- Я хочу, чтобы его побыстрее вылечили, хочу, чтобы он поскорее вернулся! С тех пор как умер его отец, у меня никого не осталось, я люблю его больше всех на свете!
"Да нет, похоже, себя вы любите больше, - чуть не съязвил Хорт, но сдержался. - Вот черт, я, похоже, начинаю судить ближнего".
Прозвенел зуммер, и Хорт, порадовавшись про себя неожиданной передышке, нажал на кнопку, открывающую дверь. Через порог шагнул Грэм, главный санитар. Он выглядел обеспокоенным.
- В это время я обычно вывожу Линкири в туалет, - начал он как всегда с середины. - Все обыскал, нет его в комнате. Перевернули вверх дном весь госпиталь. Нет его.
Как нет?! - Миссис Дэйнол судорожно втянула воз дух.
- Это его мать, - объяснил Хорт.
Грэм продолжал рассказывать:
- Он вскарабкался на потолок и пролез в вентиляционную систему. Мы понятия не имели, что он настолько силен.
- Да уж, замечательная больница!
- Миссис Дэйнол, - раздраженно произнес Хорт, - как больница этот госпиталь - чудо техники, один из самых лучших. Только вот при строительстве как-то не учли, что в будущем он также будет выполнять тюремные функции. Можете подать в суд на правительство. - "Дьявол, снова защищаюсь. А сучка все тычет и тычет в меня своей грудью. Кажется, я начинаю понимать Линкири". - Миссис Дэйнол, пожалуйста, подождите нас здесь.
- Сейчас, как же.
- Тогда поезжайте домой. Обещаю, мы будем держать вас в курсе. Как только что-нибудь станет известно, мы вам сообщим.
Она яростно сверкнула глазами.
Он устало кивнул.
- Что ж, как знаете. - И опустил в карман пульт управления дверью. Выйдя из комнаты, он нажал кнопку, и дверь захлопнулась прямо перед носом у миссис Дэйнол, попытавшейся было последовать за ним. Заперев ее в кабинете, Хорт испытал какое-то нездоровое удовлетворение.
- Да я бы и сам ее задушил, - поведал он Грэму. Тот с миссис Дэйнол еще знаком не был и поэтому на грубость доктора отреагировал несколько встревоженно. - Шутка.
Убийцей я становиться не собираюсь. Ну и куда паренек подевался?
Грэм не знал, поэтому они отправились обыскивать окрестности.
Линкири беспомощно жался у ограждающего правительственные постройки забора - сотни миль тяжелой стали защищали цивилизацию от дикой планеты. Вечерний ветерок уже колыхал густую траву, катая по равнине зеленые волны отсюда-то и пошло название планеты, Пампасы.
Солнце зависло на расстоянии двух пальцев от горизонта, Линкири был как на ладони в этой открытой местности. Со всех сторон его окружала опасность: полицейские наверняка уже ищут его, тогда как за ближайшим холмом, должно быть, притаились ваки - каждый заплутавший ребенок неизбежно становился жертвой ваков, они подкарауливали маленьких детей и ели их на ужин.
"Но я-то не ребенок", - подумал он.
Он посмотрел на свои руки. Они были большие, сильные - и в то же самое время такие нежные, мягкие, чувствительные, руки художника.
- Ты прирожденный художник, - вновь услышал он голос Зэд.
- Я? - переспросил Линк, слегка удивившись столь неожиданной похвале.
- Ну да, ты, - сказала она. - Ты только посмотри вокруг себя.
И легким жестом руки обвела комнату, а поскольку Линк просто не мог не следить за ее рукой, он увидел то же, что и она. Одна стена с потолка до пола была увешана гобеленами на продажу. На другой стене висели всевозможные коврики, неподалеку стоял ткацкий станок, орудие труда Зэд. А следующая стена представляла собой сплошное, огромное окно ("Стекло дешевле обойдется", - заявил когда-то чиновник главному архитектору), в котором виднелся еще один небоскреб-комплекс, служащий прибежищем для большинства жителей столицы, а за ним - здание Кабинета Правительства, из которого осуществлялось управление жизнями этих самых жителей. Которых были миллионы - плюс ваки, конечно. Только дикарей никто так и не удосужился пересчитать.
- Нет, - улыбнулась Зэд. - Милый, любимый Линк, ты туда посмотри. Вон на ту стену.
Он взглянул, куда она указывала, и увидел карандашные наброски, рисунки цветными мелками.
- Ведь ты же можешь.
- У меня руки из задницы растут. - "О Господи, такое впечатление, будто у тебя руки из задницы растут", - вспомнил он один из любимых упреков матери.
Зэд взяла его руки и положила себе на талию.
- Ну, не знаю, как насчет задницы... - хихикнула она.
Тогда он нагнулся, поднял с пола кусок угля и начал делать набросок дерева - сначала она чуть-чуть помогла ему, а затем он сам вошел во вкус.
- Это прекрасно, - промолвила она.
Он посмотрел на пол и увидел, что нарисовал растущее дерево. Он поднял глаза и увидел металл забора. "За мной гонятся", - подумал он.
"Я не дам тебя в обиду", - слова Зэд эхом отдались в его сознании. Ему было стыдно за свою ложь, ведь она искренне верила в то, что он преступник. Как бы она отреагировала, если б он признался, что перед ней стоит тщательно оберегаемое, единственное чадо миссис Дэйнол, которой принадлежит на этой планете практически все? Зэд стеснялась бы его.
А так он стесняется ее. Она подобрала его на улице - он бесцельно слонялся по грязным переулкам, обманутый и избитый. Обманул его один, а избили двое - после того как обнаружили, что его напоясная сумка уже пуста.
- Ты что, псих?
Тогда он отрицательно помотал головой, но сейчас-то он понимал, что она сказала чистую правду. Вот этими вот руками он задушил собственную мать.
Вой сирены, доносящийся с территории госпиталя для душевнобольных, внезапно стих. Охваченный смертельным отчаянием, Линкири свернулся в маленький комочек, про себя молясь Господу, чтобы тот обратил его в куст. Только его все равно бы нашли. На этой планете кусты не растут.
- Что ты нарисовал? - вспомнил он вопрос Зэд и расплакался.
Его больно ужалило какое-то насекомое, и он брезгливо стряхнул тварь с руки. Боль привела его в чувство. Что он здесь делает?
"Что я здесь делаю?" - подумал он. А затем вспомнил, как бежал из больницы, как мчался сквозь марево городского смога к периметру - он так стремился туда, потому что периметр был единственной его надеждой, за забором он будет в безопасности. Детские годы он помнил смутно, но боязнь открытых пространств въелась в него навечно.
Мать не раз грозила ему тем, что если он не съест ужин и вообще будет плохо себя вести, то ваки заберут его и сожрут.
- Вот только попробуй еще ослушаться меня, сразу снесу к вакам. А я тебе уже рассказывала, что они первым делом отгрызают у маленьких мальчиков.
"Извращенка чокнутая, - в миллионный раз подумал Линкири. - По крайней мере, по наследству это не передается.
Или все-таки передается? По-моему, я бежал не откуда-нибудь, а из больницы для душевнобольных".
Он совершенно запутался. Одно он знал точно - там, за забором, он будет в безопасности, и плевать ему на всяких ваков, в госпитале он оставаться не мог. Ведь он убил собственную мать. И не раз во всеуслышание заявлял, что ничуть не сожалеет об этом, а только рад. Когда до врачей наконец дойдет, что он вовсе не безумен, что он находился в здравом уме и твердой памяти, когда убивал свою мать прямо на центральной улице Пампас-Сити - ну, в общем, его ожидает смертный приговор.
"Живым я не дамся".