15 февраля утром мы собирались вылететь из Кожара к вершине «1350», где вчера нашли палатку сосновцев. Вертолет грузили продуктами, спальными мешками, палатками.
Утром положение стало казаться не таким уж безнадежным. Может, Воронов и прав. Отсиживаются где — нибудь в снежной пещере — ведь были же такие случаи…
Впрочем, настроение, возможно, улучшилось и оттого, что впервые за три дня над Кожаром было чистое, ясное небо, много света и солнца. Казалось, предсказания о циклоне не оправдываются.
Мы ждали отлета в пилотской. То и дело хлопала дверь, кто — то уходил, приходил. Все спешили, ругались. Я тоже торопился записать самое главное.
В динамике, из которого то и дело слышались команды, вызовы экипажей, предупреждения об отлетах самолетов, защелкало, захрипело, и сквозь треск «морзянки» прорвалось: «Товарищ полковник! Поймал Голышкина!»
Голышкин — радист в отряде Васюкова. В том самом отряде, который вчера нашел палатку пропавшей группы.
«Рауп, Рауп, я Каемка! Как слышите? Перехожу на прием».
В ответ частая россыпь «морзянки»:
«Рауп, Рауп, вас понял, вас понял. Как слышите меня?»
Возле домика взревел автомобиль. Приехал прокурор Новиков.
«Товарищ полковник, расшифровываю текст радиограммы. В полкилометре… на восток от… найденной… палатки… на границе… леса… обнаружен труп… Сосновского…»