Моему брату Роланду было пять лет, когда кузен научил его одной шутке. Том да Джон да У-Щип-Ни ехали на лодке. Том да Джон свалились в воду. Кто остался в лодке? Мой братец сказал: У-Щип-Ни, и кузен его ущипнул. Придя домой, братец решил рассказать эту шутку маме и сказал: Том да Джон ехали на лодке. Том да Джон свалились в воду. Кто остался в лодке? Никого, — ответила мама. Братец повторил все снова и, когда мама во второй раз сказала никого, бросился на нее с кулаками.
Прошло двадцать лет… Я старше братца, всю жизнь была старше, а мама до сих пор рассказывает, как его взбесил ее неправильный ответ. Он хотел одного — сделать ей то же самое, что сделали ему. А я теперь живу в Нью-Йорке, и главная моя забота — квартирный вопрос. Я снимала квартирку в старом кирпичном доме в Верхнем Вест-сайде, но она была слишком дорогой, а недорогую найти оказалось совершенно невозможно. Да и дела у меня шли не очень-то гладко. То есть денег я вообще не зарабатывала. Думала, что перееду в Нью-Йорк и стану продавать свои фенечки — украшения из резины и ракушек, серьги с пластиковыми Джеймс-Бондами и все такое, но выяснилось, что этим уже занимается куча других девушек. Так что в какой-то момент я решила все бросить и сказала Стасу, что собираюсь вернуться домой к матери. Мы со Стасом до этого полгода встречались. Тогда-то Стас и сказал, что мы могли бы попробовать жить вместе.
И вот уже почти год мы живем в его квартире в Виллидже. Комната одна, большая, но в ней полно коробок и шкафов, битком набитых бумагами. Он здесь обитает уже лет десять и лет шесть после развода жил один.
Я понемногу привыкаю к такой жизни. Утром убираюсь, выгуливаю далматинца Эндрю, потом подаю Стасу завтрак — два яйца всмятку, печенье с изюмом, кофе с тремя ложками сахара. Обычно в это время швейцар звонит по интеркому и я спускаюсь вниз забрать какую-нибудь посылку или бегу в магазин, например за сигаретами. Потом Стас уходит работать. Он художник, работает сам на себя, и с утра ему не обязательно торопиться, только в последнее время он выскакивает из дому часов в десять, потому что нервничает — у него скоро должна открыться выставка в галерее на Пятьдесят седьмой.
Днем я смотрю сериалы и выпиваю вторую чашку кофе. А потом начинаю придумывать ужин. Могу приготовить, например, куропаток по-корнуолльски в апельсиновом соусе, рис с карри, спаржу или fettuccine[1] с чесночными хлебцами и салатом из аругулы. Без особых изысков. Взяв с собой Эндрю, иду в Ки Фуд, сдаю пустые бутылки. Стас любит кока-колу и Крекер Джек, пастилу лопает прямо из пакета.
В общем, привыкаю потихоньку. Он часто ворчит, особенно если я оставляю свою косметику в ванной. Раньше он говорил: Ох, Элинор, грехи твои тяжкие, пока я не сказала, что это у него регрессивная реакция на католическое детство. Его раздражают всякие мелочи. Если я, к примеру, мою посуду и он углядит на полу лужицу жира, накапавшего, пока я несла фольгу от жаркого в мусорное ведро, он просто из себя выходит. Бесится, когда я не убираю одежду или кладу выстиранные вещи туда, где он их не может отыскать. Ну а если я покупаю не тот дезодорант, он минут пятнадцать объясняет мне, почему он пользуется не антиперспирантами, а именно дезодорантами. Антиперспиранты закупоривают поры и мешают естественному процессу потоотделения, что вредно для здоровья, а дезодоранты просто скрадывают неприятный запах. Но квартира-то его, и, когда мы начинаем ссориться, я с паническим ужасом думаю о том, что сматываться мне некуда.
У меня есть в Нью-Йорке пара подружек. Одна из них сдает свободную комнату за 650 долларов в месяц. У другой ребенок трех лет, и я уверена, что она бы с радостью поселила меня на диване в гостиной, если бы я днем нянчила ее крошку. Но будет ли мне от этого лучше? Сейчас я хотя бы стараюсь освоить искусство совместного проживания с мужчиной.
Так случилось, что на эту вечеринку я пошла без Стаса. Он неважно себя чувствовал, а я все-таки пытаюсь иногда выходить на люди без него. Для меня это проблема из проблем. Я предпочитаю всюду ходить с ним и, пока он болтает со своими друзьями, просто стою рядом и время от времени улыбаюсь, но говорить-то мне ничего не нужно. Допустим, подходит к нам в ночном клубе какой-нибудь его приятель, так он говорит не со мной, а со Стасом — о делах или о софтбольной команде, в которой они оба играют. Нужно мне что-нибудь говорить? Ничего мне не нужно говорить.
В общем, это было новоселье неких Моны и Фила. Я их почти не знаю. Они только что сняли за полторы тысячи в месяц — Моне достались какие-то деньги от родителей — квартиру на Четырнадцатой улице. Сущая находка, шестой этаж без лифта. Фил — плотник, поэтому сантехнику он может наладить сам. Они даже вещи еще до конца не распаковали, все было заставлено коробками. Некоторое время я сидела на кушетке, пила приготовленную в миксере Маргариту и слушала рассказ Мониных родителей об их путешествии в Китай. В каком-то отеле в Пекине они жили в номере люкс — у них в тургруппе устроили лотерею, они ее выиграли, и им достался роскошный номер с уймой напитков в баре.
Потом я их слушать перестала, огляделась по сторонам и вдруг увидела совершенно потрясающего парня, который сидел со мной рядом и ел жареную курицу из Кентакки фрайд чикен - Фирменное название сети экспресс-кафе… Мона и ее муж Фил приготовили соус сами, но, поскольку замотались с переездом, купили в Кентакки кур и разложили их в корзиночки с льняными салфетками. Я ничего не ела, потому что поужинала со Стасом. Он приболел, и я ничего особенного не готовила, только фасолевый суп, макароны с сыром и салатик. Сначала, когда я увидела, как этот парень ест курицу и пялится на меня, я даже разозлилась, поскольку решила, что: а) он чересчур уж красив, этакий кудрявый брюнет с зелеными глазами, и б) он, скорее всего, актер, потому что вид у него был такой, словно он играет в сцене из Тома Джонса, был такой фильм с Альбертом Финни. Стас говорит, что у меня не руки, а паучьи лапки, и мне стало не по себе от того, как этот парень грыз тощее куриное крылышко и меня разглядывал. Я чуть не сказала ему, чтобы перестал выпендриваться и вел себя по-человечески.
Он представился, и мы разговорились. Я впервые за тыщу лет разговаривала с посторонним мужчиной. Стас наполовину поляк, наполовину итальянец, поэтому не поощряет моих бесед с лицами противоположного пола.
Этот парень, Микель, оказался из Южной Африки. Писал политические романы, и поэтому его вышвырнули из страны. То есть не буквально вышвырнули, а просто конфисковали рукопись, над которой он работал. Я спросила, не знает ли он случайно Джимми Гвинна из Кейптауна. Естественно, Микель его знал, даже снимал с ним вместе квартиру в Лондоне лет шесть назад. На новоселье Микель пришел с Милли, с которой я давно мечтала познакомиться: Милли — одна из немногих женщин-художниц, добившихся в Нью-Йорке успеха. Мы поздоровались; оказалось, что мы с Милли учились в одном колледже, только в разное время — она его закончила лет на восемь раньше, чем я. Мне и в голову не пришло, что Милли с Микелем — пара, я думала, они просто пришли одновременно. Короче, Милли отошла куда-то, а Микель стал болтать со мной дальше.
Я дала Микелю свой адрес и телефон, но почему-то умолчала о том, что живу не одна. Надо признаться, что делала я это безо всякой задней мысли. Стас постоянно твердит, что у меня должна быть собственная жизнь. Глаза у этого Микеля умопомрачительные — как два зеленых омута, такие раз увидишь и больше не захочешь. Взглянет-коленки дрожать начинают, а меня такие штуки просто бесят. Так что я никак не реагировала — то есть не позволяла коленкам дрожать — и беседовала с ним, словно он был моей подружкой. Впрочем, я, пожалуй, уже разучилась разговаривать по-другому.
Через несколько дней (Стас как раз ушел в мастерскую) Микель позвонил, и мы с ним договорились выпить вместе кофе. Оказалось, что он живет в нескольких кварталах от нас. В таверне Белая лошадь я уселась в самом дальнем углу, надеясь, что никто с улицы меня не заметит и не расскажет Стасу о том, как я провожу время.
Пришел Микель. Зубы у него сверкали совершенно невообразимой белизной (наверное, вода в Южной Африке какая-нибудь особенная), глаза — ну просто изумрудные (а может, он носит цветные линзы). Кому рассказать — не поверят. Он принес мне свой роман. Его опубликовали в Англии, и теперь он искал американского издателя. Роман назывался Чужак с видом на жительство. Мне все-таки пришлось объяснить, что я живу не одна, и Микель спросил, как это у меня получается. Я сказала, что получается нормально, но все-таки есть надежда, что в один прекрасный день у меня появятся деньги и тогда я смогу съехать. Еще я сказала, что со Стасом ладить научилась, но он терпеть не может людей в доме, дивана у нас нет, только кровать, и вся квартира завалена его вещами, ремонта не делали лет десять, а я мечтаю о настоящей квартире, может даже с засаженным геранью балкончиком, и тогда бы я смогла иногда приглашать на ужин человек восемь-десять.
Тут-то и выяснилось, что Микель живет с Милли. Они познакомились в Лос-Анджелесе. Милли приехала туда с выставкой, а Микель там жил, отбирал сценарии для какой-то кинокомпании. Микель пригласил Милли в Южную Африку, она познакомилась с его матерью, и они отлично поладили. Микель возил Милли к зулусам, она с ними плясала, потом они всю ночь пили какие-то местные напитки, и Милли все ужасно понравилось. Потом Милли вернулась в Нью-Йорк и предложила Микелю переехать к ней, ведь все издательские дела надо решать в Нью-Йорке. Еще Микель сказал, что они прекрасно уживаются друг с другом, только все время ссорятся.
Дело обстоит так: у Милли есть собственная квартира, и когда ее предыдущий друг, с которым они собирались пожениться, купил соседнюю, они сломали перегородки и объединили оба помещения. И теперь бывший друг Милли сдает свою часть Микелю за почти символическую плату, настолько символическую, что хоть Микель и на мели, но все же может себе позволить жить в Нью-Йорке, где, собственно, жить и хочет. Сдает бывший Миллин друг свою часть квартиры Микелю так дешево потому, что восстанавливать стены чертовски дорого, а Милли наотрез отказывается делить помещение с чужим человеком. Микелю повезло, что Милли не считает его чужим, иначе ему пришлось бы вернуться в Лос-Анджелес к работе, которая не вызывает у него ничего, кроме отвращения.
Мы сидели и разговаривали. Микель положил свою руку на мою. В этом не было ничего сексуального, просто мы сидели за деревянным столиком в таверне Белая лошадь, сидели и смотрели друг на друга. Мы оба оказались в одинаковом положении. Будь у одного из нас своя квартира, все могло бы обернуться иначе. Не то чтобы Микелю не нравилась Милли; нет, она ему нравилась. Но они часто ссорились, и ему не дозволялось вечером выходить одному. Милли не большая охотница до вечерних развлечений, а Микелю очень бы хотелось поближе познакомиться с нью-йоркской жизнью, раз уж он здесь оказался.
Мы собрались уходить, и я разрешила Микелю заплатить за мой кофе. Он сказал, что позвонит мне на днях, и я попросила его звонить с одиннадцати до часу, когда Стаса наверняка нет дома. Я попросила, чтобы он надписал мне книжку, и он написал: Элинор, что живет у реки, от Микеля с любовью. И еще я сказала: Слушай, а напиши-ка свой телефон. Вдруг мне понадобится тебе позвонить?
Ничего предосудительного здесь не было и быть не могло. К Микелю я решила относиться как к подружке, поэтому и рассказала Стасу о нашей встрече. Ясно было, что у нас с Микелем ничего не получится, мы оба в одинаковом положении, но, может быть, мы могли бы общаться вчетвером — я бы дружила с Милли, а Стас ходил бы с Микелем играть в бильярд. Нужно ведь заводить новых друзей, а если живешь с кем-то, то лучше дружить парами.
У Стаса чуть нервный срыв не случился. Два дня он со мной вообще не разговаривал, а потом как пошел орать. Велел мне убираться вон, если мне так уж хочется спать с этим типом, возмущался, как я смею приносить в дом любовные послания от какого-то кретина.
Я сказала:
— Знаешь, Стас, если бы между нами что-то было, я бы не стала тебе ничего говорить. Я просто рассказывала Микелю о тебе и о том, какой ты замечательный, а он говорил о Милли.
Стас сказал:
— Не морочь мне голову! Так все и начинается — сначала рассказывают друг другу о своей жизни, а потом заваливаются в постель. Слушай, давай-ка разбежимся. Ты меня достала.
Это продолжалось весь день. Я не выдержала и расплакалась.
— Если хочешь, чтобы я ушла, — сказала я, — пожалуйста! Ты прекрасно знаешь, как я тебя люблю — почему же ты так странно на все реагируешь? Я думала, он тебе понравится. Он так хотел посмотреть твои картины. А я бы с удовольствием с ней подружилась.
— С кем? — спросил Стас.
— С его подругой.
— Ты что, хочешь, чтобы я ей позвонил и назначил свидание? — сказал Стас. — Этого ты хочешь? Замечательно. Ты все это придумала, потому что сама себе не доверяешь. Знаешь, что я в тебе больше всего ненавижу?
— Неряшливость? — спросила я.
— Нет.
— Характер?
— Нет, — сказал он. — На тебя нельзя положиться. Вот что я ненавижу в тебе больше всего. Ты чертовски ненадежный человек. Тебе самой от себя не тошно?
Вот это уж мне совсем непонятно. То есть да, я знаю, я человек ненадежный, но при чем здесь это? То, что я встретилась с человеком и выпила с ним кофе, отнюдь не свидетельствует именно об этом моем недостатке. Я проплакала все воскресенье, а Стас отправился играть с приятелями в софтбол.
Микель позвонил в половине первого. Я пыталась говорить с ним легко и весело. Он действительно очень умный и милый, и я совершенно не понимаю, как Милли может с ним ссориться. Я хотела сходить выпить с ним кофе, только вот глаза опухли от слез. И тут я не удержалась и рассказала ему, в каком аду жила эти три дня, потому что Стас, узнав, что я ходила пить кофе с мужчиной, чуть с ума не сошел от ярости.
— У меня все то же самое. Она совсем спятила, — сказал Микель.
Мы помолчали.
— Может, выпьем кофе завтра? — предложила я.
— Завтра не могу, — сказал он. — Как насчет среды?
— Давай я позвоню тебе утром, — сказала я. — Не знаю, смогу ли я в среду.
Мы опять помолчали, а потом он сказал, что лучше мне ему не звонить.
Я видела его еще один раз. Печальная была встреча. Мы столкнулись в банке. Он был с Милли, и она как-то странно мне улыбнулась. Я была без косметики и в очках со стразами, так что, может, она меня и не узнала. В тот вечер, когда мы с ней познакомились, я была в линзах и навесила на себя кучу собственных украшений, кажется, серьги и бусы с Джеймс-Бондами и прочей ерундой. Когда Милли отошла к банкомату, Микель подошел ко мне и спросил, пойду ли я из банка домой.
Мне повезло — когда я вернулась, Стаса дома не было, а через несколько минут позвонил Микель. Разговаривали мы недолго. Микель сказал, что будет лучше, если мы некоторое время не будем общаться. Говорил он шепотом.
— А как же наш бурный роман, неужели он прервется, едва начавшись?
Молчание было мне ответом.
— Шутка! — сказала я.
Теперь, если Стас оказывается днем дома, я молюсь только об одном чтобы телефон не зазвонил.
Я стараюсь содержать квартиру в чистоте и порядке. Мама моя живет на севере штата, и у нее только одна спальня. К ней мне удрать нельзя. В семь тридцать я встаю и иду гулять с Эндрю. Все хорошо. Стас купил мне пальто, оранжевое шерстяное пальто с зеленым бархатным воротником. Я предпочла бы что-нибудь более консервативное, но новое зимнее пальто иметь приятно.