Растерянный взгляд Доббинса сказал Билли: «Говорил я тебе!» Самому же Доббинсу его сердце шептало: «За этим безусловно кроются серьезные неприятности. Публичная сцена с принцессой, потом этот пакет и то, как он его получил!… Это опасно. Совершенно непредвиденное осложнение и – по его вине, по вине этого мальчишки… Это освобождает меня от всяких данных ему обещаний. Для его же пользы надо отослать его домой: там по крайней мере он будет в безопасности… Мой долг… Да, это опасная история: человек с такой носовой перегородкой, как у барона, не может быть честен».
Поэтому вслух Доббинс объявил:
– Премьер имеет право этого требовать, Копперсвейт. Значит…
Билли с небрежным видом закурил папиросу, но он был более взволнован, чем показывал. Он ожидал от барона только жалобы на свое поведение.
– Дядя Фред, вы знаете, почему этот человек…
– Пожалуй, мне лучше… гм… не знать официально. Дело обстоит просто: если колибрийское правительство по какой бы то ни было причине протестует против тебя, ты должен уехать. (Насколько отличался этот разговор от нью-йоркской беседы с графом Ласковацем!) Боюсь, что из этого затруднения нет другого выхода.
Барон с улыбкой поддакивал этим словам.
– Я полагаю, – с внезапной решимостью воскликнул Билли, – что другой выход есть!
– Что-о? – выразил свое недоумение мистер Доббинс.
Барон только поднял брови.
– Что такое? – вторично спросил Доббинс.
В простенке между окнами приемной стоял старенький письменный столик.
– Выход в этом направлении, – сказал Билли и подошел к столику.
В стареньком столике неожиданно нашлось все нужное – перья, чернила и бумага. Стройная фигура Копперсвейта склонилась над бюваром. Его широкие плечи загородили бумагу, на которой он черкнул несколько строк и поставил свою подпись.
– Барон! – сказал он, возвращаясь. – Вы понимаете в дипломатии гораздо больше меня или мистера Доббинса: вы вполне уверены, что я должен покинуть службу?
Барон с чрезвычайно довольным видом ответил:
– Вы должны или отказаться от занимаемой вами должности в американской дипломатической службе, или же – мне очень неприятно это сказать – вас к этому принудят.
– Выставят, – поправил Билли. – По-американски это называется «выставить», хотя впервые это слово в таком смысле использовал еще Шекспир. Итак, как лицо, принадлежащее к персоналу мистера Доббинса, я должен подать в отставку и уехать, или же меня выставят и я уеду. Ну, а что если бы я не принадлежал к его персоналу? Что если бы я был просто обыкновенным американским гражданином? Мистер Доббинс, дядя Фред, вот моя отставка: я ухожу с должности и… остаюсь!
– Как? Что?! – Доббинс подскочил на стуле. – Что ты еще выдумаешь?
Барон Раслов тоже был явно озадачен. Но, покачав головой, он сохранил свой неизменный сладкий вид.
– Мистер Копперсвейт, я преклоняюсь перед вашей изобретательностью. Но, право, климат Колибрии, как помнится, было сказано не то мистеру Доббинсу, не то вам, крайне вреден для людей определенного типа. Вы принадлежите к этому типу.
– Я принадлежу к неиммунизированным людям? – усмехнулся Билли.
– Дипломатическая служба, – вздохнул барон, – является единственной известной профилактикой. – Он направился к двери. – Мистер Доббинс, я искренне советую вам употребить все ваше влияние на вашего храброго соотечественника.
Он вышел. Билли первый спохватился позвонить слуге, чтобы проводить его.
Затем оба американца – они уже не были начальником и его секретарем – остались в приемной одни. Доббинс, казалось, старался вырвать с корнями свои усы.
– А ты, – крикнул он своему бывшему подчиненному, – ты еще уверял, что все неприятности кончились!
– Не унывайте, – сказал Билли и похлопал своего старшего друга по плечу. – Они и кончились – в отношении вас.
– Кончились? – чуть не плача, повторил Доббинс. – Кончились, когда ты добровольно отказался от неприкосновенности, которую тебе давала принадлежность к миссии?
– Дипломатическая неприкосновенность не много значит в Колибрии, – возразил Копперсвейт. – А кроме того, – добавил он, – вы сами видели, что мне ничего не оставалось, как добровольная или принудительная отставка.
Большинство людей, когда чувствуют, что их побили в споре, возвращаются к своей исходной предпосылке и начинают все сначала. Это кажется им более достойным, чем сдача позиций. Так поступил и Доббинс.
– Кончились! – иронически воскликнул он. – Если кончилась моя ответственность за тебя перед департаментом иностранных дел, то ты лишь удвоил мою ответственность перед твоей семьей.
– Вы считаете меня несовершеннолетним?
– Я не считаю тебя достигшим того возраста, когда люди становятся благоразумными, и сомневаюсь, чтобы ты когда-либо его достиг. – Затем Доббинс оттаял. – Послушай, Билли, тебе необходимо уехать!
Память Копперсвейта перенесла его в кафе «Колибрия» на Ректор-стрит, а оттуда перепрыгнула в литерную ложу Национального оперного театра во Влофе.
– Я должен остаться, – упрямо, но более мягким тоном произнес он.
– Это опасно.
– Я так не думаю.
– А я это ясно вижу.
– Ну что ж, я не боюсь.
– Но я не могу отступать от правил. Этот чертов барон прав. А поскольку он опирается на право, я не могу защищать тебя. Понимаешь, не могу!
– А вы и не беспокойтесь, – сказал Билли.
– Но послушай минутку, Билли. Придется, пожалуй, сказать тебе… Видишь ли, твои родные… Ты помнишь, какой они подняли шум, когда узнали – когда я нечаянно проговорился им – об этой девушке из кафе?
– Еще бы! Вся эта кутерьма поднялась при мне. Это все обрушилось на мою голову.
– Хорошо. А знаешь ли ты, почему они в конце концов согласились на твой отъезд со мной? Только потому, что они не верили, что «девушка с тамбурином», вскружившая тебе голову, действительно покинула Нью-Йорк. Они думали, что если ты поедешь сюда искать ее, ты ее не найдешь и мысль о ней постепенно выветрится из твоей головы. Поэтому они и вверили тебя моему попечению. А теперь, оставаясь здесь, ты подвергаешься опасности худшей, чем… гм… опрометчивая женитьба. Я повторяю, что я отвечаю за тебя перед твоим отцом и матерью. Ты должен это понять и уехать. Да, да, барон не шутит!
– Я должен остаться в Колибрии, – вторично заявил Билли. – Обо всем этом я догадывался, и все-таки я должен остаться.
Мистер Доббинс схватил его за обе руки.
– Но почему? Скажи, почему? – Копперсвейт только покачал головой. – Ты что – с ума сошел?
Досада пробила стену нежности Доббинса.
В ответ на это Билли положил руки на плечи своему крестному и долгим взглядом посмотрел ему в глаза – таким долгим и пристальным, что Доббинс начал понимать.
– Да, я сошел с ума, – сказал Копперсвейт.
– Неужели ты хочешь сказать… только этого не хватало! Ты хочешь сказать, ты нашел эту… «девушку с тамбурином»?
– Подумайте немного. Вспомните вчерашний вечер – только не женщину, на которую напали на улице…
Билли остановился. Доббинс взволнованно прошептал:
– Так… значит… ты имеешь в виду… Копперсвейт кивнул.
– Да, она и есть «девушка с тамбурином».
– Бедный мой мальчик! – Доббинс дрожащими руками снова взял Билли за руки. – Но неужели ты не понимаешь? Ведь она не… ведь принцесса Ариадна не из итальянских принцесс, на которых женятся американцы. Она принцесса королевской крови. Колибрия маленькое королевство, но правящий дом в ней так стар, как… как немногие из уцелевших коронованных семей. Если бы даже она хотела, она не могла бы… да и ты не мог бы…
– Я же сказал, что я сошел с ума.
– Что же, ради небес, ты можешь сделать?
– Остаться.
Битых полчаса Доббинс расспрашивал, грозил, умолял. Это ни к чему не приводило, но он все не унимался. Вначале он думал, что Билли поддался какому-то обману зрения, что его ввело в заблуждение случайное сходство. Билли отверг это предположение, а также и то, что принцесса Ариадна не могла быть в Америке.
– Видите ли, дядя Фред, она сама признала, что была там и даже на Ректор-стрит.
– Тайна?
Копперсвейт пожал своими широкими плечами; он начал приобретать европейские манеры.
– Тогда тут заварилось что-то отчаянное! Билли, ради любви к…
И история началась сначала. Только прибытие нового посетителя положило этому конец. На этот раз гостем был предводитель радикальной партии Тонжеров. Он был введен во вторую приемную и выразил желание переговорить с мистером Копперсвейтом.
Билли встрепенулся.
– Сегодня у меня как будто журфикс [1], – сказал он и усмехнулся. – Дядя Фред, мой зрелый друг, я советую вам сойтись с влофским обществом. Если вы хотите, чтобы я вас представил, я буду очень рад это сделать, но только – как простой американский гражданин!
– Я пойду вместе с тобой разговаривать с Тонжеровым, – отечески заявил Доббинс.
– Вы? В вашем положении? И когда спрашивали не вас? Прошу вас этого не делать. Кроме того, эти переговоры только волнуют вас.
Билли был непреклонен. Через минуту он остался наедине с предводителем крайней левой колибрийского парламента и пожимал холодную костлявую руку этой персоны.
– Я чрезвычайно рад познакомиться с вами, мистер Тонжеров. Конечно, я много слышал о вас и буду счастлив услышать еще больше от вас лично. Меня всегда интересовало, чем может заниматься в монархическом государстве республиканская партия.
Улыбка мистера Тонжерова отличалась от улыбки барона Раслова: у мистера Тонжерова улыбка была кислая. Он был похож на человека, недавно поборовшего привычку к пьянству, например, колибрийскую привычку к абсенту, и горячо жалеющего об утраченных удовольствиях. Но в действительности он был просто человеком, которому не удавалось побороть несварение желудка.
– Вы очень любезны, – сказал Тонжеров.
На этот раз Билли первый перешел к делу и спросил, что угодно знаменитому политику.
И что же? Порядочно помямлив и побормотав, он тоже потребовал пресловутый пакет!
– Какой пакет?
Это стало похоже на игру в прятки.
– Тот самый, – сказал Тонжеров с выражением лица человека, отведавшего по ошибке вместо апельсина лимон, – тот самый пакет, который первоначально находился у дамы, сидевшей вчера рядом с вами на представлении «Тоски».
Вторая приемная была маленькая и выдержанная в красных тонах; то же можно было сказать о мистере Тонжерове. Красные драпировки комнаты нужно было встряхнуть и проветрить, мистера Тонжерова – тоже.
– Гм, – произнес Билли, подражая официальной манере своего бывшего шефа.
– Вот именно, – сказал республиканец. Копперсвейту больше нравился метод Раслова, но
он решил не оказывать предпочтения ни той ни другой стороне. По-видимому, он оказался обладателем чего-то весьма ценного: две соперничающие партии спорили об этом пакете. И пусть спорят! Больше того: Билли решил скрывать подлинное местонахождение пакета, пока сам не узнает о нем подробнее.
– Что было в нем? – спросил он.
– А вы его не читали? – вопросом ответил Тонжеров.
– Я не могу его прочесть
– В таком случае, я не собираюсь помогать вам в этом.
Весьма вероятно, что барон сказал бы то же самое, хотя и в более любезных выражениях. У Билли мелькнула мысль, что если ни та, ни другая сторона не упоминает о содержании документа, то скорее всего они и сами не вполне осведомлены о нем.
– Почему вы думаете, мистер Тонжеров, что он у меня? – тоном легкого удивления спросил он.
Республиканец почесал пальцем свою бородку, по которой еще лучше было бы пройтись гребешком.
– Я уверен, что он у вас.
– Но предположим, что я не признаю этого? Политический деятель нагнулся вперед и сделал
кислую просительную гримасу:
– Я не думаю, а знаю, что он у вас. Мой друг видел, как он был вам передан.
– Вчера вечером?
Тонжеров поднял свои худые плечи.
«По-видимому, – подумал Копперсвейт, – одно из дел республиканца в монархии, это развивать в себе острое зрение».
– Гм! Вы не единственное заинтересованное лицо, – сказал Билли.
Как только эти слова слетели с его губ, он понял сделанную им ошибку. Темные глаза его посетителя блеснули; рука, теребившая бородку, опустилась к карману, в котором обычно носят бумажник.
– Мистер Копперсвейт! – Он говорил сухим деловым тоном, удваивавшим оскорбительность его слов. – Наконец-то мы поняли друг друга! Я сейчас же уплачу вам за этот документ десять тысяч хрузо.
Билли сам был виноват в случившемся и знал это. Его невинные, но необдуманные слова навлекли на него это оскорбление, хотя было очевидно, что Тонжеров явился в миссию, заранее приготовившись сделать такое предложение. Тем не менее Копперсвейт поступил приблизительно так же, как Фредерик Доббинс при подобном же случае с графом Ласковацем в нью-йоркском клубе. «Пусть спорят между собой, – подумал он. – А кстати, этот джентльмен едва ли знает, что я уже больше не состою на службе у правительства Соединенных Штатов». Билли встал.
– Я сегодня не продаюсь!
Тонжеров растерялся. Его лицо отразило полное недоумение.
– Будьте здоровы, – сказал Копперсвейт.
Он сказал это так, чтобы сделать излишним всякое продолжение разговора. Политический деятель встал и покинул миссию.
<a l:href="#_ednref1">[1]</a> Журфикс – прием гостей в определенный день недели.