Ноябрь так себе месяц. В Таврическом голые черные деревья, в дальнем углу сада крутятся под музыку пустые кару-сельки. А потом и карусельки убрали, а музыка осталась, и под музыку кружились вороны.
Ноябрь был месяц, когда выяснилось, что всё тайное становится явным, и всё, что кажется СЕКРЕТОМ, на самом деле секрет для маленькой такой компании. Иначе говоря, в ноябре о них узнали ВСЕ.
В начале ноября Соне приснился сон – почти такой же, как в ее первый приезд в Москву.
Во сне она снова сидела на первой парте в школьном платьице и волновалась, словно не выучила урок.
– Что там у нас дальше по сюжету? – строго спросил Толстой.
– Можно мне? – Соня привычно подняла руку. – Дальше по сюжету скачки. Именно там, на скачках, Анна не сумела скрыть своего волнения при падении одного из ездоков…
– Правильно, – довольно кивнул Толстой, – молодец, Николаева Соня, помнишь наизусть.
– И Анна наконец призналась мужу: да, да, я его любовница, и я беременна… – Соня вздрогнула. – О господи, как страшно!
– Страшно, – сказал Толстой. – Садись, четыре тебе, Николаева Соня.
Соня села и заплакала. Ну почему, почему четыре?! Она же все выучила…
Соня проснулась и в полудреме принялась придумывать, что может произойти с современным человеком вместо скачек. Ралли? Или нет, пусть скачки. Все скачут, а Вронский забыл лошадь и поскакал пешком по гаревой дорожке. Или он приехал за Анной и упал в прихожей… Упал, сломал мизинец, прикусил язык…
ЧТО у Сони в голове? ПОЧЕМУ она придумывает комиксы? Наверное, беременность так на нее подействовала.
Окончательно проснувшись, она подумала всерьез – что может произойти, чтобы все как-то решилось? БЕЗ нее? Чтобы проснуться, и уже все было – она по-прежнему жена своего мужа и ждет ребенка. Или – проснуться, а рядом с ней Князев. А Алексея Юрьевича НЕТ.
…Без Брони в огромной квартире на Таврической было так тихо, что Соня начала бояться тишины. И что-то странное случилось с ее трусливым организмом – наверное, она вдруг увидела все заново, как будто отряхнулась. Отряхнулась и помирилась с мужем. Не показывающий своего удовлетворения, но втайне довольный Головин не захотел вглядываться в то, что не имело смысла разглядывать, и все вернулось на круги своя. Соня снова должна была давать отчет, где и почему она задерживается, заходить в кабинет с кефиром и, уплывая глазами, сидеть тихонечко напротив монотонно бубнящего себе под нос Головина.
Кстати, Алексею Юрьевичу Соня о своей беременности не сказала. Просто не сказала… как-то к случаю не пришлось… О чем она думала, эта Соня? Что одним прекрасным вечером Алексей Юрьевич придет домой, а там – ах, ребенок! Аист принес, скажет Соня. А он кивнет и уйдет в кабинет.
Бедная Соня. Неужели такая большая девочка могла надеяться, что все как-нибудь устроится, – как попавшая в беду восьмиклассница?..
Эта суббота была задумана как праздник. Под предлогом подготовки выставки в Петергофе Соня была свободна весь день, с утра и до шести вечера, и Князев приехал рано утром и уже в половине десятого ждал Соню напротив дома, в Таврическом саду. Соня считала Таврический вполне безопасным местом – Алексею Юрьевичу не придет в голову прогуливаться по дорожкам, а охраннику с его камерой слежения не пришло бы в голову разглядывать парочки посреди деревьев и кустов.
Праздник начался с домработницы тети Оли.
– Послушай историю про меня в молодости, – тетя Оля придержала Соню за рукав в прихожей.
Соня была на плохом счету у своей прислуги. От любой прислуги невозможно скрыть, что между хозяевами нет, как кокетливо выражалась тетя Оля, интима, а уж от тети Оли тем более, – она безошибочно регистрировала малейшее изменение сексуальной активности в атмосфере дома, и если Алексей Юрьевич пропускал свою субботу, знала, и если не пропускал, знала… И погрешность у нее была практически нулевая, как у счетчика Гейгера.
– Тетя Оля! Я на работу опаздываю! – Соня смела локтем вазочку со столика в прихожей, тетя Оля ловко поймала и покрепче уцепилась за Сонин рукав.
– Постой, я быстро расскажу. Я моложе была лет на… в общем, моложе. Был у меня один. И вот, лежу я со своим, вдруг мой входит…
«Свой» – любовник тети Оли в молодости, сообразила Соня, «мой» – ее муж дядя Коля.
– Ну, думаю, все – развод и девичья фамилия. Так вот, мой потом задал мне, конечно, трепку!.. А так простил… И знаешь что сказал? Нет, ты слушай, слушай! – тетя Оля держала Соню железной хваткой. – В жизни, говорит, все бывает. Жизнь, говорит, прожить не поле перейти.
– Тетя Оля… – Соня представила, как Алексей Юрьевич задает ей трепку, а затем важно учит ее уму-разуму: тише едешь, дальше будешь; кто не работает, тот не ест; смеется тот, кто смеется последним…
Тетя Оля все еще придерживала ее за рукав, а Соня все смеялась и смеялась, не могла остановиться.
Князев с Соней немного походили по дорожкам в Таврическом саду, а дальше у них был еще целый день-праздник, до шести часов. Но получился не день, а старинный водевиль. Словно это был не Петербург, а крошечный домик, обитатели которого целый день бестолково мечутся, и все встречают всех, с удивленными лицами восклицая – ох, ну надо же, это вы!..
Соня держалась за руку Князева, потягивалась, вздыхала, уплывала глазами.
– Молодой человек, а вы знаете, что ваша дама беременна, – небрежно сказала Соня.
– Вот и хорошо, – в ту же секунду, без паузы ответил Князев, и в его глазах не промелькнуло ничего неприятного – никакого сомнения, испуга, вопроса, а только одна радостная твердость. Родится ребенок, хорошенький, в чепчике; то есть родится, конечно, не в чепчике… – Вот и хорошо. Теперь ты уйдешь ко мне. Сонечка-Сонечка. Тебе сейчас нужно много спать.
Ему почему-то сразу же захотелось, чтобы она была БЕРЕМЕННАЯ. Теперь он будет любить ее очень осторожно, хотя она была совершенно прежняя тоненькая Соня.
– Мне всегда нужно много спать, очень-очень много… А Соне не хотелось, чтобы она была БЕРЕМЕННАЯ. Она
откуда-то знала, что беременность не будет ей докучать, не будет тошноты, не будет разлапистой походки и отекшего лица, и прибавки в весе не будет. Она нисколько не собиралась делать беременность центром своей жизни, а собиралась, как балерина, всегда быть у станка и всегда на сцене. А в ноябре в Питере все всегда хотят спать, не только беременные!..
– Сонечка, девочка, гуляешь? – Валентина Даниловна в смешной войлочной шляпке-таблетке выросла перед ними неожиданно, как грибок. Она обещала научить домработницу Олю печь кулебяку с картошкой, грибами и мясом, чтобы сначала слой грибов, потом слой картошки, а потом мяса, и теперь шла к дому сына через Таврический сад, сокращала путь. А Князев так и не отпустил Сонину руку.
– Гуляю.
– А я к вам иду… а вы гуляете?.. Ну… гуляйте… погода хорошая, да?
В Питере бывают дни, ужасные даже для осеннего Питера – темные, ватные, когда словно вовсе не рассветает, и это был именно такой день – темный и ватный, словно сидишь внутри плюшевого медведя.
– Погода хорошая, да.
Валентина Даниловна улыбнулась беспомощно и пошла дальше через сад, сокращала путь.
Валентина Даниловна любила Сонечку. Но сына она любила больше, чем Сонечку, поэтому решила: высокий плечистый человек – это Сонечкин коллега по Эрмитажу. Высокий плечистый человек не держал Сонечку за руку, не смотрел на Сонечку влюбленными глазами. Или вообще не было никакого высокого плечистого человека. Совсем плохое у нее стало зрение, чудится, чего нет.
«…Красивый парень, мужественный такой, как в кино… этот… которого не было», – беспокойно подумала она, подходя к дому сына.