-- Слушай, Константин, а почем сдаешь зелененькие?
Он резко повернулся на каблуках, не показав никакой пьяной развинченности.
-- Вот этот фрукт, который одновременно учился в школе с тобой и Фимой, мне особенно не в кайф,-- выдавил Сючиц, копя злобу и играя желваками.
-- Все нормально, Константин. Не дрейфь, я не занимаюсь такими как ты,-- и это было чистой правдой. Сючиц соответствовал профилю Второго Главного Управления.-- Но мне в самом деле сдается, что вы с Лизой не слишком подходите друг другу. Имею я право на мнение?
Судя по тому, как бодро этот парень направился ко мне, права на мнение я уже не имел. Константин был свежее меня годков на пять, поквадратнее и выше на полголовы. Одним словом -- атлет, который мог размазать меня в лепешку. Чтобы уцелеть, я должен был его покалечить. Это тоже не входило в мои планы. Однако мне немного повезло. Сючиц хотел, чтобы все выглядело поунизительнее и получилось побольнее, поэтому взял меня левой рукой за узелок галстука, чтобы врезать правой. Мне понадобилось всего два движения.
Моя ладонь крепко легла на его левую руку, а корпус резко сместился вперед и вниз. Через секунду Сючиц стоял на коленях, с некоторым недоумением щупая свою левую конечность.
-- Мне кажется, не стоит продолжать, Константин. Давай прекратим эти мужские выкрутасы. Левая твоя ручка и так разболеется, это будет мешать работе, особенно "ломке" валюты. Кроме того, легким тычком колена я могу выложить все твои зубки на кафельный пол.
Сючиц не попер на меня, а с невнятным матерным бормотанием дунул из кухни. Лиза молча дымила "кэмелом" и сквозь табачную завесу не было видно ее глаз. Через минуту сожитель проскочил с сумкой в руках по коридору и раздался грохот разлетающихся выходных дверей.
-- Почему ушел? Нет у нас еще культуры спора. Кулаки -- разве это аргумент?-- слегка поехидничал я.
-- Ну, что там дальше по плану развлечений этого вечера?-бросила женщина несколько противно интонированных слов.
-- Да, таким голосом могла бы разговаривать какая-нибудь серьезная инфекция... Лиза, я не идеализирую Соломона Абрамовича, но ведь Костя Сючиц -- просто нечистая сила.
И тут Лизоньку прорвало, она заистерировала и уже ничего не могла скрыть.
-- Хватить форсить, товарищ чекист. Не надо с натугой доказывать себе, что ты мужчинский мужчина. На самом деле ты -- надувной шарик. Поищи сзади завязочку. Все, что ты числишь за собой -удовольствие распоряжаться чужими судьбами, приятную способность вызывать страх, и радость причастности к большому делу -- вдуто в тебя Комитетом. Ты мнишь себя Санитаром, этаким Инфекционистом-Гигиенистом, который чистит великий сортир по имени СССР ото всякой грязи и заразы. Не только Сючиц, все мы -я, Фима, Соломон Абрамович -- для тебя зараза. Но ведь оставь тебя без поддува, и ты быстро превратишься в сморщеную резиночку.
Дама явно не понимает, что карающему мечу вроде меня опасно и вредно быть мягким и отзывчивым. Что я рискую гораздо больше, чем она. Но сказать ей об этом прямо без намеков -- это словно вляпаться в глубокое говно.
-- Я вовсе не считаю, что все твои друзья защищают анальные права личности и обсирают родные просторы... Значит, ты хочешь, Лиза, чтобы я сейчас убрался? Чтоб больше никогда не возвращался ни в виде голоса по телефону, ни в виде образа на фотокарточке, ни в полном телесном объеме?
-- Ты умеешь схватывать желания, этого не отнимешь.
-- Тогда для верности моего отчаливания сопроводи меня до парадной. Это займет времени не больше, чем требуется на одну-единственную сигарету, особенно если воспользоваться лифтом.
Доктор Розенштейн, накинув в прихожей шубку, двинулась за мной следом. Распахнулась дверь лифта, а потом, ровно через три секунды движения вниз, я нажал кнопку "стоп".
-- Что это значит?-- она смотрела на меня, как на гнойную болячку.
-- Это значит, что каждый человек хочет, чтобы его понимали.
Моя правая рука двинулась сквозь распахнутую шубку врачихи, между пуговиц на ее платье, ухватилась за какую-то мягкую шелковистую ткань и рванула. Сигарета спикировала на пол, но никакого истошного вопля не последовало. Вторая моя рука скользнула по оголившейся коже и остановилась там, где положено. Лиза была готова. В смысле -- как женщина. Я врезался в нее и все вылетело из меня, как из открытого тюбика, на который наступили сапогом.
Она с полминуты приводила себя в более-менее благообразный вид, а я машинально поднимал какие-то пуговицы с пола и складывал себе в карман.
-- Ну все,-- подытожила она,-- отожми кнопку "стоп"... Или отойди, ты заслоняешь ее. Эй, товарищ чекист, отчего столбняк, я же рассчиталась с тобой полностью. Теперь все в полном ажуре, нарисуй очередную красную звездочку на фюзеляже.
-- Можешь теперь заявить на меня. Меня заметут, а в зоне такого, как я, обязательно укатают. Вот пуговицы предъявишь,-- я протянул собранное на полу,-- только милицию надо пораньше вызвать, чтобы успели кое-что на анализы взять.
-- Хоть сделан из дерьма, а блеснуть хочется.-- она почти что выплюнула враждебные слова.
Затем мощно оттолкнула меня -- почему не пару минут назад, а только сейчас?-- и отстопоренный лифт пополз вверх. Да эта ж баба выдоила меня, как вампир! В итоге получилось, что так называемый страж отечества, руководствуясь животной похотью и мелким самолюбием, увел гражданку Розенштейн от заслуженного наказания и использовал ее посредством фрикционных движений одного из членов своего тела... Дверь лифта распахнулась и Лиза направилась к дверям своей квартиры.
"Воля к Жизни больше чем жизнь,"-- в голове вдруг возникла такая театральная фраза, возможно я озвучил ее губами. Здесь четвертый этаж -- сойдет. Окно прорезало стену на один лестничный пролет ниже. Я, рванувшись по ступенькам, вскочил на подоконник, выслушал вопль Фимы Гольденберга: "Лизка, хватай его, дура!"-- и высадил плечом первое стекло. Тут меня уцепили по крайней мере четыре руки -- за плащ, полу пиджака, даже за шиворот. Я раскурочил ногой внешнее стекло, внезапно боль пробила мне пятерню, хватающуюся за раму и парализовала силу мышц -- это помешало совершить бросок вперед. И следом четыре руки дружно скинули меня назад. Я еще пытался подняться и устремиться навстречу морозной заоконной атмосфере, однако что-то сотрясло голову. Белесая муть пролилась в череп, как молоко в стакан, и я отключился.
Когда я продрал глаза, то первым делом увидел, что девочка, похожая на кудрявого совенка, держит меня за липкий от крови палец.
-- Слушай, круглоглазая, тебе давно пора спать,-- сказал я еще каким-то далеким голосом.
-- Я же говорила, что буду выковыривать из тебя осколки,-напомнил киндер.
-- Ну что за вечер такой. Вначале один уносится вон, как Тунгусский метеорит. Потом другой вываливается из окна, словно падающая звезда.-- пожаловался кто-то и добавил недовольным голосом:-- "Скорую" бы надо вызвать этому пикирующему бомбардировщику.
-- "Скорую" не надо,-- твердо засопротивлялся я,-- зачем людей отвлекать. У меня каждый вечер такое приключение.
-- Правильно говорит,-- поддержал меня другой зритель, кажется, бородатый поэт Абрамыч.-- Ведь в психушку утащат, на службу накатают, что, дескать, суициден ваш сотрудник, что шизик он неуравновешенный. Ты кем работаешь-то, Глеб?
-- Палачом работаю. Люблю я это дело. Даже халтурку на дом беру. На люстре развешиваю висельников, в ванной утопленников делаю.
Собеседник оценил мое состояние.
-- В порядке мужичок. Его башкой можно кирпичи колоть.
Я сел, одновременно поднося здоровую правую руку -- у Сючица тоже одна правая уцелела -- к волосам. Голова была мокрой и с одной стороны набухшей огромным шишарем. Это еще ничего, вместо головы могла вообще одна шишка остаться.
-- Ты меня, Фима дорогой, приголубил?
-- Да что ты, Глеб,-- Гольденберг поправил очочки,-- я и муху ударить не могу... Есть тут у нас борец с живой природой.
Лиза, стоявшая чуть поодаль, смущенно пожала плечами.
-- Если бы там у подоконника не валялась доска, у меня бы ничего путного не получилось.
-- Почему ж... если бы там кувалда валялась, у тебя бы еще лучше вышло. А вот Глебу повезло, что какой-то расхититель народного достояния потерял именно доску, когда в свою квартиру пилолес тащил.-- объяснил Соломон Абрамович.
-- Лиза, ну что, теперь уж точно ничья. Мир?-- поинтересовался я.
-- Салам, шалом и такая борьба за мир во всем мире, что мокрого места не останется,-- добавил какой-то знаток смешных словечек.
3. (Ленинград, весна-осень 1978 года)
Вернулся я домой за полночь, за рулем несколько раз мутило, чуть в столб не впилился. Гаишник какой-то пристал, но, завидев мое удостоверение, благоразумно удалился. Да, доктор Розенштейн влупила деревяшкой, во-первых, неумело, во-вторых, от души.
Надюха давно уже дрыхла, только буркнула носом, поворачиваясь на другой мясной бок.
-- Откуда?
Хотел было сказать "с дежурства", но потом вспомнил, что на прошлой неделе именно так и набрехал.