Детектив тщательно осмотрел комнаты, однако не обнаружил больше следов, указывающих на вероятное убийство. Конечно, на первый взгляд все смотрелось крайне подозрительно. Беспорядок можно было бы принять за признак яростного сопротивления жертвы. Отсутствие ценностей — украшений, денег и манто из белой лисы, которое Морель по словам художника, дарил «невесте» — могло указывать на преступление, совершенное с целью наживы. Но разгром царил везде, а не лишь там, где обнаружились подозрительные пятна. Да и к тому же пропали не только ценные вещи, но и мелочи, вроде нательного белья, повседневной одежды и духов — конечно, кое-что осталось, но в количествах, явно не соответствующих нуждам молодой и неплохо обеспеченной женщины.
— Я почти уверен в том, что она сбежала, — подвел итог Эллис. И, подумав, добавил: — Или ее вынудили сбежать, или кто-то все же убил ее, но сымитировал побег. Последнее, впрочем, маловероятно — редкий дурень преступник забудет замыть кровавые следы. Да еще такие… Они буквально бросаются в глаза при входе в жилище и кричат: «Здесь произошло что-то страшное!». Нет, я все же склоняюсь к версии, что «невеста» сбежала, прихватив самое необходимое, а кровью пол запятнала нарочно, чтобы сбить с толку возможных преследователей. И, да, мы не нашли ни единой капли «любовного зелья». Может, его подсовывала Морелю вовсе не невеста, но что-то мне подсказывает, что это была именно она. А я всегда верю своей интуиции, Виржиния.
Эллис коротко пересказал мне и результаты опроса свидетелей. В общем-то, там и говорить было не о чем. Соседи, как всегда, ничего не видели и не слышали, квартирная хозяйка и не подозревала, что жилица сбежала — или стала жертвой убийцы. «Милая девушка была, — расстроенно всхлипывала она. — Бледная, как леди, ну, и глаза то ли голубые, то ли серые. Улыбалась все время…»
— Увы, стены в этом доме оказались без ушей и без глаз, — со вздохом перефразировал Эллис известную поговорку. — Никаких значимых сведений от хозяйки я не получил, за исключением приблизительного описания внешности «невесты». А вот мальчишка-газетчик сообщил нечто любопытное: якобы с месяц назад или чуть меньше собаку, которая жила недалеко от мусорной кучи за домом, нашли дохлой — кто-то не поленился перерезать ей глотку. Это, впрочем, мог быть любой прохожий. Озлобленный пьянчуга, вор, просто жестокий человек или неразумный ребенок — вы знаете, каковы нынче дети, ради забавы вполне могут порезать бродячего пса. Но я допускаю и то, что в апартаментах «невесты» мы видели собачью кровь.
— Какой ужас, — я зябко передернула плечами, представив себе, как «невеста» — в моем воображении, невысокая девушка без лица, но с руками по локоть в крови — хладнокровно лишает жизни бедное животное. — Так вы теперь ищете возлюбленную Патрика Мореля?
— В том числе и ее, — подтвердил Эллис. — Лайзо же сдружился с Эсмондом Палмером. Ну и невезучий же он парень, этот Эсмонд! И дня не проходит, чтобы не ввязывался в какую-нибудь передрягу. Он, к слову, полностью уверен в том, что Морель повесился сам — именно потому он и назвал его трусом. Палмер кое-что слышал о пропавшей «невесте» и даже видел ее раз или два — издалека, потому что Морель, заметив его, переходил на другую сторону улицы, а его спутница прятала лицо за полями шляпки. Я склонен считать, что Эсмонд — не убийца, но весьма ценный свидетель. Например, он сообщил Лайзо, что Морель очень не хотел браться за последнюю роль. Из суеверия — ведь пришлось бы играть повешенного. На репетициях эту сцену брал на себя дублер, но режиссер настаивал на том, чтобы Морель сыграл ее сам. Тот долго отказывался, грозясь даже уходом из Королевского театра, но потом все-таки согласился. Правда, так и не успел провести ни одной репетиции — на следующий день его нашли мертвым.
Вот тут-то мне стало по-настоящему жутко. Эллис, заметив это, рассмеялся непринужденно и хлопнул рукой по столу:
— Не берите в голову, Виржиния. Возможно, просто совпадение вышло — уж я-то и не на такие странности насмотрелся, поверьте. Лучше послушайте, что я разузнал о Макмаффине.
…Семью несчастного эсквайра долго не оставляли в покое. Трижды после смерти мистера Макмаффина в дом пробирались воры. К счастью, красть им было нечего — дорогих украшений у осиротевшей матери и ее дочерей не водилось в силу стесненности в средствах, а выигрыш покойного сына предусмотрительная миссис Макмаффин хранила в банке. Старыми платьями и десятком отнюдь не шикарных шляпок неведомые воры, конечно, не прельстились.
Впрочем, в нашествии визитеров из трущоб Смоки Халлоу миссис Макмаффин винила исключительно газеты. Мол, они растрезвонили на весь Бромли, что у вдовы после смерти сына осталось солидное состояние. Впрочем, признавала женщина, была от статьи и польза. Невеста Макмаффина узнала о его смерти из газеты и заявилась вся в слезах вскоре после публикации. Бедняжка была так потрясена гибелью жениха, что решила постричься в монахини. Как миссис Макмаффин ни уговаривала девушку — к слову, ее звали мисс Сьюзан Беркли, — та была непреклонна. «Уйду, мол, в монастырь святой Марии Защитницы, и все тут, даже если пешком придется добираться до него», — передразнил рассказчицу Эллис.
Растроганная миссис Макмаффин, конечно, не могла позволить, чтобы невеста ее покойного сына шла пешком, как бродяжка, и выписала ей чек для покупки железнодорожного билета, ссудила тремя хайрейнами на пропитание и даже презентовала свой старый дорожный плащ. Мисс Беркли сердечно поблагодарила старую женщину, еще раз оросила слезами ее воротник и отправилась в путь.
Больше ее, разумеется, никогда не видели.
— Я написал телеграмму в монастырь Святой Марии Защитницы в тот же день, — скептически хмыкнул Эллис. — Но, конечно, никакой послушницы, в миру звавшейся Сьюзан Беркли, у них нет. Впрочем, я допускаю, что меня намеренно ввели в заблуждение — в монастырях есть дурной обычай укрывать подозрительных особ, если те примут постриг, и игнорировать запросы из Управления. Впрочем, это вечный конфликт властей светских и духовных, — горестно вздохнул он.
— Я неплохо знаю настоятельницу монастыря Святой Генриетты в графстве Эверсан, а она весьма дружна с епископом — он приходится ей троюродным братом. В случае крайней нужды можно будет поднять связи, — пожала я плечами.
Эллис посерьезнел.
— Благодарю, Виржиния. Однако пока я не воспользуюсь этим щедрым предложением, потому что должен попросить вас о другом одолжении. Видите ли, я выяснил, что существует престранное совпадение. И Макмаффин, и Морель, и даже Шарль Дикон, который отравился в прошлом году — из-за карточного проигрыша, как говорят — все они были клиентами букмекерской конторы Ярби. Более того, все они входили в один и тот же клуб…
— … «Счастливое число Ярби»?
— Да, да, он самый, — обрадовано закивал детектив и вдруг сощурился подозрительно: — Позвольте, Виржиния, как вы догадались?
— Лорд Клэймор состоит в этом клубе, а леди Клэймор — моя добрая подруга, — пояснила я. Мысль о том, что мне удалось хоть бы и в мелочи, но удивить Эллиса, приносила глубокое удовлетворение.
— Прекрасно! — хлопнул в ладоши Эллис, и лицо его озарилось солнечной улыбкой: — В таком случае, Виржиния, вам не составит никакого труда попасть на собрание этого клуба и выполнить одно маленькое и несложное поручение.
Горький опыт подсказывал, что если уж Эллис начинает просьбу с комплиментов и авансов, то в дальнейшем она принесет множество неприятностей, а выполнение ее будет, возможно, сопряжено с нешуточной опасностью. Однако я не была бы графиней Эверсан, внучкой Той Самой Милдред, если бы не ответила без малейших сомнений:
— Пожалуй, мне давно не приходилось общаться с леди Клэймор, так почему бы и не встретиться нам в элитарном клубе? Изложите суть вашей просьбы, Эллис. Насколько я помню, любители скачек собираются каждую среду, а нынче уже воскресенье. Ненавязчиво добиться приглашения в закрытое общество — дело не одного дня.
— А иным путь за заветные двери и вовсе закрыт, — подхватил детектив и тут же сделался серьезным, как священник на похоронах. — На самом деле, ничего сложного, Виржиния. Просто присмотритесь в этом клубе ко всем женщинам, которые постоянно его посещают, будь то жены участников, экстравагантные особы, увлеченные скачками, или просто слишком смышленые служанки. Запомните всех, кто подходит под это описание — молодая темноволосая женщина со светлыми глазами и бледной кожей. Впрочем, оттенок волос и кожи можно легко изменить краской — иная дама как смоет свои белила, так сразу станет похожа на уроженку Романии, — усмехнулся он цинично. — Словом, отмечайте каждую особу, внушающую подозрения. А еще… — Эллис запнулся, будто бы сомневаясь. — А еще обороните невзначай, что мистер Калле якобы получил от покойного мистера Мореля крупную сумму на хранение.
Благодушное мое настроение как рукой сняло.
— Опять играете в свои любимые игры, Эллис? Кто на этот раз приманка — бедняга художник? Или я?
— Эрвин, — без тени улыбки ответил детектив. — Но не беспокойтесь. За ним присмотрят.
Связаться с леди Клэймор было делом нетрудным. Напроситься на приглашение — уже сложнее. Рассудив здраво, я решила, что лучше сделать это при личной встрече. Недавно в разговоре моя подруга обмолвилась, что хотела бы посетить в понедельник выставку морских пейзажей, прибывших — всего-то на месяц с небольшим — с самого материка, из Марсовийской Республики. Раньше эта коллекция хранилась исключительно в Музее изящных искусств в Лютье и нигде более не выставлялась. И, конечно, леди Клэймор, ценительница редкостей, не могла пройти мимо такого события. Зная обычный распорядок ее дня, я предположила, что стоит навестить галерею д'Арви около одиннадцати часов — и не прогадала.
— Леди Клэймор, какая встреча!
Ленивое солнце вскользь огладило корону из волос цвета мёда и теплого янтаря и яркой искрой зажгло розовый бриллиант в фамильном перстне.
— Леди Виржиния, — скорее, утверждая, нежели приветствуя, улыбнулась старинная моя знакомая. — Добрый день. С каких пор вы заинтересовались искусством?
— С тех самых, как вы упомянули об этой выставке, — в тон ей ответила я. — Вы, полагаю, только что подъехали?
— Нет, уже возвращаюсь — на час пополудни у меня назначена встреча с портным, — небрежно взмахнула она веером. Я непритворно огорчилась:
— Право, жаль! Хотелось бы мне прогуляться по этим залам с вами вместе, — я повела рукою, указывая на черепахой прижавшееся к земле монолитно-серое здание галереи. — Где еще я найду такого искушенного критика, как вы?
— В любой второсортной газете, леди Виржиния, — со всей серьезностью ответила леди Клэймор. — По крайней мере, эти писаки судят об искусстве с такой уверенностью и непреклонностью, что мне начинает казаться, будто бы я в нем ничего не смыслю. Впрочем, и мне жаль, что сейчас мы не сможем поговорить, как прежде. Кажется, с каждым годом жизнь становится быстрее, и я за нею не поспеваю. Раньше хватало времени на все и еще оставалось, а теперь сложно найти один час для задушевной беседы.
— Как насчет среды? — быстро предложила я. — Например, около пяти вечера. Классическое чаепитие — весьма достойные декорации для встречи.
Светлые брови сдвинулись к переносице.
— Боюсь, что не получится, леди Виржиния, — через некоторое время ответила леди Клэймор, покачнув головой. Шелковые ленты на шляпке огорченно колыхнулись. — Я уже подумала и так, и этак, но выходит, что в среду у меня дела. Точнее, дела у моего супруга — заседание клуба Ярби, а на такие мероприятия мы традиционно сходим вдвоем. Если я оставлю своего драгоценного спутника в одиночестве, он может и огорчиться.
— О, — я сделала вид, что задумалась. — Тот самый клуб… Хотелось бы взглянуть на него! Говорят, публика там весьма интересная. Жаль, что я не состою в этом клубе.
— Мы можем привести вас туда, как гостью, дорогая Виржиния, — мгновенно откликнулась она. Сожаление в моем голосе прозвучало для нее вызовом — и не такова была леди Клэймор, чтобы отступаться от трудностей. — Замечательная идея, к слову. И супруг мой не будет страдать от одиночества, и мы с вами наговоримся вдоволь. Да к тому же намечается любопытное событие — зеленый день. Каждый должен прийти в одежде цвета первых листьев, или мха, или фисташек — словом, в чем-нибудь зеленом. Терпеть не могу этот цвет, — она поджала губы. — В зеленом платье у меня лицо становится, как у утопленницы.
Проговорив еще несколько минут и обсудив подробности, мы разошлись. Леди Клэймор отправилась изводить придирками своего портного, а я, побродив среди морских пейзажей с полчаса, вернулась к автомобилю. Искусство, за исключением, пожалуй, музыки, никогда не производило на меня сильного впечатления, несмотря на полученное в стенах пансиона образование. В литературе я предпочитала жизнеописания великих людей, исторические трактаты и труды по экономике. В живописи — спокойные пейзажи из тех, что прекрасно смотрятся в любом интерьере. В театре не разбиралась вовсе, пусть и могла перечислить всех самых модных актеров и режиссеров. Отца, помнится, это сильно расстраивало; леди Милдред же, напротив, посмеивалась и говорила, что практический ум нашей семье не помешает, а хороший вкус прививается лишь со временем.
Пожалуй, она была права.
Но так или иначе, искусство — явление вечное, оно могло и подождать. А вот насущной своей цели я вполне достигла. Не пришлось даже просить леди Клэймор о приглашении — она сделала все сама. Оставалась одна проблема…
Какое платье надеть?
— Леди Виржиния, вы просто ослепительны, просто ослепительны , — с раскатистым алеманским акцентом поприветствовал меня лорд Клэймор и склонился над моею рукой. Он был похож на супругу, будто брат — такой же светловолосый, слегка подслеповатый и полный живой энергии. За ним водилась забавная привычка повторять одно и то же выражение дважды, выделяя его второй раз голосом — например, «Прекрасный вечер сегодня, исключительнопрекрасный !»— Восхищен, вот право слово!
— Еще немного, и я начну ревновать, — насмешливо стукнула его по предплечью леди Клэймор веером. — Вы слишком пунктуальны для леди, — обратилась она ко мне. — Еще только без четверти четыре, а вы уже тут, поджидаете нас.
— Что поделать, если сегодня мне никак нельзя упустить своих проводников, — отшутилась я. — Приходится приезжать на место загодя и подстерегать вас в засаде. Однако время идет. Не стоит ли пройти и нам — в клуб?
Лорд Клэймор расхохотался гулко, как в металлическую бочку:
— Пора, конечно, уже пора ! Ручаюсь, леди Виржиния, вы будете восхищены, даже если раньше с равнодушием относились к скачкам и всему, что с ними связано.
Клуб располагался на Ярби-стрит, при одноименной букмекерской конторе. Собственно говоря, он и вырос из стихийных бесед за сигарой между любителями рискнуть своими деньгами на скачках. Сигары обращались в пепел, а беседы тянулись и тянулись — мысль цеплялась за мысль, слово за слово, а жаркие споры разжигали аппетит. Предприимчивый букмекер сначала открыл веранду, где все, кто сделал ставки, могли присесть в плетеные кресла и дать отдых ногам. Потом особенно дорогим клиентам стали подавать чай с имбирным печеньем. Глядя, как легкомысленная затея становится все более успешной, хозяин букмекерской конторы выкупил второй этаж особняка, обставил его недорогой мебелью, обозвал «клубом» и стал драть втридорога за «членство в клубе» — то есть за возможность выкурить сигару не на улице и не в парке, но в комфортабельных, цивилизованных условиях.