я не хуже. Не надеюсь, но хотела бы!
- Стрелять из мушкетона, пожалуй, и я сумела бы, - сказала со смехом пани Маковецкая.
- О боже! - воскликнул пан Заглоба. - Сдается мне, в Латычёве одни амазонки обитают!
Тут он обратился к Дрогоёвской:
- А ты, сударыня, каким оружием лучше владеешь?