Он боялся, что напорется на какой-нибудь шальной патруль сарацинов, и поэтому напряженно прислушивался - не раздастся ли в отдалении мерный сдвоенный топот, но апрельская ночь поражала непривычным покоем: лишь ползли в звездном холоде подсвеченные луной облака, да в соседнем квартале, почти на пределе слышимости мяукала какая-то кошка. В остальном же все выглядело достаточно мирно. И только когда он, осторожно перейдя мостовую, завернул в переулок, где среди тесного камня не существовало, казалось, ни времени, ни материи, то вдруг услышал у себя за спиной торопливые догоняющие шаги и едва обернулся, как Елена, раскрасневшаяся от бега, непринужденно взяла его под руку.
- Привет, - сказала она, тут же мелко переступив, чтобы попасть в ногу. - Извините, но можно я пойду вместе с вами? А то - ночь, одной не слишком приятно...
- Вам в какую сторону? - спросил Марочник все еще несколько ошеломленно.
Елена тряхнула рыжими волосами.
- Туда же, куда и вам. Здесь недалеко, я вас не очень обременила?
- А вы знаете, где я живу? - спросил Марочник.
- Ну, конечно. Мастерская же находится в нашем доме. Я вас каждое утро вижу: как вы коробки таскаете. И не надоело? Могли бы, наверное, найти себе работу получше. Или вас это не слишком интересует? - Она просунула руку, устраиваясь поудобнее, ногти у нее были накрашенные, а в ушах, как Марочник вдруг заметил, покачивались простенькие сережки. Медь, наверное, с какими-то незамысловатыми камешками. - А все-таки хорошо, что я вас догнала. Я, конечно, и сама добралась бы, не так уж и трудно. Однако, вместе надежнее. А то - пусто кругом, не город, а картонные декорации.
- А это и есть декорации, - сказал Марочник.
Елена вскинула голову.
- Декорации, да? Вам тоже так кажется? Как интересно! А вот мне иногда представляется, что мы все живем как будто в зачарованном мареве. Знаете, такая невидимая туманность. Пыль, или вот как бывают - болотные испарения. И они затмевают нам нечто очень существенное. Смысл какой-то, какую-то важную истину. Точно спишь, и никак не можешь проснуться. Но вот пыль рассеялась, и - сразу же все иначе. Зазвенели трамваи, прорезались человеческие голоса, люди стали передвигаться как-то по-настоящему. Вы меня понимаете?
Она посмотрела - с надеждой.
Марочник неохотно ответил:
- Да, высказывалось предположение, что наш город - это часть гораздо большего мира. Причем часть его, отодвинутая за границу естественного. Черной магией, колдовством или просто стечением обстоятельств. Но, во всяком случае, определенное нечто отъединяет нас от реальности. И когда это нечто исчезнет, то оба мира сольются. И тогда, как вы говорите, прорежутся человеческие голоса. Может быть, это когданибудь и произойдет. Наверное. Я вот только не уверен, что образовавшийся мир будет лучше, чем этот...
- Нас отъединило "Движение"? - спросила Елена.
- Не совсем. Была заключена определенная сделка со Мраком. И последствия этой сделки, по-видимому, тогда не учитывались...
- А как сделать, чтобы это "нечто" исчезло?
Марочник процитировал:
- "И придет храбрый Мышиный король, и возьмет он Заколдованный меч, хранящийся в Железном подвале, и поднимет его против Орехового чародея, и вдруг станет - сияние во все стороны света"... Таков канонический текст. Вы, наверное, не хуже меня это знаете. Время сумерек всегда обрастает легендами...
Он покашлял.
- А Ореховый чародей - это наш Мэр, по-видимому? спросила Елена.
- Догадаться нетрудно... - Марочник вдруг испугался. Только вы понимаете, я надеюсь, что говорить об этом не следует? "Фабрикация и распространение злонамеренных измышлений"... Ну и так далее. Смотри "Указ о Противоречащих закону намерениях". Вы уже человек достаточно взрослый. У вас могут быть неприятности...
- А, подумаешь... - с отвращением сказала Елена. - Кто сейчас не болтает?..
- Мне, однако, не хотелось бы быть невольной причиной... всех тех сложностей, которые у вас могут возникнуть... Я бы чувствовал себя виноватым...
- Ладно. Я все поняла. - Елена остановилась. - Ну, спасибо, что проводили. Теперь я - сама.
И вдруг, не прощаясь, побежала, стуча каблуками через темную арку. И, наверное, дальше - к парадной на другой половине двора.
Бухнула крепкая дверь.
Не умею разговаривать с молодежью, подумал Марочник. Повзрослел, потерял соответствующую непринужденность. Старею. Это, по-видимому, и называется - середина жизни. Когда повзрослел.
Ощущение было не слишком приятное, и на какое-то короткое время оно заслонило для него все остальное. И только пройдя мимо серой песочницы с врытыми подле нее скамейками, оказавшись у задников мастерской, загороженной ящиками и строительным мусором, уже отпирая порезанную, обитую войлоком дверь, он вдруг явственно, как будто из пищевого бачка, ощутил тяжелые волны смрада и одновременно - звериное нахрапистое дыхание.
Шло оно, по всей видимости, как раз из-за ящиков, которые громоздились навалом углов, и наличествовало действительно в непосредственной близости. Вероятно, поэтому Марочник не сразу понял в чем дело, а лишь, отскочив, чтобы не подставлять незащищенную спину, выкинув перед собой короткое жало ножа и пролаяв не своим, надорванным голосом: Кто?.. именно по звериности раздающегося дыхания в мгновенном озарении догадался, что это не сарацины, устроившие здесь засаду, не случайный патруль, не ночная облава гвардейцев и уже гораздо спокойнее вытащил из кармана фонарь, подаренный ему Дуремаром, и, слегка поведя тускло-желтым широким лучом, свидетельствующим об истощении батарейки, шумно вытолкнул из груди накопившийся воздух, убеждаясь в своей правоте:
- А, это вы, ребята... Как вы меня напугали...
Плюшевые медвежьи мордочки с кожаными носами ослепленно моргали в свете фонарика - мягко желтели клыки и, как будто раскручиваемые пружиной, однообразно вращались мохнатые плоские лапы.
А один из этих непривлекательных медвежат тут же выдавил короткое трудное слово:
- Жить...
И другой тоже выдавил:
- Жить... - словно откинулось эхо.
Плюш у обоих был грязный, свалявшийся и сквозь истонченную шкуру проступали широкие кости скелета.
Видимо, они уже давно не ели по-настоящему.
- Так что же с вами, ребята, делать? - спросил Марочник. - Я ведь даже и накормить вас и то не могу, не нарушая закона. Слышали про такой недавний Указ "О неукрывательстве"?.. "О неукрывательстве и о не оказании помощи лицам, заподозренным в противоправных деяниях". От четырнадцатого числа прошлого месяца? То-то же... Как бы мне не погореть на нем вместе с вами...
Все это было чрезвычайно некстати. И однако, все в том же непрекращающемся озарении, снизошедшим на него, по-видимому, от испуга, он уже знал, что ему следует предпринять. И поэтому, приговаривая: Быстрее, быстрее!.. Шевелитесь, ребята... - ощутимо подталкивая неповоротливые тела, чтобы они действительно шевелились, перегнал их в фургончик, который с открытыми дверцами находился неподалеку, и, забросив туда же отрепья раздерганной ветоши: Ничего? Не замерзнете? Только, чтоб - ни единого звука! - облегченно повесил на петли слегка отсыревший замок, - после чего немедленно прошел в мастерскую и, не зажигая света, поскольку все ему тут было знакомо, торопливо набрал некий номер на застревающем разболтанном диске:
- Это - я. Надо срочно увидеться. Есть одно важное дело!..
А затем, не желая выслушивать то, что ему с возмущением начали говорить, бросил трубку и повалился на короткий диванчик для посетителей.
Он рассчитывал, что он заснет мгновенно, такая в нем накопилась усталость, и, наверное, так оно в результате и получилось, но едва он закрыл глаза, ощущая наваливающуюся тупую дремоту, как в кошмаре сознания всплыли - трясущееся лицо Дуремара и его тонкий голос, как будто дрожащий от неожиданного удовольствия:
- Так, выходит, приговор тебе все-таки не отменили?..
Радость при этом звучала самая неподдельная.
А когда он открыл глаза, чтобы избавиться от наваждения, то с удивлением обнаружил, что на круглом железном будильнике, потикивающем с верстака, уже восемь часов, давно наступило утро, и через щели в опущенных жалюзях пробиваются первые солнечные лучи.
Значит, он все-таки спал какое-то время.
Голова, во всяком случае, стала немного свежее, и когда Старый Томас ровно в четверть девятого, как всегда, не задержавшись ни на секунду, появился, чтобы открыть мастерскую, то совсем уже очнувшийся Марочник был к этому времени свеж и умыт, и сказал бодрым голосом, в котором не слышалось и тени усталости:
- Гутен морген, хозяин! Денек сегодня выдался - первоклассный!..
Правда, обмануть проницательность рьяного аккуратиста все-таки не удалось, Старый Томас, конечно, достаточно вежливо буркнул обычное: Гутен морген! - но при этом внимательно посмотрел на помятого Марочника из-под нависших бровей и уже несколько позже, когда хлопотливая фрау Марта заварила утренний кофе, по обыкновению в ритуальном единстве выпиваемый именно здесь, перед тем, как начать работу, взяв фарфоровую немецкую чашечку, расписанную пастушками, дуя на горячий напиток и, наверное, грея о стенки суставы, объеденные подагрой, все же, не удержавшись, заметил - тоном, в котором сквозило отеческое назидание: