Проверяли меня еще на детекторе лжи. Примитивнейшая штука, должен сказать. Какой дурак ее придумал? Известно немало случаев, когда невинных людей осуждали на казнь исключительно благодаря показаниям детектора лжи. Потом, правда, в конституцию ввели соответствующую поправку, ограничивающую могущество всемогущего детектора, но и все равно -- соблазн проверки на непонятной электронной машине так велик, что ни один следователь не в силах был от него отказаться. А я согласился на проверку в своих целях - продемонстрировать полную ее бесполезность или даже вредность. Это довольно интересно, поэтому остановлюсь на этом подробнее.
Меня усадили в кресло, замотали электрическими проводами руки и грудь, надели на голову обруч и наставили в глазницы яркий свет. Я знал, что все вопросы прогоняются два раза -- для пущей убедительности, -- и решил отвечать сначала так, а потом эдак, -- пускай потом разбираются. Обмануть детектор лжи несложно: эта штука определяет вашу искренность, измеряя потенциалы в разных точках тела. Идея сама по себе до безобразия проста! В основу ее положен тот факт, что человек, когда он говорит неправду, -- совершает некое насилие над собственной психикой, и насилие это имеет вполне заметные следы в виде учащенного сердечного биения, покраснения или побледнения щек, а также изменения проводимости участков тела, вызванных такой банальной причиной, как выделение пота вследствие излишнего волнения. А вот когда человек говорит правду, никакого волнения нет и в помине, потому что нет насилия над собой, не надо ничего придумывать, изворачиваться и быть готовым каждую секунду к подвоху, потому что никакие подвохи в таком случае отвечающему не страшны. Но однако, есть такие впечатлительные натуры, наделенные избыточной фантазией, которые вдруг начинают думать, что они и в самом деле могли бы совершить преступление, в котором их обвиняют, они начинают смотреть сами на себя глазами обвинителей и вдруг понимают -- где они могут быть неискренними и в котором месте их могут поймать на лжи. И они начинают опасаться, в силу своей мнительности, что им могут не поверить -- не поверить именно в том месте, когда они действительно могут солгать и где у них нет стопроцентного алиби. Как раз осознание подобной возможности заставляет учащенно биться сердце, бледнеть и краснеть лицо, и изменяться проводимости различных участков тела. Все это объективно выявляет электронная машина -- и пожалуйста, готов преступник, вина его объективно доказана, спасенья нет!
Я, может, не совсем корректно изложил существо дела, но в основе своей оно обстоит именно так. Опытные преступники, кстати говоря, все это отлично знают и умеют пользоваться -- будь здоров! Не зря детектор лжи был запрещен в... Впрочем, это к настоящему рассказу не относится.
Итак, пользуясь своими познаниями и навыками, я старательно ответил на заданные мне вопросы и отправился в камеру, заранее предвкушая результат. Пересказывать сами вопросы не имеет смысла, потому что они повторяли одно и то же, о чем меня спрашивали все эти дни, а кроме того, формулировались так, будто испытуемый -- недотепа, дегенерат или что-то в этом роде.
Однако результатов тестирования мне не сообщили. Единственно, я заметил, что следователь на другой день поглядывал на меня как-то странно, словно бы с испугом. А когда я поинтересовался -- что показала проверка, он смутился и не нашелся, что ответить. Что-то забормотал себе под нос, так что я ничего не понял. Вернее понял одно: детектор лжи только добавил путаницы в это дело.
Когда мне объявили, что суд назначен на такое-то число, я понял, что карта моя бита -- оправдаться мне не удалось. Но я не посчитал игру законченной и решил принести хотя бы некоторую пользу всем этим людям -- моим современникам. Пусть я останусь в их глазах преступником, однако, прежде чем я исчезну, я должен открыть им глаза на некоторые вещи. У меня будет последнее слово на суде, и я решил дождаться этого мгновения. Хотя я и понимал, что речи мои вряд ли понравятся слушателям, но долг чести, если позволено будет мне так выразиться, требовал от меня активного действия, я должен был сделать предупреждение человечеству!
Суд состоялся ровно через три недели после моего ареста. Войдя в зал слушаний, я увидел тьму народу. Надо полагать, случай этот получил широкую огласку, да и немудрено! -- двойное убийство, плюс такой необыкновеннейший преступник -- для провинциального городка это есть настоящий спектакль, благо, никто из местных жителей не погиб от руки маньяка. Я насчитал, пока шел по проходу, два десятка фоторепортеров, трое или четверо держали на плече кинокамеру и ловили меня в объектив, остальные гипнотизировали меня взглядом, безуспешно пытаясь проникнуть в мою гадкую душу. Я зашел в крохотное пространство, напоминающее древнегреческий балкончик -- размером полметра на метр -- и сел на крепкую деревянную скамью. По бокам встали по стойке смирно два охранника, я окинул их взглядом и остался доволен. Потом я стал смотреть в зал, пытаясь, в свою очередь, проникнуть в мысли смотревших на меня людей. "Смогу ли я убедить их в чем-нибудь?" -- спрашивал я себя, и не получал утвердительного ответа. Я был для них чужой, они смотрели на меня как на некое кошмарное чудо, или -- психологический казус, ошибку природы ли, жестокий просчет родителей... Но ни в коем случае -- не на как обычного гражданина, имеющего сказать им всем что-то чрезвычайно важное.
Большинство публики составляли мужчины, однако попадались и женщины; привлекла мое внимание красивая дама в первом ряду, она неотрывно смотрела на меня, и взгляд ее был такой скорбный, будто она присутствовала на похоронах дорогого ей человека. А может, она ненавидела меня всей душой -- внешность часто бывает обманчива.
Наконец все расселись, взгромоздились на стулья присяжные заседатели - тринадцать разновозрастных граждан города, -- поместился на лобном месте престарелый председатель в своей трагической мантии, а на скамье сбоку - адвокат; за конторкой у прямоугольного окна встал стоймя суровый обвинитель.
Суд начался! Взялся говорить судебный секретарь и коротко сообщил о готовности дела к слушанию, поведал о том, что все процессуальные нормы соблюдены и, дескать, все в полном порядке -- подсудимый налицо, следствие проведено в положенный срок и никаких причин оттягивать судебное разбирательство нет.
Потом взял слово председатель -- пожилой мужик с отечным лицом, -- он напомнил присутствующим существо разбираемого вопроса, мотнул головой в сторону присяжных, адвоката и обвинителя, кивнул также на меня и объявил заседание открытым. Все одновременно поднялись и выслушали с торжественными лицами государственный гимн. Некоторые, я заметил, закатили под череп глаза и пытались подпевать. Потом все сели, и я сел тоже. Про себя я проговаривал свою речь.
Было извлечено на свет заключение следствия, секретарь, вооружившись очками, зачитал громким голосом мнение следственной бригады. Мнение было однозначное: Я убил! Убил, будучи в ясном уме и полной памяти, то есть осознавая свои преступные действия. В конце, правда, имелась приписка - особое мнение следователя, -- согласно этому мнению обвиняемый (то есть я) страдает особой формой психического расстройства, не известного науке, но весьма опасного. Это должно было смягчить мою участь, но по мне так лучше бы этой приписки не было.
Затем повел свою партию обвинитель. Он подробно описал мои действия в день накануне убийства (словно это что-то могло доказать или опровергнуть), потом нарисовал мой психологический портрет -- довольно мерзкого типа, которому я бы не подал руки даже будучи пьяным, -- после, используя природную фантазию, нарисовал картину убийства мною двух беззащитных людей. Рассказывал он так живо, что некоторые слушатели побледнели, а когда он вытащил и помахал в воздухе окровавленным кухонным ножом, то две или три женщины упали в обморок и возникла небольшая заминка.
Я спокойно слушал обличительную речь и иногда улыбался.
Потом выдвинулся вперед адвокат.
-- Я согласен со всем, что здесь говорилось, -- сразу сообщил он, оглядывая исподлобья зал, -- но однако же хотел спросить уважаемого прокурора: -- каковы мотивы убийства? Ради чего обвиняемый убил двух человек, да еще своих хороших товарищей? Тут нет ограбления, нет ревности, нет давней обиды и никакой другой причины. Также я спрашиваю: как объяснить столь странное поведение убийцы? Почему после совершения столь чудовищного преступления он идет и ложится как ни в чем не бывало спать, а утром запускает в дом полицейских и сам приводит их на место преступления? Прошу также учесть заключение психолога, который характеризует подозреваемого как уравновешенного человека, способного контролировать свои поступки и не склонного к беспричинной жестокости.
-- А на жестокость по причине он, стало быть, способен? -- спросил с места обвинитель.
-- На жестокость по причине мы все способны, -- ответил мрачно адвокат.
Мне понравился его ответ, и я стал слушать внимательно.
-- Но оставим в стороне эмоции, -- сказал защитник и сильно выпятил грудь, -- укажите мне! -- попросил он неизвестно кого, -- укажите мне хотя бы одну улику, прямо показывающую на убийцу! Есть такие улики?.. -- спросил он, и сам же себе ответил: -- Нет, таких прямых улик нет! Никто не видел, как обвиняемый наносил удары ножом своим жертвам, и никто, потому, не может взять на себя смелость сказать, что он и есть кровавый убийца.
-- А отпечатки пальцев на ноже? -- снова спросил зловредный прокурор.
Защитник повернулся к нему.
-- Этот нож бывал в руках у обвиняемого сотни раз. Естественно, что на нем имеются отпечатки его пальцев. Я бы удивился, если бы их там не было. Вот это действительно было бы странно.
-- Скажите еще, что вы бы удивились, если бы в кухне этого человека не было двух трупов и что это было бы вам странно, -- снова подал голос прокурор.
-- Давайте не будем устраивать тут балаган, -- проговорил защитник и красноречиво посмотрел на председателя. Тот встрепенулся и, схватив молоточек, постучал по прилавку, то есть, я хотел сказать, по столу.
-- Протест принимается! -- сказал он хрипло. -- Я попрошу соблюдать тишину и не мешать выступающему. Всем будет предоставлена возможность высказаться.
Адвокат продолжил. Речь его была длинна, но хороша. Я слушал ее с удовольствием и все внимательнее присматривался к мрачноватому человеку, вызвавшемуся неизвестно по какой причине защищать меня. В душе он, быть может, и считал меня убийцей -- я слишком хорошо это понял во время наших продолжительных бесед, -- но вот поди ж ты, теперь он меня защищает так, будто я ему самый дорогой и близкий родственник. Что это? -- изначальная потребность в справедливости или страсть к противоречиям?.. Логика у адвоката была железная. Никто ведь не видел, как я заносил нож, следовательно, ничего определенного сказать нельзя. Он так и закончил свое выступление:
-- Невиновен! Говорю вам: этот человек невиновен.
Он пошел на место под аплодисменты зала, хотя хлопали и не все. После него заговорил криминалист. Были предъявлены фотографии места преступления, а также -- растерзанных, окровавленных тел. Я с интересом наблюдал реакцию публики. Было забавно выражение отвращения и ужаса при виде этих синтетических произведений будущего. Одно время, я знаю, возникло даже такое искусство - кто сильнее шокирует народ; и там уж выдавали такие, я прошу прощения, натюрморты, от которых у неподготовленного человека запросто может случиться разрыв сердца. К счастью, данное направление довольно быстро запретили, хотя, как всегда, были активные протесты против "свободного проявления человеческого духа", но большинство решило: не надо! -- обойдемся как-нибудь без этой ерунды. Но совсем уж обойтись не получилось, и одно из проявлений данного искусства предстало теперь пред очи моих современников. Ничто не проходит бесследно и не пропадает зря в этом мире следствий и причин!..
-- Подсудимый... Подсудимый! -- услышал я и поднял голову.
Ко мне обращался председатель.
-- Вы себя нормально чувствуете? -- спросил он.
-- Да, неплохо.
-- Можете отвечать на вопросы?
-- Да, могу, конечно могу.
-- Тогда ответьте... Встаньте, пожалуйста!
Я встал.
-- Скажите, вы согласны с выдвинутым против вас обвинением?
-- Нет конечно! Я же объяснил, как все было.
-- Отвечайте -- да или нет.
-- Не согласен.
-- То есть вы утверждаете, что вы не виновны?
-- Да. То есть, нет, не виновен.
-- Хорошо, -- кивнул председатель. -- Есть у вас претензии к следствию?
-- В каком смысле?
-- Ну вы удовлетворены ходом расследования вашего дела?
-- Да как же я могу быть удовлетворен, когда...
-- Отвечайте "да" или "нет".
-- Не удовлетворен.