Адв.: Ух-ты, буду очень признателен.
Официантка: Когда доедете до «Тропиканы», то это будет не первая заправка, а вторая.
Лу: Там большой прямо в конце улицы: «Тропикана авеню». Там направо, а когда доберетесь до Парадайз, еще раз направо.
Адв.: Ясно. Большое черное здание, прямо на Парадайз: насилие и наркотики круглосуточно.
Официантка: Смотрите: здесь «Тропикана», здесь прямо проходит шоссе на Боулдер.
Дюк: Ну, это довольно далеко в город.
Официантка: Парадайз расходится где-то здесь. Вот Парадайз. А мы здесь. Видите, это шоссе на Боулдер … и «Тропикана».
Лу: Не, это не то. И там бармен тоже вечно обкуренный …
Адв.: О, это зацепка.
Лу: Будете рады, ребята, что здесь остановились.
Дюк: Только если найдем это место.
Адв.: Только если напишем статью и её напечатают.
Официантка: Может, зайдете внутрь, присядете?
Дюк: Мы загораем, нам нужно больше солнца.
Адв.: Она пошла звонить узнавать, где это.
Дюк: А, ну тогда давай зайдем.
Примечание редактора:
Транскрипция последующей записи представляется невозможной, поскольку кассеты оказались заляпаны какой-то вязкой жидкостью. Однако, в искаженных звуках кое-что можно разобрать, и, судя по всему, почти два часа спустя Доктор Дюк и его адвокат наконец обнаружили то, что осталось от «Клуба старого Психиатра» – огромный обгоревший и растрескавшийся бетонный каркас на заросшем сорняками пустыре. Владелец бензоколонки напротив сказал, что здание сгорело года три назад.
Напролом в аэропорт … Уродливый перуанский флэшбэк … «Стой! Уже поздно! Не надо!
Мой адвокат улетел на рассвете. Мы чуть не опоздали на первый рейс до Лос-Анджелеса, потому что я не мог найти аэропорт. Он был в получасе от гостиницы. Я был в этом уверен. Поэтому мы покинули «Фламинго» ровно в семь тридцать … но почему-то не свернули на светофоре напротив «Тропиканы». Мы поехали прямо по шоссе, что идет параллельно главной посадочной полосе аэропорта, но с другой стороны от терминала … и попасть на ту сторону законным способом нельзя.
«Черт подери! Мы заблудились! – кричал мой адвокат, – Что мы забыли на этой проклятой дороге? Аэропорт там! – он в истерике тыкал пальцем в тундру за бортом.
«Не волнуйся, – сказал я, – Я еще никогда не опаздывал на самолет». Я улыбнулся, вспомнив случай из прошлого. «Кроме того раза в Перу, – добавил я, – Я уже прошел таможню, но вернулся в бар поболтать с одним боливийским торговцем кокаином… и вдруг слышу, как заводятся эти здоровые двигатели 707-ого «Боинга», выбегаю на взлетную полосу и пытаюсь пробиться на борт, но дверь прямо за двигателями, а трап уже откатили … Чёрт, я бы поджарился как бекон в этих форсажных камерах … но я ничего не соображал: мне отчаянно нужно было попасть на борт.
Меня заметили полицейские, и загородили мне выход. Я бегу прямо на них как очумелый. Тип, который был со мной, орет: «Стой, уже поздно! Не надо!»
Я вижу, что меня поджидают копы и торможу – будто передумал … но только они расслабились, я резко ускоряюсь и ломлюсь прямо через них». Я засмеялся. «Это как забежать на полном ходу в полный шкаф ядозубов. Эти козлы меня чуть не угрохали. Помню только, как на меня одним махом опускается штук пять дубинок и крики: «Стоять! Стоять! Самоубийца! Остановите глупого гринго!».
Я очухался часа через два в баре в центре Лимы. Он уложили меня на какой-то кожаный гамак. Весь багаж стоял рядом. Никто его не вскрывал … короче, я опять заснул и следующим утром вылетел первым рейсом».
Адвокат слушал меня вполуха. «Знаешь что, – сказал он, – Я бы с удовольствием еще послушал о твоих приключениях в Перу, но только не сейчас. Сейчас меня волнует только одно – как добраться до взлетной полосы».
Мы мчались на приличной скорости. Я высматривал какой-нибудь съезд с дороги к терминалу. Последний светофор мы проехали минут пять назад, и возвращаться было некогда.
Теперь оставался только один способ успеть на самолет. Я притормозил и повернул в поросший травой ров между двумя полосами шоссе. Для поворота под прямым углом ров был слишком глубок, поэтому я прошел по нему по дуге. Кит чуть не перевернулся, но я удержал его, и мы на двух колесах въехали на встречную полосу. К счастью, она оказалась пуста. Мы вылетели из канавы с задранным носом, как гидроплан … потом подскочили на асфальте и покатились к полю с кактусами по ту сторону дороги. Помню, как протаранили какой-то проволочный забор и протащили его за собой несколько сот метров; но к тому времени, когда мы достигли взлетной полосы, я справился с управлением, и мы с визгом летели на скорости 90 на первой передаче, и по пути к терминалу не виднелось ни единой помехи.
Единственное, чего я опасался, это как бы не угодить под заходящий на посадку DC-8, который расплющил бы нас как таракана, а заметили мы бы его только, когда он был бы уже прямо над нами. Интересно, видно ли нас из диспетчерской? Наверное, видно, но к чему беспокоиться? Я выжимал газ до пола. Возвращаться теперь было бессмысленно.
Мой адвокат вцепился обеими руками в приборную панель. Я глянул не него и увидел в его глазах страх. Его лицо посерело, и я чувствовал, что он не рад моему ходу, но мы так быстро мчались по взлетной полосе – потом через кактусы, потом по другой полосе – что я знал, он понимает, в каком мы положении: обсуждать, правильно ли я поступил, уже поздно; наше единственная надежда – попасть на ту сторону.
Я взглянул на часы: до отлета три минуты пятнадцать секунд. «Времени полно, – сказал я. – Готовься, высажу прямо у самолета». В километре от нас маячил большой серебристо-красно реактивный лайнер … к тому времени мы уже катились по ровному асфальту, мимо посадочной полосы.
«Нет! – закричал он. – Я не могу выйти. Меня распнут. Мне придется взять вину на себя!»
«Чушь, – сказал я. – Скажешь просто, что добирался до аэропорта автостопом, и я тебя подвез. Раньше ты меня не видел. Черт, да в этом городе полным-полно белых «Кадиллаков»-кабриолетов … и я планирую проехать так быстро, что на номер даже посмотреть никто не успеет».
Мы приближались к самолету. Пассажиры поднимались на борт, но нас пока никто не заметил … с такого-то неожиданного направления. «Готов?» – спросил я.
Он простонал. «А что делать? Но ради бога, побыстрее!» Он изучил посадочную площадку и указал: «Вон туда! Высади меня за большим фургоном. Остановись за ним, чтоб меня никто не увидел, я выскочу, и можешь сматываться».
Я кивнул. Пока пространства для маневра хватало. Никаких признаков тревоги или погони. А вдруг в Лас-Вегасе такое происходит все время: машины с опаздывающими пассажирами с отчаянным визгом проносятся по взлетной полосе, высаживают ошалелых самоанцев, в руках у которых загадочные холщовые сумки, и те вприпрыжку взбегают на самолет в самую последнюю секунду и взмывают навстречу рассвету.
Да, может быть и такое. Может быть, в этом городе это стандартная процедура …
Я резко завернул за фургон и притормозил, чтобы адвокат успел выскочить. «Не позволяй этим свиньям хамить! – прокричал я. – И помни, если будут неприятности, ты всегда сможешь отправить телеграммы Нужным Людям».
Он ухмыльнулся: «Ага, … Объяснить свою позицию, один мудак как-то написал про это стихотворение31. Хороший совет, наверно. Для долбоебов». Он помахал мне вдогонку рукой.
«Отлично», – сказал, я отъезжая. Я уже приметил просвет в большом проволочном заборе, и поехал к ней на первой передаче. За мной вроде никто не гнался. Непонятно. Я посмотрел в зеркало и увидел, как адвокат без шума и драки поднимается на самолет … я выехал наружу и влился в ранний утренний поток на Парадайз-роуд.
Я резко свернул направо на Расселл, потом налево на Мэриленд Парквей … и вдруг оказался в атмосфере уютной анонимности у кампуса Университета Лас-Вегаса … какие спокойные лица; я остановился на красном и на мгновение растерялся от праздника плоти на перекрестке: изящные мускулистые бедра, розовые мини-юбки, спелые юные соски, блузки-безрукавки, длинные светлые волосы, розовые губы и голубые глаза – все коронные признаки опасно невинной культуры.
У меня возникло искушение встать у обочины и извергнуть поток непристойных предложений: «Эй, детка, давай почудим. Прыгай ко мне в мой модный «Каддилак», я мигом отвезу тебя к себе номер во «Фламинго», нанюхаемся эфира и будем плескаться, как дикие животные в моем личном почкообразном бассейне… «
Непременно. Но я уже проехал далеко по парковой магистрали и встал в левый ряд, чтобы свернуть на Фламинго-роуд. Вернуться в гостиницу, оценить обстановку. У меня были все причины полагать, что меня ждали неприятности, что я слишком долго испытывал судьбу. Я нарушил все правила Вегаса: кидал местных, оскорблял туристов, терроризировал обслугу.
Теперь была одна надежда: что мы настолько далеко зашли в своих подвигах, что ни один страж правосудия в них просто не поверит. Особенно после того, как мы записались на полицейский съезд. Если в этом городе жечь, то жечь люто. Не размениваться на мелкое жульничество и хулиганство, а браться за матерую уголовщину.
Менталитет Лас-Вегаса чудовищно архаичен, настоящие крупные преступления здесь часто проходят незамеченными. Недавно один мой сосед попал в вегасскую тюрьму на неделю за «бродяжничество». Ему лет двадцать: длинный волосы, джинсовая куртка «Ливайс», рюкзак – типичный путешественник-автостопщик. Совершенно безобиден. Скитается по стране в поисках того, что мы, как нам тогда казалось, нашли в шестидесятых – трип в духе раннего Боба Циммермана.
По пути из Чикаго в Лос-Анджелес ему захотелось посмотреть Вегас. Прогуляться по Стрип, поглазеть на достопримечательности … без спешки, куда торопиться? Пока он стоял на углу улицы возле «Цирка-цирка» любуясь разноцветным фонтаном, рядом остановился патруль.
Бац! Прямиком в тюрьму. Ни телефона, ни адвоката, не обвинения. «Меня затолкали в машину и отвезли в участок, – рассказывал он. – Посадили в большом помещении, полно народу, сняли всю одежду, зарегистрировали. Я стоял перед большим столом высотой в человеческий рост, а за ним сидел коп и смотрел на меня как средневековый судья.
Народу было полно. Дюжина арестованных, вдвое больше копов-мужиков, и десять теток-полицейских. Нужно было выйти в центр, вынуть всё из карманов и положить на стол, а потом раздеться догола – и при этом все на тебя смотрят.
У меня с собой была двадцатка, а штраф за бродяжничество – двадцать пять, так что меня посадили на скамейку с теми, кого в камеру. Никто надо мной не издевался, было похоже на конвейер.