После работы Нонна с трудом впихнулась в автобус. Вообще-то можно было подождать другой. Торопиться некуда. Артемка у родителей. Они зазвали его, чтобы починил им потекший кран. Золотые руки оказались у Нонниного сына. Артем сказал, что заночует у бабки с дедкой, потому что от них легче добираться до Финляндского вокзала, откуда они с ребятами собирались в выходные на спортивную базу. Поскольку сына вечером дома не будет, сама Нонна вполне может поужинать вчерашними макаронами. В общем, даже в магазин незачем бежать. И что за дурная привычка — ехать друг у друга на головах, будто до завтра не будет другого транспорта! Женщин еще можно понять. Им семьи кормить. А вот куда мужчины лезут? Футбол сегодня после программы «Время». Будто не успеют!
Размышления Нонны прервала мощная перегруппировка среди пассажиров. Тем, которые находились в центре салона, приспичило выходить. Желающим остаться пришлось утрамбовываться и, тесно прижимаясь друг к другу, перемещаться в разных, часто несовместимых со здравым смыслом направлениях. Нонну закрутило штопором. При этом ее шарф, который она не без изящества драпировала поверх куртки, туго затянувшись, чуть не перекрыл ей дыхание. Она вспомнила, что примерно так, по-глупому, погибла Айседора Дункан, и постаралась выдернуть конец шарфа из гущи пассажиров. Своими длинными кистями он непостижимым образом зацепился за «молнию» куртки стоящего спиной мужчины. Мужчина, поспешая за тянувшим его шарфом и чертыхаясь, вынужден был развернуться к Нонне.
— Борис?! — изумилась она. — В автобусе?!
— Да вот… машина в автосервисе… — вздохнул он.
— Тяжеленько с непривычки-то в общественном транспорте, а, Боря! — расхохоталась Нонна.
— Да уж… — отозвался он и даже как-то прикрякнул, потому что именно в этот момент между ними полезла к выходу женщина с двумя объемными полиэтиленовыми мешками, туго набитыми продуктами.
Нонна рассмеялась еще веселее и сообщила ему из-за плеча женщины:
— А нам вот — хоть бы что!
После этого они уже не могли переброситься ни словом, потому что двумя человеческими потоками их разнесло друг от друга в разные концы салона автобуса. Нонна знала, что Борису надо выходить на две остановки раньше, чем ей. Она напряженно следила за его все еще смоляной шевелюрой, слегка и очень живописно тронутой сединой. Выйдет? Не выйдет? Да или нет? Конечно же выйдет… Кто она такая, Нонна? Всего лишь венчанная и брошенная сто лет назад жена… Пелена набежавших слез закрыла от женщины не только Бориса, но и весь салон автобуса. Головы и спины, маячившие перед Нонной, сначала раздвоились, потом растроились, потом размазались до бурой киселеобразной массы. Как она могла жить без него столько лет? Как она вообще могла жить, если только при одном взгляде в темные глаза Бориса у нее мутится рассудок? Она так и не смогла полюбить Георгия, Артемкиного отца, как ни старалась. Когда Викулов понял, что ничего так и не сможет добиться от Нонны, съехал на другую жилплощадь, которую унаследовал от какого-то родственника. Просторную двухкомнатную квартиру в старом фонде он оставил Нонне, но довольно часто приезжал в гости к ней и сыну. Они с ним остались добрыми друзьями, а Артемка отца любил по-настоящему.
Никого другого Нонна тоже полюбить не смогла, хотя претендентов на ее внимание до сих пор было предостаточно. Конечно, у нее случались мужчины… она живой человек… За некоторых она даже планировала выйти замуж, но как-то так и не получилось. В конце концов она сосредоточила все свое внимание на сыне, а о Борисе запретила себе вспоминать вообще. До сих пор вроде бы удавалось… Жизнь берегла ее от встреч с ним. И что теперь?! Как теперь существовать дальше? И зачем только она сунулась в этот проклятый автобус? Зачем?!
Когда Нонна проглотила слезы и кое-как проморгалась, Борис пропал из поля ее зрения. Она покрутила головой, насколько это было возможно в переполненном транспорте, но так и не увидела его темной шевелюры. Вышел… Похоже, даже раньше, чем надо. Что ж… Она так и думала…
Когда она с трудом выдавилась из автобуса на своей остановке, из других дверей чуть ли не вывалился совершенно растерзанный Борис. Он смачно чертыхнулся, застегнул куртку и по своей привычке сразу поднял воротник. Нонна застыла. Ее обтекали люди, выходящие из автобуса, толкали локтями и сумками, но она, не двигаясь с места, во все глаза смотрела на Епифанова. Его тоже здорово толкнули в плечо и непечатно обозвали, но он никак на это не прореагировал. Чуть скривившись в некоем подобии улыбки, он еще немного постоял на месте, а потом подошел к Нонне.
— Я провожу… — сказал Борис, будто ему было лет семнадцать и они только-только познакомились.
— Какого черта… — непослушными губами проговорила Нонна.
— Трудно сказать, кто меж нами с тобой проскочил: черт или ангел… Ты-то как думаешь?
Она не ответила. Она не хотела отвечать. Она вообще не хотела с ним разговаривать. Лучше расстаться сразу, потому что потом хоть в петлю… Он все так же красив. В смоляных кудрях серебрятся седые пряди, но это не портит его и нисколько не старит…
Нонна нервными движениями сняла окончательно сбившийся на сторону шарф, сунула его в карман и подскочила к подрулившей к остановке маршрутке. Она даже не обратила внимания на номер, потому что значения это не имело. Она должна скрыться от Епифанова и сделает это незамедлительно.
Борис не дал ей сесть в маршрутку. Он резким движением сорвал ее за локоть прямо со ступеньки.
— Какого черта! — опять зло выкрикнула Нонна. Она уже взяла себя в руки и не позволит, чтобы всякие Епифановы…
— Не валяй дурака, — сквозь зубы проговорил он и прямо на остановке прижал ее к себе.
Нонна попыталась выключить все органы чувств. Она не станет вдыхать его такой знакомый запах. Она не будет больше смотреть в его бездонные глаза. Она не собирается слушать, что он еще скажет сочным голосом с раскатистым «р-р-р». Она уже не Нонна. Она бездушный манекен, резиновая кукла. Он ничего от нее не добьется.
Епифанов и не собирался ничего добиваться, по крайней мере на остановке. Он резким движением отстранил Нонну от себя, крепко подхватил ее под локоть и повел в сторону дома. Что ей было делать? Скандалить и вырываться? Он молчал. Она молчала тоже. Возле подъезда все-таки вырвалась и спросила:
— Что тебе надо, Борис?
— Поговорить, — отозвался он.
— Говори здесь.
— У тебя дома сын? Или… его отец?
— Никого, — не смогла обмануть его Нонна.
— Тогда пошли! — Он опять вцепился в ее локоть, за который и потянул сначала к подъезду, а потом к лифту.
Уже в квартире Нонна опять спросила:
— Чего ты хочешь?
Епифанов молча снял куртку, бросил ее на стоящий у стены узенький диванчик, потом помог раздеться Нонне и, не глядя на нее, быстро прошел в комнату. Она смотрела ему вслед. Через минуту Борис опять вышел в коридор. Его щеки окрасил нервный румянец. Он отер рукой лицо, будто пытаясь убрать с него излишнюю красноту, и спросил глухим голосом:
— Там теперь живет… твой сын?
— Да, — кивнула Нонна.
— А ты? — еще глуше спросил он.
— А я — в комнате Георгия.
Нонна сделала рукой приглашающий жест и зашла в комнату. Вслед за ней как-то неловко протиснулся в дверь Борис. Оглядевшись и сразу отметив вещи, принадлежащие мужчине, он спросил:
— А что… Георгий?
— Что именно тебя интересует? — криво улыбнулась Нонна.
— Ну… как вы? Ирина говорила, что так и не расписались…
— Какое тебе до этого дело?
— Нет, но ты ведь живешь в его комнате…
— И что? Какое тебе-то до этого дело? — повторила Нонна и прислонилась спиной к полированной стенке шкафа.
— Аленка все-таки умерла, — выдохнул Борис, и лицо его болезненно дернулось. — Да ты знаешь, наверно…
— Не дави на жалость, Епифанов, — заставила себя сказать Нонна, все существо которой тянулось к нему: обнять, приласкать, попытаться успокоить… Она заложила руки за спину и посильней прижала их к шкафу, чтобы они ненароком не выдали ему ее желания.
— Я не давлю… это так… мне после ее смерти просто больше не для чего стало жить, понимаешь?
Он уставился ей в глаза горящим взглядом. Нонна отвернулась и через силу вытолкнула из себя:
— А вот до этого мне нет никакого дела…
Борис подскочил к ней, упер обе руки в шкаф так, что она оказалась в их капкане, и рявкнул ей в ухо:
— Врешь! Вот ведь врешь!!! Как меня всего корежило, когда я слышал о тебе, Георгии и вашем сыне, так и тебе должно было выкручивать внутренности при одном только упоминании обо мне!!
— С чего ты взял?! — так же яростно выкрикнула она, выдернула руки из-за спины и попыталась оттолкнуть от себя Епифанова. — Мне ничего не выкручивает, понял? Мне плевать на тебя и на все твои проблемы! Убирайся к своей… Пусть она тебя утешает!!!
— Да я развелся с ней, Нонна! Как только наша девочка умерла, так я и развелся…
— А мне-то… — начала она и не смогла продолжить. Она его любила. И он не мог этого не видеть.
— Не говори так… — шепнул ей Борис и поцеловал в шею рядом с ухом.
Нонна резко дернулась, будто ей было неприятно, но он уже понимал, что она больше не будет сопротивляться. Он еще раз поцеловал ее в шею, немного повыше, потом еще и еще, пока не добрался до губ, которые только этого и ждали. Нонна обняла его за шею и вся отдалась поцелую, о котором мечтала больше семнадцати лет.
— Люблю тебя… тебя одну люблю… — шептал ей Борис между поцелуями. — Только ты моя жена… Единственная… Ты даже не можешь представить, как я маялся без тебя, как мучился…
Нонна вполне могла все это представить. Разве она не мучилась? Да еще как!
— Я тоже с трудом существовала, Боренька… — выдохнула она. — Запретила себе думать о тебе, но все равно думала, думала…
— А Георгий? — ревниво заметил он.
— Не надо! — оборвала Бориса Нонна. — Георгий — хороший человек, но я не смогла составить его счастье. Я на этом свете живу только для тебя…
— Нонна… Нонна… Я сейчас с ума сойду, если наконец не… Давай же только выйдем отсюда… где вы с Георгием…
Несмотря на то что ее всю трясло от волнения, Нонна не могла не рассмеяться:
— Дурачок… Между мной и Георгием мало что было… Но мы можем пойти в комнату сына. Мы с тобой именно там первый раз…
— А вдруг он неожиданно вернется? — встревожился Борис и задержал Нонну в коридоре.
— Сегодня не вернется. Даю тебе слово.
* * *
Когда они уже лежали рядом на диване Нонниного сына, отдыхая и все еще изнемогая от любви, Борис сказал:
— Скажу честно, я пытался лечиться от тебя другими женщинами, но получалось очень плохо. Ни с одной мне не захотелось встретиться во второй раз. В общем, сплошные мучения… Представляешь?
— Я все очень хорошо представляю… — ответила Нонна и вдруг, вспомнив разговор с собственной сестрой и сестрой Бориса, вывернулась из-под его руки. Ей очень не хотелось этого делать, но она понимала: гораздо важнее сейчас разобраться с тем, что сгустилось над головами Епифановых, а значит, и над головой Бориса, а с ним конечно же и над ее собственной. Она посмотрела ему в глаза и сказала: — Знаешь, Боря, похоже, мучения у вас на роду написаны. А мы с Маришкой и Андреем Капитоновым оказались у вас в заложниках…
— У кого это у нас?
— У Епифановых, только не у всех.
— Что ты такое говоришь, Нонна? — удивился Борис. — Ничего не понимаю… Какие-то заложники… Что за ерунда?
— Что ж… я тебе сейчас кое-что расскажу… — И она, как могла подробно, передала ему разговор с Ириной и собственной сестрой.
После ее рассказа Борис долго молчал, потом спросил:
— Ну и что Ира? Узнала что-нибудь у матери?
— Пока не звонила. Может быть, не было возможности. А ты, Боря! Ты, самый старший из детей Галины Павловны, неужели ничего не знаешь про своих умерших братьев?
Епифанов покачал головой.
— Особенно странно, что не знаешь про того, который, как говорила Маринке ваша мать, родился между Павлом и Ириной. Она почему-то так и сказала: между Павлом и Ириной, хотя между ними был Леша. А ты, Боря… ты ведь помнишь, как родился Павел?
— Так… кое-что… мне всего четвертый год тогда шел.
— Видишь, даже трехлетний кое-что помнит о таком событии, как рождение брата. Как же ты можешь не помнить того, кто родился, когда ты был старше?
— Не понимаю… Ерунда какая-то… Как принесли домой маленького Лешку, я уже четко помню… Не было у моих родителей никаких детей, кроме нас четверых!
— А может быть, Галина Павловна имела в виду детей от другого человека? — предположила Нонна.
— Это в каком же смысле?
— Ну… может быть, у нее были дети еще от кого-нибудь, помимо Аркадия Матвеевича?
— Да ты что?! — вскинулся Борис. — Мои родители всегда любили друг друга!
— Ты можешь не все о них знать…
— Брось, Нонна! Ты же видела моих стариков! Да на них же без умиления смотреть было нельзя!
— И все-таки ты можешь чего-то не знать, Боря… Особенно о том, что было с твоей матерью до встречи с Аркадием Матвеевичем.
— До встречи с отцом — да, могу и не знать, но когда они были женаты…
— Тебе могло быть, скажем, пять лет, — перебила его Нонна, — когда Галина Павловна вдруг неожиданно встретила свою первую любовь, от которой и был первый умерший ребенок. Чувства могли в ней вновь взыграть, и она (ты уж извини) изменила твоему отцу…
— Да ну… Чушь собачья… Но даже если предположить, что все было именно так, как ты говоришь, то не мог же ее ребенок умереть абсолютно бесследно! Должны же быть хоть какие-то похороны… Могила, наконец…
— Что-то должно бы, конечно, остаться…
— Ну вот… Хотя…
— Что? Ты что-нибудь вспомнил, Боря?
— Нет… то есть я про другое… В общем, почему-то вдруг вспомнился один странный документ…
— Какой? Где ты его видел? Чей он? — засыпала она его вопросами.
— Понимаешь, я однажды никак не мог найти дома свой институтский диплом. Решил, что оставил его у родителей. Перерыл все ящички в серванте, где лежали документы, старые фотографии, письма и прочий бумажный архив. Неожиданно мне попалось странное свидетельство о рождении…
— Странное? — почему-то испугалась Нонна.
— Да. В нем говорилось о рождении Епифанова Егора… кажется… Степановича. Словом, я могу сейчас перепутать отчество, но точно помню, что оно было не отцовским. Я тогда же бросился к матери с вопросом, что это за Егор. Она вырвала у меня свидетельство из рук с воплем: «Надо же! Так и не отдали!» Я, разумеется, спросил кому. Она сказала, что как-то заезжали дальние родственники и оставили. Даже собиралась в тот же день отослать им свидетельство по почте.
— Отослала?
— Откуда же я знаю! Больше я в их ящиках не рылся, потому что диплом нашел.
— Боря! Это он! — почему-то шепотом проговорила Нонна.
— Кто?! — удивился Борис.
— Ну… один из умерших детей…
— Он же Епифанов, а ты утверждаешь, что мать родила их не от отца…
— Но ведь отчество-то другое! А фамилия ваша, потому что Аркадий Матвеевич, любя твою мать, мог ей все простить и усыновить ребенка!
— Но тогда бы у него было и отчество отцовское!
— Ну… вообще-то… да… А год рождения этого Егора ты, конечно, не помнишь?
— Конечно, не помню.
— И что ты на этот счет думаешь?
— Представь, до сегодняшнего дня вообще ничего не думал! Не вспоминал даже!
— А теперь?
— Да и теперь я склоняюсь к тому, чтобы принять на веру слова матери. Наверняка свидетельство оставили у нас дальние родственники.
— О которых ты никогда не слышал! — саркастически заметила Нонна.
— Ну… так они же дальние…
— Брось, Боря! Какие уж у вас могут быть необыкновенно дальние родственники с фамилией Епифановы, если у твоего отца, не считая родной сестры Ольги, было всего только два двоюродных брата, которые могли передать детям свою фамилию. Но ты же знаешь их детей?
— Да, у нас два троюродных брата. Один из них — Димка… В детстве худющим таким был… Мы с ним учились в параллельных классах, а после школы он затеял какую-то ерунду… кажется, с духовной семинарией… Всей нашей семье это не нравилось… Потом он куда-то уехал. С тех пор я о нем ничего не слышал. Честно говоря, даже и не знаю, что с ним сейчас. А второго брата зовут Сашкой. Это как раз у него дети наркоманы.
— Так вот: даже если предположить, что этот Егор — какой-то внебрачный сын одного из братьев твоего отца, то и отчество у него должно быть соответствующее!
— Нет, точно он был не Федорович и не Иванович. Это я запомнил бы.
— Вот видишь!
— Ну… вижу… — растерялся Борис. — И что теперь с этим делать?
— По-моему, есть смысл разузнать об этом подробнее?
— Каким образом?
— Не знаю… Может быть, спросить у Галины Павловны напрямую?
— И как ты себе это представляешь?
— Никак пока не представляю, но можно и придумать, если постараться.
Борис помолчал немного и спросил:
— Может быть, не стоит ворошить прошлое? Как там у Пристли: не будите спящую собаку!
— Знаешь, Боря! Если бы кто-нибудь догадался разбудить эту собаку пораньше, возможно, в вашей семье не было бы такого количества несчастий! — выпалила Нонна.
— То есть ты всерьез считаешь, что Федор Никодимович, отговаривая мать выходить замуж за отца, имел в виду что-то совершенно конкретное?
— Я в это теперь твердо верю! Слишком много смертей, Борис! Слишком! Вспомни хотя бы, сколько ни в чем не повинных детей погибло: Ванечка, Нина, Аленка твоя… Маришка всерьез боится за Анечку и Сережку.
— Но ведь Аленка… — Борис побагровел и с настоящей угрозой в голосе спросил: — Не хочешь ли ты, Нонна, снять таким образом вину с нас с тобой?!
— Я не считаю себя виноватой! — запальчиво крикнула ему Нонна, тут же соскочила с постели и закуталась в халат. — И вообще! Я не звала тебя сюда! Немедленно смени тон или…
— Или что?! — жестко спросил Борис.
— Или… не знаю что… — уже более миролюбиво проговорила она и опять присела на край постели, потом посмотрела на него и сказала: — Может быть, нам с тобой не стоит больше поднимать эту тему?
— Может, и не стоит… — согласился он, но Нонна всем существом чувствовала, что Борис не сможет не думать об этом. Один только вид ее, Нонны, венчанной жены, всегда будет напоминать ему погибшую дочь. И она ничего не сможет с этим сделать. Да, они могут иногда встречаться, так же неистово, как сегодня, отдаваться друг другу, но спокойны и счастливы не смогут быть, наверно, никогда.
Конец их вечера был скомкан. Они еще попытались целоваться, но поцелуи обоим казались уже сухи и горьки. Нонна предложила Борису поужинать вместе, но он сказал, что не голоден, засобирался и быстро ушел. Она его не задерживала. Закрыла за ним дверь, привалилась к ней спиной и сказала вслух:
— Он больше не придет…