Гриша ни за что не сказал бы Минаю, какие беды пришлось ему узнать из-за Минаевой музыки: два раза ее выбрасывали за окно - и он находил ее потом в колючих кустах крыжовника; кинули в поганое ведро - он выловил ее оттуда, вымыл в сажалке и высушил на солнце. А после этого решил никому не показывать - будет играть один в поле за огородами.
Гриша уже подходил к дому, когда его догнал Ян:
- Завтра утром пойдем в лес!
- К лесным братьям?
- Ага. Захвати хлеба побольше: может, не вернемся.
- Я орехов возьму...
- Можно и орехов. И никому не говори, слышишь? А то беда будет.
Ян зашуршал ногами по росистой траве, убежал.
Дома при малиновом свете лампады сидели рядышком на скамье Гришин отец и учитель Шпаковский, разговаривали. Мать хлопотала по хозяйству.
И на Гришу никто не закричал за поздний приход. Он сел в уголок и от скуки стал чесать босые ноги одну об другую.
Шпаковский - слышно было, что он усмехнулся - сказал:
- Встретил я Дамберга. Вот еще франт! Что ему нужно в наших краях?
- Надо думать, к гувернантке Ирме Карловне ездит, - ответил отец. Понятное дело.
- Непонятно одно: чем такой Дамберг живет?
- Да тебе какая о том забота?
- Интересуюсь такими, как он. Не сеют они у нас, не жнут, а собирать что-то надеются... Ты погляди-ка, Иваныч: за лесом - барон Тизенгаузен, тут - Ирма, а между Тизенгаузеном и Ирмой путешествует вот эдакий Дамберг. И всюду, по всему краю, у помещиков гувернантки - немки.
- Вот чудак, во что уперся! Что ж им, француженок нанимать? Француженки повывелись.
- Француженки вывелись - немки завелись.
Отец зевнул:
- Скучный твой разговор сегодня, друг!
- Погоди, - заторопился учитель. - Я вот что хочу сказать: Дамберг этот ездит все поближе к Двинской крепости.
- Ну, ты не обессудь - не туда загнул: немцы у нас самые верноподданные слуги царю.
- Да они-то верноподданные... - начал было учитель.
Но мать уже внесла в горницу самовар и, вслушавшись, на ходу закричала на отца:
- Не нашего это ума дело!
И стала заправлять лампу-молнию - гордость семьи. В комнате едко запахло керосином, тусклый свет лег на бревенчатые темные стены, единственным украшением которых была книжная полка отца да рядом с ней отрывной календарь с картинкой: три богатыря на конях, у главного богатыря - борода во всю грудь, как у отца.
Бабка принесла Грише печеной картошки, которую он любил больше всякой другой еды. Потом стали пить чай с сахаром, и бабка ушла к себе в чуланчик. Там она принялась шептать и вздыхать - молилась. Грише стало жалко ее: зачем она одна. Он тоже пошел в чулан и лег на сундуке, поближе к бабке. И нечаянно заснул.
3
Утром Гриша проснулся раздетый в кровати.
Окно в сад было раскрыто, и по всему саду разносился яростный голос Перфильевны:
- Знаю, зна-а-ю! Я все-о знаю, Иванушка, от меня не укроешься!
- Ну и добро. Вот и добро! - негромко гудел спокойный отцовский бас.
Гриша, в одной рубашке, подбежал к окну, лег животом на подоконник.
Все в саду сияло под косыми лучами солнца: сверкала роса на траве, горели многоцветными огоньками капли на кустах малины, смородины.
Перфильевна и Гришин отец стояли у старой дуплистой груши - стояли не рядом, а так сажени на две друг от друга, - и у помещицы уже гневно багровели щеки, насуплены были брови.
- Ты... премудрый! - кричала она. - Книжки читаешь! Какие?
- Разрешенные цензурой, - глухо проговорил отец.
- "Цен-зу-рой"! Вон какие слова знаешь. Образовался, по миру шатаясь! Ты от образованности своей и пса Собакевичем окрестил. А кто такой Собакевич? Может, это в насмешку над властью?
- Матушка, да ведь это у Гоголя...
- "У Гоголя, у Гоголя"! - перебила Перфильевна. - Загордел ты, Иван. Понимаешь о себе много - ну невыносимо глядеть!
- Ну что ж, - медленно проговорил отец, - не хотелось мне идти на посулы Тизенгаузенов, а, видно, придется... Да и жалованья они кладут на пять рублей больше.
- Врешь!
- Спроси сама, матушка.
- Врешь, никуда не уйдешь! Из-за пяти рублей ты не уйдешь, я тебя, блажного, знаю.
- Не уходил - розы не хотел разводить у барона. Дар человеку яблочко хотел пестовать.
- Я тебе простор даю. До пятнадцати десятин сад доведем!
- Ну, какой там простор!.. - Отец махнул рукой.
Перфильевна помолчала. Потом оглянулась вокруг, подошла к садовнику ближе.
- Иваныч, - сказала она совсем другим тоном, даже как будто ласково, - Иваныч, а скажи-ка, кто одолеет? Неужто мужики? Что, в книгах-то про это ничего не пишут? Говорят, всех, кто побогаче, жечь будут...