Он открыл было рот, чтобы объяснить, и тут его окончательно доконало сомнение: "а с чего это она понимает каждое его слово? Он и на Тихри-то не сразу приспосабливался, когда на новую дорогу подавался, а тут мир другой а словеса все одинаковые. А может, ему все это только чудится в смертном сне, потому как уже потонул он в топкой трясине под зеленой звездой?"
Он еще раз поглядел вниз: из зеленокаменных врат уже вылился на дорогу черный ручеек - цепочка людей под одинаковыми покрывалами; на плечах они несли что-то длинное и тоже черное, вроде сундука. Они уже подымались вверх по дороге, и было очевидно, что встречь не пройти. Сколько ж ждать?
Словно угадав его мысли, Махида смущенно проговорила:
- Я б спустилась, господин мой, да вот тебе такой дорогой не уместно следовать.
- Это какой же?
- А по воздуху!
Он мигом представил себе головокружительный полет с этого обрыва, и ужас тошнотным комом поднялся из пустого желудка к самому горлу. Воды и высоты боялся бесстрашный странник, привыкший всю жизнь шагать по ровной земле. Те, у кого он побывал в гостях (словно век назад - ишь как время-то отодвинулось!), умели и летать, и плавать, но так на то они и были чужедальние, с которыми он и не сжился, и не сгостевался. Ну да строфион с ними.
А тут ему - и лететь? Не-ет, наваждение это, не иначе.
Он отступил на несколько шагов от края обрыва, стал посреди дороги, широко расставив ноги, и велел:
- Эй, девка!
Она послушно шагнула к нему.
- Дай-ка мне по морде.
- А виру не спросишь, господин?
- Не спрошу, не спрошу. Давай.
И тут же нижняя челюсть у него екнула и полезла на сторону - ну сильна была девка!
- Хо! - выдохнул Харр, поматывая головой.
- Еще, господин мой?
- Будет.
Слава тебе, солнце дальнее Незакатное, - не сон, значит. Не наваждение.
Наваждение-то было потом, и длилось оно до самого вечера...
Он проснулся, когда свет зеленой звезды уже лежал четким квадратом на земляном полу. Кто-то громадный стоял посреди хижины, растопырив руки, и Харр бесшумным движением выпростал руку из-под прикрывавшей его холстины и цепко ухватил меч, привычно положенный возле постели. Верзила не шелохнулся. Харр одним толчком отпрыгнул прямо со своего ложа за изголовье, приседая и выгибая хребет, и тут наконец понял, что это всего-навсего его собственная одежда, вывешенная на распялочке для просушки.
Махида, сидевшая на пороге, обернулась на шум:
- Ай, жаркий мой?..
Коли догадается, что шарахнулся он с перепугу, - уважать перестанет. Он шагнул к ней, по привычке изобретая какую-нибудь врачку поправдоподобнее:
- А мне спросонья помстилось, что ты сбежала, так я сразу в тоску впал и искать тебя навострился...
Она откинулась, прижимаясь курчавыми жесткими волосами к его голым ногам.
- От тебя, жаркий мой?
С колен разметнулись по двору пух и перья - видно, щипала птицу, торопясь приготовить ему ужин. Славная была девка, правильно свое дело понимала: ублажила мужика - накорми. И проворная: посреди дворика над небольшим, но складным очагом уже побулькивал котелок, разнося приманчивый дух мясной похлебки с неведомыми ему травами.
Харр решил, что сейчас не худо бы отступить и хотя бы надеть штаны, дабы не отвлекать ее от благого занятия, но она уже извернулась, как ящерица, и ее широкие теплые ладошки побежали по его телу - вверх, но совсем не туда, куда следовало бы. А к бусам, единственному, что сейчас на нем было.
- Да как же я сбегу от тебя, жаркий мой, смоляной мой, черноугольный... Ты ведь мне еще ничего не подарил!
Он поймал ее за запястья, развернул лицом ко двору, легонько шлепнул пониже спины:
- Ты давай, свое дело знай. Огонь вон притух.
Настроение у него отнюдь не ухудшилось - девка как девка, одежу обшарила, ничего не нашла. Теперь к принцессиному подарку подбирается. Надо будет завтра в город податься, поглядеть, что к чему и не требуется ли кому на пир веселых песен да прибауток с рассказами о странах дальних, здесь не виданных. Городок, правда, был невелик, по Харр мог поручиться, что не беден. А в таком - странствующему певцу всегда честь и место. Хорошо, он свои кисти наушные да травы-перегуда - обязательное снаряжение певца - в ножны упрятал, а туда девка сунуться побоялась. Ну да завтра ей тоже что-нибудь перепадет.
Она между тем безошибочно угадала его мысли:
- Наниматься, что ли, завтра надумал?
Он сдернул с распялки штаны, встряхнул их с такой гордостью, словно это было княжеское знамя, небрежно обронил:
- Рыцари не нанимаются. Их в лучшие дома приглашают с честью!
Она поверила, зябко подобрала ноги под юбку:
- Прости, господин мой, может, я обидела тебя, что позвала в убогий свой угол? Да ты ведь сам пошел...
И верно, хижина ее, как и десятки таких же жалких жилищ, располагалась за городскими стенами. Собственно говоря, это нельзя было назвать даже домом у посаженных в кружок деревьев кроны были связаны вместе, сучья за несколько лет привыкли сгибаться, образуя шатер, а густая листва, вероятно, не пропускала ни капли дождя. Стволы были оплетены широкими полосами светлой коры, так что жилище Махиды было попросту громадным лукошком. Такое же древесное кольцо ограждало крошечный дворик с той только разницей, что ветви деревьев, наоборот, были над ним срезаны. Пройдет еще несколько лет, стволы раздадутся и превратятся в сплошную стену - только конопать мхом. Хитроумно!
- Ты пеки да вари, - проговорил он наставительно. - Я твоей стряпни отведаю - вот тогда и скажу, в обиде я или нет.
Она вынула из-под широкого листа сырую лепешку, ловко завернула в нее ощипанную птицу, бросила на плоский камень очага. В теплой дымке плясали давешние стрекозы - грелись, что ли? Харр потянулся, хрустнув косточками, и вдруг почувствовал, что безмерно счастлив. Он снова был на случайном привале своей бесконечной дороги, вдали от родной земли, до которой снова шагать и шагать - а то уж забиралось под ложечку щемящее сомнение: вот дойдет до дому - что тогда? Вроде и искать будет нечего. Но сейчас долгожданное васильковое небо и душистая строфионья степь привычно слились воедино и сжались в мерцающую, чуть печальную звездочку, манящую его из недосягаемого далека. Он снова был волен как птица - сам себе хозяин, не то что в гостях, где все подано, да никогда не знаешь, что позволено.
Да, кстати, о звезде.
Харр подтянул штаны (богатый джасперянский камзол, шитый серебром да лиловыми шелками, побоялся закапать - оставил на распялке), вышел во дворик, где жар очага ластился к босым ногам, подставил ладонь зеленым лучам:
- На той дороге, где я гостевал последнее время, такого света ночного не видывали, - дипломатично умолчал он о том, что на родимой Тихри и вообще-то ночи не для людей - для нечисти ледяной.
- Потому и лихолетье объявлено, что звезда-предвозвестница возгорелась, не вполне вразумительно для него пояснила Махида.
- То есть как - возгорелась? - невольно вырвалось у Харра, хотя он и старался блюсти самим же заведенное правило: лишних вопросов не задавать, а время от времени кидать небрежные замечания.
- Так не было ж ее, только три ночи, как ярится!
- А вам, убогим, и неведомо, кто ее зажег и для чего...