Три женщины в черных одеждах сидели за кухонным столом. Посередине стола стояли ополовиненная бутылка водки и три тарелки: одна с кружочками соленых огурцов, другая — с тонко нарезанной колбасой твердого копчения, третья — с черным хлебом.
— Теперь, я думаю, ты не станешь больше отмахиваться от моих слов, — сказала Нонна и положила в рот прозрачный ломтик копченой нарезки.
Марина слегка тряхнула головой и ответила:
— Если бы мне кто-нибудь посторонний рассказал такое о своей семье, я решила бы, что это одна из страшилок, которыми люди любят пугать друг друга, коротая время в поездах дальнего следования или в больницах.
— Очень качественная страшилка… — проронила Ирина, крутя в пальцах стеклянную стопочку с тремя золотыми ободками.
— Нет, ну ты скажи, Маринка, какого черта Лешка полез разнимать этих уродов? — Нонна вскочила из-за стола и принялась ходить взад-вперед по кухне.
— Они же соседи… — бесстрастно произнесла Марина.
— Ты еще их пожалей, мол, несчастные больные люди… Вот уже год прошел, а я никак не могу успокоиться! Такая несправедливость! — Нонна опять подсела к столу, схватила бутылку, разлила водку по стопкам и сказала: — А вот мы сейчас, девки, выпьем, чтобы им… этим больным людям… алкашам проклятым… чтобы им ни дна ни покрышки… чтобы им жизнь хуже смерти показалась… — Нонна глянула на двух безучастно сидящих женщин, стукнула кулаком по столу и прикрикнула на них: — А ну взяли водку в руки! — Потом подождала, пока сестра с Ириной подняли свои стопки, чокнулась с каждой и закончила: — Чтоб их жизнь стала адом!
Маринины пальцы дрогнули, стопка накренилась, и водка прозрачной струйкой полилась на стол. Нонна взяла из рук сестры стеклянную емкость и, шмякнув ею о стол, раздраженно сказала:
— Ну вот! Я же говорю! Она еще жалеть их будет! Они ее мужа убили! Лешку! Божьего человека! Таких поискать… А она не может им ада пожелать! Курица! Мокрая курица! И всегда такой была!
— Они же не специально его убили, — сказала Ирина. — Если бы специально пришли и убили…
— А нечего нажираться до свинячьего состояния и за ножи хвататься! А Лешка дурак! Ну дура-а-ак!!! Полезть разнимать этих нелюдей! Этих скотов!!! Пусть бы перерезали друг друга, всем бы только легче стало! — Нонна принялась загибать пальцы. — Томке — лучше, потому что этот Вовка, муженек, ее уже всю исколошматил, места живого нет… А Максим, сыночек чертов, из тюряг не вылезает! Дочке Томкиной, Людке — тоже лучше, потому что милый братик уже всех ее мужиков под орех разделал и голыми в Африку пустил. Да и самим этим ублюдкам, Вовке с Максом, лучше было бы, если бы перестали наконец землю коптить и уютно устроились в могилках! Всем было бы лучше, так нет! Лешка не дал этой сволоте порешить друг друга!
— Замолчи, Нонна… — Марина сжала виски руками. — Макса посадили.
— Ой! Не могу! — расхохоталась Нонна. — Посадили! Да для него тюрьма — дом родной! Отсидит, вернется и еще кого-нибудь прирежет! Сына твоего, к примеру, а, Маришка!
— Нонна! Что ты несешь?! — осадила ее Ирина. — Ты пьяна совсем!
— Не пьянее тебя! В общем, ладно… Лешку все равно не вернешь, сколько тут языками ни чеши. Давай, Ира, расскажи моей сеструхе то, что мне рассказывала… Только сначала все-таки выпьем. Не хотите за смерть этих гадов, не надо… давайте за помин душ всех погибших Епифановых… Слишком уж их много набралось… Если бы ваша семейка, Ирка, имела фамильный склеп — уж так переполнился бы… так переполнился… Прямо поленницей гробы складывать пришлось бы…
— Нонна! Ты действительно пьяна! — возмутилась Марина.
— Еще раз говорю: не пьянее вас обеих! Но… все! Молчу! Пьем, девки, на помин… это святое…
Женщины выпили, закусили огурцами с колбасой и хлебом.
— Нет, все-таки не надо было покупать эту колбасу… — опять завелась Нонна. — Это ж не колбаса, а… голландское кружево… или не голландское… черт его знает… Купили бы «Отдельной» или еще какой, чтобы уж ломтями так ломтями. А то прямо не по-русски как-то… — Она сгребла в стопочку штук шесть тоненьких ломтиков, отправила в рот и пихнула Ирину локтем: — Давай, Ирка! Трави свою историю!
— Собственно, это не история… Так, догадки одни… — начала Ирина. — В общем, однажды я слышала разговор матери с отцом… Он еще был жив… Мама сказала отцу, что зря вышла за него замуж, не прислушавшись к словам Федора.
— Федора? — переспросила Марина. — Кто это?
— Федором звали папиного дядю. Да он был на вашей свадьбе… с Пашей еще… Ему тогда было уже лет семьдесят семь… Ну помнишь, такой седовласый старик, величественный, цыганочку еще танцевал с выходом…
— Да-да! Помню! — согласилась Марина. — Красивый такой! Статный!
— Вот! Это тот самый Федор и есть!
— Ты лучше скажи, Ирка, к каким его словам следовало прислушаться вашей матери? — опять встряла Нонна.
— Да… Так вот… Отец тогда здорово возмутился, что, мол, дядя Федя всегда завидовал своему брату Матвею, потому что тот всегда лучше жил. Он, дескать, и детей Матвея не любил, то есть моего отца и его родную сестру… нашу тетю Олю.
— А это так и было? — спросила Марина.
— Ну… мне трудно делать какие-то выводы. Федор был дядей отцу, а нам, значит, дедом, да еще и двоюродным. Я никогда не бывала у него дома. Но вот в гостях у папиного двоюродного брата Николая, сына дяди Федора, мы с братьями бывали. По сравнению с нами они действительно жили бедновато. Мы — хоть и в тесной, но в отдельной квартире, а семья дяди Коли — в одной комнате коммуналки. И комната была такой неказистой, узкой, как пенал. Может быть, из-за отсутствия нормальных условий у дяди Коли и тети Маши был всего один сын — Дима. Нам, детям, тогда это было странно: нас такая куча, а Дима — один. Он нам всем казался одиноким, несчастным. Дима в детстве всегда был чересчур худеньким, бледным… Потом, правда, похорошел очень… Впрочем, это не важно… Когда он приходил к нам в гости ребенком, мама тут же принималась его кормить. И еще с собой ему всегда пакеты с едой наворачивала: пирожки, котлеты, а то, бывало, и целой курицы не пожалеет.
— Ты, Ирка, не отклоняйся от темы, — прервала ее воспоминания Нонна. — О чем еще говорили твои родители?
— Когда отец упрекнул в зависти своего дядю Федю, — опять начала Ирина, — мама ответила ему примерно так: «Дядя Федя не завидовал. Он почему-то жалел семью своего брата Матвея и сестры Евдокии. А мне он сказал, что я зря суюсь туда, где никогда не буду счастлива».
— А что ей ответил на это Аркадий Матвеевич? — спросила Марина.
— Конечно, он ей задал вопрос, который наверняка вертится и у тебя на языке: «С чего дядя Федя взял, что она не будет счастлива?» А мама ответила, что, по словам дяди Федора, ничего хорошего не написано на роду Матвея и Евдокии. Дальше дядя Федя объясняться с ней не пожелал, только еще раз посоветовал десять раз подумать, прежде чем выходить замуж за сына Матвея Епифанова. Отец конечно же разорался, что все это ерунда, что ему про все это противно слушать. Кричал, что, когда есть любовь, надо плевать на всякие домыслы злых завистников. Мама сказала, что по любви и вышла замуж, но что теперь он и сам не может не видеть: дядя Федя был прав.
— Она что-нибудь конкретное имела в виду? — уточнила Марина.
— Я не знаю, но этот разговор между ними происходил после похорон Павла… Мама тогда еще обронила что-то, вроде: «Слишком много смертей». Я подумала, что она имеет в виду еще и вашего с Пашей Ванечку. Они ушли как-то друг за другом…
— Знаешь, Ира, теперь смертей действительно много, а тогда… Ванечка с самого начала был слабеньким, а Паша… — Марина резко выпрямилась на стуле. — В его смерти только я одна виновата, а уж никак не ваш дед Матвей.
— Отец тоже так считал… Ты уж прости, Мариш… — Ирина приложила руку к груди, — но мы ведь не считаться обидами собрались, правда?
— Правда, — кивнула Марина.
— Так вот: папа говорил, что это вы, Марина с Нонной, принесли несчастье нашей семье. Дескать, Павел из-за Марины запил и погиб, а Борис к Нонне переметнулся, и тут же Аленушка пострадала…
— Честно говоря, я тоже всегда думала, как ваш отец, — согласилась Марина. — До сих пор ест это меня изнутри… будто плесень…
— А вот я с этим категорически не согласна! — стукнула по столу кулаком Нонна. — Это ведь… с какой стороны посмотреть… Если с нашей, то все беды нам с Маринкой от вас — Епифановых! С чем мы с сестрой остались? Она — два раза вдовая, а я… — Нонна махнула рукой, — даже и говорить не хочу!
— Так мы и не о вашей с Мариной вине, — звенящим голосом отозвалась Ирина. — Еще раз говорю, не горем мы тут мериться собрались… Всякому свое больнее… Когда Ниночка… В общем, у меня в голове все время билась фраза, которую после похорон Павла мама сказала отцу: «Слишком много смертей…» А тут вдруг еще одна — Лешина… Действительно слишком много смертей. Я и вспомнила слова двоюродного брата отца, Федора, о том, что ничего хорошего не написано на роду нашего деда Матвея и его сестры Евдокии… Вспомнила, и мне показалось, что так оно и есть. Не только смертей много, а и всяческих несчастий… Молчала об этом, потому что сомневалась во всем, пока мы как-то с Нонной не разговорились. Она и убедила меня, что во всем происходящем с Епифановыми есть что-то роковое.
— Давай-ка, Иришка, поподробнее про всяческие несчастья Епифановых, — попросила Нонна.
— Сначала еще о смертях. У папиной сестры, нашей с братьями тети Оли, было двое детей: Петр и Лидочка. Петра я не могла знать совсем, потому что он умер во младенчестве, а Лидочку помню хорошо. Она была на год младше нашего Паши. Хорошенькая такая — кудрявая, голубоглазая, как кукла. Я всегда хотела быть такой, как тети-Олина Лидочка. И вот однажды Лидочка пропала. Нашли через месяц в лесопарковой полосе в каком-то овраге. Ее изнасиловали и убили. Ей было всего двенадцать лет.
— Ужас какой… — прошептала Марина, тут же вспомнив о своей Анечке.
— А тетя Оля… Она и так была очень слабой, какой-то болезнью мучилась. Не помню сейчас, чем именно она болела… В общем, она не перенесла этого горя и сама… вслед за Лидочкой…
— Самоубийство?
— Нет… как-то тихо угасла, чуть ли не на следующий же год. А муж ее дядя Юра сначала здорово запил, а потом куда-то уехал. Никто о нем больше ничего не слышал.
— Да-а-а… — протянула Нонна. — Выходит, что вся семья вашей тетки вымерла под корень. Муж не считается. Он — чужой человек. И у вас в семье — два брата уже в могилах. Похоже, что прав был Федор-то!
— Не два, а четыре, — глухо проронила Марина.
— Что «четыре»? — не поняла Нонна.
— В могилах уже четверо Ириных родных братьев.
— В каком смысле? — удивилась та.
— В прямом. Когда у меня умер Ванечка, я… в общем, понятно, в каком была состоянии… Так вот, Галина Павловна пыталась утешить меня тем, что я не одна такая разнесчастная. Сказала, что тоже отдала Богу первенца (она именно так выразилась), а потом и еще одного сына, который родился между Павлом и Ирой.
— Не может быть… — прошептала Ирина. — Мама никогда не говорила… Мы, дети, ничего не знали… Хоть у нашей семьи и нет фамильного склепа, но на кладбище могил уже полно… Среди них нет могил маленьких детей, кроме одной… Ванечкиной. Я это точно знаю, как, впрочем, и ты, Марина. И потом… что это еще за сын, который родился между Павликом и мной? Между нами был Леша… и все…
— Я передаю вам то, что мне сказала тогда Галина Павловна. Думаю, что она не стала бы сочинять в тот трагический момент. Грешно было бы…
— А может, она действительно присочинила, ну… чтобы тебе не так горько было? — предположила Нонна.
— Вряд ли. Если уж присочинять, так одного первенца за глаза хватило бы. Зачем еще одного сына приплетать?
— А лицо? Ты помнишь, какое у мамы в этот момент было лицо? — спросила Ирина.
— Н-нет… не помню… Не до этого мне было. Не утешили, знаешь ли, смерти других детей…
— Странно… Но я это выясню…
— Галина Павловна может и не сказать, — с сомнением покачала головой Нонна. — Раз уж столько лет молчала…
— Но ведь перед Мариной не отопрется!
— Захочет — отопрется!
— Но я все-таки попробую, тем более что теперь…
— Что «теперь»? — насторожилась Марина.
— Теперь уже не приходится сомневаться в том, что слова папиного брата Федора были пророческими или…
— Или? — подбодрила ее Нонна.
— Или он что-то такое знал…
— Что?! — в один голос выкрикнули Марина с Нонной.
— Откуда же мне-то знать? Но вот что сразу вспомнилось! Еще у одного папиного двоюродного брата, дяди Вани, дочь Татьяна родилась какой-то ущербной и закончила свои дни чуть ли не в психушке. Об этом в нашей семье избегали говорить, поэтому точно я ничего не знаю. А вот сын Саша… он, кажется, одного года рождения с нашим Павлом… вроде бы был благополучным, но его дети… В общем, оба наркоманы… Страшные… Похоже, уже ничего нельзя сделать… Один вроде бы при смерти, в больнице, а другой по притонам мотается… На Сашкину жену, Лену, страшно смотреть…
— Правильно ли я понимаю, что у вашего деда Матвея был еще один брат, кроме Федора? — спросила Марина.
— Сестра. Ее звали Евдокией. Саша ее внук.
— То есть получается, что несчастья написаны на роду не только Матвея, но и Евдокии?
— Выходит, что так…
— А Федор, значит, ни при чем?
— Выходит, что ни при чем.
— Интересно, почему же ему так повезло…
— Теперь никого уже об этом не спросишь. Нет в живых ни Федора, ни Евдокии, ни отца…
— Может быть, Галина Павловна что-нибудь знает? — опять предположила Нонна. — Пожалуй, тебе, Ирка, надо расспросить ее не только об умерших детях, но и о том, что за проклятие лежит на всех Епифановых, исключая Федора.
— Ты думаешь, что дело в чьем-то проклятии?
— Ну, не знаю… Может, кто порчу на них навел…
— Кто?!
— Ир! Ну что ты меня-то спрашиваешь? — возмутилась Нонна. — Мать свою спроси. Ясно же, что все нечисто…