Изумо больше не раздражался, выслушивая чужую болтовню. Она разом перестала затрагивать, он научился ...Не заморачиваться. Совершенно никак. Смотреть на вещи проще, так как умел это делать всегда, но вот совершенно разучился рядом с Алленом, решив, что это светлое чудо не имеет никакого права строить на его извилинах, модельки своих нравоучений.
Каждый из них, тащил свою ношу, и размеры её не имели значения.
Имело значение то, как они к этому относились.
Рен был свободен, а Изумо нет.
И именно поэтому невозможно, оказалось, отдать глаза, зрение собственной души. Только передать эту светлую частичку, чего - то особенного, рядом с ним. Но не сверх того. Ибо этот прекрасный и удивительный мир, оказался полон такого дерьма, о котором Аллен не имел ни малейшего представления, ведь это не было его миром. Они жили абсолютно на разных плоскостях, в абсолютно разных реальностях с диаметрально противоположными ценностями.
И именно поэтому, Изумо не мог рассказать ему правду.
Аллен никогда не примет рядом с собой убийцу. Не сможет понять и устаканить в собственной голове, что мир и люди его населяющие, способны представлять собой подобное совершенное зло, и это не абстрактное зло, а реальное, находящееся прямо напротив него, человек способный убить, походя и не размениваясь, просто потому что человеческая жизнь ничего не значила.
Узнав правду, Аллен развернётся и уйдёт. В лучшем случае уйдёт и не сдаст полиции. В отношении Рена, Изумо не мог быть уверен, что Аллен не сочтёт, что это будет правильно. Ренди не станет закрывать глаза, не струсит и не сделает вид, что не понимает. Не согласиться попустительствовать приняв некую форму удобной полуправды, когда он будет знать, чем занимается любовник, но не станет задавать вопросов. В собственном понимании, это сделает его соучастником насилия. Аллен никогда не пойдёт на подобное соглашательство. И его не заманишь, не купишь, не уговоришь.
За любое происходящее в собственной и чужой жизни, Аллен принимал на себя полную ответственность и это было паскудно понимать.
Нет, Рен не боялся наказания, не боялся осуждения, все эти вещи просто не имели значения для него. Временами Сато ловил себя на мысли, что у этого парня намертво отсутствует инстинкт социального самосохранения.
Но Рен сам выбирал свой внутренний закон "жить и быть" И это его жить и быть обладало очень сложными и непонятными мотивациями, часто идущими вразрез с тем, как должно быть правильно и тем, как считал правильно лично он. На чаше весов, правильное Аллена, оказывалось единственным грузом, который перевешивал абсолютно всё.
И страшно представить, что случиться в тот день, когда он откроет глаза и поймёт, что все это время любил то, что ненавидел и отрицал больше всего на свете. Убийцу, поддонка и отморозка для которого не существовало ничего святого... Но вот нашлось, и оказалось, что за это светлое неизвестное нечто внутри Сато готов выгрызать зубами. Вечно лгать, изворачиваться, придумывать оправдания, держать его слепым столько сколько понадобиться, в обречённом понимании, что это не сможет длиться вечно. Можно сделать вид, что дождя нет, но только стоя под дождём, не сможешь не промокнуть.
Однажды правда всплывёт на поверхность, однажды это случиться.
Дерьмо в котором он жил и варился как в компоте, затронет Аллена, не сможет не затронуть, ведь Изумо пачкал, всё к чему прикасался, точно так же как Рен обладал способностью очищать.
Может быть, именно поэтому Аллен оказался так необходим ему. Задолго до этой встречи, Изумо ждал и предчувствовал это пришествие, стоя на пороге храма судьбы, ожидая, что однажды случиться чудо. Улыбка человека дождя приоткрывшая маленький краешек светлой тайны, что для него не всё ещё кончено, и существует надежда...На что и для чего? Он и сам не понимал.
Грешник молился в пыли лёжа на полу церкви, не в силах поднять глаза и воззвать к богу. Бил себя кулаком в грудь. Потому что раскаялся в злодеяниях? Нет. Потому что задохнулся от собственной мерзости, не смог продолжать жить дальше, погрязший в собственных грехах. Слишком тяжела оказалась ножа души, камень тянущий сердце к ногам. По ночам лица жертв приходили к нему в кошмарах, смотрели глазами полными ожидания и упрёка. Можно сколько угодно говорить, мёртвые не смотрят, отрицать чувства, жить среди белых пятен...Но он помнил абсолютно всё.
Помнил, как впервые взял нож и осознал собственную власть, и испытал наслаждение, родившееся из беспомощного ужаса в глазах жертвы, когда он получил возможность отомстить, выпустить на свободу живущего внутри зверя. Зверя которого из сотворили, отчим - педофил и старшие сводные братья забив пацана до отупения. После смерти матери, не осталось никого кто смог бы его защитить. А потом...Потом оказалось, что перешагнув этот рубеж, всё последующее кажется проще и легче. Словно пробку снять с бутылки, особое состояние, дающее кайф охотника загоняющего дичь, умопомрачительное ощущение собственной силы. Он верил, что платить не придётся, считал, что отплатил достаточно, что бы взять у судьбы аванс бессрочного кредита. А теперь? Бог есть любовь - печальное понимание, познав любовь узреть бога. Изумо не верил в бога, но что же это за странная щемящая тоска родившаяся внутри. Он не мог стать свободным, не мог отмотать назад. Каске абсолютно прав. Поздновато для раскаяния. Сато и не раскаивался. Бессмысленно грызть собственные локти, если ты ничего не можешь изменить. Но отказаться от этого чувства не мог. Он желал уберечь Рена, сохранить это светлое принадлежащее только им двоим, но сам же вёл Аллена к пропасти. Отношения которые он не мог прекратить и не желал от них отказываться, готовый сражаться и лгать до бесконечности, ведь можно сколько угодно рассуждать о любви, такой любви когда значения не имеет ничто. Но только в жизни всё иначе. У Аллена иначе.
Мать любит сына ублюдка, потому что не может не любить, это выше, это от бога, безусловный рефлекс, инстинкт, связь на уровне живота, без разума, без понимания. Она не может не любить, может ненавидеть, может презирать, отрицать и сыпать проклятиями, но не любить не может, это свыше. В случае беды, она не задумываясь придёт на помощь, закроет глаза, солжёт, пойдёт на перекор себе, покроет любой грех и преступления возьмёт на себя, только бы чадо не пострадало и плевать матери, на то, что из - за одного сына гандона погибнут люди. Эти люди не её дети. Любовь матери слепа и эгоистична. Она ляжет костьми поперёк порога но не отпустит сына умирать, превратиться в животное, вцепиться зубами, но не отпустит, потому что она мать, а если найдёт в себе силы, отпустить, признать, что мера переполнена, выгорит до тла. Говорят, нет ничего страшнее горя матери, потерявшей единственного ребёнка. А ещё говорят, одна единственная слеза невинно страдающего ребёнка, перевесит собой все беды мира. В этом несовершенном паскудном мире, слишком много зла и боли и бессмысленно пытаться сравнивать. И Рен Аллен, любя его всем сердцем, никогда не пожелает преумножать, или участвовать в этом. Нет между ними никакой грёбанной связи на уровне живота. Иначе бы Изумо давным - давно плюнул на всё и увёз его от всего этого к чёртовой матери. Да только им нигде не скрыться и не спрятаться. Люди Маэды рано или поздно достанут из под земли. Жить в вечном страхе? Нет, он не желал для Аллена ничего подобного.
Впервые в жизни Сато бездействовал, не видя выхода и не зная, что предпринять. Молчал, не рассказывая правду, но и не разрывал эти отношения, надеясь, что сумеет уберечь.
Пока он выполняет свою работу, его личные отношения никого не касаются, чтобы не думал по этому поводу Кичо. Но впервые у Сато появилась ахилессова пята. Наивно верить, что в неё не пожелают ударить. Снежный кот Изумо не имел права на слабости, а она была. Непростительная, сумасшедшая слабость.
Человек дождя. Рен Аллен. Надежда. Душа.
И бездонная чёрная яма под ногами. И только Сато имел представление, по какой тонкой досочке они балансируют, и во что он втянул Аллена, связав собственными чувствами.
Они обнявшись брели по улице и Аллен вдохновенно рисовал перед ним мечты и делился собой.
- А потом эта девчонка, сняла с руки кольцо и швырнула с моста в воду. И сказала, что если нам суждено быть вместе, кольцо всплывёт. Представляешь. А я рванул на пирс как дурак. Хотел нырнуть, и не смог струсил ужасно. Течение сильное, осень, холодно, утонуть как нефиг делать. И возвращаться стрёмно. А у неё в глазах усмешечка паскудная.
Мол, я знаю, что ты слабак. Любила она кого - то очень сильно, но не меня, очевидно, не знаю кого. До сих пор сниться.
Я ей говорю. - Прости, я не смог. Сама понимаешь.
А она посмотрела так, презрительно, а потом туфли скинула, вкочила на перила и прыгнула, только пятки сверкнули. Совершенно сумасшедшая.
- А ты?
- А что я? Как будто выбор был. Сиганул за этой дурой следом. Еле вытащил. Чуть не утонули там по глупости, а когда вытащил посмотрел на неё. Она синяя, зубами стучит, трясётся вся, плачет, и не знаю, что случилось. Что - то мне так обидно стало за себя и за неё, жалко. Только любовь, вся разом прошла. Как отрезало. Куртку на плечи, домой до матери дотащил, только что не пинками. Никакой романтики не осталось. Когда любишь с головой дружить надо, а когда любовь людей в моральных уродов превращает, это уже не любовь, патология чистая. И хорошо, что отрезало. Мозги она умела выносить, не хуже Азу. Мы когда с мамой переезжали, а я документы забирал, за неё два парня в школе сцепились. До поножовщины дошло. Полиция, скорая. Даже не знаю, чем всё там закончилось. Мы с ней не виделись больше. Она на мои письма не отвечала, я тоже перестал писать. Так и разлетелись в разные стороны.
- А я надеялся, что ты расскажешь мне историю о том, что был роковым парнем.
- Да какое там, - Аллен беспечно махнул рукой смеясь. - Роковой из меня никогда не получался. Я до шестнадцати лет, чистым ботаником был, очки даже носил...Вот что смеёшься, не веришь. Правда носил.
- Хочу на это посмотреть, - Сато тихо отсмеявшись, притянул Рена к себе и она застыли, беспечно сливаясь в поцелуе, надёжно укрытые темнотой городских сумерек, слабо разбитых светом фонарей и отблесками соседних окон.
- Что мы здесь наблюдаем. Голубки милуются.
Резкий насмешливый голос за спиной заставил их отлепиться, не резко, а слегка растерянно. Аллен немного смутился, что касается Изумо, то он вообще не врубился, у какого урода, оказалось дофига здоровья, что бы их прерывать.
Врубился и чертыхнулся мысленно, понимая, что Фудо за это поплатиться. Крепкие накачанные парни выступившие из подворотни, окружили парочку, давая понять, что это надолго.
Все семеро оказались изрядно навеселе и судя по мордам, прямо жаждали развлечься. Этот район контролировал Каске. Вот только непосредственным начальником Каске считался Сато, и докладывая о делах и не церемонясь с братом, о рабочей субординации Фудо не забывал. До сегодняшнего момента у Изумо не было претензий к его руководству.
Было странно и нелепо понимать происходящее. Все новобранцы проходили через помощника, но кто здесь главный, знали даже малолетки. И сейчас Изу, без труда определивший принадлежность по даймонам был одновременно удивлён и раздосадован.
Разумеется, сам Сато, не носил никаких выделяющих знаков, подобное считалось популярным раньше, теперь современность диктовала свои правила, а Маэда счёл, что Изумо не обязательно светиться, столь откровенным образом, продолжая традиции, как и украшать себя татуировками.
- Сладкая парочка, - заявил один из парней, нагло ухмыляясь и похлопывая битой по раскрытой ладони.
- Ну что, педрилы, чем откупаться будете?
Изумо нахмурился. Вряд ли этим парням требовались деньги. За финансовой стороной вопроса, он лично следил, и подчинённых не обижал, и Каске, насколько Изу считался в курсе, не зажимал в этом вопросе тоже. Вероятнее всего, придуркам приспичило поиздеваться, и отпинать каких - нибудь лохов, ради прикола, в лучшем случае. А может и не брезговали такими вот случайными заработками. Но как бы то ни было, - Изумо мысленно стиснул зубы, подавляя злость. Сегодня, у Каске возникнут серьёзные неприятности. Бардака Сато не терпел. И лишнее внимания полиции им не требовалось тоже. Каске следовало разобраться со своими людьми, контролируя беспредел. Даже в этом они с Маэдой мыслили удивительно одинаково.
- Ребят, вам, что проблемы нужны?, - вежливо и непреклонно вмешался Рен, загораживая, Киёши своей спиной. - Шли бы вы себе мимо.
- А то ты нас побьёшь, да?
- Мамочки, я боюсь.
Парни заржали. Изумо закатил глаза. По его мнению, это тоже выглядело смешно. Один против семерых. К тому же Рен абсолютно не умеет драться.
На что он рассчитывает интересно? Безрассудная голова.
- Ты, кажется, не понимаешь, но я тебя просвещу, - вежливо паясничая заметил один из бандитов. - Вас голубки, сейчас будут бить долго и больно.
Они зафыркали. Изумо, которому надоел дурной спектакль вышел из тени. Свет фонаря хорошо освещал лицо, помеченное зигзагообразным шрамом, демонстрируя знаменитые белоснежные волосы седого кота Изумо.
Бандиты, в страхе побросав оружие, попадали на колени, умоляя господина Сато простить их. Изумо впав в бешенство сделал удивлённое лицо и пояснил вежливо и непреклонно, что наверное молодые люди обознались и перепутали их с кем - то. Молодым людям хватило ума подтвердить всё то, что он тут же на ходу вдохновенно наплёл. А затем они ринулись бежать.