— Одумайся! Мы едва видим, куда направляемся. Вернись со мной домой.
— Но я волнуюсь за Александра. И я пообещал мельнику, что загляну к его сынишке.
— Поезжай, раз уж тебе так приспичило, но я считаю, что ты сошел с ума. Возьми лошадь. Только, пожалуйста, не оставляй несчастную скотину в Майкл-хаузе, а отведи к Стивену. Он знает, как обращаться с лошадьми, не то что ваш кошмарный привратник.
Бартоломью кивнул, дернул поводья и вывел лошадь обратно на дорогу, а Стэнмор повернул назад. Снег, казалось, летел параллельно земле, и Бартоломью быстро окутал безмолвный кокон клубящейся белизны. Даже конские копыта не издавали почти ни звука. Замерзший и усталый, Бартоломью все-таки не мог не восхищаться красотой и безмятежностью сельской местности. Пушистая и искрящаяся белая гладь простиралась во всех направлениях и казалась такой далекой от зловонных черных бубонов и кровавой рвоты зачумленных. Он остановил коня, чтобы полюбоваться тишиной и покоем.
Хрустнувший за спиной прутик вспугнул его. Он резко обернулся в седле и увидел тень, мелькнувшую между деревьями. Он понадеялся, что это не грабители; обидно было бы стать жертвой нападения из-за нескольких жалких пенни, которые были у него в кармане. Он всадил пятки в бока лошади, чтобы сдвинуться с места, и пустил ее крупной рысью. Бартоломью то и дело оглядывался через плечо, но не заметил ничего, кроме заснеженных деревьев и следа копыт своего коня на дороге.
Он миновал аббатство Святого Эдмунда, едва различимое в снежной мгле, и двинулся к Смолл-Бриджес-стрит. Мельник уже ждал его, с беспокойством вглядываясь в даль сквозь пургу. Едва Бартоломью спешился, как тот бросился ему навстречу.
— Ему полегчало, доктор, он жив! Вы спасли его! Вы сказали, что у него есть надежда, и оказались правы. Он очнулся и просит воды.
Бартоломью скупо улыбнулся и отправился взглянуть на маленького пациента. Его мать умерла от чумы тремя днями ранее, за ней последовала одна из сестер. Мальчуган, судя по всему, шел на поправку, а все остальное семейство казалось вполне здоровым. Дав на прощание строгий наказ не пить воду из реки, когда колодец замерз, Бартоломью вскочил на коня и направился к Майкл-хаузу; на душе у него немного повеселело. Он обернулся, чтобы помахать рукой мельнику, и ему померещилась какая-то тень, метнувшаяся в высокую траву на берегу ручья. Движение было мимолетным, и как он ни вглядывался, так и не смог разглядеть ничего больше.
Бартоломью отвел лошадь во двор к Стивену Стэнмору на Милн-стрит и задержался выпить стаканчик подогретого вина с пряностями. Усталый и измотанный Стивен рассказал, что чума унесла троих его подмастерьев. Рэйчел Аткин, взятая им в услужение благодаря Бартоломью, оказалась неоценимой помощницей в уходе за больными.
Когда Бартоломью вернулся в колледж, Александр уже умер, и брат Майкл помогал Агате зашить его в покрывало. Кинрик тоже слег — его била лихорадка, и он что-то бормотал по-валлийски. Бартоломью сидел с ним, пока не начало смеркаться, а потом отправился проверить чумные ямы.
Кинрик был ему скорее другом, чем слугой. Они встретились в Оксфорде, где оказались по разные стороны в одной из многочисленных стычек городских с университетскими. Они побили друг друга до крови, однако вместо того, чтобы продолжать, Бартоломью, который уже был по горло сыт подобными глупостями, предложил купить приземистому валлийцу эля. Кинрик подозрительно прищурился, но пошел с Бартоломью, и остаток дня они провели за разговорами, наблюдая за тем, как арестовывают их товарищей-забияк. Затем Бартоломью пристроил бездомного Кинрика на работу в пансион, где тогда учился, а потом позвал за собой в Кембридж. Официально Кинрик считался работником, прислуживающим Бартоломью, хотя выполнял в колледже и другие задания и пользовался значительной свободой.
Бартоломью вновь миновал Хай-стрит и вышел к пятачку земли, который наспех освятили, чтобы можно было хоронить жертв чумы. В сгущающихся сумерках он заглянул в яму и приказал сборщикам мертвых не жалеть извести.
Когда он возвращался в колледж, снег все еще валил. Местами сугробы были глубиной по колено, и идти по ним оказалось нелегкой задачей. Бартоломью стало жарко, и он остановился утереть пот со лба. К тому же у него кружилась голова. Наверное, это от усталости, подумал он нетерпеливо и попытался быстрее пробраться сквозь завалы снега, чтобы вернуться к Кинрику. Двигаться становилось все тяжелее, и Бартоломью с трудом переводил дух. Он обрадовался, увидев впереди Майкл-хауз, и наконец добрел до двора. Надо немного полежать, решил он, прежде чем возвращаться к Кинрику.
Бартоломью добрался до своей комнаты и толкнул дверь. И остановился как вкопанный при виде Сэмюела Грея, неторопливо поднявшегося с его постели. Судя по слипающимся глазам и взъерошенным волосам, тот спал.
Бартоломью отчаянно хотелось прилечь, все тело у него одеревенело и ныло. Должно быть, это от непривычной езды верхом. Он шагнул вперед, и Грей опасливо отступил.
— Я ждал вас, — сказал студент.
Бартоломью сглотнул. В горле у него пересохло и саднило.
— Зачем? Опять какие-нибудь записки?
— Нет-нет, ничего подобного, — заверил Грей.
Бартоломью почувствовал, что ноги его больше не держат. Он стал валиться вперед, на руки изумленному студенту, и понял, что стал жертвой чумы.
Пришло и осталось позади Крещение. Брат Майкл и отец Уильям с жалкой горсткой студентов отслужили мессу. Когда в церкви появились несколько прихожан, Элкот ускользнул в притвор и принялся нервозно переходить от колонны к колонне. Услышав, что один из пришедших закашлялся, он поспешно ретировался к себе в комнату. Уилсон даже не показался.
Кинрик два дня лежал в горячке, а на третье утро очнулся и заявил, что совершенно здоров. Агата, которая все это время ходила за ним, вздохнула с облегчением и вернулась к своим обязанностям, еще раз укрепившись в своем убеждении, что неуязвима. Когда в колледже появился бродячий торговец с грубо выструганными из дерева позолоченными львами, которые, как он уверял, должны были защитить от чумы, она взашей выгнала его с крепкой бранью, долго еще стоявшей у визитера в ушах.
Сборщики мертвых не приехали забрать Александра, и Агата с неохотной помощью Гилберта погрузила тело на одну из принадлежащих колледжу телег и сама отвезла его к чумной яме. До нее дошел слух, что Грегори Колет, раздавленный смертью Саймона Роупера и болезнью Бартоломью, прекратил навещать новых жертв чумы и больше не следил за тем, чтобы чумные ямы засыпали известью, а улицы убирали.
Почти все сборщики мертвых умирали, и стало почти невозможно найти им замену. Несколько монахов и каноников из больницы предложили свои услуги, но их было мало, и уже вскоре тела дожидались погребения в домах и на улицах по два-три дня.
Многие верили, что близится конец света, а чума — кара за людские грехи. Говорили, что вымерли целые деревни, а население городов сократилось больше чем наполовину. Торговля практически заглохла, в городах и селах вспыхивали волнения.
Бартоломью мало запомнил из тех дней, когда был болен. Наконец сознание у него прояснилось настолько, что он стал слышать приглушенные голоса и звон колокола, созывавшего членов коллегии к трапезе и на церковные службы. Нарывы на шее, под мышками и в паху причиняли ему острую боль, и, кроме нее, он почти ничего не ощущал.
Пять дней спустя он различил зыбкий огонек свечи на полке под окном. Какое-то время он смотрел на него, гадая, почему закрыты окна и горит свеча, когда он видит дневной свет, сочащийся в щель под дверью. Он попытался повернуть голову, и жгучая боль в шее немедленно напомнила ему обо всем. Он вспомнил, как возвратился после похода к чумной яме и обнаружил нахального студента спящим на своей кровати, и в памяти его встала встреча с Филиппой в хижине за монастырским садом.
— Филиппа! — позвал он; с его губ сорвался еле слышный шепот.
— Она жива, она беспокоится о вас, и ваша сестра тоже. — Появился студент и склонился над ним; под глазами его залегли темные тени, волосы были всклокочены еще больше, чем помнил Бартоломью.
— Что вы здесь делаете? — прохрипел Бартоломью.
— Тс-с, хозяин! Парнишка не отходил от вас ни днем, ни ночью. Проявите хоть каплю благодарности.
Бартоломью слабо ухмыльнулся.
— Кинрик! Слава богу! Я уж думал, тебе конец.
Он потянулся к руке Кинрика — убедиться, что все это не игра воображения.
Кинрик, глубоко растроганный, сказал грубовато:
— А ну лежите смирно, а не то разрезы снова начнут кровоточить.
— Какие разрезы? Что, приходил Грегори Колет?
— Мастер Колет удалился от мира и целыми днями простаивает на коленях вместе с монахами. Это юный Сэмюел ухаживал за вами.
Бартоломью испуганно поморщился, попытавшись пошевелить руками, чтобы пощупать те места, где должны были быть нарывы на шее.
— Такое ощущение, будто меня искусала собака, — пожаловался он. — Что он со мной сотворил?
— Он надрезал бубоны, чтобы выпустить гной. В точности так, как вы поступали с другими, мастер. Теперь вы знаете, каково это, — сказал Кинрик, потирая следы от ланцета на своей собственной шее.
Бартоломью взглянул на студента.
— Кто вы такой? — спросил он, недоумевая, с чего это вдруг здоровый молодой человек захотел заботиться о зачумленном, которого он и не знал толком.
— Сэмюел Грей, — немедленно ответствовал тот.
— Да, из пансиона Бенета. Но я не об этом. Что вам от меня нужно?
Грей уставился в пол.
— Я увязался за вами в Трампингтон, а потом по сугробам обратно. Когда вы вернулись от мельника, я пошел сюда, а вы отправились взглянуть на Кинрика. Я вас ждал-ждал, но вы не появлялись так долго, что я уснул. — Он поднял глаза и встретился взглядом с Бартоломью. — Я был студентом у мастера Роупера, но он умер, и я хотел бы учиться у вас.
Он закончил свою речь и попытался сделать вид, будто ему решительно все равно и ответ Бартоломью совсем ничего для него не значит. Но лицо его во время затянувшегося молчания было встревоженным, и он не сводил с Бартоломью глаз.
— Ясно.