Чего он испугался? Потери своей удобной, уютной, одинокой холостяцкой бытовухи? Да к черту!
Конечно, когда тебе под сороковник и ты замечательно все выстроил в своей жизни — любимую работу, карьеру, свободу и никогда не был женат, ну так сложилось, а не от убежденности глупой. И понятия не имеешь, что это такое — вести совместную жизнь с постоянным присутствием рядом человека с его привычками, желаниями, настроениями, набором своих жизненных устоев, и необходимо как-то притираться со всем этим набором, уживаться, делиться жизненным пространством — конечно, страшно! Еще бы! Потому что думаешь: да с какой печали мне это надо? Подстраиваться под кого-то, считаться с желаниями, настроениями и потребностями другого человека? Да просто находить свои вещи не на привычных местах! И на самом деле, ни за каким чертом не надо! Потому что данные резоны имеют отношение — как это Сашка сказала? — к «теплым соплям любовного романчика в полутонах».
Когда через твою жизнь, одна сменяя другую, проходят чужие женщины, стоит чуть повыситься градусу, загореться, заинтересоваться больше обычного, и думаешь — а может… Может, действительно пора семьей обзавестись — эта вроде бы ничего. Прикидываешь, в чем придется уступить, насколько подвинуться, на какие компромиссы пойти, и убеждаешься каждый раз — ни на какие! Да на фига?! Ничего я не хочу принимать, ни в чем уступать! И с удовольствием возвращаешься в священное одиночество, победно выпячивающее на фоне сделанных тобой прикидок совместного бытия свои неоспоримые достоинства.
И все это правильно и замечательно, пока ты что-то рационально рассчитываешь, примеряешь, присматриваешься к женщинам, до той поры, пока не ворвется в твою жизнь свой, до одури, до неверия, что такое возможно, — свой человек! Вот так, перемешиваясь группами крови, мыслями, дыханием, прожитыми порознь жизнями! Ворвется, перевернет и перетрясет всю твою жизнь, и окажется, что рациональные расчеты — это такая чушь!
А он по привычке — нет, мне и так хорошо: свобода, независимость — романчик ей предложил! М-да уж!..
Первую ночь за последние девятнадцать суток он спал спокойно, без сновидений, не просыпаясь до самого утра.
Сашка измучилась совсем!
Она по сто миллионов раз в день запрещала себе думать о нем, вспоминать, балансируя на качелях своих мыслей от отчаяния к гневу.
От бесконечных мучительных «круговых» дум она кидалась в беспредельную занятость, изматывая себя контролем всех мелочей и подробностей, так что подчиненные стали от нее прятаться. Обругала ни за что ни про что Филимонова, когда он, загорелый, довольный, отдохнувший, сунулся рассказывать в восторженных тонах об отпуске, подтверждая фотографиями это счастье.
— Шла бы ты, Александра, в отпуск, что ты на людей кидаешься! — обиделся он.
— Извини, Фил, — покаялась Санька, понимая, что ужасно не права.
А дома, в редкие выходные, сбегая все от того же, хваталась за генеральную уборку — мыла, драила, переставляла мебель, разбирала залежи вечно оставляемых на потом вещей. Повыбрасывала под горячую руку старые любимые безделушки, вещи, которые обычно берут в руки, вздыхают над ними, улыбаются, вспоминая что-то с ними связанное, и убирают.
Но как бы она ни загружала себя — ни черта не помогало! На работе еще куда ни шло, там о другом думать приходилось, а вот домашние хлопоты не только не отвлекали, наоборот — под механичность дел мысли гуляли себе в голове спокойненько, не обращая внимания на все ее окрики.
Сегодня было воскресенье, и Саша, отдраив за прошлые выходные всю квартиру, приступила к самому сложному и нелюбимому — вычищению кухни.
Стоило только приступить — и все тягостные думы оказались тут как тут.
Ну почему, почему он так испугался?
И ответила тут же — да ничего он не испугался! Гуров вообще ни черта не боится! Все просто — все, что мог, он тебе предложил, ничего сверху дать не может! Ну, не любит он тебя, что ж тут поделаешь!
Не любишь — и хрен с тобой!
И все правильно!
И не нужны ей никакие романы с ним! Ему что, он бы снисходительно звонил, когда ему удобно и секса захотелось, и держал бы ее на расстоянии, и принимал бы с той же снисходительностью ее любовь! А она бы всю себя внутри переломала! И что потом?! Когда он решил бы, что хватит и ему перестало быть интересно?
Что потом?!
В Анну Каренину играть?! Только вместо поезда ее по рельсам вся оставшаяся жизнь без него раскатала бы! И не собрать себя!
Нет! Хватит с нее «не мамы» и папы тоже, с их предательством искренней детской любви.
«Ничего, ничего, — уговаривала себя Саша, — надо время. Надо подождать немного, и станет не так больно! По Соломону — все пройдет, и это тоже! Надо только время! Терпи, Сашенька!»
Терпи не терпи, а деваться все равно некуда! Только время у нее и осталось.
«Уеду! — решила вдруг. — Пусть Фил работает, а то я всех уже достала своими настроениями! Фил справится! Точно уеду! В Испанию — давно хотела, вот и поеду! А потом в Рим, хоть там и жара сейчас несусветная, ничего, мне в самый раз!»
Поддерживая себя такими решениями и развивая мысленно тему поездки, она домыла кухню, приняла душ. И с теплым удовольствием человека, хорошо сделавшего работу, села пить кофе, озирая блеск своего хозяйства.
Отпила кофе и закурила.
Вот курить стала, а все этот Гуров, будь он неладен! Никогда в жизни не курила, а тут!..
«Все, все, никакого Гурова! Забудь! Испания — Милан, Барселона, курорт какой-нибудь бешеный, Рим! Вот и ладушки!»
И, отпив еще кофе, с удовольствием затянулась сигаретой.
С трудом выровненные, уже приближающиеся к удовольствию мысли разбил звонок в дверь.
«И кого там…» — недовольно подумала Сашка и, не глядя в глазок, не спрашивая «кто там?», с ходу открыла дверь.
Немая сцена!
На пороге стоял Иван с полным комплектом мужских «боевых» атрибутов.
Сашка пришла в себя, ей понадобилось всего ничего отойти от шока и неверия в происходящее — секунд тридцать.
— Иван Федорович, вы — и такая банальность: цветы, шампанское, тортик! — веселилась Сашка.
Она еле сдержалась, чтобы не кинуться ему на шею и зацеловать до смерти!
— Я думал. Честно, — хрипнул горлом Иван, прокашлялся, — но у меня на думанье никаких сил не осталось. Предполагал серенаду под твоим окном, но понял — не потяну! Сашка, забери все это!
Он сунул ей в руки огромный букет алых роз, не меньше тридцати, две бутылки шампанского и торт, какой-то замысловатый, огромный, в шоколадных розах и цукатах, упакованный в целлофан и завязанный шикарным розовым бантом.
Какая пошлость — но кра-со-та!
— Войти можно?
Он нервничал ужасно!
Удивлялся — это чего он так, и никак не мог успокоиться, все думал, что пошлет она его за горизонт! И права будет!
И на самом деле думал, как прийти. Не с пустыми же руками! А с чем, как? Фантазия от стресса убого предлагала всякую дикость от щенка с бантом на шее до не менее экстремальной серенады под балконом.
— Тьфу ты! — одергивал он себя и начинал думать по новой.
Так и проходил, промаялся все утро, что бы такого сделать, чтоб не послала сразу, а хотя бы выслушала. Уже ехал к ней, так ничего и не надумав, не зная, что скажет и какие надо слова говорить. Плюнул от досады, приправив замысловатыми эпитетами свою сообразительность, тормознул у ближайшего супермаркета и решил — хрен с ним, пусть будет банальный «джентльменский» набор.
Она оценила, сразу!
Он так торопился отделаться от мешающихся в руках предметов, сунул ей все сразу, Санька еле успела поймать. Поставив торт на пуфик в прихожей, в последний момент перехватила рискованно выползающую из пальцев одну из бутылок шампанского, перекинула на сгиб локтя букет и отступила: