В колхозе «Заря» было три деревни, сто двадцать шесть дворов, восемьдесят девять трудоспособных колхозников и шестнадцать председателей. Выбирали семнадцатого…».
И сразу разноголосый гомон, протестующие крики:
— Не хотим! Не желаем!
— Хватит, покаруселили!
— Надоели эти варяги!
— Пущай Гуськов остается, и баста!
— Лыкова! Лыкова хотим! — надрывается Гуськов, тощий мужичонка лет сорока, с рыжеватой бородкой.
Председательствующий — бригадир Егор Лыков, — крепко сколоченный мужчина лет пятидесяти, с грубыми чертами лица, непонятно усмехается и неторопливо постукивает карандашом по графину.
Инструктор райкома Лукашов, черноволосый, худощавый, лет двадцати восьми, хмурится. Сидящий рядом с ним красноносый человечек возбужденно, округляя глаза, вполголоса говорит ему:
— Что это такое? Ведь это же стихия! Пораспустили мы народ, Иван Николаевич! Пораспустили — до безобразия!
— Ничего. Покричат и выдохнутся! — невозмутимо отвечает Лукашов и встает.
Обождав, когда шум несколько утих, он начинает:
— Товарищи, райком готов признать свою ошибку с прошлым председателем. Но ведь мы же сами предлагаем заменить его. Товарищ Флягин, — жест в сторону красноносого, — наш старый кадровый работник. Он успешно работал на ответственных должностях в райпромкомбинате, в «Заготзерно», в райисполкоме, на молокозаводе…
— А вы расскажите, за что его оттуда выгнали? — спросил кто-то.
— Товарищ Флягин ушел по собственному желанию, — строго возразил Лукашов.
— Не стал, значит, дожидаться, пока вышибут? Хитер!
Собрание грохнуло смехом… Лукашов вытер вспотевший лоб…
Темная зимняя ночь. По ухабистой дороге ползет «газик». Шофер старается вести машину осторожней, чтоб не разбудить спящего на соседнем сиденье человека. Но после особенно сильного толчка тот все же проснулся… Зевнул, посмотрел на часы.
— Ого! Второй час. Где мы?
— Кисловку проехали…
— Только? Побыстрее не можешь? — ворчливо спросил он шофера.
— Так вы ж спали.
— А это мое дело, спать мне или глаза таращить. А твое — побыстрее до города добраться…
Шофер дал газ, машина запрыгала по наледям, и сосед его судорожно вцепился в скобу впереди сиденья… Какое-то время они ехали так. Шофер еле заметно усмехался и гнал машину все быстрее, а пассажир, вцепившись в скобу, упрямо молчал, искоса поглядывая на шофера. Наконец не выдержал, махнул рукой.
— Хватит, доказал! — и засмеялся…
Машина пошла тише…
— И вообще, что за охота вам всю ночь трястись? — сказал шофер. — Заночевали бы в «Заре», отдохнули…
Мужчина сладко зевнул, похлопал по рту ладонью.
— Ладно… будь по-твоему…
Машина въезжает в село… В домах — ни огонька. Даже собаки не лают.
Остановившись возле какого-то дома, приезжие вышли из машины и постучались…
Ответа не было, только забрехала собака у соседей.
Они постучали посильнее. Тишина.
— Вот видишь, неудобно получается, спят люди…
Вместо ответа шофер забарабанил обоими кулаками что было силы. Залаяли еще две собаки…
— Хватит! Пошли! — мужчина решительно зашагал к машине. Шофер, бурча что-то себе под нос, двинулся за ним. Хлопнув что есть силы дверцей, он сразу рванул машину с места.
— Ладно, не злись, доедем как-нибудь, — похлопал его по руке мужчина…
Машина миновала последние дома на улице, и тут показался большой дом на отшибе. Во всех окнах его горели огни и метались тени.
— Ну вот! — засмеялся шофер. — А мы и не догадались… Собрание идет, должно быть…
— А ну-ка, ну-ка, давай заглянем! — оживился мужчина.
— Да стоит ли, Андрей Егорыч. Что вы, собраний этих не видели?
— Поворачивай, поворачивай!
Машина повернула к дому.
Появление их в школе, где происходило собрание, было сразу же замечено: по рядам колхозников покатился говорок, все стали оборачиваться на вошедших, и только Лукашов продолжал говорить:
— Вы хотите, чтобы Лыков из заместителей стал председателем. Я не понимаю этого. Сами же говорили, что вместо того, чтоб помогать старому председателю, он больше о своем личном хозяйстве беспокоился.
— Миленький! — вскочила какая-то женщина. — Да Лыков нам уже не страшен. Он себе нахапал уже сколько надобно. Нам новый человек страшнее, потому как ему с самого начала хозяйством обзаводиться надо.
Грянул смех, посыпались возгласы.
— Ай да Сашка!
— В самую точку угодила!
Сашка, довольно посмеиваясь, села…
Лукашов, наконец, увидел вошедших и обрадовался:
— Товарищи! К нам приехал секретарь райкома товарищ Данилов. Попросим его в президиум! — и зааплодировал.
Собрание довольно вяло похлопало.
Данилов прошел вперед и сел рядом с Лукашовым, спросил усмехаясь:
— Что, запарка?
— Ох, Андрей Егорыч, второго кандидата проваливают… Был у них один тридцатитысячник — не справился, вот они и уперлись. Хотят своего человека…
Между тем поднялся следующий оратор: угреватый долговязый парень лет двадцати пяти, бухгалтер колхоза и зять Лыкова — Виктор:
— Согласно решению сентябрьского пленума, мы должны платить новому председателю тысячу двести рублей зарплаты. Выходит, не миновать нам опять первую живую копейку председателю на жалованье переводить… Вот если бы товарищ Флягин согласился за трудодни работать, — обернулся он к Флягину, — тут бы и мы поверили, что он, значит, верит в свои силы-возможности…
Флягин заерзал, бегая глазами с Лукашова на Данилова.
— Понимаете, товарищи, поскольку я человек приезжий и хозяйства у меня нет, трудно…
— Понятно! — закричали из зала. — За такое жалованье кто хоть согласится!..
— Дайте мне любую половиночку, я вам так хозяйство взбодрю! — снова вскочила Саша. — Да что там половиночку — за три сотни пойду! А? Соглашайтесь, мужики! — И она пошла к столу.
Собрание смеялось.
— Куда ты, садись! — махнул на нее рукой Лыков.
— Нет, погоди, я, может, хочу товарищу райкому объяснить картину нашей жизни, — загорячилась Сашка.
— Садись! — уже строже повторил Лыков. — Я тебе слова не давал.
— А ты дай! Может, товарищу райкому интересно будет? — настаивала Сашка.
— Твоим языком трактор заводить впору! Не мешай людям! — рассердился Лыков.
— Видели? — обратилась Сашка прямо к Данилову. — Как демократию зажимает? Вот оттого у нас и идет все через пень колоду… Дашь, что ли, слово, черт пегий, а то сама возьму!..
— Говорите! — кивнул ей Данилов. — Нельзя же в самом деле демократию зажимать… — смеясь, заметил он Лыкову.
— Ну, спасибо! — поклонилась Сашка.
Одернув на себе кофточку и поправив волосы, она вдруг заговорила певуче и рассудительно.
— Вот что я вам хочу сказать, товарищи дорогие. Если уж правду сказать, так сильно вы нас обижаете. Вот уж который год возите нам председателей. А сами-то мы из разума, что ли, вышли? Деды наши эту земельку небось всю в руках перетерли. Уж вроде бы нам и карты в руки, чтоб хозяйствовать на ней как положено. А вы все думаете, что вам с горки видней? Так вот что я вам скажу: ни к чему нам ни этот красноносенький, — мотнула она головой на Флягина, — ни Гусек наш, ни любой другой, кто в портках ходит. А уж ежели вы не можете без того, чтоб не назначать нам председателей, так пришлите хорошую бабу! Ведь на работе-то, на колхозной, сила вся наша, бабья, идет. А мужичье только руки в брюки, ходят да покрикивают! Голос ее вдруг зазвенел. — Так дайте нам такую, чтоб она наше горе вдовье да сиротское понять могла. Чтоб разогнала она всю эту шайку-лейку да работать их заставила…
— Демагогия! — крикнул Лыков. — При чем тут мужики или бабы?
— Видали? — подмигнула Сашка. — Испугался!
— Чего там испугался! Слыхали мы эти песни! — возразил Лыков.
— Вот тот-то и оно, что слыхали, да не уразумели! — усмехнулась Сашка, вдруг загрустнев. — Видно, нет в вашей колоде такой карты. Тасуй, не тасуй — все фальшивые хлопоты выпадают. — И она, махнув рукой, хотела уже было идти на место, но тут ее окликнул Данилов:
— Постойте!
Саша обернулась.
— Вы говорили очень горячо и подали интересную мысль. Действительно, женщин в колхозе у вас больше. Так, может быть, вы и возьметесь за это дело?
— Я? — поразилась Сашка. — Да что вы! Куда мне!
— Так вы же сами обещались за любую половиночку хозяйство взбодрить, — улыбнулся Данилов.
— Да ну! — засмущалась Сашка. — Это я так… для смеху…
— А что, Сашенька, берись! — вскочила вдруг одна из женщин. — Мы за тебя, как одна, руки подымем!
Притихшее было собрание вновь зашумело:
— Верно, бабы! Голосуй, наша возьмет!
— Дожили! За бабью юбку держаться теперь будем, что ли?
— Ничего! Она баба боевая!
— А по мне, что ни поп, то и батька! Лишь бы службу знал!
— Я, ей-богу, проголосую! Вот смеху-то будет!
— Не пойдет! — крикнул Гуськов. — Больно по женской части слабовата!
И снова в который уже раз по собранию покатился смех.
Сашка вдруг побледнела и двинулась к Гуськову.
— Что ты сказал? — медленно спросила она.
— Но-но! — предостерегающе поднял он палец. — Не правда, что ли?
— А ты ко мне в окошко лазил? — протянула она.
— Охоты не было, — отмахнулся Гуськов, — лазить к тебе!
Сашка вдруг схватила его за ухо и с силой стала выкручивать его.
— Нет, врешь, была у тебя охота! Говори: как на духу, была?
— Да ты что, спятила? — завопил Гуськов, корчась от боли и безуспешно пытаясь освободить ухо. — Больно же!
— Нет уж, говори — пустила я тебя?
Собрание хохотало. Лыков стучал что есть силы по графину. Лукашов хмуро ерзал на месте и вдруг закричал:
— Прекратите этот цирк!
Данилов терпел, терпел и вдруг захохотал…
— Пусти! — корчился Гуськов.
— Скажи правду — отпущу! Против правды спорить не могу! — торжествовала Сашка.
— Ну, не пустила! Пошутил я, — взмолился Гуськов. — Отцепись, окаянная!
— Слышите? — провозгласила Сашка. — Вот еще раз пошутишь так, и всю голову оторву вместе с ушами! — сверкнула она глазами.
— А знаете, нравится она мне! — вытирая выступившие от смеха слезы, сказал Данилов Лукашову. — Есть у нее и голова на плечах и хватка.
Сашка ощупью вошла в избу, зажгла свет и села, сложив на коленях руки. На лице ее застыло выражение недоумения и испуга.
Посидев так несколько мгновений, она бросилась к печке и растолкала спящую там старуху.
— Мамань, а мамань! Проснись же! В председатели меня выбрали!..
— А ну тебя! — отмахнулась старуха, переворачиваясь на другой бок. Но тут смысл сказанного дошел до нее, и она испуганно приподнялась…
— Господи! Да за что же это тебя в такие мялки сунули-то? Чем ты у бога провинилась?! — запричитала она, и тут же перешла на ругань. — Небось сама опять поперед других сунулась? Вода у тебя во рту не держится! Все туда лезешь, во что сам черт не играет!
— Ай! — с досадой отмахнулась Сашка и снова отошла к столу.
А с печи неслось:
— Так тебе и надо, дурехе! Сидела бы тишком да помалкивала. Языком масло не собьешь! Твое дело вдовье, стороннее… Мыслимое ли дело…
— Ну, хватит! — попросила Сашка.
— А, не любишь! Умна больно стала! Нет чтобы с матерью родной посоветоваться…
Крик петуха разбудил ее утром… Несколько мгновений она еще находится под впечатлением сна, и смутная улыбка не сразу сходит с ее лица.
Но вот в сенях затопали шаги, вошла мать с охапкой дров, с грохотом швырнула их возле печи…
— Поздняя пташка глазки продирает, а ранняя носок подчищает… Вставай, что ль, горемычная…
— Знаешь, мамань, какой сон мне приснился, — протяжно сказала Сашка… — Уж до того чудной!
— А ну, а ну! — живо отозвалась Василиса, с готовностью оборачиваясь к ней.
Сашка посмотрела на нее и… застеснялась…
— Да нет… не стоит… — И вслух подумала: — Как же мне жить-то теперь? Спросят, ну, что делать, председатель? А я что скажу?
— Думай, голова, картуз куплю! — насмешливо ответила Василиса.
Утром в доме Лыковых за столом собиралась вся семья: сам хозяин Егор, его жена Ксения, пышная, болезненно рыхлая женщина с заплывшими глазами, Верка — дочь, еще статная, румяная, но уже начавшая полнеть, зять Виктор и сын Иван, рослый кудрявый парень лет тридцати.
Иван с измятым, припухшим лицом сел за стол в нижней рубахе. Стакан чая, поданный матерью, он вяло повертел в руках и поставил на стол.
Егор неодобрительно покосился на него:
— Что, трещит башка-то?
— Нельзя же, Ваня, каждый день гулять, надобно и передых иметь, — робко сказала мать.
— А что еще делать остается? Скукота!
— А ты женись, вот и не будет скучно, — фыркнула Верка.
— Дура! — равнодушно ответил Иван. — Я когда на Востоке, в леспромхозе работал, ну, думал, дыра! Оказывается, тут у вас еще хуже… Скука, бедность…
— Мы-то, слава богу, в достатке живем! Грех жаловаться! — несколько задетый, вмешался Егор.
— А вам, видно, и всего-то свету в окошке — только свой двор. А клуба нет. Радио тоже, кино — раз в месяц. Разве это жизнь?!
— А вот подожди, новая председательша устроит нам такое кино — живот надорвешь, — засмеялся Виктор.
— Какая председательша? Бабу привезли?
— Как же, привезли! Свою королеву отыскали. Тебе, брат, хорошая знакомая, — подмигнул Егор.
— Сашка, что ли? — удивился Иван. — Ничего… Она баба теплая…
— Тьфу! Бесстыдники! — заругалась Ксения, — За столом про такое…
— А неплохо, ежели б ты ее приструнил как следоват… — встрепенулся Егор. — Чтоб она у нас вот тут была… — сжал он крепкий кулак.
— Это можно! — польщенно усмехнулся Иван. — Я на нее петушиное слово знаю…
Егор, довольный, захохотал и крепко хлопнул его по плечу:
— Давай, сынок! Пусть знают нас, Лыковых!
А Сашка в это время тоже сидела за столом и слушала поучения матери, уныло кивая головой.
— Перед народом не возносись, но и себя не роняй. Зубы попусту не скаль — имей сурьезность… А Ваньки Лыкова чтоб тут больше и духу не было… Слышь, что ль?
Сашка искоса взглянула на мать и ничего не ответила.
В это время в сенях снова затопали, дверь распахнулась и в избу влетели две бабы.
— Сашка! Айда в Кисловку! — задыхаясь, выпалила одна.
— Кашемир привезли! — добавила другая…
— Когда? Кто сказал? — встрепенулась Сашка.
— Дарья вечор там была… Скорее, а то знаешь, со всей округи народ повалит…
Сашка вскочила из-за стола, заметалась по избе, надевая валенки, полушубок.
Стала уже заматываться платком и вдруг встретила строгий и насмешливый взгляд матери.
— Не, бабоньки, ступайте одни, — сразу остыв, сказала она не без сожаления.
— А-а, — протянула одна и захихикала. — А я и запамятовала. Ты ж теперь у нас всему делу голова!
— Ну-ну! Соображай, — добавила, смеясь, и другая. — А мы побегли!
— Валяйте! — махнула Саша рукой.
Бабы выбежали. Сашка переступала у двери с ноги на ногу.
— Что ж, поди, в правление надо идти? — уныло подумала она вслух.
Колода карт разложена на столе. Рядом — вся внимание — примостилась Сашка.
Авдотья, рослая женщина лет сорока пяти, певуче и проникновенно, как все гадалки, объясняет ей:
— В голове у тебя, значит, свой интерес, известие и марьяжная постель. Кто же это? — лукаво взглянула она на Сашку.
— Не важно. Давай дальше, что будет-то?
— А будет тебе, значит, две дороги — ближняя и дальняя. Казенный дом, хлопоты и почтенный король…
— Не иначе, как в райком ехать придется, — вздыхает Сашка.
Авдотья смешала карты, растасовала их.
— Ну, так… Что было? — вынула она из середины карту, — фальшивые хлопоты… Что будет? Опять дорога… Чем сердце успокоиться? Свой интерес… Ну что ж, радуйся. Хорошая карта тебе вышла…
— Ну, спасибо! — поднялась Сашка.
— Ай! — с досадой всплеснула Авдотья. — Да кто же благодарит за гадание? Все испортила!
— Забыла! — виновато вздохнула Сашка. — Ну, теперь в правление…
На заснеженной улице было пустынно. Только у колодца, как это водится, сойдясь разговорились несколько женщин.
Сашка чуть замедлила шаги, она боялась этой встречи, и юркнула в проулок между домами.
Вскоре она выбралась на другую улицу и подошла к небольшому деревянному домику. Над дверьми была приколочена выгоревшая табличка: «Правление колхоза «Заря».
Она вошла в тамбур. За дверью слышался приглушенный шум голосов. Она взялась за ручку и… так и не открыв дверь, выбежала обратно и быстро пошла прочь.
Дошла до скотного двора, остановилась, подумала и направилась к низенькому зданию.
Вокруг возвышались огромные горы навоза, запорошенные снегом.
Из коровника неслось непрерывное тягучее мычание.
Она вошла. Внутри не оказалось ни одного человека. Голодные коровы, увидев ее, замычали еще сильнее… Тоненькая струйка снега посыпалась на нее сверху. Она подняла голову — в крыше зияла дыра. В нескольких местах виднелись такие же дыры, и в них посвистывал ветер.
— Эй, есть тут живая душа? — крикнула Сашка.
Из кормового отделения вышла худенькая маленькая девушка лет шестнадцати.
— Зинка! — удивилась Сашка. — Ты что, одна здесь? А бабы где?
— В Кисловку убегли! — буркнула Зинка. На лице ее виднелись следы слез.
— А-а, — вспомнила Сашка. — За кашемиром, что ль?
Зинка кивнула и шмыгнула носом.
— А ты чего ревешь?
— А что я им, дура какая?! — запальчиво ответила Зинка. — Мне небось тоже кашемир нужен! Я небось помоложе их буду!
— Вот нелюди! — рассердилась Сашка. — А скотина не кормлена?
— Одна-то я много ли соломы порежу? — буркнула Зинка.
— Ах ты, господи! — вздохнула Сашка. — Ну и народ! А знаешь что, — оживилась она. — Я тебе подмогу! — и быстро стала снимать полушубок.
…И вот они уже разносят по кормушкам дымящуюся паром соломенную резку.
— Неужто все сено скормили? — удивляется Сашка, наполняя кормушку.
— Кабы скормили — полбеды! Порастащили да пропили половину! — беззаботно отвечает Зинка.
— Кто, Бычков?
— А кто ж еще? Я — непьющая, — усмехнулась Зинка, — Теперь опять весной резать скотину будем, не иначе. Смехота прямо!
— Да, смехота, — повторила Сашка, становясь сразу серьезной. — А может, плакать придется?
— Скажешь тоже! — снисходительно заметила Зинка. — Если об каждом нашем деле плакать, никаких слез не хватит.
— Да-а, не хватит, — повторила Сашка.
Зинка удивленно посмотрела на нее.
— Что это ты, будто впервой увидала.
Сашка кивнула.
— Твоя правда. Будто впервой.
— Вот она где! — раздался неожиданный возглас. В дверях коровника стояли Лыков и завфермой Бычков, тучный мужчина с недвусмысленно красным носом и оплывшими бабьими щеками.
— А мы ее ищем, ищем, — продолжал Бычков, подходя. — И куда это, думаем, наш командир запропастился? Вся работа стала! А она, оказывается, вот где прячется.
— Кто прячется? — переспросила Сашка, лихорадочно подыскивая объяснения. — Я? И не думала… Я в правление шла, а по пути завернула… Ну и гляжу — она повела рукой вокруг и поспешила перейти в наступление — до чего скотину довели, пьяницы бесстыжие! В ползимы на солому посадили! Это какое же молоко вы с соломы получить хотите?
Но Бычкова не так-то просто было прошибить.
— О-о! — протянул он, поворачиваясь к Лыкову и подмигивая ему. — Строга, а?
— Строга! — подтвердил Лыков с еще большей насмешкой… Прямо генерал!
— Вылитый! — согласился Бычков. — Вот только мундира на ей нет. Ну вот что, генерал, ты погоди орать-то. А давай нам команду как положено. Понятно?
— Какую команду? — несколько опешила Сашка.
— Ну, поскольку ты у нас теперь всему делу голова, то и командуй, как нам теперь иттить к новым успехам, — явно глумясь, ответил Бычков.
— Так-так… Ясно, — прищурилась Сашка. — Стало быть, командовать?
— Стало быть, командуй.
— Так вот тебе моя первая команда! — взорвалась Сашка. — Марш отсюдова! И чтоб ни ноги, ни рожи твоей поганой я больше тут не видела! Понятно?
— Это как же понимать? — растерялся Бычков, не предвидевший такого оборота. — Снимаешь ты меня, что ли? За что?
— А за все! — отрезала Сашка. — За это! — она ткнула пальцем в тощий коровий бок. — За это! — показала она на худую крышу. — И вот за что!
Она схватила горсть соломы и сунула ему под самый нос, так что оторопевший Бычков невольно попятился.
— Тебя бы, черта гладкого, вот этим покормить!
— Постой, Лександра, — остановил ее Лыков. — Разве в нем тут дело? Кормов и в городе нет. Ты вот попробуй-ка в районе концентрата достать, тогда и узнаешь, фунт лиха.
— Значит, плохо старались!
— Ну-ну! — плаксиво протянул Бычков. — Посмотрим теперь, как ты будешь стараться. Теперь сама походи-покланяйся!
— А что? Разве я должна этим заниматься? — сразу поостыла Сашка.
— А то кто же! — усмехнулся Лыков. — Тебя выбрали, вот и доставай, проявляй себя.
— Ну, значит, и достану! — сверкнула глазами Сашка.
Поздно вечером она возвращалась домой вместе с Авдотьей. В некоторых избах уже погасили свет.
— Я думаю, ферма — самое верное дело, — задумчиво говорила Сашка. — С урожаем в наших местах, сама знаешь, как: то вымокнет, то вымерзнет… Надо только, чтоб был там свой человек, на которого положиться можно.
— Боязно! — вздохнула Авдотья. — А ну как не выйдет из меня заведующей!
— А ты не робей. Это глаза боятся, а руки делают. Стадо у нас хорошее, кормить только надо.
— Известно, у коровы молоко на языке, — согласилась Авдотья, остановилась, кивнула на калитку. — Может, завернешь, чайку попьем.
— Другой раз, — ответила Сашка. — Лучше пораньше лягу, завтра в город поеду.
— Ну, счастливо съездить!
Авдотья свернула к себе, а Сашка пошла дальше.
Окна ее избы тоже были темны — мать, видимо, уже спала. Когда она подошла к крыльцу, из темноты вдруг вынырнула темная фигура.
— Ой, кто это? — отшатнулась Сашка.
— Загордилась уже, не узнаешь?
— Ой, Вань, напугал-то как, — облегченно сказала Сашка. — Ты чего же на улице мерзнешь?
— Я было зашел, да мамаша твоя так чугунами грохать начала, что я шапку в охапку, да на улицу… Ну прощай, — неожиданно сказал он и шагнул в сторону.
— Постой! Куда же ты? — схватила его за рукав Сашка.
Иван остановился и молча ждал, что она скажет.
— А может быть, зайдешь? — неуверенно предложила она.
— С мамашей лаяться?
— Да она уже спит, наверно, мы потихоньку. Пойдем? А? — потянула она его за рукав.
— Довольно-таки смешно это, — ухмыльнулся Иван. — Девка ты, что ли, чтобы от матери прятаться?
— А ты не обращай внимания, — тихо сказала Сашка, — Что тебе до нее? Ну пойдем.
Он пожал плечами и пошел за ней.
Осторожно, крадучись, они вошли в сени. Сашка обернулась к Ивану, приложила палец к губам и приоткрыла дверь в избу. Затем знаком предложила ему пройти первому. Иван, пригнувшись, прошел мимо печки и скрылся за занавеской в соседней комнате. Сашка, чтобы заглушить его шаги, нарочно погремела щеколдой, запирая дверь.
— Кто там? — послышался голос с печки.
— Это я, мамань… Спи! — Сашка постояла на всякий случай около печки, а потом прошла в другую половину.
Иван стоял около кровати, заложив руки в карманы полушубка. Сашка подошла к нему, сняла с него шапку, провела рукой по волосам и, привстав на цыпочки, прижалась щекой к его щеке. Иван даже рук из карманов не вынул.
Утро. Василиса метет веником пол. Вдруг ей попался на глаза окурок. Она снова полезла веником под кровать и вымела второй.
В это время Сашка вошла в избу с двумя ведрами. Она поспешно бросилась на другую половину и стала отнимать веник у матери.
— Ну зачем? Я же говорила, что сама приберу, — с невольной досадой воскликнула она. — Ставь лучше самовар, тороплюсь я!
Василиса молча ушла. Сашка поспешно полезла веником под кровать — там было чисто. Она огляделась — окурков нигде не было видно. Она медленно распрямилась и вышла к матери.
Та с горестным лицом сидела на лавке, уронив руки на колени, и смотрела в одну точку, задумавшись о чем-то… Потом подняла взгляд на Сашку. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом Сашка опустила глаза. Она ждала, чтоб мать первая начала разговор, и лицо ее выражало упрямство.
Василиса вздохнула и спросила:
— Ты машиной поедешь или лошадь возьмешь?
— Машиной, машиной, — заторопилась Сашка обрадовано. — Вот только не знаю, брать ли тулуп? Вроде не шибко холодно…
— Бери, бери, — вздохнула мать и отвернулась.
И Сашка опять померкла лицом и тихо ушла к себе. Там, подойдя к комоду, она взяла фотографию и долго, сдвинув на лбу складки, смотрела на нее.
На фотографии была она сама — молодая, с косами вокруг головы, в белом подвенечном платье, а рядом с ней, чинно держа ее под руку, стоял рослый кудрявый парень с чуточку напряженным, но счастливым лицом.
Грузовая машина останавливается на небольшой площади перед двухэтажным особнячком старой постройки. Это здание райкома.
Тут стоят машины — легковые и грузовые, «газики» и «победы», а чуть поодаль, у коновязи, сани — тоже разные, и все это символизирует собой самое различное положение колхозов в районе…
Сашка расплачивается с шофером и скрывается в дверях.
И вот она сидит перед Лукашовым в комнате, где кроме него сидят еще несколько инструкторов, и, прижав руки к груди, умоляет его:
— Мы бы рады выдать аванс — нечем. И кроме как с фермы нет у нас других путей-возможностей, чтобы деньги добыть. А с соломы много ли молока надоишь. Концентрат нужен!..
— Всем нужен. Все едут ко мне, будто у меня склад, — сердится Лукашов.
— Значит, не дадите? — угрожающе спрашивает Сашка.
— Не могу. Я не распоряжаюсь концентратами.
— Ну тогда везите к нам нового председателя! — взрывается Сашка. — А я в эти игрушки не желаю играть! Небось когда уговаривали, сулились помогать, а теперь по первому же разу от ворот поворот?
— А я, между прочим, вас не уговаривал, — холодно прищурился Лукашов. — Это была инициатива Данилова, вот и обращайтесь к нему…
— А он может? — встрепенулась Сашка.
Лукашов невольно улыбнулся такому мгновенному переходу от гнева к деловитости..
— Попробуйте. Сами понимаете, он — хозяин всему.
— Ага… Ну спасибо, — поднялась Сашка.
— Не за что.
— Ну все же… За совет… Тогда, значит, до свиданьица, — вручила ему Сашка руку лодочкой.
Она выходит и, пройдя по коридору, входит в приемную Данилова. Тут уже сидят в ожидании несколько человек. Секретарь Данилова, молодой худощавый человек в очках, очень вежливый и серьезный, предупредительно встает ей навстречу.
— Вы к товарищу Данилову? По какому вопросу?
— По вопросу кормов, — несколько оробев, отвечает Сашка, оглядывая строгую обстановку.
— Ваша фамилия? Откуда?
— Потапова. Из колхоза «Заря».
Секретарь, что-то чиркнув в блокноте, показал на стул:
— Садитесь, пожалуйста. Вам придется немного подождать, Андрей Егорович занят.
Сашка послушно села, поджав ноги в валенках под стул. Снова огляделась вокруг, вздохнула, уселась поудобней.
Стенные часы пробили половину шестого, потом половину седьмого.
Сашка снова вздохнула и, рассеянно сунув руку в карман жакетки, вытащила завалившееся подсолнечное семечко и машинально кинула в рот.
В строгой тишине послышался звонкий хруст. Все головы мгновенно повернулись к ней, Саша мучительно покраснела и замерла. Потом искоса поглядела на соседей. Те иронически переглянулись между собой.
И тогда она медленно стала наливаться злостью. Потом решительно подошла к секретарю.
— Послушай, мил человек, — недобрым голосом сказала она, — я ведь домой опоздаю.
Секретарь изобразил сочувствие на лице и развел руками.
— Обратно же, лошадь меня на улице дожидается, — как бы задумчиво добавила она. — А скотина не человек, ей не объяснишь, что заседание, оно терпения требует. А много ли там заседает народу? — вдруг спросила она, кивая на дверь.
— Какое это имеет значение? — невольно улыбнулся секретарь. — Ну а если много?
— Ну, коль много, то от лишнего человека, я думаю, худа не будет, — рассудительно заметила Сашка и не спеша двинулась к дверям кабинета.
Секретарь на мгновение оторопел, а потом кинулся за ней.
— Постойте! Так нельзя, я вас не пущу!
Сашка окинула взглядом с ног до головы его тщедушную фигурку…
— Ты бы, миленький, не вязался со мной. Все равно ведь не сладишь, — и она без труда отстранила его от двери.
— Безобразие! — вскочил пожилой лысый человек с портфелем. — Все равно я — первый!
— Ты — первый? — презрительно на него Сашка. — Непохож!
Она взялась за ручку двери, но тут ее схватили за руку секретарь и лысый.
— Нельзя!
— Не безобразничайте, гражданка!
— Ай-яй-яй! — покачала сокрушенно головой Сашка, — Вроде культурные люди с виду, а позволяете себе хватать женщину руками! А ну, брысь! — рявкнула она, и оба невольно отшатнулись от нее, а она, не мешкая, проскользнула в кабинет.
В кабинете было сильно накурено и кроме Данилова находилось еще человек восемь мужчин. Склонившись над столом, они рассматривали какой-то макет.
Сашка вначале остановилась у дверей, заробев. Но стоило вошедшему следом секретарю зашипеть: «Выйдите, я вас прошу! Вы же видите — заняты люди…» — как она, отмахнувшись от него, стала бочком продвигаться к столу.
— Что у вас? — поднял голову Данилов, — Подождите немного.
— Не могу я ждать, товарищ Данилов! — затараторила Сашка. — На поезд я опоздаю. А у меня там лошадь осталась. А эти черти…
— Подождите, подождите! Какая лошадь, какие черти? — поморщился Данилов, еще не узнавая ее.
— Вы не узнаете меня? Я Потапова, из «Зари», помните? Вы у нас были недавно…
— А-а, — заулыбался Данилов. — Простите. Как же, как же, я вас очень хорошо запомнил. Так что же у вас случилось?
— Беда! Совсем кормить нечем скотину. Солома и та скоро кончится. Я к вам за концентратом.
Данилов нахмурился, потом вдруг улыбнулся слегка и развел руками.
— А у меня ведь нет ничего. Вот к Ивану Ивановичу обращайтесь, — показал он на полного круглого человека во френче. — Все в его руках.
Сашка недоверчиво посмотрела на Данилова, потом обернулась к толстяку:
— Так как же будет, товарищ дорогой? Мне без концентрата никак возвертаться нельзя. Понимаете, это, можно сказать, мое самое первое дело…
— Нет у меня концентрата. Кончился. Разобрали весь, — сухо ответил толстяк, с неудовольствием покосившись на Данилова, и забарабанил пальцами по столу. — Извините, мы заняты. Продолжим, товарищи?
Сашка растерянно посмотрела на Данилова. Тот слегка развел руками, однако в глазах его светилось лукавство. Сашка, уловив это, снова обернулась к толстяку.
— Точно говорите, что нет?
— Я же вам, кажется, ясно сказал — нет! — уже раздраженно ответил тот.
— А партийное слово можете дать? — прищурилась Сашка.
— Да что же это такое? — возмутился толстяк, вскакивая. — Я вам отчета давать не обязан. Может, и есть, да я вам не дам. Понятно?
— Понятно! — повеселела Сашка. — Дашь!
— А я сказал — нет. Это у нас дефицит. Я знаю, кому что нужно, а вас, простите, первый раз вижу.
— Ничего, узнаешь, я теперь с тебя живого не слезу! — пригрозила Сашка.
— Вот это да. Сдавайся, Иван Иванович, пока не поздно! — рассмеялся Данилов, очень довольный тем маленьким испытанием, которое он устроил Сашке. И все, кто до сих пор без особого удовольствия наблюдал за этой сценой, точно по команде заулыбались.
Данилов, предупредительно пропустив Сашку впереди себя, выходит с ней на улицу.
— Эх, благодать-то какая! — жадно набирает он полную грудь воздуха. — А где же ваша лошадь?
Сашка хитро сморщила нос и развела руками:
— Видно, не дождалась. Сама домой ушла, — и, не выдержав, засмеялась.
Данилов тоже рассмеялся:
— Ну и хитра!
Сашка вдруг застеснялась.
— Вы уж извините, если что не так…
— Ничего, ничего! Мне было очень приятно познакомиться с вами поближе. По-моему, вы молодец!
Сашка быстро вскинула на него глаза.
— Вы — тоже ничего! — похвалила она его, опуская глаза.
Данилов изумленно вскинул брови, в глазах его мелькнули смех, удивление, но он сдержался и только весело сказал:
— Выходит, мы понравились друг другу? Ну и прекрасно. Приятней будет работать. Ну, а поскольку лошадь ваша убежала, то… Прошу! — открыл он дверцу машины. — А я с удовольствием пешочком пройдусь!
— Ну спасибо! — вздохнула Сашка. — Очень вы меня выручили. Приезжайте к нам.
— Обязательно. Вы тоже, если будет трудно, обращайтесь без стеснения. Всегда буду рад помочь, чем смогу.
— Ладно! — повеселела Сашка и полезла в машину.
Шофером оказалась женщина, приблизительно одних лет с Сашкой. На ней была мужская шапка-ушанка, так что Сашка не сразу разглядела ее. А увидев, обрадовалась:
— Ой, милая, а я было тебя за мужика приняла! Давно служишь-то?
— Третий год.
— Андрея Егорыча возишь?
— Бывает и его…
— Как он… из себя-то?
— Ничего…
— Ну, скажешь тоже… А по-моему, мужчина — что надо!.. Женатый?
Женщина кивнула.
Сашка вздохнула.
— Дети есть?
— Двое.
Сашка еще раз вздохнула, помолчала и снова спросила:
— Жена-то красивая?
— Не сказала бы…
Сашка сразу оживилась:
— Да ну?! — и, откинувшись на спинку сиденья, мечтательно улыбнулась.
Метет в поле февральская поземка, наметает снежные заструги на дороге, причудливые сугробы возле заборов и сараев. С иной крыши ветер дочиста сметет снег, а на другой навьет целый стог со свешивающимися вниз закраинами.
Но пригрело солнце, и свесилась с крыши первая маленькая сосулька. С каждым утром она становится все длиннее, длиннее, рядом с ней появляются другие…
И вот сорвалась первая капля, вторая, третья… Капель становится все чаще, а сосульки укорачиваются, и тогда наступает весна воды. Бесчисленные ручьи бегут по дорогам, по оврагам, по бороздам пахоты, унося последние остатки снега.
…По загону скачут, нелепо выкидывая ноги, молоденькие телята и буйно ревет скотина, просясь из темных хлевов на волю, на солнце.
Сашка и Авдотья стоят на скотном дворе.
— Ну слава богу! — вздыхает Авдотья, щурясь на солнышко. — До тепла дожили. Уж я и не чаяла, как этих теляток выходить.
— Ничего! — повторяет Сашка свою любимую поговорку. — Глаза боятся — руки делают.
— Ой, не скажи. Уж такого страху я с ними натерпелась, такого страху, что вот тебе, Сашенька, мое последнее слово — ежели хочешь, чтобы я и дальше тут заведовала, — беспременно строй мне новый телятник! А не то — откажусь. У меня сердце слабое.
— А что? — задорно отвечает Сашка — построим! Андрей Егорыч тоже наказывал — берите, мол, ссуду и стройтесь. Государство в этом деле нам навстречу идет и большие ссуды отпускает. Вот приедет Андрей Егорыч и посоветуемся…
Авдотья искоса осматривает Сашку и смеется:
— Я смотрю, с языка у тебя этот Андрей Егорыч не сходит…
Сашка хотела что-то ответить, но, насторожившись, прислушивается.
— Слышишь? Трактора! Наконец-то!
Она срывается с места и бежит на улицу.
По улице и в самом деле шли два маленьких колесных трактора. И как только Сашка увидела их, радость померкла на ее лице. Машины останавливаются по ее знаку. Она подходит к ним.
— А остальные где? — сурово спрашивает она переднего тракториста.
— Стоят, Александра Васильевна, — виновато разводит руками тракторист. — Говорят, в РТС гильз цилиндровых нет.
— А когда будут?
— А кто ж их знает? — отвечает ей на этот же вопрос какой-то мужчина в замасленной телогрейке. — Вон сколько их стоит, и все из-за гильз.
И он показал рукой на добрый десяток машин, выстроившихся во дворе РТС.
Сашка растерянно оглядывает двор и срывает злость на стоящем рядом невозмутимом Лыкове.
— А ты что стоишь как пень, рот боишься открыть? Объясни ему, может, мои слова до него не доходят — не можем мы больше ждать! Земля посохнет!
— Да что ж объяснять-то, — вяло пожимает плечами Лыков. — Сама слыхала. А на нет — суда нет.
— Как так нет? — возмущается Сашка. — Должен быть! Черти! Обиралы! Чтоб я еще к вам сунулась с ремонтом! Сами все будем делать. Посмотрим, что вы тогда запоете!
— Баба с возу — кобыле легче! — флегматично сплевывает мужчина в телогрейке.
Красное вечернее солнце спустилось так низко, что каждая кочечка на дороге стала отбрасывать черную резкую тень, и дорога от этого стала казаться еще более разбитой и ухабистой.
По дороге катится бричка. В ней сидят Сашка и Лыков. Молчат.
— А ты словно воды в рот набрал! Слово вымолвить боится! — заворчала Сашка. — Никакой помощи, а еще мужик называется.
— Чего же тебе помогать? — усмехнулся Лыков. — Ты и сама орать горазда. Таким языком лапти, плесть можно.
Сашка пристально посмотрела на него, покачала головой.
— Ох, Егор! Недобрый ты человек! Хотела бы я знать, о чем ты, например, по ночам думаешь?
— А ты? — хмыкнул Егор.
— Мало ли! У меня забот полон рот… Да вот у тебя, вижу я, об артельном деле сердце не заболит, нет!
— Ну, для артельных дел день есть! — сердито ответил Егор, но тут же снова хмыкнул и подтолкнул ее в бок. — А ночь господь бог для других дел сотворил, смекаешь?
— А ну тебя! — презрительно скривила губы Сашка. — Песок скоро посыплется, а туда же — кобелиные мысли из головы выкинуть не можешь.
Егор обиделся и отвернулся…
…И еще какое-то время ехали они молча. Потом Сашка вдруг встрепенулась.
— Слышь-ка, Егор! А ведь бригадир этот тракторный не иначе как пьяница!
— С чего это ты взяла?
— Да вы, мужики, все пьяницы. Слышь, я вам сама на свои вдовьи денежки сколько хошь водки куплю, а ты уговори его, чтоб он, значит, нам эти гильзы раздобыл, и без очереди, а?
— Лихо! — качнул Егор головой. — Значит, ты мне такое производственное задание даешь?
— Даю!
— Ну что ж, — заулыбался Егор. — Это дело по мне!
Сашка тоже засмеялась, потом рассеянно глянула на зеленеющее поле озими, мимо которого они проезжали, и вдруг схватилась за вожжи.
— Тпру! Стой!
— Чего ты?
— Смотри! — показала она на поле. — Овцы! А ну, давай поймаем — и штраф!
Она спрыгнула с брички и обернулась к нему.
— Ну, чего ждешь?
Егор из-под ладони посмотрел на поле…
— Да ну, — протянул он. — Разве их поймаешь?
— А я говорю, надо поймать! Хватит баловства. Постановление специальное об этом есть. Давай-давай, заходи справа, а я отсюда… Ну, какого ты?
— Нет уж. Сама говорила, стар я. Чего ж мне теперь по полю сигать? Лови, коль побегать охота! — насмешливо ответил Егор и не двинулся с места.
— Ах, так? Ну, погоди же…
Сашка побежала к овцам. Егор насмешливо поглядел немного, как она гоняется за ними, неторопливо достал кисет и стал скручивать цигарку.
А когда стал закуривать, глянул нечаянно на поле и… застыл. Сашка поймала овцу и тащила ее к дороге.
Спичка догорела и обожгла пальцы. Егор вскрикнул, замахал рукой и снова уставился на Сашку.
— Помоги, что ль, черт! — запыхавшись, крикнула Сашка.
Егор суетливо соскочил с брички, услужливо бросился помогать ей.
— Давай кнут, свяжем ноги, чтоб не выпрыгнула, — приказала Сашка.
Егор переступил с ноги на ногу и спрятал кнут за спину.
— Слышь, Васильевна, — медленно начал он и полез в затылок. — Ты уж не серчай, моя это овца-то…
— Ах, вон оно что? — протянула Сашка. — Тем лучше. Ну-ка, дай сюда кнут…
— Ну полно… Неловко будет, понимаешь, я все-таки твой заместитель.
— Ничего. Хорошо получится. Раз уж тебя оштрафуем — другим и подавно неповадно будет…
— Ссориться хочешь? — угрожающе спросил Егор.
— Ничего, поссоримся для общей пользы…
— А чего нам ссориться-то, — вдруг вкрадчиво заговорил Егор. — Сама знаешь — кум с кумой ссорился, а на блины ходил…
— Давай кнут, говорю! — рассердилась Сашка. — Нечего зубы заговаривать. Ты мне не кум, и я не кума.
— Правда? — прищурился Егор. — А я думал, мы все ж таки родня.
— Что-о?
— Ты свои мысли-то по ночам, про которые давеча говорила, сама обдумываешь аль Ванька мой тебе пособляет?
Сашка вздрогнула, как от пощечины, опустила глаза, рука ее судорожно вцепилась в загривок овцы, и вся она сникла.
А Лыков шагнул вперед и дотронулся кнутовищем до ее руки.
— Ну, нечего с чужой овцы шерсть драть! Свою наживи!
Сашка отвернулась и, забыв про бричку, побрела прямо по дороге. А Лыков, поглаживая овцу, насмешливо и торжествующе смотрел ей вслед.
Медленно переставляя ноги, точно неся большую тяжесть, подошла Сашка к своей избе.
А когда вошла, то увидела за столом Василису и Ивана. Перед ними стояло блюдо с капустой, хлеб и поллитровка.
— А, Сашка! — расплылся в улыбке Иван. — А мы вот тут с мамашей твоей калякаем. Нашли, как видишь, общий язык, — подмигнул он на бутылку и скомандовал. — Ну-ка, садись с нами! — и добродушно шлепнул ее по заду.
Сашка вздрогнула и вдруг со всего маху влепила ему пощечину.
— За что? — ахнул Иван, хватаясь за щеку.
— За все! — ответила Сашка, влепляя вторую. — За любовь! За ласку! За подлость твою! За папашу твоего поганого! За горе мое вдовье! — Пощечины сыпались одна за одной. Иван, закрываясь рукой, пятился к двери. А Василиса с улыбкой кивала головой в такт пощечинам. Она не видела, что лицо Сашки залито слезами.
Правление. Сашка с суровым и непреклонным лицом, строго вглядываясь в лица членов правления, медленно говорит:
— Предлагаю: за потраву общественных посевов заместителю председателя Лыкову объявить выговор и оштрафовать на сто рублей согласно закону. Кто — за, прошу поднять руки.
И поднятой оказалась только ее рука. Остальные мнутся, переглядываются. Авдотья под пристальным и гневным взглядом Сашки подняла было руку, но потом, оглянувшись на остальных, опустила.
— А может, не надо штрафу на первый раз, а? — виновато заговорила она. — Ну, пусть выговор, и ладно. А уж ежели вдругорядь он позволит — ну тогда уж и штраф.
Все обрадованно подхватили предложение:
— Ну конечно, нельзя же сразу.
— Грех да беда на кого не живет!
— Уж больно ты строга, Васильевна, сразу штрафовать.
— Боитесь? — горько усмехнулась Сашка. — А чего в нем такого страшного? Ну — глаза во лбу, да две дырки в носу.
Лыков усмехнулся, вызывающе оглядывая всех. Ему было приятно, что никто не рискнул пойти против него. Он поднялся.
— Пожалуй, хватит заседать. На то вечер есть, а мы днем собрались.
— Ну идите! — устало махнула рукой Сашка. — А ты останься, дело есть.
Когда в комнате остался один Лыков, она спросила, не глядя на него:
— Ты наш уговор помнишь? Насчет гильз. Говорил с бригадиром?
— Ах, вон что! А я думал, что я уже у тебя из доверия вышел, так ты на меня ополчилась…
— А ты не будь бабой, я тебя про дело спрашиваю. Мне, что ли, с ним водку пить?
— Ну добро, добро! Нынче же и поговорю.
— Побыстрее надо. Сеять пора уже. В общем, организуйте все, что надо.
— Ладно. А деньги?
Сашка молча вынула из кармана сто рублей, протянула ему. Лыков повертел бумажку.
— Маловато! Дешево хочешь дело провернуть, Лександра Васильевна.
— Вам что, обожраться надо? Два литра ведь! — изумленно воскликнула Сашка.
— А народу-то? — стал Егор загибать пальцы. — Я, Гуськов, бригадир, трактористы. Нет уж, клади еще одну бумажку.
— Нет у меня с собой. Вечером дам.
— Ну смотри. — Егор вышел.
Сашка опустила голову на руки, задумалась. Вдруг зазвонил телефон. Она взяла трубку.
— Алло! Это колхоз «Заря»? — послышалось в трубке.
— Да.
— Председателя можно?
— Ну говорите, — устало ответила Сашка.
— Это говорит заведующий семенной конторой Костенко. К нам поступила большая партия семенного зерна нового сорта — тулун семьдесят. Мы предлагаем заменить ваше семенное зерно на новое.
— Заменить? — тревожно спрашивает Сашка. — А зачем заменять? Какой такой тулуп?
— Да не тулуп, а тулун, — слышится в трубке. — Это такой сорт пшеницы, новый. Вы сеяли все время пшеницу сорта лютесценс шестьдесят два, а сейчас нам рекомендуют внедрять тулун семьдесят, новый сорт…
— Почему семьдесят? — пугается Сашка, ничего не поняв из объяснения.
— Да кто это говорит? — слышится сердитый голос. — Мне нужно председателя колхоза или агронома.
— Нету агронома, нету!
— Ну тогда дайте председателя!..
— И председателя нету! — отвечает Сашка и нажимает пальцем на рычаг, прекращая трудный разговор.
Потом торопливо вскакивает и пугливо заглядывает в соседнюю комнату, не слышал ли кто, но там Виктор и девушка-счетовод заняты своим делом и не обратили на нее внимания. Сашка облегченно вздыхает и выходит на улицу.
Как раз в этот момент к крыльцу подъезжает телега со старичком возницей. В тележке два чемодана и худенький длинношеий юноша с торчащим кадыком и оттопыренными ушами. Рукава пиджака у него слишком коротки, а воротник рубашки, наоборот, велик.
— Принимай гостя, Васильевна! — весело говорит старичок и поясняет юноше: — Это вот и есть наш председатель…
Юноша застенчиво представляется Сашке:
— Серегин, Леонид. Агроном. Назначен в ваш колхоз.
— Господи! Наконец-то! — радостно всплеснула руками Сашка. Но тут же с недоумением начинает разглядывать Серегина. Невесть как очутившиеся любопытствующие две бабы тоже перешептываются, разглядывая Серегина. Тот еще больше теряется.
— Что-то уж больно ты зелененький… — сокрушенно замечает Сашка. — Ты и в самом деле агроном?
— Ну а кто же? — сердится Серегин. — Вот, пожалуйста, диплом…
Он, порывшись в кармане, подает диплом Сашке… Все начинают разглядывать диплом…
— Скажи на милость, даже с отличием! — бормочет Сашка, снова разглядывая Серегина. — Ну, а скажи, что это такое — не то тулуп, не то тулум семьдесят?..
— Тулун семьдесят! — бойко, как на экзамене, отвечает Серегин, подняв глаза к небу. — Это сорт, выведенный Ленинградской государственной селекционной станцией и Всесоюзным институтом растениеводства. Районируется в десяти областях нечерноземной полосы. Устойчив против полегания, имеет зерно с высокими мукомольными и хлебопекарными качествами. По урожайности превышает широко распространенный лютесценс шестьдесят два и начинает вытеснять последний.
— Ишь, как шпарит! Ровно по написанному! — восхищается старичок.
— Истинно сказано — господь знает, кого разумом наградить! — кивают головами бабы.
— Ах ты, миленький! — умиляется Сашка. — Ну прости… Уж больно ты заморенный какой-то. Ну ничего! Мы тебя откормим. Бабы! — обратилась она к женщинам. — Ведите его к Авдотье. И — молока ему! Молока!
И она так решительно рубанула рукой воздух, точно предлагала вместо молока всыпать ему розог…
А сама побежала обратно в правление и стала звонить по телефону.
— Але, але, дайте семенную контору. Контора? Вот тут только что передали мне, что звонили председателю, а меня не было… Да… Да… Хорошо. Давайте. Мы согласны на тулун… Завтра же пошлю машины…
Иван Лыков входит в избу и подает отцу небольшой листок районной газеты.
— Смотри-ка, Сашку-то как пропесочили.
— А ну-ка, ну-ка! — Егор жадно схватил газету, нашел статью и прочел заголовки — «Ремонт за водку»… Та-а-к… Ну теперь не сносить ей головы!
— А откуда узнали? — хмуро спросил Иван.
— Не важно, сынок, не важно, — захихикал Лыков.
— Голову отвернуть бы за такие дела! Что она, для себя старалась?
Егор испуганно и изумленно посмотрел на сына. Потом рассердился:
— А для кого же? Для тебя, дурака, что ли?
— Почему же обязательно для меня? — возразил Иван. — Для всех… для общества, значит…
— Для общества! — передразнил Лыков. — Научили дураков словам всяким, они и рады. Нет таких людей, чтоб про свой интерес забывали! — И он стукнул кулаком по столу. — Только интерес-то у всех разный. Мне, скажем, все эти должностя да звания ни к чему. Дай бог со своим хозяйством управиться. Ну а другим — почет да славу подавай. Они, значит, тем живут. Понял, дурак?
— Ну и какая же радость Сашке с такой славы? — Иван, усмехнувшись, кивнул на газету.
— Была бы, кабы впросак не попала. Ежели б с ремонтом затянулось дело — с кого спрос? С председателя! Того и гляди, полетела бы со своей должности. А ей за свое место — ой как держаться надо! Потому что свое хозяйство у нее — тьфу! Смотреть не на что! Ну а мы — другое дело. Разумеешь?
— Эх, папаша! — вмешался вдруг в разговор Виктор, выходя из-за занавески. — Понять-то вас нетрудно, а вот соглашаться — неохота. Скучная это песня. Надоела!
— О! Еще один грамотей выискался! — сощурился Лыков. — Ты-то что за нее заступаешься? Может, на Ванькино место метишь? — захохотал он.
Виктор вспыхнул, хотел что-то ответить, но тут из-за занавески послышался плачущий голос Ксении:
— Да полно тебе, Егор! Не охальничай! Господи, помереть спокойно не дадут! Витя, помоги повернуться, устала я…
Виктор молча вернулся за занавеску. Ксения лежала на кровати, с бледным и еще более оплывшим лицом. На табуретке стояли пузырьки с лекарствами.
А в правлении приехавший Лукашов пытался пристыдить Сашку. Похлопывая ладонью по той же газете, лежащей перед ним на столе, он укоризненно говорил:
— Стыдно, товарищ Потапова. Вы могли бы обратиться к нам. Мы бы поправили директора РТС, если он неправ…
— Почему «если»? Ну почему «если»? — вскинулась Сашка. — Я же вам рассказала, из-за чего все получилось!
— Ну хорошо, оба вы виноваты! Но вы — больше, понимаете?
— Нет. Я не для себя старалась. А он вообще ни об ком не старался. Нет гильз, а он и не чешется!
— Ну, ему мы выговор закатим, а вот что с вами делать?
— А я беспартийная! — улыбнулась вдруг Сашка и развела руками, что, мол, с меня возьмешь!
— Вот то-то и беда, что нет на вас управы, — проворчал Лукашов. — А вот если мы вас с работы снимем, что тогда скажете?
— Ха! — дернула Сашка плечом. — Спасибо скажу. Должность у меня, как у того попа, что кадилой кадит, да и то не на всех угодит!
— Надо уважать свою должность! — рассердился Лукашов. — И дорожить ею. Вам такое доверие оказано, а вы…
— Вот уж не собираюсь за свое место дрожать! — перебила его Сашка. — Дело надо делать, а не за место держаться, вот что я вам скажу, товарищ Лукашов.
— Ну, я не знаю, что с вами делать — на все у вас ответ. Пусть товарищ Данилов с вами разбирается, если вы меня не хотите слушать! — И Лукашов в отчаянии потянулся к трубке. А Сашка вдруг сразу испугалась.
— Да с чего вы взяли, что я вас не слушаю, товарищ Лукашов? — заторопилась она, умильно поглядывая на него. — Я вас очень даже уважаю… и… ужас как забоялась, как узнала, что вы приехали! Я слушаю вас, говорите! — И, смиренно сложив руки на коленях, она приготовилась «слушать».
— Как же вы слушаете, когда вы все время меня перебиваете?
— Ну хорошо, очень извиняюсь, не буду больше, — покорно сказала Сашка. — Ну говорите!
Лукашов посмотрел, посмотрел на нее — вся ее поза и выражение лица говорили о величайшей готовности смиренно выслушать все что угодно и тут же забыть — и, рассмеявшись, махнул рукой.
— Ох, боюсь я, говорить с вами сейчас — что в воду гвозди бить! Обещайте хоть впредь не допускать подобного! Обещаете?
Сашка подумала, подняв кверху глаза.
— Ну что ж, попробую, — вздохнула она. — Только ведь, чтоб бюрократа иного убедить, надо, должно быть, самой бюрократкой стать. А я вот этого и не умею. А вы? — невинными глазами глянула она на него.
Лукашов в изнеможении поднял обе руки, отмахиваясь от нее.
— Хватит! Давайте лучше о севе! Сколько у вас засеяно на сегодня?
Ровное, чистое поле, недавно вспаханное. Проходит трактор со сцепом из трех сеялок.
И вот поле уже зазеленело, покрывшись молодой порослью. Побежала по нему молочно-зеленая рябь от ветерка. Давно уже покрылись листвой деревья, а на речной заводи распустились первые снежно-белые кувшинки. Пришло лето.
С визгом и хохотом барахтаются в воде мальчишки, обдавая друг друга брызгами.
Чуть поодаль, за кустами, купаются девушки. Зинка, забравшись на ветку большой березы, росшей над самым берегом, отчаянно кричит: «Девки! Ловите! Ура-а!» — и бросается вниз головой.
Какая-то полная девушка раздевается за кустом, а подружка ахает:
— Машка, сумасшедшая! На том берегу парни! — показывает она на две подводы с бревнами, тянущиеся из леса на том берегу.
— Плевать! Скорее замуж возьмут! — засмеялась Маша и, раздевшись догола, выбегает из кустов и с визгом бросается в воду.
На пригорке показывается Авдотья. Сложив руки рупором, она протяжно кричит:
— Эй, девоньки! Зинка! Машка! На собранию! Поживе-я!
Собрание идет прямо на улице, у правления. Люди расселись в холодке под деревьями, женщины — по одну сторону, мужчины — по другую.
За столом, вынесенным из правления, сидят Лыков и агроном Сергеев. Он уже заметно поправился, загорел и кажется более возмужавшим. Сашка, стоя сбоку стола, держит речь:
— Хотим мы в этом году решить такую задачу: чтоб с сенокосом и силосованием полностью покончить до уборки. Вот наука говорит, — тут она с улыбкой погладила Сергеева по голове, отчего тот сердито дернулся и покосился на стайку засмеявшихся девушек, где была и Зинка, — что траву надо косить, когда она в самом цвету. Тогда в ей полно витаминов всяких. А скотина, говорит наука, обожает эти самые витамины еще пуще, чем мы, люди. Вот, значит, и будем стараться делать по науке. И давай договоримся так: пока не управимся, чтоб ни едина душа в город не просилась и с луга не отлучалась. А когда покончим — устроим сразу два выходных, и тогда валяй кто во что горазд. Договорились?
— А как насчет постановления? — потряс кто-то из мужиков сложенной газетой. — Будут нам десять процентов сена давать?
— А как же? Обязательно будем!
Стрекоча, как огромный кузнечик, идет по цветущему лугу тракторная сенокосилка, за ней вторая.
А на другом лугу женщины уже переворачивают ровные валки скошенной травы.
На опушке леса, поросшей мелким кустарником, тщательно обкашивая каждый кустик и полоску, трудятся с косами мужчины. Широкими мерными взмахами косит Иван; суетливо, то и дело вытирая потное лицо, орудует косой Гуськов; пыхтя и отдуваясь, косит тучный Бычков. Останавливается и снимает верхнюю рубашку…
…И вот луг уже уставлен ровными рядами стожков.
— Ежели еще дней пять вёдро простоит — управимся, — говорит Лыков Сашке.
— Узнавала я сводку: два дня обещают без дождей, а больше не ручаются…
— Худо…
Они стоят возле большого стога. Вокруг суетятся люди, выкладывая вершину.
— Авдотью не видел? — спрашивает Сашка.
— Нет.
…Сашка идет по улице села. Странная тишина и безлюдье царят в нем. Плотно закрыты окна, двери. Даже куры попрятались куда-то. Но вот до ее слуха донеслась песня. Сашка удивленно прислушивается и ускоряет шаги… Окна Авдотьиного дома распахнуты настежь, и песня несется оттуда.
…За столом, беспорядочно уставленным тарелками со всякой нехитрой снедью, сидят четыре подвыпившие женщины и с упоением тянут песню про красотку пряху, которой старый вдовец снимает «бельэтаж» в Петербурге, и она обретает, наконец, свое немудреное счастье.
Все собравшиеся — пожилые женщины с преждевременно увядшими лицами. Две, не стесняясь, плачут, а Авдотья с закрытыми глазами подыгрывает им на гармошке.
Они не сразу заметили появление в дверях Сашки. А та несколько мгновений стояла неподвижно, больше изумленная, чем рассерженная, и, наконец, взорвалась:
— Ну, хороши! Уж до того хороши, что хоть сейчас в Большой театр!.. А уж от тебя, Авдотья, не ожидала я такой подлости!
— Сашенька! Милка моя! — вскочила Авдотья, устремляясь к ней. — Ты уж прости, не серчай! Такое дело, понимаешь, приключилось. Именины у Настасьи нынче… Сорок первый годочек разменяла…
— Кончился мой бабий век! — вздохнула Настасья, маленькая худая женщина с темным лицом и большими грубыми руками.
— Нашли время гулянки гулять! — возмутилась Сашка. — Дождя вам не будет, что ли? Такое вёдро стоит, часу упустить жалко, а вы?..
— Постой, Лександра, — сурово оборвала ее самая старшая на вид, Варвара. — Ты на нас сейчас не шуми, потому как мы нынче шибко на свою долю обижены… И не с радости гуляем…
— Да мне-то что, с радости или с горя! — закричала Сашка. — Четыре такие здоровые бабы с работы убегли!..
— А ты нас не попрекай! Что мы видели, кроме работы? — горестно спросила четвертая женщина. — Не мы ль в войну жилы из себя тянули и после немца все заново отстраивали? И всю-то жизнь нашу своими хребтами колхоз подпирали?
— Самые сладкие годочки вот так и прошли! — вставила Настасья. — Не нас тебе корить, Саша, и лучше ты не гуди тут. Отплачем мы нынче свое да отпляшем, а завтра опять косить пойдем. Верно, подружки? А пока давай еще по одной, — и она стала наливать водку в стаканы.
— Хватит! Не дам! — Сашка выхватила у нее бутылку…
— А ты тут не командуй! — грозно предупредила Варвара. — Тут тебе не правление, а дом. Частная собственность! Авдотья, чего ты на нее глаза пялишь? Гнать ее!
— А ну, а ну! Попробуй! — вспыхнула Сашка, подбоченясь. — Волосья лишние, что ль, повырастали?
— Да что вы, бабоньки! Полно вам! — кинулась между ними Авдотья. — Она же все понимает! — обняла она Сашку за плечи. — Это она по должности своей кричит, а сама такая же вдова и всю нашу жизнь постигла!
Она заглянула ей в глаза, и Сашкино сердце дрогнуло.
— Это она-то? — усмехнулась Варвара. — Что она постигнуть может, когда к ей Ванька Лыков по ночам шастает? А я вот пятнадцать лет в холодной постели проспала! — закричала она. — Двадцать восемь годочков мне было, как муж мой, Тимофей Петрович, голову сложил! Что она понимает?
— И правильно делает! — вдруг всхлипнула Настасья. — А чего я ждала столько лет? Видно, уж не отыщется мой Митенька!.. А и отыщется, так поздно уже… Кому я теперь такая старая да черная нужна?.. — И она заплакала, уронив голову на руки…
Сашка закусила губу, словно почувствовав себя в чем-то виноватой перед этими женщинами.
— Ну вот, пришла и все веселье поломала, — проворчала Варвара.
— Да… уж такое тут у вас веселье! — криво усмехнулась Сашка, качая головой. — Говорите — именины, а скорее на поминки похоже.
— А это и есть поминки. По всей нашей прошлой жизни! — подняла голову Настасья…
— Значит, помирать нам всем надо? — зло спросила Сашка.
— Ну, врешь! — закричала четвертая женщина. — Это ты помри сегодня, если хочешь. А мы — завтра! Мы еще погуляем!
— Верно! — подхватила Авдотья и растянула меха. — Давай, Наталья, оторвем нашу, солдатскую!
Наталья, притопнув ногой, пошла по комнате и завела:
Настасья с Варварой замахали руками, заохали, засмеялись. А Наталья с Авдотьей завели следующий куплет:
Сашка смотрела на эту попытку к разухабистому веселью и видела, что глаза у женщин, несмотря на задорный мотив и пляску, совсем не веселые. И вдруг у нее самой глаза наполнились слезами и она быстро выбежала из комнаты…
Вдогонку полетел удивленный возглас Авдотьи:
— Сашенька! Куда ж ты?
Не удерживая и не вытирая слез, она быстро шла по дороге и не сразу заметила, что навстречу ей едет зеленый «газик». А когда увидела, то было уже поздно сворачивать. Машина затормозила рядом, и веселый, улыбающийся Данилов махал ей рукой.
— Александра Васильевна! Здравствуйте! Куда это вы собрались?
Сашка, растерявшись, поспешила стереть слезы рукой.
Данилов поспешно выскочил из машины.
— Что с вами?
— Да ну! — отвернулась Сашка, застыдившись.
— Что-нибудь случилось? Неприятности?
Сашка молчала, потом, увидев любопытствующее лицо шофера, молча двинулась по дороге. Данилов, махнув рукой шоферу, чтоб ехал в деревню, терпеливо зашагал рядом. Сашка, несколько раз поглядев на него сбоку, вдруг выпалила:
— Что с бабами делать, Андрей Егорыч? Которые вдовые остались?
Данилов удивленно глянул на нее, потом медленно покачал головой.
— Не знаю…
— Хлебом их засыпать? В шелк нарядить? Дома каменные построить? Ничего им этого не надо! Жизнь проходит, Андрей Егорыч! — страстно говорила Сашка. — Научите, как сделать, чтоб хорошо жилось людям!
— Вот какие вопросы вас волнуют! — вздохнул Данилов. — Лучшие умы человечества тоже мучились такими вопросами.
Вечереет. По улице идет стадо. Ласковые голоса хозяек зазывают коров домой…
Данилов и Сашка сидят за столом. Василиса примостилась тут же.
— Я-то поначалу думала, что всей моей заботы — вовремя посеять да в срок убрать, — задумчиво говорила Сашка. — А нынче прямо как обожгло меня. Жива не буду, а добьюсь для них хорошего!
Данилов тепло глянул на нее и улыбнулся.
— А вы не смейтесь! — загорячилась Сашка. — Про коммунизм все говорим, пишем, а надо делать так, чтоб уже сегодня лучше жилось людям. Что, нет, скажете? — спросила она, заметив его улыбку.
— Нет-нет, что вы! Я просто рад, что вы сами пришли к этой мысли. Сами же вы сказали, что, мол, они видели, кроме работы? Значит, надо перестраивать жизнь со всех концов — гнать из села не только бедность, но и скуку. И особенно важно это для молодежи…
— Вот вы про ясли тут говорили, — заметила Василиса. — А определить туда ту же Варьку! Уж коли не выпало ей доли своих детишек потетешкать, пусть хоть возле чужих душу отогреет…
— Ну вот, видите, оказывается, если действительно желаешь людям добра, всегда найдутся способы это сделать, — одобрительно посмотрел на Василису Данилов.
— Эхма! — вздохнула Сашка, — кабы денег тьма! Все бы одним разом сделали: детишкам — ясли, молодежи — клуб, старикам — радио провела бы. Пусть бы себе слушали.
— Ну вот, целая программа, — сказал Данилов, поднимаясь из-за стола.
— Куда вы? — спросила Сашка.
— Пора…
— Так быстро? — удивилась и огорчилась Сашка. — И поговорить-то толком не успели… А я еще стройку нашу хотела показать — скотный двор мы затеяли заново…
— Ну уж другой раз как-нибудь..
— Когда он теперь будет, другой-то раз? — наивно упрекнула его Сашка. — Через год?
— Нет-нет, раньше. Обязательно раньше, — засмеялся Данилов. — Даю честное слово…
…Они стояли у машины. Шофер уже завел мотор и включил фары.
— А может, все-таки останетесь? — настаивала Сашка. — Мужики на покосе нынче собирались рыбу ловить, накормили бы вас ушицей свежей, а?
Данилов удивился, потом вгляделся в ее умоляющее лицо и засмеялся:
— Вот ведь какой козырь вы напоследок оставили! — и обернулся к шоферу. — Миша, ты как насчет ушицы соображаешь?
— О, это дело!
— Скажи пожалуйста!.. Ну ладно, уговорили!
На берегу озера с засученными выше колен брюками, то и дело хлопая себя по икрам, отгоняя комаров, стоит Данилов. Рядом с ним Сашка.
Гуськов и Лыков тянут бредень вдоль берега.
— Давай заходи, заходи оттуда! — командует Лыков. — Пройдем еще эту заводинку.
Гуськов делает несколько шагов, погружается до подбородка и тотчас же спешит к Лыкову.
— Куда? Куда, дьявол! — орет Лыков. — Рыбу упустишь!
— Да там… глыбко!
— Держи бредень! Бредень держи! — сердится и Сашка.
— Да я ж… — Гуськов забулькал, вынырнул из воды и рванулся к берегу…
— Назад! — рассвирепел Лыков. — Убью!
— Хватит уж, выходите! — забеспокоился Данилов. — Все равно всю рыбу не переловите…
— Сейчас, сейчас… — бормочет Лыков. — Ну давай, заворачивай… Ну, ты?!
— Не могу! Дна не достаю!.. Опереться не обо что… — вперемешку с бульканьем отвечал Гуськов.
— А я говорю, тяни! — орет Лыков. — Тяни, дьявол те в душу!
— Ох, кто ж так ловит? А? Ведь вся же рыба уйдет! — волнуется Данилов и устремляется в воду на помощь. Сашка немедленно кинулась следом, боясь за него.
Кое-как они вытащили бредень на берег. Гуськов, в подштанниках запрыгал на одной ноге, выливая воду из уха.
— Ей-богу! Чуть не потоп! — жалуется он.
— Подумаешь! — ворчит Лыков, отходя за куст отжаться. — Небось не потоп. А потоп, баба твоя спасибо только сказала бы…
Данилов присел над бреднем, выбирая рыбу в ведерко. Сашка, закинув руки, поправляла рассыпавшиеся волосы. Мокрое платье плотно облегало ее статную фигуру. Данилов нечаянно глянул на нее и… не смог сразу отвести взгляд. Сашка застеснялась и торопливо стала поправлять юбку, плотно облегавшую ее ноги… А потом посмотрела на Данилова. Он поспешно снова склонился над бреднем. Сашка вздохнула, и лицо ее затуманилось…
Снова утро. Данилов и Сашка идут мимо строящегося коровника. Позади него видны наполовину выложенные стены другого здания.
— Ну, тут смотреть пока нечего, — замечает Сашка. — Стены только… Пойдемте, я вам старый двор покажу, как было.
— Сами строите? — поинтересовался Данилов.
— Куда там, сами… Мужиков, раз два — и обчелся… Артель наняли… Поспели бы к сроку — вот забота, — вздохнула Сашка.
Она ни разу не взглянула на Данилова, и у нее все такое же печальное и задумчивое лицо…
…Они подошли к старому двору. Заглянув в открытые ворота коровника, Сашка увидела там стоящего спиной к ним Серегина и Зинку. Они увлеченно беседовали о чем-то и даже не заметили их. Данилов хотел уже войти, но Сашка тронула его за рукав. Слабая улыбка появилась на ее лице.
— Постойте, Андрей Егорыч! Чего туда ходить? Стадо все равно в поле. А вот им мешать не надо… Пусть говорят, может, и договорятся до чего хорошего.
— А кто это?
— Агроном наш… Молоденький такой, мы все боимся, как бы не убежал он от нас… Вот надеемся, что Зинка подцепит его на крючок…
— А кто эта Зинка? — полюбопытствовал Данилов, невольно улыбнувшись.
— Девка что надо! Золотая девка… Вот погодите, может, еще звездочку будете ей вручать…
— Доярка?
— Первая! — с тихой гордостью за Зинку ответила Сашка. Данилов внимательно посмотрел на нее.
— Славный вы человек, Александра Васильевна… Знаете, что я вам скажу?!
Сашка с готовностью подняла на него глаза.
— В партию вам надо вступать! Да-да… Готов вам дать рекомендацию.
Как ни велико и почетно было это предложение — не таких слов ждала от него почему-то Сашка. Маленькая складочка залегла между ее бровями.
— Ну что ж… Если вы так считаете — я согласная… Только попозже… А то как бы не обмишуриться мне еще где-нибудь, как тогда с РТС…
— Ничего с вами не случится! — убежденно возразил Данилов. — Я в вас верю…
Она снова подняла на него глаза. А глаза у нее были большие, синие, и Данилов как-то загляделся в них, потом спохватился, покраснел и стал доставать часы…
— Да… Что ж… Как ни хорошо с вами, а надо ехать…
И вот снова они стоят у машины.
— Будете в городе, заходите… Помощь какая нужна будет… да и просто так, если… буду рад… всегда. И вообще. — Он спешил, путался в словах, его смущал и тревожил прямой и печальный взгляд Сашки, неотрывно глядящей ему в глаза.
— До свиданья!.. Желаю успехов… И не сомневаюсь в них!
Он подал Сашке руку. Сашка медленно протянула свою…
— Ой, руки-то у вас какие холодные! — попробовал пошутить он.
Сашка было открыла рот, словно хотела что-то сказать, вроде «зато сердце горячее», но какое-то чутье удержало ее от этой банальности, и она промолчала.
Данилов сел в машину. Помахал рукой. Машина стала разворачиваться. Сашка стояла неподвижно. Потом машина развернулась и двинулась по дороге. Сашка вышла на дорогу и долго смотрела ей вслед. И дождалась: Данилов оглянулся и снова помахал ей рукой. Сашка медленно подняла руку и слабо помахала в ответ.
Вечереет. Длинные тени пролегли по улице. Красное солнце плавится в каждом окне. Сашка медленно входит в село. Она идет откуда-то из леса.
У околицы на нее налетает Авдотья:
— Где ты была? Я тебя цельный день ищу, ищу!
— А что?
— Бабы просили меня повиниться за вчерашнее, — потупилась Авдотья. — Ты уж сделай милость, не серчай… Сегодня все как одна сено убрали… Уж так старались, так старались — все хотели, чтоб ты увидела.
— Дунь, пойдем, раскинь карты, а? — неожиданно попросила Сашка…
Авдотья страшно удивилась, вытаращила глаза, а потом обрадовалась.
— А что? Пойдем, пойдем. Давно уж не гадали…
…И вот сидят они у стола над раскинутыми картами, и Авдотья тянет нараспев:
— В голове у него хлопоты и обратно хлопоты… Казенный дом… известие и крестовая дама…
— А я какая? — спрашивает Сашка. Но на этот раз она слушает невнимательно и спрашивает рассеянно.
— А ты червонная.
— На сердце… Свой интерес, дорога… Почтенный король, и вот тебе, пожалуйста, червонная дама…
— На сердце? — слабо оживляется Сашка.
— На сердце…
Сашка несколько мгновений думает, потом безнадежно машет рукой и поднимается.
— Глупости! Врут все твои карты…
— А вот и не врут! Постой, не кончилось еще гадание.
— Да нет уж, спасибо, хватит!
— Ай, да кто же спасибо за гадание говорит! — сердится Авдотья, — Учила я тебя, учила!
— Ну прости, забыла, — отвечает Сашка и выходит.
Большая, светлая луна повисла над селом. Гаснут одно за другим окна в домах. Но не спит село. То в одном, то в другом конце его зазвенит песня, заиграет гармошка, раздастся отчаянный, но довольный девичий визг.
Сашка тихо бредет по улице, выходит за околицу, где прощались они с Даниловым… И видит две удаляющиеся фигуры, четко освещенные луной. Парень и девушка медленно идут по дороге, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу. Сашка узнает Зинку и Сергеева. Она останавливается и поворачивает обратно… Во всю силу звенят сверчки, им вторят лягушки в озере…
За углом какого-то дома Сашка слышит сочный звук поцелуя. Она останавливается на мгновение, улыбается, качает головой и идет дальше…
И снова за большими кустами акации, возле палисадника другой избы, слышит она какую-то возню, тихий смех, торопливый шепот: «Тише, председательница… идет…».
— А что она нам, запрет, что ли? И Сашка, снова улыбаясь, идет дальше.
Она подходит к своему дому. Света в окнах нет, мать, по-видимому, уже спит…
И вдруг из темноты выдвигается какая-то мужская фигура…
— Ой, кто это? — пугается Сашка.
— Не узнала? — неуверенно засмеялся Иван.
— А, это ты! — равнодушно сказала Сашка, подходя к нему. — Ты что тут?
— Тебя дожидаюсь.
Сашка помолчала, посмотрела на него и покачала головой.
— Девок мало?
— Эх, Саша, что мне девки! — вздохнул Иван, — Я-то ведь тоже уже не парень, даром что неженатый… Не тянет меня к ним… Поверишь ли, только о тебе и думаю все время…
— Нет, не поверю… Ну-ка, пусти. — Сашка отодвинула его и села на ступеньки, обняв колени. Иван подошел к ней поближе.
— А я тебе говорю… Помнишь, как ты тогда… — тут он запнулся… — И вот я все вижу какое у тебя лицо тогда было… Прямо как вспомню, так словно кольнет что-то… Никогда я тебя такой не видел, Саша…
— Слепой потому что, вот и не видел…
— Ну да, ну да… — поспешно закивал Иван и, подсев к ней, на ступеньку ниже, вкрадчиво заговорил. — Может, и был слепой, да теперь прозрел… Слышь, Саша?.. Я теперь к тебе со всем уважением… Слышь?
Сашка молчала, глядя куда-то прямо перед собой. Иван придвинулся поближе.
— Может, простишь?.. Что молчишь? Скажи хоть что-нибудь…
— За что простить-то? — задумчиво ответила Сашка. — Вины я за тобой уже не числю… Сама знала, на что шла…
Иван сел на ступеньку выше, рядом с ней.
— А я как вспомню, что было, так прямо в жар всего и кинет!.. А ты?.. Помнишь?
Сашка усмехнулась.
— Я тоже… памятливая…
Иван совсем приободрился и осторожно обнял ее за плечи. Сашка покосилась на его руку и… смолчала.
— Вот ведь чудно, — заговорил снова Иван. — Что имеем, не храним, а потерявши — плачем… Верно?
Сашка задумчиво покачала головой. Иван посмотрел на нее, обнял покрепче и потянулся к ней губами. Сашка смотрела ему в глаза и только в последний момент отвернула голову…
— Ты что? — удивился Иван, отпуская ее.
Сашка не ответила.
— Чудная ты какая-то стала… Вот вроде рядом сидишь, и прежняя ты и другая какая-то… Ты скажи, ежели ты все-таки серчаешь — я уйду.
Сашка снова ничего не ответила, и это внушило Ивану новую уверенность.
— А что, разве нам плохо тогда было? — опять вкрадчиво заговорил он, обнимая и поглаживая ее по плечу. — Не стану прятаться… Баб я повидал на своем веку… А так, как с тобой, — никогда не было… А ежели теперь, когда я со всем уважением к тебе, так нам и еще лучше будет. А, Саш? Честное благородное!
Рука Ивана все гладила, гладила ее плечо, потом дошла до шеи и скользнула в прорез кофточки. Сашка закрыла глаза. Иван жадно рванулся к ее губам. И снова Сашка отвернулась, оттолкнула его руки…
— Ну хватит! Ступай домой!!
— Как? — растерялся Иван.
— Ступай-ступай! Побаловались, и будет!..
— Какое же это баловство? — крикливо и растерянно улыбнулся Иван. — Никакого баловства и не было…
— И не будет! — строго ответила Сашка. — Не хочу я, чтоб люди меня судили… — И она встала.
— А нам-то что до них? — воскликнул Иван, тоже вставая. — Они сами по себе, а мы — сами… Ты, может, того… сомневаешься во мне ежели… Так я ведь и жениться согласный… Хоть завтра.
Сашка кинула на него быстрый взгляд.
— Правду говорю! — подтвердил Иван. — Вот чтоб провалиться мне! Пойдем завтра в сельсовет, и баста! Когда-никогда, а жениться надо… А мне никто не любый, кроме тебя…
Сашка снова уставилась куда-то вдаль.
Иван тронул ее за руку.
— Ну, что скажешь? Пойдем завтра?
Она медленно покачала головой.
— Опоздал ты, Ваня, — тихо сказала она. — Кабы зимой ты меня позвал, пошла бы с радостью, а теперь нет!
— Да что случилось-то? — с отчаянием воскликнул Иван. — Зимой ведь я к тебе вовсе по-иному ходил… А теперь, когда я по-настоящему… ты не серчай, что я скажу. Но вот, право слово, надо же тебе и об себе подумать… Ведь не молодая ты… Ты только не серчай, а подумай об себе…
— А я всю жизнь только об себе и думала, — усмехнулась Сашка. — А теперь вот неохота. Понимаешь?
— Нет… чистосердечно признался Иван.
— Ну вот, где же тебе понять… Значит, разные мы с тобой люди, и ни к чему нам этот разговор. Ступай-ка с богом…
— Саша! — рванулся к ней Иван.
— Ступай-ступай! — холодно ответила Сашка, отстраняя его руки. — Все уже выяснили…
Растерянный и изумленный, смотрел Иван, как она поднималась к себе и, не оглядываясь, захлопнула за собой дверь.
Во весь экран — густая спелая пшеница.
Но вот прошел комбайн и открылось пустое скошенное поле. Посыпался дождь, потом снег. Снег идет все гуще, гуще…
И снова таяли ручьи, бежала вода, покрывались листвой деревья.
И опять листопад сменялся дождем, снегом. Шло время. И оно несло с собой перемены. В селе появилась новая площадь, на одной стороне ее стояло новое здание правления, а на другой клуб. Посередине площади на столбе поблескивал серебром рупор репродуктора, а над многими крышами домов появились телевизионные антенны.
…Заморские страны с причудливыми зданиями, необыкновенные танцы и наряды сменяют друг друга на экране.
Но постаревший и осунувшийся Егор Лыков не смотрит на телевизор. Он сидит за столом, перед ним пустая четвертинка и миска с капустой. Тяжелым и непонимающим взглядом он смотрит, как принаряженная Верка вертится перед зеркалом и кричит мужу за занавеску:
— Долго ты еще там? Сейчас журнал кончится. Опять на картину опоздаем.
Виктор мучается с галстуком и не отвечает ей.
— Вырядилась! — тоскливо ворчит Лыков. — Медом вас там по губам мажут, что ли, в клубе вашем? Такой же телевизор, а не-ет, надо им на людях трепаться. В своем дому им неинтересно…
Верка, не обращая на него внимания, повторяет:
— Ну? Скоро?
Виктор наконец появляется. Верка критически осматривает его, поправляет воротничок.
— И этот туда же! — брюзжит Лыков. — Перед кем франтить-то будете?
— Ох, папаша! — вздыхает Виктор. — Ну что вы нас все пилите, пилите? Просто житья уже нет!
— Житья им нет! — с горечью повторяет Лыков. — Чего же вам еще не хватает? Для кого я это все наживал? Кому эту чертовину купил? — ткнул он пальцем в телевизор, — Уж вроде все, все в дому есть. Чего же вы морду-то от своего дома воротите! Какого рожна вам еще надобно?
Виктор не стал отвечать, а молча надел пальто.
— Выключить? — хмуро спросила Верка, протягивая руку к телевизору. — Все равно ведь не смотришь.
— Пусть орет! — хмуро возразил Лыков, — Даром я за него деньги плачу, что ли? Давай другую программу!
Щелкнул переключатель, и из телевизора понеслись слова: «Без женщин жить нельзя на свете, нет…» Виктор и Верка ушли. Лыков оперся локтями на стол и обхватил руками голову. На телевизор он так и не взглянул…
Такой же телевизор, только выключенный. На нем ваза явно модернистского толка, видимо, подарок какой-то делегации. А в остальном все в избе Сашки осталось почти по-прежнему.
Мерно тикают старые ходики, показывая двенадцатый час. Сашка в рубашке сидит перед зеркалом и рассматривает свое лицо. Вот она заметила седой волос. Один, другой… Хотела было выдернуть, а потом увидела, что это целая прядь.
Снова рассматривает себя в зеркале, задумывается. Потом торопливо бежит к двери и закрывает ее на щеколду…
Лезет в сундучок и с самого дна его достает губную помаду.
Осторожно начинает подводить губы, но она не умеет это делать. Желая поправить неровности, делает губы все толще, толще… Критически рассматривает результаты. И тут раздается стук в дверь. Сашка в панике начинает стирать помаду, но не тут-то было — она оказывается несмываемой. Стук все сильнее. Сашка в отчаянии трет губы ладонью, рукавом, полотенцем, но проклятая краска только сильнее размазалась по лицу. А дверь все грохочет, и слышно, как там ругается Василиса:
— Сашка! Оглохла, что ль? Открывай!
Тогда Сашка, швырнув полотенце на спинку кровати, открывает дверь, бегом устремляется к кровати и ныряет под одеяло, закрывшись с головой.
Входит Василиса, подозрительно осматривается. Сердито ворчит:
— Все ноги поотбивала, пока достучалась… Неужто не слышно?
— Спала я, — отвечает Сашка из-под одеяла…
— Умаялась? Ну спи, спи, касатка, — успокоилась Василиса.
Она бесцельно походила по комнате, покосилась на кровать, вздохнула и, снедаемая каким-то зудом, заговорила опять:
— Слышь, что ль? Ты погоди спать-то… Что я тебе расскажу…
— Не мешай!.. — сердито ответила Сашка.
— Да ты послушай! — оживилась Василиса. Кино я смотрела. Уж такое чудное, такое чудное. Шапки у их агромадные, и каждый с левольвертом ходит… Сначала, значит, все пели под гитару, а потом ка-ак начали пулять друг в дружку. Стреляли, стреляли — умаялись. Опять стали петь. — Она в возбуждении присела к ней на кровать. — И еще бабенка там одна была. И тебе плясунья, и тебе певунья — словом, с бесовской косточкой баба! И вот случилось у ей любовь. С одним усатым…
Тут взгляд ее упал на полотенце со следами помады. Василиса схватила его, стала недоуменно рассматривать. Потом она заметила зеркало, оставленное на столе… Она подозрительно посмотрела на Сашку и… сдернула с нее одеяло.
— Ах, бесстыжая! — вскипела она, увидев ее лицо. — Что удумала, а? Девка ты, что ли?
— Ну ладно тебе. Я только попробовала! — виновато пробурчала Сашка.
— Я тебе попробую! Вот возьму голик да так отхожу… до смерти не захочешь! А ну, умывайся! Живо! — Она схватила веник и замахнулась на Сашку.
Сашка, не заставляя себя просить, вскочила и подбежала к рукомойнику…
— Ишь какую моду взяла — морду мазать! — бушевала Василиса. — Забыла, кто ты есть! Про тебя в газете писали! Ты теперь по струночке должна ходить, чтоб ни грязь, ни слово прилипнуть не могли… И думать не моги! Ах, идол тебя возьми…
Сашка, косясь на веник, торопливо намыливает лицо.
Новое правление колхоза окружено нарядным палисадничком.
Сашка сидела одна в кабинете и говорила по телефону:
— А станочка токарного у вас не найдется?.. Ну вот, зачем, зачем? В эртеесе-то за каждым пустяком не будешь в очереди стоять… Токарь-то найдется, к нам теперь всяких специальностей народ прибывает… А с директором завода ты не знаком? Может, они списывать старье какое будут, а нам бы и пригодилось… Пожалуйста, узнай, будь другом… А я бы тоже тебя как-нибудь отблагодарила… Что, что?.. Дурак! — фыркнула она вдруг и повесила трубку.
В дверь постучали, и тотчас же просунулась голова Виктора, зятя Лыкова.
— Что у тебя? — привычно спросила Сашка, разглядывая какие-то бумаги на столе.
— Я по личному, Александра Васильевна, — с непривычной застенчивостью сказал Виктор.
Сашка, несколько удивленная, подняла голову.
— Строиться мы с Веркой надумали, чтоб, значит, своим домом жить… Я в смысле помощи хотел узнать, как нам колхоз, не поможет?
Сашка нахмурилась.
— Колхоз помогает тем, кто нуждается в помощи, — вдовам, старикам. А у вас хозяйство, дай бог каждому! Не стыдно вам еще помощи просить?
— Да в том-то и дело, Александра Васильевна, — заторопился Виктор. — Егор Иваныч нам ни копейки на это не дает. А с Веркой вдвоем нам, пожалуй, не поднять сразу-то.
— А куда вам торопиться?
— Терпенья больше никакого нет жить там. Верка, уж на что, кажется, родная кровь, и то плачет. Или, говорит, давай отделяться, или на целину уедем. Она уж и с Иваном списалась. Он звал. А неохота уезжать. Чего же от добра добра, искать?
— Как там Иван-то живет? — задумчиво спросила Сашка. — Не женился?
— Как же, девочка уже родилась, Александрой назвали.
Сашка быстро глянула ему в лицо, но Виктор, видимо, говорил вполне просто и не помнил ничего об их связи. Сашка покачала задумчиво головой и словно забыла, что Виктор стоит и ждет ответа. Потом спохватилась.
— Ладно, стройтесь, придумаем чего-нибудь…
— Ну спасибо! — повеселел Виктор. — Нам ведь не так, чтоб уж очень. Сруб мы в Кисловке уже приглядели, уезжают там одни… Вот леска немного да железа на крышу. Ну там, машину, чтоб перевезти, да аванс, чтоб вперед немного денег получить…
Он бы охотно продолжал еще перечень, в чем ему нужна помощь колхоза, но тут в дверь просунулась Авдотья.
— А, Дуня! — обрадовалась Сашка. — Заходи, заходи, дело есть.
— Так, значит, я могу надеяться? — спросил Виктор, направляясь к дверям.
— Можешь, можешь.
Виктор вышел.
— Слушай, Дуня, не попробовать ли нам в этом году… — начала было Сашка.
— Не знаю! — отрезала Авдотья. — Ухожу я с фермы!
— Вот те раз! — растерялась Сашка. — Да что это с тобой? Обидел кто? Так ты скажи, я им…
— И ничего ты им не сделаешь! — запричитала вдруг Авдотья, чуть не плача. — Сама посуди, одна я такая-то на ферме осталась. Девки, почитай, все с десятью классами. А Зинка, стерва, как в техникум поступила, так каждый день страмить меня зачала: то аскорбин какой-то выдумает, то каротин, будь он неладен. А я, дура старая, и слов-то таких не знаю.
— Ax ты, господи! — заволновалась Сашка, сообразив, в чем дело. — Так ведь говорила я тебе: тянуться надо за молодыми, книжки читать. Ты прочла ту книжку, что я тебе выписала?
Авдотья сердито махнула рукой.
— Вот уж спасибочки! Удружила! Ты бы еще потолще книжку поискала. Да я как возьму ее в руки, как посмотрю — а буковки все такие ма-аленькие — неужто, думаю, до самого конца все читать? Так меня с перепугу-то в сон и бросит, — невесело посмеялась она сама над собой.
Сашка тоже невольно улыбнулась.
— Ты уж меня, Сашенька, по старой дружбе знаешь куда определи? В ясли!
На лице Сашки появилось замешательство, и от Авдотьи не укрылось это. Она тревожно посмотрела на Сашку.
— Что? Неужто обещала уже кому?
— Варваре, — виновато качнула головой Сашка.
— Ишь ты! — возмутилась Авдотья. — Это с какой же стати?
— Да так… Своих-то ребятишек не пришлось ей понянчить, — тихо ответила Сашка, — вот я и надумала: пусть хоть возле чужих утешится…
Авдотья опустила голову, словно признавая справедливость этого решения. Потом снова подняла ее.
— Что же ты, подруженька, про меня-то забыла? — с горьким упреком вырвалось у нее. — Я бы ведь тоже… понянчила бы… — И Сашка мгновенно почувствовала себя виноватой. Она бросилась к Авдотье, обняла ее и прижала ее голову к груди.
— Ну прости! Ладно уж… Не подеретесь ведь с Варварой? — попробовала она шуткой загладить свой промах.
— Поделимся, — светло улыбнулась Авдотья.
— Ну и слава богу! — облегченно вздохнула Сашка и тотчас же перешла на деловой тон. — А кого же на твое место?
— Зинку, кого ж еще? — развела Авдотья руками. — Такая грамотная стала, спасу нет! Уж она там всех заставит по струнке ходить!
Сашка согласно кивнула головой. В это время за окном послышались сигнал автомобиля и крики ребятишек. Сашка подошла к окну.
Это была автолавка. Через весь бок фургона шла яркая надпись красными буквами — «Книги».
Возле нее уже столпились люди. Две девушки рассматривали журнал мод. Какой-то старик заинтересовался «Полезными советами» и, водя корявым пальцем по строчкам, читал вслух:
— Натощак купаться могут только здоровые люди…
Девчушка лет четырнадцати, привстав на цыпочки, допрашивала продавщицу:
— «Мадам Бовари» есть?
— Нет, девочка, нет. Рано тебе такие книги читать.
— А «Блеск и нищета куртизанок»?
— Нет, девочка. Хочешь «Васек Трубачев и его товарищи»?
— Не-ет, не надо! — затрясла головой девчушка. — А вот еще. И, заглянув в бумажку, прочла: «Де-ка-ме-рон». Есть?
— Да кто же это тебе такие книги советует? — возмутилась продавщица.
— Как — кто? Девочки, — невинно удивилась в свою очередь девчушка.
Когда Сашка и Авдотья подошли к автолавке, навстречу им попалась Зинка с пачкой книг под мышкой.
— Учебники? — спросила Сашка.
— Ага. Сессия скоро, — кивнула Зинка и прошла мимо. Авдотья, проводив ее подозрительным взглядом, зашептала Сашке:
— Видала? Сессия!.. Вот ведь стерва! Убей меня бог! Ведь это она нарочно при мне такие слова говорит!
Сашка рассмеялась. Продавщица, увидев Сашку, достала стопу книг, перевязанную бечевкой, и протянула ей:
— Пожалуйста, Александра Васильевна! Вот ваш заказ.
Сашку пропустили к прилавку, уважительно расступившись перед ней. Доставая деньги и рассчитываясь, она спросила:
— Что новенького слышно?
— Ничего особенного, — пожала плечами продавщица. — Артисты приезжали, да так себе… Сидоренко с хлебозавода поперли.
— Давно пора, — одобрительно кивнула Сашка.
— Ну, выставку еще осеннюю хотели организовать… Да! Вот еще. Говорят, товарища Данилова от нас забирают… В область.
— Что? — широко открыла глаза Сашка.
Чуть не бегом она прибежала в гараж, рванула на себя дверцу «Победы», села и, взяв сразу большую скорость, вылетела на дорогу.
…Она гнала машину что есть силы, и на лице ее была тревога, печаль и как будто обида.
Однако в приемную Данилова она вошла уже успокоенная, собранная, деловитая.
— Здравствуй, Илюша! Что, правда говорят, уходит от нас Андрей Егорыч? — спрашивает она по-свойски у секретаря.
— Говорят! — вздохнул секретарь.
Сашка тоже вздохнула.
— Можно к нему?
— Пожалуйста, он сейчас один.
…Данилов встретил ее радушной улыбкой. Он встал из-за стола и пошел навстречу.
— Здравствуйте, здравствуйте, Александра Васильевна. Очень кстати! Я как раз о вас думал.
Сашка быстро взглянула ему в лицо, но промолчала, ожидая, что он скажет.
— Присаживайтесь!
Данилов пододвинул ей стул, потом сел рядом и доверительно начал:
— Что нам делать с колхозом «Коммунар»?
Сашка недоуменно взглянула на него.
— Это который в Кисловке? — спросила она, чтобы выиграть время и перестроиться на деловой разговор.
— Да.
— Хм… — начала она. — Говорила я вам, что не вытянет этот ваш, как его… Бочкин, Кадушкин?
— Кадкин.
— Ну Кадкин. Куда ему такой воз вывезти, когда он одних вас только и слушает…
— Как, как? — не понял Данилов.
— Команду, говорю, одну вашу слушает, а своей головы не имеет.
— Любопытно, — нахмурился Данилов. — Ну-ка, объясните поподробней…
— А чего объяснять! — пожала плечами Сашка. — На нем ведь ровно шоры надеты: он, окромя указаний сверху, ничего не видит. Против начальства тоже ни в жизнь не пойдет… Что ему прикажут, то он и делает. Сеять? Он сеять начнет. В грязь будет сеять. В снег будет сеять. Убирать выйдет команда — он убирать станет. Зерно еще веса не набрало, а ему что, он команду слушает… Вот так-то, — усмехнулась Сашка, качая ногой.
— Любопытно! — мрачнея, повторил Данилов. — Командовать у нас есть любители. Но надо же и свою голову иметь! А как вы отнесетесь к предложению объединиться с этим колхозом?
— Как объединиться? — оторопела Сашка.
— Очень просто… Слить их колхоз с вашим в порядке укрупнения…
— Нет, что вы! — затрясла головой Сашка. — Не согласна. С какой стати! На все готовенькое — много таких найдется… К нам когда отдельные семьи просятся, мы и то с разбором принимаем…
— Подождите, Александра Васильевна, не горячитесь. Обдумайте как следует… Это очень нужное дело. Колхоз этот — как бельмо на глазу. А самим им не вытянуть.
— Нет, не согласна я! — твердила Сашка. — Известно, на чужом горбу в рай хорошо ехать. Пусть они сами…
Данилов несколько мгновений смотрел на нее, потом неожиданно спросил:
— Александра Васильевна, а почему вы до сих пор не вступаете в партию?
— Почему? — улыбнулась Сашка. — Да вы же меня тогда заедите. Каждую неделю будете выговора лепить.
— Спокойней, значит, так, да?
— А что? Конечно! — все так же простодушно ответила Сашка, не замечая, как все больше и больше мрачнеет Данилов.
— Да-да, — протянул он, постучав пальцами по столу.
Сашка наконец поняла его огорчение и поспешила поправиться:
— То есть… Я не против… Все как-то недосуг… Опять же рекомендации надо просить у кого-то… В общем… вы не думайте… Я — готова.
— Вы так считаете? — качнул головой Данилов. — А может ли быть настоящим, коммунистом человек, который трясется над собственным добром и больше всего боится, как бы сосед не попросил его поделиться чем-нибудь?
— Это кто трясется? — вспыхнула Сашка. — Я?!
— Да, вы! — холодно ответил Данилов.
Сашка медленно поднялась.
— Ну спасибо, Андрей Егорыч! Удружил. Вот уж не ждала такого привета…
— Сядь! — коротко бросил Данилов.
— Нет уж, чего там… Не за таким разговором я сюда ехала, — махнула она рукой, отворачиваясь.
— Сядь и слушай! — хлопнул Данилов ладонью по столу, сам вскакивая.
Сашка вздрогнула, испуганно заморгала и послушно села. Таким ей его еще не приходилось видеть. Данилов взволнованно прошелся по кабинету, потом присел рядом с ней на стул и заговорил:
— Обиделась? А мне не обидно узнавать про тебя такое? Выходит, тебе и в самом деле жалко делиться с соседями. Свои хорошо живут — и ладно! А на других тебе наплевать!
Сашка не ответила, целиком уйдя в свою обиду.
— Помнишь, я к вам приехал летом, ну когда вдовы ваши загуляли? — снова заговорил Данилов уже гораздо мягче. — Вот я тогда первый раз тебя по-настоящему разглядел и подумал: «Большое сердце у человека, и много добра он может сделать людям». Поэтому я тебе и помогал, как мог. А ведь в Кисловке тоже есть и вдовы солдатские и вообще неважно живется людям. Что же с тобой случилось, Саша? Неужели ты и в самом деле так очерствела сердцем?
Сашка круто обернулась к нему.
— Ты до моего сердца лучше не касайся! — глухо сказала она и криво усмехнулась. — Какой сердцевед нашелся!
Данилов невольно опешил от этой грубости, нахмурился и встал.
— Прошу извинения, если я вас обидел. Я этого не хотел, — подавленно сказал он и отошел. Подумал и снова сел за стол. — У вас есть еще какие-нибудь вопросы ко мне? — вежливо и официально спросил он.
Сашка поморщилась и искоса посмотрела на него. Похоже, она пожалела о своей грубости, но гордость не давала ей признать свою ошибку.
— Да нет… Все… Прощайте, Андрей Егорыч!
— Всего хорошего! — наклонил голову Данилов, вставая.
Сашка помедлила мгновение, пристально глядя на него, но Данилов не поднял на нее глаз, и она резко повернулась и пошла к дверям. Уже взявшись за ручку, она оглянулась и встретила его взгляд.
— Что же вы, Андрей Егорыч, — с горьким упреком вырвалось у нее, — точили меня тут, точили, а сами ни слова, что уезжаете? Я-то к вам ведь с доброй душой, попрощаться, чтоб по-хорошему, а вы?
Она покачала головой и хотела уже выйти, но Данилов, только сейчас понявший все мотивы ее поведения, поспешно остановил ее:
— Подождите!
Он выскочил из-за стола и подбежал к ней.
— Саша… то есть, простите, Александра Васильевна… Я ведь не думал так расставаться с вами. Я собирался на днях поехать по колхозам и обязательно заехал бы к вам попрощаться.
Сашка недоверчиво посмотрела на него.
— Не верите? Честное слово! А кстати, хотите, поедем вместе? Вам тоже будет полезно посмотреть кое-что…
— Хочу! — так быстро вырвалось у нее, что она даже смутилась. Но Данилов, обрадованный примирением, даже не заметил этого.
— Ну и прекрасно! Завтра же и выедем.
И вот они осматривают большой светлый коровник в каком-то колхозе. Молодой парень в комбинезоне включает рубильник, и механический раздатчик кормов приходит в движение. Ковши с кормами плывут вдоль кормушек, останавливаются точно перед каждой кормушкой и опрокидываются.
— Сколько же человек обслуживает этот коровник? — спрашивает Данилов.
— Пять! — с гордостью отвечает парень.
Сашка поспешно записывает что-то в блокнот.
…Потом они осматривают телятник…
…Молокозавод…
И, сопровождаемые хозяевами, отправляются к машине. Машина трогается.
— Ну, что ж? — улыбается Данилов. — Заедем теперь в Кисловку?
Сашка покосилась на него и усмехнулась.
— Ну давай, только там смотреть-то нечего.
— Ну просто поговорим с кем-нибудь…
…Вечереет. На горизонте громоздятся черные тучи.
— Похоже, дождь собирается, — замечает Данилов. — Ногу что-то ломит.
— Раненая? А я и не знала… Вы на каком фронте были?
— На разных… А ранили на Втором украинском.
— Муж мой там… — Сашка не договорила.
…Почти уже совсем стемнело. Впереди, на пригорке, замигали огоньки деревни.
— Ну вот и Кисловка, — вздохнула Сашка. — А там уже и до дому недалеко.
Машину вдруг затрясло, закачало. Шофер затормозил, вылез из машины.
— Что, опять баллон? — спросил Данилов.
— Левый, задний, — виновато отозвался шофер. — Вот не везет. Придется клеить.
— А может, дотянешь до деревни?
— Да нет, нельзя, камеру раздавлю.
— Пить охота! — сказала Сашка вылезая. — Дойдем до деревни?..
— Пошли. Тогда, Миша, подъезжай к крайнему дому, — обратился Данилов к шоферу и стал догонять Сашку.
Дунул холодный ветер. Где-то далеко сверкнула зарница. Сашка зябко поежилась…
— Замерзла? — озабоченно спросил Данилов.
— Немножко… В машине, должно, продуло.
Данилов с готовностью стал стаскивать пиджак.
— Не надо, сейчас дойдем.
— Одевайся, одевайся, ничего! — с грубоватой заботливостью прикрикнул Данилов и накинул ей пиджак: на плечи.
— А то молочка, может, выпьете? — приветливо предлагает пожилая женщина, подавая ковшик Сашке.
— Нет, спасибо, лучше воды… — Сашка жадно припала к ковшу.
— Откуда же сами будете? Чтой-то мне ваша личность будто знакомая, — вглядывалась женщина в Сашку.
— А это ваша соседка — Потапова, председатель колхоза «Заря», — пояснил Данилов.
— А-а, — женщина расплылась в улыбке. — Как же, как же, слыхали. Говорят, хорошо у них живут, — вздохнула она.
— Неплохо, — улыбнулся Данилов. — А у вас как?
— И-и, — махнула рукой женщина. — Не живем — слезьми умываемся! Кто что утащит — тем и сыты. Бригадиры, те возами тащат, мужики — мешками, ну, а мы, бабы, — карманчиками, — невесело посмеялась женщина, оттопыривая карманы на юбке. — Уж все, вроде, все вокруг жизнь наладили, а нам, видать, доли нет.
Данилов посмотрел на Сашку. Та задумчиво смотрела на женщину, покусывая губы.
— А вот, говорят, хотели вас присоединить к их колхозу, — кивнул Данилов на Сашку. — Как вы на это смотрите?
— Мы-то рады-радешеньки были бы, да, поди, не схотят они. Чего им такой хомут на шею? — покорно вздохнула женщина, понимая справедливость этого нежелания. — От нас уже две семьи к ним перебежали. Третьи просились, да не взяли они.
— Потому не взяли, что об вас подумали, — хмуро заметила Сашка. — Ежели всех принимать, так у вас никого и не останется.
— А у нас и так, почитай, никого не осталось. Мужики, которым должностей не осталось, все разъехались.
Сашка шумно вздохнула. Данилов снова взглянул на нее. Сашка виновато улыбнулась, развела руками: что, мол, поделаешь, придется брать.
— Ничего. Надо думать, Александра Васильевна захочет вам помочь? — снова посмотрел он на Сашку.
Та кивнула.
В это время лампочка под потолком замигала. Погасла, зажглась. Снова погасла.
— А, будь они неладны! — проворчала женщина в темноте. — Цельный вечер мигает. Чинят, чинят, никак не починят. Сейчас я вам лампочку засвечу…
Она загремела в темноте чем-то… В это время свет снова зажегся. Женщина поставила на стол керосиновую лампочку.
— Ну вот. Коль опять погаснет, зажгете… А теперь, не обессудьте, на ферму мне пора. Сторожихой я там.
— Как, вы уходите? — забеспокоилась Сашка.
— Может, мы тогда у соседей ваших посидим? — предложил Данилов.
— Да чего вы? — замахала женщина руками. — Сидите! Куда из тепла иттить? А когда пойдете — дверь на щеколдочку замкнете, и вся недолга…
— Не запираете? — удивился Данилов.
— А чего у нас брать-то? Веник старый? Ну до свиданьица… Может, еще когда заедете, милости просим! — слегка поклонилась она от двери.
— До свиданья, — попрощался Данилов.
— Спасибо вам, — сказала Сашка.
Женщина ушла.
— Симпатичная бабка, — кивнул на дверь Данилов.
— Да… годочков на пять постарше меня будет, — усмехнулась Сашка…
Данилову стало неловко.
— Ну, чего уж прибедняться! Вам можно хоть завтра под венец, — постарался он пошутить.
Сашка зябко поежилась, натягивая поплотнее пиджак на плечи.
— Женихов нет, — запоздало ответила она, подсаживаясь к столу. — Был когда-то один, да прогнала. Он и уехал.
— Гордая, должно быть! — улыбнулся Данилов.
— Была когда-то негордая, — задумчиво ответила Сашка.
Данилов пристально посмотрел на нее, потом полез в карман за папиросами. И как только он чиркнул спичкой, свет погас. Он прикурил и стал держать спичку в руке. Оба они задумчиво смотрели на огонь. Потом спичка погасла.
— Зажечь лампу? — спросил Данилов.
— Как хотите, — тихо сказала Сашка.
Данилов погремел спичками и… положил их на стол.
— Ну? Что же вы молчите? Давай разговаривать, — сказал он, и в голосе его зазвучало беспокойство.
— Давай, — откликнулась Сашка так же тихо.
И снова настала тишина. В темноте вспыхнула папироса.
— Примете их к себе? — спросил Данилов.
— Придется, — не сразу ответила Сашка. — Трудновато будет наших уговорить. Ну, да ничего. Глаза боятся, а руки делают…
Наступила пауза.
— Андрей Егорыч, а вам обязательно надо уезжать? — тихо спросила Сашка. — Разве нельзя отказаться?
— А ты можешь отказаться от этого колхоза?
Сашка опять вздохнула. В темноте слышно было, как шуршали спички в коробке, который Данилов задумчиво переворачивал на столе.
Сашка медленно протянула руку и дотронулась до его руки, в которой он держал коробок. Данилов замер, потом послышался тихий хруст — коробок сломался в его руке.
Он протянул другую руку и положил на Сашкину.
И в это время загорелся свет.
Оба тотчас же отдернули руки и отвернулись, боясь встретиться глазами.
Данилов взволнованно встал и заходил по комнате.
Сашка сидела, низко опустив голову. Данилов вдруг резко повернулся к ней, словно хотел что-то сказать, и… свет опять погас. Только быстро и нервно вспыхивал в темноте огонек папироски.
— Зажечь лампу? — тихо спросила Сашка, нашаривая на столе коробку спичек.
— Как хотите, — отрывисто сказал Данилов.
И Сашка замерла на месте, глядя на этот огонек.
Вот он медленно двинулся по комнате. Вперед, назад. Вперед, назад. Остановился. Опять двинулся вперед. Снова остановился и… медленно стал приближаться к ней.
И когда Данилов остановился, вплотную подойдя к ней, она невольно встала ему навстречу.
И тут снова зажегся проклятый свет!
Оба одновременно взглянули на лампочку: он с бешенством, она в отчаянии.
Потом их глаза встретились. Сашка смотрела на него неотрывно, слегка подавшись вперед. А в глазах Данилова читалась какая-то борьба. Он то жадно смотрел ей в глаза, то на мгновение опускал взгляд, и по скулам его непрерывно двигались желваки.
А когда пауза стала слишком долгой, Сашка поняла: если человек так медлит, вряд ли он решится. А если все же решится, то непременно пожалеет потом об этом. И тогда она, легонько вздохнув, сказала будничным голосом:
— Ну хватит! Согрелась я. Пожалуй, идти пора, может, помочь надо Мише.
Данилов помолчал мгновение, и… кивнул головой. Сашка направилась к дверям. Данилов за ней. Когда она вышла, он погасил за собой свет.
И снова трясется по дороге «газик». Данилов и Сашка молчат.
Машина въехала в деревню. Остановилась у Сашкиного дома. Оба молча вышли из машины и направились к крыльцу.
— Ну прощайте, Андрей Егорыч! — сказала Сашка, останавливаясь и протягивая руку.
— Ну почему же «прощайте»? — пробормотал Данилов. — Не завтра ведь уезжаю, увидимся еще.
— Нет, — качнула головой Сашка. — Не увидимся. Много добра вы сделали для меня, Андрей Егорыч. Спасибо вам за все! — Она слегка поклонилась ему. — Хороший ты мужик, умный… сердечный… — Тут она приблизилась к его уху и докончила: — А не орел! Нет! — и убежала в избу.
Данилов усмехнулся и невесело, как бы с упреком, покачал головой: то ли упрекая себя, то ли Сашку.
Потом он снова сел в машину, и она тронулась.
Они уже выехали в поле, как вдруг он схватил шофера за плечо…
— Остановись, Миша!
Машина стала. Шофер оглянулся на него.
— Забыли чего?
— Да. Сейчас, одну минутку. Посвети-ка фарой.
Данилов вышел из машины, стал перед фарой, достал тетрадь из полевой сумки и стал что-то писать в ней.
…Сашка сидела за столом, подперев голову руками и держась за щеки.
Василиса, возясь у печки, ворчала:
— Язык, что ли, проглотила! Ну, чего молчишь? Рассказала бы хоть, где была, чего видела…
Сашка как будто не слыхала ее,
— Вот они, нынешние-то, — продолжала Василиса. — Нет чтоб матерь родную уважить, поговорить со старым человеком…
Вдруг открылась дверь, и вошел шофер.
— Вот, Андрей Егорыч просил передать вам, — подал он ей сложенный листок.
— Где он? — вскочила Сашка. — Что он сказал?
— Ничего. Просто велел отдать. Он меня там ждет. До свиданья! — И шофер вышел.
Сашка развернула листок. Это была рекомендация в партию.
«Я, Данилов Андрей Егорович, член КПСС с 1941 года, партбилет № 038426, рекомендую в члены КПСС Потапову Александру Васильевну. Я знаю ее как человека, глубоко преданного делу строительства коммунизма…».
Дальше Сашка не смогла читать. Глаза ее заволоклись слезами, и она бессильно опустилась снова за стол.
— Ты чего?! Что стряслось? — забеспокоилась Василиса.
— Дура я! Баба! — всхлипнула Сашка, закрывая лицо.
И вот снова пришло лето. Оглушительно чирикают воробьи на новеньком скотном дворе. К куче навоза подошел Гуськов и с увлечением принялся раскапывать навоз в поисках червей. Он не сразу заметил появление Сашки с Лыковым. И, так как бежать было поздно, он на четвереньках подобрался к старой бочке и спрятался за ней.
Однако Сашка все-таки увидела его. Она подошла к бочке. Оказалось, что Гуськов, даже сидя за бочкой, продолжал копать червей.
Сашка присела, так же как и он, на корточки.
— Попадаются? — серьезно спросила она.
— Ничего. Идет дело, — невозмутимо отозвался Гуськов.
— Эх, Гусек, Гусек! — вздохнула Сашка, подымаясь. — И когда ты только за ум возьмешься?
— А что? — Гуськов тоже поднялся.
— Не понимаешь? — с какой-то горечью спросила Сашка. В это время мимо проехала машина. Сашка машинально проследила за ней и слегка оживилась: — Ну, хочешь на шофера выучиться? Сереге с Петькой осенью в армию идти, так все равно надо им замену готовить. Хочешь?
— Не могу, — крутнул головой Гуськов.
— Почему?
Гуськов вместо ответа шагнул и дохнул на нее. Сашка невольно отшатнулась, замахала руками.
— Да-а, — протянула она. — Отвыкать придется!
— Не пойдет! — коротко ответил Гуськов и пошел прочь.
— Нет, врешь! — яростно закричала вслед Сашка. — Еще как пойдет! Я теперь с тебя с живого не слезу! Я из тебя человека сделаю! Попомни это!
И, рассерженная, вернулась к Лыкову, которого оставила перед этим.
— Ну, чего ухмыляешься? — сердито буркнула она, заметив на его лице усмешку. — Не веришь, что из него толк выйдет?
— Не знаю, не знаю, Лександра Васильевна! — со вздохом ответил Лыков. — Боюсь, плохой из меня теперь отгадчик…
— То-то же! — победно усмехнулась Сашка.
Лыков искоса посмотрел на нее сузившимися глазами и спросил:
— А скажи мне, Лександра Васильевна. Ну, я свою линию в жизни гну, ты — свою. А все-таки чем же тебе слаще моего, если оба мы бобылями остались? А?
Сашка задумчиво посмотрела на него, не зная, что это: искренний вопрос или желание причинить боль.
Но в это время какая-то девушка прокричала издалека:
— Александра Васильевна! Александра Васильевна. Там какие-то представители приехали. Вас спрашивают.
Так и не ответив Лыкову, Сашка быстро ушла.
Голубая, сверкающая свежей краской «Волга» стояла перед Сашкиным крыльцом. В распахнутые окна было видно, как двое приезжих хорошо одетых мужчин горячо разговаривают о чем-то с Сашкой.
Авдотья шла мимо по улице, увидела «Волгу», удивилась, а потом, снедаемая любопытством, подкралась под окно, чтобы послушать о чем идет речь. И вдруг с вытянутым лицом бросилась бежать по улице.
По дороге ей попалась какая-то женщина. Авдотья остановилась, сказала ей что-то, женщина всплеснула руками и опрометью бросилась в дом, а Авдотья побежала дальше.
Потом она увидела старика, греющегося на завалинке, подбежала к нему и тоже сказала что-то, и старик тоже всплеснул руками и захромал через дорогу в дом напротив.
…Авдотья вбежала в ясли и с порога крикнула Варваре:
— Варька! Варька!
И что-то затараторила ей, истово стуча себя кулаками в грудь.
…Тревожная весть с быстротой пожара охватила село. Отовсюду выскакивали к Сашкиному дому люди.
Бежали Варвара с Авдотьей, прихватив увязавшихся за ними двух малышей.
С фермы спешила Зинка с девушками.
Торопились старики и старухи. Бежал Гуськов с удочкой.
И даже Лыков, которому никто ничего не сказал, увидев из окна своей избы спешащих куда-то людей, вышел на улицу и пошел следом за всеми.
Сашка сидела за столом, теребя постланную ради гостей скатерть, и была в полном смятении. А приезжие настойчиво уговаривали ее:
— Вы поймите, Александра Васильевна всю важность задачи. Этот совхоз должен стать как бы маяком, указывающим путь в будущее. Каменные дома, канализация, горячая вода, центральное отопление…
— Новая культура земледелия и животноводства, основанная на самом передовом опыте и научных данных…
— Ну вот, куда уж мне, — развела Сашка руками. — Я ведь совсем без всякого научного образования.
— А нам от вас не это требуется. Будут у вас заместители — специалисты по агротехнике и животноводству. Нам главное, чтоб возглавил это дело человек с душой.
— И с огоньком.
— Что же, неужто на мне свет клином сошелся? — с усмешкой спросила Сашка. — Никогда я не поверю, что так людьми обеднять можно. Плохо ищете,
— Мы ведь с товарищем Даниловым советовались по этому поводу перед его отъездом. Он сказал, что лучше вас никого предложить не может.
Сашка задумалась.
— Значит, это вас Андрей Егорыч надоумил?
— Да, это была его идея.
— Давайте проедем на место, а? Сами посмотрите. Тут езды всего часа полтора-два. А дорога туда прекрасная.
— Поедем, Александра Васильевна!
— Ну что ж… Посмотреть интересно… — нерешительно согласилась Сашка, поднимаясь.
— Посмотрите, посмотрите. Сразу согласитесь, когда увидите… Когда они вышли на крыльцо, то встретили десятки пар глаз, встревоженных, печальных, сердитых и укоряющих. На приезжих почти не смотрели, все взоры были устремлены на Сашку.
Она шла среди расступившихся перед ними людей, как сквозь строй, еще не совсем отчетливо понимая происходящее.
Один из приезжих сел рядом с шофером, второй предупредительно открыл дверь перед Сашкой.
Сзади нее раздался чей-то невеселый вздох, похожий больше на всхлип. Сашка вздрогнула и обернулась. И когда она снова увидела эти знакомые и дорогие ей лица, то словно пелена спала с ее глаз.
И, с силой захлопнув открытую перед ней дверцу машины, она почти грубо сказала:
— Никуда я не поеду! Прощайте!
— Постойте, Александра Васильевна! Как же так?..
— Нет уж, не надо меня сладкой жизнью на другое место заманывать. Сами ее там налаживайте. А мы ее тут дожидаться будем.
Видимо, рассердившись, мужчина пожал я плечами и сел в машину. Машина тронулась.
А Сашка осталась со своими односельчанами, и они смотрели друг на друга.
И как будто все застеснялись чего-то и стали прятать друг от друга глаза. А Варвара неестественно громко сказала:
— А чего это мы тут собрались? Друг друга не видели, что ли? Или делать нечего? И почти так же быстро, как и собирались они сюда, люди стали расходиться. А Сашка, растроганная и взволнованная, смотрела им вслед, по-бабьи держась за щеку.
Но вот, ощутив на себе чей-то настойчивый взгляд, она медленно повернула голову.
Это был Лыков. Он смотрел на нее странным, упорным взглядом, точно силился что-то понять или спросить. А когда глаза их встретились, что-то в его лице, он понурился и медленно побрел прочь, еще больше сутулясь и шаркая ногами.
А оставшиеся долго смотрели им вслед и молчали.