К сожалению, и этого нельзя было допустить. Ведь девочка, которую в "приюте обездоленных" назвали Черноглазой, жила счастливо, и ей даже не приходило в голову, что она приемная дочь своих родителей. Каким это будет" страшным ударом для всей теперешней семьи Тамары, если девочка заподозрит что-то неладное! Нет, Ефросинья Семеновна предлагала очень рискованный путь...
Вскоре из Ленинграда пришло еще одно письмо Е.С.Швец:
"Неужели так трудно выполнить мою просьбу? Мне нужно только убедиться, что Тамара Черноглазая не моя дочь, и я бы успокоилась, потому что больше искать и тешить себя надеждами у меня нет сил. Ведь я пережила блокаду Ленинграда, и здоровье у меня не ахти какое. Я имею, мне кажется, право в последний раз проверить мое счастье. У меня была очень трудная жизнь, и немало сил я отдала Родине. Во время блокады Ленинграда я работала в госпитале санитаркой. В конце 1942 года госпиталь закрылся, и я работала на прокладке ледяной дороги по Ладожскому озеру. Никогда не забуду, как жили мы на снегу в палатках. Было очень трудно, но эта дорога ведь спасала тогда весь Ленинград. Потом меня перевели на шахту добывать горючие сланцы. А когда Красная Армия погнала захватчиков, то мы опять шли следом и чинили разбитые железные дороги и мосты. После войны наше строительство N_5 передали в Ленметрострой, и тут я работаю по настоящее время. Недавно у нас был праздник - открыли мы новую станцию имени Ленина...
Я послала вам фотографию моей Томочки и слезно молю сличить ее с Тамарой Черноглазой. Только это надо сделать незаметно для девушки. Я ведь все понимаю. Сама хлебнула в жизни горюшка и не хочу причинять его другим людям.
Почему я все же надеюсь? Анна Константиновна могла ведь ошибиться, что мама Тамары Черноглазой погибла, могла счесть бабушку моей дочурки за мать. Ведь в мае 1941 года я отправила девочку в деревню Вотолино, Новгородской области, к ее бабушке. После освобождения я сразу приехала туда. Женщины мне рассказали, что в 1942 году фашисты вывезли всех детей и стариков из села. Никто не знал, зачем и куда гонят жителей, в числе которых была моя дочь и мать. На станции Старая Русса поезд попал под сильный налет нашей авиации. Сопровождающая поезд охрана из немцев и полицаев попряталась, и люди остались без охраны. Они поразбежались кто куда, а многие вернулись в свою деревню. Люди передали мне, что моя мама умерла в дороге, а Томочка очень заботилась о ней и пыталась кормить уже мертвую бабушку. Девочка осталась на станции Старая Русса. Дальше я ничего не знаю о ее судьбе. Может быть, какие-то люди довезли Томочку до Бахмача и передали Анне Константиновне, сказав, что ее мама умерла в дороге?
Прошу поберечь фотокарточку - это единственное, что у меня осталось..."
Историю "приюта обездоленных" услышала по радио студентка Нежинского педагогического института Тамара Щербак. Жила она и воспитывалась у приемных родителей в одном из сел Черниговской области. Из своего раннего детства она не помнила решительно ничего. Знала только, что колхозник Павел Панасович Лагус и его жена Матрена Степановна после войны взяли ее к себе из Софийского детского дома. Девушка подумала, что, может быть, многие матери ищут сейчас своих потерявшихся в войну детей через Анну Константиновну. И решила она съездить в Бахмач. Но что ей могла посоветовать Анна Константиновна? Ни точной фамилии, ни года, ни места рождения Тамара Щербак не помнила. Как при таких данных было начинать поиски? Ведь Эмилия Мининкова хоть что-то припомнила из своего детства, знала профессию матери, имена братишек, город, где застала ее война. Потом вспомнила даже имя матери. Станиславу Григорцевичу тоже удалось найти свою мать и сестер, потому что он помнил их, хотя и очень смутно. Тамаре же Щербак ничто не могло помочь. Анна Константиновна написала об этом посещении мне и попросила совета.
А через несколько дней я получил письмо от Тамары Щербак:
"Я совсем ничего не могу припомнить и не в силах облегчить поиски. Пожалуй, не стоит беспокоиться, я уверена, что результатов все равно не будет никаких. Извините, это я просто так заехала к Анне Константиновне, на всякий случай. Да и тяжело мне что-то стало в последнее время, а эта женщина, как мне казалось, такой человек, что поймет меня. К большой своей радости, я не ошиблась. От Анны Константиновны я уехала с огромным облегчением, хотя она и не могла мне ничем помочь. Сейчас я сижу в институтской библиотеке. Только то перечитала, что вы написали, и снова разволновалась. Прочитав об Эмилии Мининковой, которой посчастливилось найти свою маму, мне снова захотелось верить, что родные мои живы, может быть, ищут меня, а я живу рядом с ними".
Вскоре Тамара прислала мне еще одно письмо:
"Опять я почему-то взволнована, почему-то верить стала, что родные мои живы и что какая-то случайность поможет мне. Сегодня вдруг неожиданно для себя припомнилось, что, когда началась война, жила я у своей бабушки. Это, конечно, ничего не добавляет, потому что, где я жила, что было до этого и после - ничего не помню. Ведь я совершенно забыла мать и отца. А как бы хотелось встретиться с ними! Правда, Лагусы заменили мне родных, они меня очень любят, и я навсегда останусь их неоплатным должником".
Я решился. В тот же день копия фотокарточки, которую прислала Е.С.Швец, и адрес Ефросиньи Семеновны были отправлены в Нежин, а сообщение о письмах Тамары Щербак - в Ленинград. И вот последнее письмо Тамары:
"Сразу же я послала свою фотокарточку в Ленинград и написала все о себе. Потом девочки приносят мне телеграмму: "Выезжаю 16 вагон 1 поезд 49". Я никак не могла прийти в себя и поверить всему этому. Два дня мне показались невыносимо длинными и мучительными. 18-го числа я вышла к поезду. Когда он подходил, то сердце просто вырывалось наружу. Я ожидала ее у первого вагона. Людей выходило много, но все были не теми, кого я встречала. И вот мой взгляд остановился на седой женщине. Меня что-то потянуло к ней, но я не могла поверить, что это моя мама - ведь я ее совсем не помнила и не могла сдвинуться с места. Она на меня тоже смотрит, потом кричит: "Доченька!" И вот мы уже рядом. Поехали мы в общежитие ко мне, и плакали, и говорили, и так постепенно все уладилось. Сошлись все приметы, которые мама помнила обо мне, а мои подруги уверяют, что я с ней очень похожа. Мы все плакали, особенно мама. Не сводит с меня глаз и плачет.
Конечно, мои приемные родители ничего этого не ожидали. Тетя все плакала и говорила, что никому меня не отдаст. Мы ее все время успокаивали. Тете я сказала, что никуда не поеду, буду продолжать учиться в Нежине, приезжать к ней, но она все продолжала плакать. Вы этот разговор, конечно, представляете.
На другой день мы с мамой уехали в Нежин, чтобы я проводила ее в Ленинград, где она работает в метро. Приемные родители простились с нами, и так мы расстались - с улыбками и слезами, с радостью и горем.
С мамой мы договорились, что на каникулы я еду к ней. Таким образом, получилось, что у меня теперь три дома - Нежин, Ленинград и деревня. На праздники я поехала к приемным родителям. Они меня встретили, как всегда, хорошо и были очень рады, что я приехала к ним. Они мне верят, что я не оставлю их, хотя люди предполагают другое.
Теперь я счастливее всех и даже не знаю, кого благодарить. Хочется всем добрым людям земли пожелать радости и счастья".
А вот последнее письмо Ефросиньи Семеновны Швец:
"Томочку мою я узнала сразу, как только вышла из поезда. Не задумываясь, к ней подошла, хотя было там несколько девушек. Узнала волосы и глаза. В общем это трудно объяснить, но я писала вам, что мать своего ребенка узнает сразу. Так же и Томочка ко мне прильнула, и мы быстро привыкли друг к другу. Мы с ней, конечно, поплакали от радости, особенно она. Все смотрит на меня и заливается слезами.
Приехали мы к ее приемным родителям. Они не знали, радоваться им или печалиться. Тетя совсем расстроилась, и у нас с ней разговор долго не клеился. Конечно, я не имею никакого права обижаться на них, только благодарить должна за все и уверена, что мы с ними останемся навсегда добрыми друзьями. Недавно послала Томочке посылку, а на следующий год поеду к ним и постараюсь наладить со всеми дружбу. Ну вот, кажется, и все. На обратном пути из Нежина хотела заехать к Анне Константиновне, но у меня было мало времени. Все это еще за мной. До сего времени никак не могу опомниться от такого великого счастья. Теперь у меня сердце успокоилось и не болит..."
Или вот еще одна история, напоминающая детективный, приключенческий рассказ. Здесь снова Тамара...
Некая Людмила Щурова пишет из Дербента:
"Перед самой войной умерла моя мама, и нас осталось четверо. Брат был самый старший, а мне едва исполнилось девять лет. Нас с сестрой Валей, которая была постарше меня на два года, отдали в детский дом. Младшая сестренка Тамара осталась у старенькой бабушки в Лисичанске. Когда началась война, наш детдом эвакуировали, а Тамару мы не смогли взять с собой.
На фронте погиб наш брат, а после войны мы с сестрой приехали в Лисичанск разыскивать нашу Томочку. Но нас постигло горькое разочарование - мы никого не нашли, и никто не мог нам ничего посоветовать. Как бы это узнать, не была ли Тамара Черноглазая нашей Томочкой? Правда, в газете написано, что мать ее тяжело ранило при бомбежке Бахмача и вскоре она умерла. Это все не подходит к нашей Томочке, но мало ли что бывает на свете? Убедиться, что Тамара Черноглазая не наша, очень просто. У нашей на одном ушке было родимое пятнышко, наподобие сережки или клипсы. Очень прошу - помогите! Ведь это же так просто - написать, чтобы девушка не знала, приемной маме Тамары Черноглазой и спросить, есть ли у Тамары эта родинка. Пожалуйста, сообщите нам адрес Тамариной мамы!"
Я написал Анне Константиновне. Нет, у Тамары Черноглазой не было никаких родинок! Анна Константиновна точно помнит.
"Что же мне делать? - спрашивает в другом письме Людмила Щурова. - Живу я счастливо. Вышла замуж. Мой муж работает паровозным машинистом, и мы любим друг друга. Но не могу я успокоиться, пока не найду свою Томочку. Чует мое сердце, что она жива".
С письмами Людмилы Щуровой я сходил в Главное управление милиции. В отделе розыска мы перебрали кипы карточек, и я нашел много Тамар с разными фамилиями. Но Щуровой не было. Была там такая, например, карточка. Фамилия, имя, отчество - Чурсина Тамара. Год и место рождения - не знает. Фамилию, имя, отчество отца и матери не знает. Место их жительства, работы, профессии - не знает. Есть ли братья, сестры - не знает. В другом месте значилось, что Тамара Чурсина воспитывалась в Ачисайском детском доме Южно-Казахстанской области...
Выписку из этой карточки я сделал на всякий случай - просто фамилии Щурова и Чурсина мне показались созвучными. Четырехлетняя девочка, думал я, могла ведь нечетко выговорить, и фамилию ей записали, как услышали. Однако я не угадал, и эта история закончилась совершенно неожиданно...
В те дни пришло письмо от Валентины Смирновой, сестры Людмилы Щуровой. Валентина тоже просила помочь в розысках Тамары.
Но, дорогие мои гражданки! Чем же вам можно помочь? Подождите-ка! Вы, наверно, обе замужем, а какой была ваша фамилия в девичестве?
На этот запрос Людмила и Валентина ответили: "Чурсины". В тот же день сестры получили мою телеграмму о Тамаре Чурсиной, которая ребенком была эвакуирована в Казахстан и ничего не помнит и не знает о своих родных и своем прошлом.
Через месяц мне пришло письмо от Людмилы Щуровой:
"Я сразу же села в самолет и полетела в Казахстан. Всю жизнь бы себя кляла, если б не сделала этого. Оказалось, что Тамара Чурсина, о которой вы сообщаете, давно ушла из детдома. Она была направлена в медицинское училище. В детдоме никто из воспитательниц не помнил, была ли у Тамары родинка на ушке. Из Ачи-Сая поехала я в город Туркестан, где было медицинское училище. Разыскала одну девушку, с которой Тамара Чурсина училась, и она мне сказала, что у Тамары как будто было пятнышко на мочке уха. Представляете мое волнение? Тут же я узнала, что Тамара Чурсина после окончания училища была направлена на работу в Сары-Агач. Добралась я кое-как до Сары-Агача, а тут узнаю, что никакой Чурсиной в поселке нет. Среди медработников есть одна Тамара, но Каданова, а не Чурсина. Когда я встретилась с ней, то увидела знакомое родимое пятнышко. Тут уж все выяснилось - наша Томочка недавно вышла замуж. Никакое воображение не поможет вам представить эту встречу. Мы все еще не можем пережить это событие, считая его чудом..."
Я бы закончил рассказ этим счастливым финалом, если б в жизни не было финалов несчастливых. Это правда, что только с помощью встречных запросов удалось соединить девять семей, разрозненных войной. Однако сотни писем, пришедших тогда со всех концов страны, полны печали и неизбывного горя...
Раскрываю первое попавшееся из этой же папки. Механик блюминга Макеевского завода имени Кирова Г.В.Воробьев пишет мне:
"Помогите разыскать мою дочь Тамару, которая потерялась во время немецкой оккупации. Родилась она в Макеевке в январе 1939 года. После возвращения с фронта в 1945 году я долго искал ее, но безрезультатно. Я читал о Тамаре Черноглазой, которую подобрали в Бахмаче. Возможно, это моя дочь? Правда, с той девочкой была ее мать, которая вскоре умерла от тяжелого ранения. Эта ситуация на нашу непохожа. Но я ведь цепляюсь за любую, самую маленькую вероятность. Как узнать, жива моя дочурка или нет?.."
По моей просьбе Отдел гражданского розыска проверил все картотеки. Письмо Григория Васильевича Воробьева покрылось добрым десятком штампов: "На учете детской картотеки не значится", "На картотеке перемещенных лиц не значится", "Среди погибших в Германии не значится", "На учете контрольной картотеки не значится" и т.д. Что посоветовать Григорию Васильевичу?..
Еще и еще письма из этой папки. И все о Тамарах? Да. Сколько же детей погибло и потерялось в ту чудовищную войну, если одну только свою черноглазую Томочку разыскивают десятки людей! Решаюсь опубликовать еще одно, на сей раз последнее письмо о Тамаре. Конечно, я порождаю у Г.В.Воробьева и других надежды, которым, скорее всего, не суждено сбыться, но, с другой стороны, в этом письме, может быть, таится счастье нескольких человек, и лишать их этого никто не имеет права.
"Прочитав о Тамаре Черноглазой в газете, - пишет заместитель председателя ижевской артели "Универсал" Т.Г.Воротова, - я сразу вспомнила приход в наш коллектив Тамары Неизвестной. Она почти ничего не помнит о своем прошлом. В 1941 году, когда она потеряла родных, ей было всего 2,5-3 года. Ее какой-то дядя Гриша передал, а кому - опять неизвестно. До 1953 года она находилась на воспитании в различных детских домах, в том числе в Глазовском, Тольенском, Ариковском, которые расположены на территории Удмуртской АССР. Получив в детдоме знания по пошиву женского легкого платья, она была принята в нашу артель, где и работает до сего дня.
Тамара - очень хороший работник, комсомолка, активистка. Мы все переживаем за ее судьбу, за ее каждодневные ожидания чего-то неизвестного, и кто бы это нам помог зацепиться за что-то чуть теплящейся надеждой? В войну мне пришлось работать в детском доме, я видела много нескладных детских судеб и сейчас никак не могу смириться с тем, что наша Тамара остается Неизвестной. Хочется помочь найти ей кого-нибудь из ближних или дальних родственников, а может быть, и родителей. Посылаем фото нашей Тамары, помогите нам в общем нашем горе!"
Очень долго я бы мог рассказывать о необычных и трудных человеческих судьбах, раскрывшихся мне за эти годы. И кажется, давно настала пора всем нам сообща подумать, как быстрее и лучше помочь людям, которых разбросала война. Я, например, считаю, что нужно значительно расширить бюллетень Отдела гражданского розыска, печатать в нем сведения о тех детях, для поиска которых "сведений недостаточно", но для кого такая публикация единственный шанс. Если даже эта публикация не принесет результата, человеку трудной судьбы станет легче от заботы, которую проявят о нем. Я убежден также, что необходимо организовать специальную Всесоюзную радиопередачу, широко оповестив о ней население.
...Наша Родина давно залечила раны войны, окрепла и омолодилась. Больше половины населения у нас сейчас составляют люди, которые совсем не помнят войны. Да и у людей старшего поколения, нагруженных новыми заботами, многое из тех лет забылось, многое забывается. И только сердце матери все помнит, только "нема гiрше слiз, чим сльози сиротини". Лишь бы эта война была последней!..
Но вот я раскрываю газету, читаю: "Тысячи южновьетнамских детей, оставшихся сиротами, брошены в лагеря, которые смело можно назвать лагерями смерти. В них свирепствуют тиф, холера, туберкулез. Тысячи других малолетних беспризорных скитаются по улицам вьетнамских городов, пробавляясь случайными подачками..." За пять лет жертвой американских убийц и их подручных стало около миллиона вьетнамских детей - 250 тысяч убиты, 750 тысяч ранены, обожжены напалмом, изувечены. 70 процентов жертв напалмовых бомбардировок - дети.
И еще одна цифра. В мире накоплено столько взрывчатки всех сортов, что на каждого человека планеты, в том числе на каждую детскую душу, приходится 80 тонн эквивалентного тротила.
И когда у меня родилась дочь и надо было ей давать имя, я взял в библиотеке старинные святцы и просмотрел все женские имена, остановив выбор на одном: "Ирина". Там есть перевод - по-гречески это слово значит "мир"...
А как сейчас живут воспитанники "приюта обездоленных", ребята, спасенные Анной Константиновной Жованик и Валентиной Тихоновной Прусаковой? Где они, кем стали?
Эмилия Мининкова (Людмила, Эмма Милевская-Якубовская). Живет в Хмельницкой области, работает на сахарном заводе. Вышла замуж. Семья получилась дружная, счастливая. Растет дочь Иринка.
Слава Щерба. Живет в Харькове, работает столяром на заводе имени Малышева. Учится в вечернем техникуме, женился. Как и Миля, тоже растит дочурку.
Нина Щерба. Закончила Харьковский библиотечный институт. Работает в одной из киевских библиотек. 24 мая 1964 года, когда была организована телевстреча Анны Константиновны Жованик и Валентины Тихоновны Прусаковой с их воспитанниками, живущими в разных городах страны, Нина демонстрировала из Киева свою очаровательную дочь.