Кота Хасана и бесхвостого пса Решку, которые подняли страшный шум, животновод Борька объявил свиньями и закоренелыми врагами человечности. Только пьяное добродушие Борьки спасло черного Хасана и бесхвостого Решку от самого худшего. Но некоторое время их в назидание все-таки подержали в холодном подвале.
Чтобы навести страх на недовольных, начальник большого гумна бывший кабан Лужок велел псам выгнать из гумна и его окрестностей всех черных котов. Псы по обыкновению перестарались: перекусали и разогнали не только черных котов, но заодно также черных уток, петухов и грачей. Но зато порядок и тишина были восстановлены. Животные с удивлением обратили внимание на то, что в разгоне Живсоветов и наведении порядка на большом гумне вместе с псами и гусаками участвовали какие-то крупные крысы, каких раньше никто нигде не видывал. Кабан Лужок и волкодав Коржик разъясняли для любопытных, что это крысы-мутанты, освоившие прямохождение и вставшие на путь очеловечивания.
Петух Шах написал для животновода Борьки новые законы. По законам петуха Шаха бывший кабан Борька объявлялся просвещенным скотоводом, а Животные Советы были отменены. Кабаны четвероногие слегка похрюкали по этому поводу в своих свинарниках, но волкодав Коржик на них разок гавкнул и они смолкли. Вместо Живсоветов были созданы Шиповники. Единственной обязанностью избранных в Шиповники животных было развивать прямохождение, а единственным правом - право шипеть.
К удивлению и сожалению петуха Шаха и гуся Гургулиса, настоящих гусей и кабанов прямоходящих в Главный Шиповник Фермы было избрано очень мало. К тому же гуси сразу же поделились на "гусей-оптимистов" (их возглавили гуси Гай-Гар и Га-Гайс) и "гусей-пессимистов" (избравших своим вождем особо ворчливого гуся Григория). Гуси-оптимисты громко гоготали, что "скотовод Борька всегда прав", а гуси-пессимисты шипели, что "скотовод Борька - пьяная свинья".
Но больше всех мест в Главном Шиповнике получила партия "гуси-гуманисты". На самом деле это были какие-то странные мелкие свиньи и отчасти даже псы, которые любили ходить на голове и выдавали себя почему-то за гусей. Вождем этой фракции было двуногое существо по кличке Жмурик. Во времена кабана Брешки он, как говорят, ходил на четвереньках и прикидывался поросенком, при кабане Мишке выглядел совершенно как утка и примазывался к гусям. Теперь же он возглавил худопородных поросят и собачек и говорил, что самый скорый путь в человечество - это избрать его скотоводом и авторитетным гуманизатором. На вопрос о том, кто же он сам и откуда взялся, гусь-гуманист Жмурик отвечал, что он прямой потомок старого друга Наполеона адвоката Вимпера от его брака с овцой местной породы.
Кроме сторонников гуся-гуманиста Жмурика животные понавыбирали в Шиповник большое количество неуклюжих свиней из восстановленной партии "кабанов четвероногих". Самым главным в партии "кабанов четвероногих" стал бородавчатый кабан Зюка.
Большинство кабанов четвероногих совсем не умели ходить на задних ножках и, нарушая все приличия, даже с трибуны шипели, стоя на четвереньках. Кленовые листики они осудили с самого начала и не носили их, утверждая, что "звери должны блюсти свою наготу". Кабаны четвероногие добыли где-то полный первоначальный текст Семи Заповедей и носились с ними как с писаной торбой. Некоторые из кабанов четвероногих, правда, говорили, что одна или две заповеди все-таки устарели и их следует отменить. "Например, можно отменить заповедь "Зверь да не пьет", - говорили они и призывно заглядывали в глаза просвещенного скотовода Борьки.
Гуси-гуманисты и кабаны четвероногие часто шипели друг на друга, но завидев гуся Гай-Гара или гуся Га-Гайса, объединялись и начинали хрюкать на них, а то и гавкать.
В Шиповник было избрано также два десятка кабанов двуногих, дюжина овец, пяток мелких псов-реставраторов, несколько кур и уток, пара кошек и с десяток двуногих крыс. Интересно, что крысы не стали создавать собственную фракцию, а распределились между ранее созданными. Во фракции гусей-гуманистов крысы гоготали и ходили на голове, во фракции кабанов четвероногих резво бегали на четырех лапах, а в компании гусей-оптимистов чинно вышагивали на хвосте и говорили умные слова про успехи очеловечивания.
Кроме того, в Шиповник попало изрядное количество толстых породистых свиней, составивших фракцию кабанов-прагматиков. Дома они предпочитали ходить на четырех ногах, но в Шиповнике и других общественных местах передвигались на двух. Они говорили, что в целом поддерживают программу очеловечивания животновода Борьки, но с гусями-оптимистами не смешивались. Признанным вождем кабанов-прагматиков стал смотритель трубы кабан Шварценморд, хотя некоторые из них выказывали также особую любовь и уважение к бывшему кабану Лужку. И Шварценморд, и Лужок по возрасту и застарелым привычкам были мало способны к прямохождению и открыто заявляли, что главное - это огороды возделывать по-человечески, а прямохождение - дело пустое. "Может статься, что и само Человечество, посмотрев на успехи нашей фермы, захочет встать на четвереньки", - говорили они.
Кабаны-прагматики были большими сторонниками бывшего кабана Борьки и теории просвещенного скотоводства. Тем, кто с этой теорией не соглашался, они тыкали ножкой в заросшего грязью и бородавками четвероного кабана Зюку и спрашивали: "Вы себе такого хотите Наполеона?"
Зюка любил говорить, что когда он станет вождем фермы, при нем все будет, как при Наполеоне, за одним исключением: гуси и утки тоже будут ходить на четвереньках.
...Тем временем положение на ферме становилось все хуже и хуже.
Свиньи росли и плодились с невероятной скоростью, и им уже не хватало старых свинарников, поделенных между их родителями гусем Га-Гайсом. Плодовитость овец, наоборот, упала. К тому же стригли они сами себя плохо.
Стая одичавших черных котов объявила о самостоятельном и ускоренном переходе в Человечество самой высокой горы мусора на окраине фермы, где они обитали. Псы этого стерпеть никак не могли и уговорили кабана Борьку послать их на мусорную кучу в карательную экспедицию. Против всех ожиданий, хотя псы и загрызли некоторое количество котят и кошек, с самими котами им справиться никак не удавалось. Жестокие бои псов с черными котами стали такой же частью обыденной жизни, как и ежедневные нападения диких крыс. Наглые коты иногда даже делали набеги на одинокие курятники довольно далеко от своей мусорной кучи.
Сторожевой пес просвещенного скотовода Борьки волкодав Коржик не очень любил драться с котами на мусорной куче. От скуки он то лаял на кабана Шварценморда, то гонял по гумну бывшего кабана Лужка, то шутил со своими легавыми псами и ручными крысами, что неплохо бы как-нибудь устроить охоту на гусей.
Гуси волновались, писали скотоводу Борьке доносы на волкодава Коржика, обвиняя его в тайном свинстве. Они шелестели и потрясали законами, которые написал когда-то петух Шах, но в законах петуха Шаха ничего не говорилось о том, что волкодав Коржик не может, если захочет, поохотиться на гусей.
Не умея справиться с волкодавом Коржиком, гуси срывали злобу на бульдоге-младореставраторе Димсоне - ненавистнике овец каракулевой породы. Время от времени гуси вместе с овцами окружали бульдога, шипели на него и забрасывали овечьим пометом. Бедный Димсон решался выползать из конуры только по ночам.
Наконец, невесть откуда взявшийся на ферме лысый гусак Абрау-Дерсо нашипел что-то пьяному Борьке про Коржика, после чего Борька прогнал Коржика со двора барской усадьбы вместе со всей его сворой борзых, легавых и волкодавов.
Отставной волкодав Коржик и бывший кабан Лужок обвиняли Абрау-Дерсо в дружбе с дикими крысами и спонсировании овечьим молоком одичавших котов с мусорной кучи. На это лысый Абрау-Дерсо отвечал, что он - как и сами Лужок с Коржиком - поддерживает деловые отношения с выпестованными им ручными двуногими крысами, а с дикими никаких дел не имеет. Что касается одичавших котов, то о них он многозначительно помалкивал, подтверждая тем самым худшие подозрения на свой счет.
По совету Абрау-Дерсо, животновод Борька тоже набрал в свою новую свиту ручных крыс. Они охраняли Борьку не хуже своры волкодава Коржика, только все время кусали друг друга, а иногда набрасывались всей стаей на какую-нибудь одну и загрызали ее насмерть.
Советнику бывшего кабана Борьки рыжему Га-Гайсу все это не очень нравилось, и он все время то ссорился, то мирился с гусаком Абрау-Дерсо. Ручных крыс он побаивался и в споры с ними старался не вступать. Его политика заключалась в том, чтобы продвигать своих учеников в помощники к Борьке. Один такой помощник, утенок Кирюшка, сумел ненадолго стать любимчиком Борьки и даже чуть было не отнял мазутную трубу у Шварценморда.
Скотовод Борька перестал передвигаться на задних ножках, да, собственно, вообще перестал передвигаться. Чаще всего он полеживал в доме и лакал свой виски, не обращая никакого внимания на раздраженное шипение гусей в Шиповнике, хмурый вид Га-Гайса, вопли гуманиста Жмурика и голодное блеянье овец на вытоптанных пастбищах.
Мазутная труба засорилась и некому было ее прочистить. Отстояв трубу от утенка Кирюшки, Шварценморд теперь только делал вид, что заботится о ней, а больше тренировался в прямохождении и употреблении виски. Из-за этого соседние двуногие фермеры стали считать его самым мудрым советником и законным наследником бывшего кабана Борьки.
Лошади все как одна стремились быть избранными на обильные корма в Шиповник и не работали. Волкодавы и легавые совершенно перестали гонять диких крыс, уклонялись от войны с черными котами и тоже наперебой баллотировались в Шиповник, где шипели друг на друга и даже на скотовода Борьку. На этом поприще особенно прославился и снискал одобрение овец отставной волкодав Птичка. Его образные высказывания ("ходить, как козел за морковкой...", "сделать коту козью морду", "для легавых повторяю...", "законное место крысы - капкан") стали пословицами и поговорками. А опальный волкодав Коржик написал с помощью одной гусыни мемуары о своей службе бывшему кабану Борьке и на волне литературной славы тоже избрался в Шиповник.
Другим популярным деятелем стал старый мудрый кабан-прагматик Примус. Он был очень похож на покойного кабана Брешку, при котором всем животным были повышены кормовые пайки. В отличие от пса Птички, Примус не говорил образных слов, а все больше помалкивал. Когда же что-нибудь хрюкал - то делал это очень рассудительно.
Тем временем дикие крысы грызли все подряд - зерно, корнеплоды, засоренную трубу, солому и друг друга. Они объединялись в большие стаи и этими стаями нападали на других животных. В некоторых крысиных стаях стали встречаться какие-то очень крупные особи - то ли убежавшие из питомников Лужка и Абрау-Дерсо гигантские крысы-мутанты, то ли одичавшие легавые псы.
Пока крысы грызли главным образом овец и кур, это никого особенно не трогало. Но однажды они в течение недели насмерть загрызли и объели несколько свиней - и ладно бы из захудалых, но нет - породистых крупных кабанов, и даже одного, только что избранного в Шиповник. Гусь-гуманист Жмурик, правда, авторитетно утверждал, что тот кабан из Шиповника был вовсе не кабан, а такая же крыса-мутант, отбившаяся от своих сородичей...
Прошло еще несколько лет. Животновод Борька совсем спился и помер, встав перед смертью на четвереньки. Накануне он написал завещание, где было названо имя нового просвещенного скотовода, который должен стать его преемником. Завещание это, как утверждали ручные крысы и псы-волкодавы, Борька написал такой куриной лапой, что имя никак было невозможно прочесть.
Гуманист Жмурик (как раз только что объявивший, что он никогда не был ни гусем, ни уткой, а всегда был фермером - потомком просвещенного животновода Джонса) утверждал, что в завещании написано его имя, и требовал графологической экспертизы. Кабаны-прагматики поделились на три группировки: одна настаивала на том, что в завещании назван бывший хряк Лужок, другая что бывший кабан Примус, третья - что все-таки кабан Шварценморд.
Псы-реставраторы лаяли на всю ферму, что просвещенным скотоводом может быть только волкодав, и грозились перекусать всех несогласных. Овцы, куры и гуси опасались, что их-то как раз и перекусают в первую очередь, и поэтому были теперь согласны на все.
А тут еще как-то вдруг сгорело сразу три курятника вместе с курами. Двуногие крысы из свиты покойного Борьки заявили, что в пожарах виновны черные коты с отделившейся мусорной кучи. Кучу в отместку подожгли, и она стала чадить на всю ферму. Зато у псов появилось постоянное занятие - ловить взбесившихся от дыма черных котов, за что псам выдавалась повышенная пайка.
В конце концов, кабаны договорились о чем-то с псами, и совместными усилиями завещание было, наконец, расшифровано.
Завещание бывшего кабана Борьки, как оказалось, фактически было развернутой программой дальнейшей гуманизации фермы. Всем бывшим кабанам покойный Борька предписывал выдать субсидии на ремонт свинарников и решительную борьбу с дикими крысами, овцам - провести рекультивацию пастбищ, псам - дать право кусать котов, котят и кошек (в особенности - черных), гусям - обещать повышенное прямохождение, ворону Моисею - поставить большой позолоченный шест в центре фермы и ежедневное корыто с помоями и вымоченными в пиве хлебными корками. Фермера-гуманиста Жмурика покойный Борька завещал назначить торговым представителем на ферме Пилькингтона, а отставного волкодава Птичку - посадить на цепь у задних ворот.
"Успешно провести все эти реформы в жизнь, - говорилось в завещании Борьки, - способен не просто авторитетный гуманизатор, а только истинный просвещенный скотовод, или, говоря иными словами, пахан. Всем необходимым требованиям, которые предъявляются к просвещенному пахану, в полной мере соответствует офицер моей новой охраны Хорек. Хорек, кстати, внес видный вклад в разработку теории просвещенного паханизма, поджог мусорной кучи и борьбу с дикими черными котами".
Инаугурацию Хорька предписывалось провести немедленно после расшифровки завещания.
"Откуда он взялся, этот просвещенный Хорек?" - недоумевали животные. Некоторые говорили, что Хорек - это дальний родственник кабана Шварценморда, другие, что он - ручная крыса из питомника Абрау-Дерсо, а третьи шептали, что он прямой потомок грозного хряка Наполеона.
А помирившиеся гусаки Га-Гайс и Абрау-Дерсо всех удивили совместным заявлением, о том, что Хорек - это белый и пушистый гусь. Но при этом, по их словам, Хорек - мудр как кабан, зубаст как волкодав, и непобедим как стая крыс.
- Какое свинство! - всплеснула крыльями гусыня Калерия, охрипшая за последние дни от шипения в поддержку преимущественного права Га-Гайса на наследие Борьки.
Ведомые любопытством, все животные собрались на гумне, где им должны были показать белого пушистого Хорька и его инаугурацию.
На помост взобрался, балансируя на задних ножках, худосочный зверек, похожий сразу и на мелкую борзую, и на ручную крысу, и на не успевшего еще разжиреть кабанчика, но с утячьим носом. Это и был будущий просвещенный пахан Хорек.
Некоторые гуси в задних рядах, подстрекаемые охрипшей гусыней Калерией, недовольно зашипели: "Это же борькина крыса! И даже не очень ручная, мы ее раньше видели!".
Другие животные и моргнуть глазом не успели, как одного гуся-смутьяна нечаянно боднул рогом пьяный козел, другого насмерть задавило упавшим на него невесть откуда взявшимся колесом от телеги. А гусыню Калерию закапали жидким пометом белые голуби.
- Я боюсь, что это все неспроста... - задумчиво прохрипел своим гусям-пессимистам гусак Григорий.
Гуси-пессимисты взмахнули крыльями и разлетелись - кто поближе к воротам гумна, а кто к помосту - поближе к бывшим кабанам. Кабан Примус, хотевший хрюкнуть то же самое, передумал и притворился старым, хромым и глухим.
Два пса торжественно внесли и бросили Хорьку под ноги черного кота-поджигателя, специально для инаугурации отловленного на мусорной куче. Кот был одноглазый, весь покусанный и без хвоста.
- Мочить котов! - рявкнули псы.
Хорек поднял над съежившимся котом заднюю ножку и пустил на него обильную мутную струю. Струя срикошетила и забрызгала сгрудившихся на помосте псов, кабанов, Абрау-Дерсо и Га-Гайса. Рыжий Га-Гайс сделал вид, что не заметил этого, а Абрау-Дерсо стал громким шепотом убеждать всех, что он стоит к Хорьку очень близко и именно поэтому замочился больше других.
- Смерть котам! - прохрюкал протолкавшийся в первые ряды бородавчатый кабан Зюка.