- Подождите. А Ваську правда что ли, отравили? Или все же сам обожрался?
Отравили - это слово очень не понравилось Ирине, но мужику она ответила спокойно:
- Насколько я знаю, Вася уже чувствует себя лучше, вот выйдет из больницы сами у него спросите.
Теперь Ирина уже уверенно толкнула дверь и вошла в магазин - сразу же пошла к холодильнику с йогуртами, соблазнилась еще и глазированными сырками - со сгущенкой. Больше она по сторонам не смотрела, от неприятного собеседника оторвалась, отключилась. Когда она вышла из магазина, он поджидал ее, потягивая "Жигулевское", сидя на ступеньках. Ирина корила себя - "все любопытство, нечего было по сторонам глядеть. Значит, притягиваю неприятные события сама!". На душе стало тошно. Мужик поднялся.
- Вы не бойтесь, я только сказать хочу - тут бабы такие есть у нас, прошмандовки. Всякие тут дела из-за них. Ну посуди сама (он незаметно перешел на "ты"), пили мы себе, я, там, Васька, Фигаро (это Федька из второго корпуса), еще Сеня - гаражный, психиатр, ну ты знаешь, иногда. Никого не трогали! Тихо было, ну разве там между своими, мелкие неувязки, а тут эта. - Мужик очень точно жестами и гримасами изобразил неопрятную бабенку, наперсницу несчастной "сумасшедшей вдовы". - Лбами начала сталкивать, воду мутить. А что в ней? Прости Господи, ни кожи ни рожи. Все, правда, как-то подпали... А Васька вот с другой накололся - с тощей. Один хрен, - он потерянно махнул рукой.
После пива его как-то развезло и он, сидя на ступеньке, продолжал что-то бормотать, вроде бы уже забыв, что шел к метро. Ирина же быстро двинулась в сторону дома. Ощущение неумытости, несвежести возникло у нее. Бросив покупки в холодильник, она первым делом встала под душ, с наслаждением вымыла голову. Включила телефон, сварила кофе и решила позвонить в Израиль. Ирина достала старую записную книжку - вот Гариков телефон. Давно не виделись - лет пятнадцать, нет меньше, тетку ведь Ирина навещала в Израиле, лет значит девять. Тогда он был веселый, загорелый. Жена красотка, детки... Ирина набрала номер. Автоответчик на иврите, английском и русском сообщил, что никого нет дома, попросил оставить сообщение. Ирина оставила. Сначала пришло ощущение удовлетворения осуществила, потом - разочарование: не поговорила. "Ну, может, перезвонит", - утешила себя Ирина. Взгляд опять упал на Сашины бумаги надо бы разобрать. "Какая все же эта Полина! А она, интересно, кто? Неужели тоже соучастница? Тогда я тем более не хочу!" Ирина определенно отрекалась от своей условной "дружбы" с Полиной и ей было неприятно вспоминать, как они созванивались каждый день, делились буквально всеми переживаниями, вот уж, но было бесконечное: кто что сказал, кто где стоял и что я при этом испытала. "Нет уж - запоздало огорчилась Ирина, - в тысячу раз лучше одной пережидать и переживать периоды пустоты и междубрачья, чем вот так расхристанно, неопрятно себя выворачивать перед подружкой и слушать взахлеб такие же ее откровения. Ни одного общения ни с одной женщиной я не стыжусь, а вот с Полиной..." Ирина села на пол перед Сашиными бумагами. Вот еще рассказик - явно что-то из последнего - почерк внятный, бумага не пожелтела. "Страсть" - молодец, сам озаглавил. Ирина решила до Катиного или звонка или прихода ничем больше не заниматься - только читать Сашу, уже ведь ясно, что там опять всплывут многие волнующие ее сейчас вопросы. Ирина отметила, что у нее есть некоторая зависимость от этих "сверяний" с Сашей, но сейчас ей вовсе не хотелось от этой зависимости избавляться.
"Я буду звать тебя Жабетта,- заявил он мне в день знакомства 17 декабря 1993 года. Тогда я еще не читала Флоренского, его книжку "Имена" и не могла, конечно, оценить его намека, а намекал он на Сюзетту."
Ирина пожала плечами - вот ведь любит Саша от лица женщины высказываться, а я ведь часто свои рассказики пишу от "мужского" лица - так нам, видимо, легче выразить себя. Ишь придумал - Жабетта...
"Может быть, конечно, он был прав и я тогда действительно казалась "хорошенькой шалуньей". А еще, я это сразу поняла, он имел в виду то "болото", где он меня обрел... Наша компания разваливалась. К тому времени у всех были счеты друг к другу. Ревность. Всеми владела страсть и не самой высшей пробы. Тут он и появился - протянул ко мне руку или пустил стрелу это уж как угодно, и я оказалась с ним. Кто-то вздохнул с облегчением, кто-то пожалел, а в общем, было уже наплевать. Болото в прошлом. Мы вошли в его дом, и я стала хозяйкой... Жанной он меня никогда не называл"... Пока Жанетта - вот ведь совпадение - я про себя только так ее и называл рассказывала мне о своем горьком романе, я пытался раздвинуть доски забора и получить доступ на дачу. Мы искали ночлег, и я притащил ее в Переделкино. В доме все спали, калитка была крепко-накрепко закрыта, но я знал эту дачу, этих хозяев и представлял, в каком состоянии может быть у них забор".
Ирина перенеслась вслед за Сашиными персонажами в любимое ею Переделкино - года два назад она поехала туда навестить старую знакомую, в электричке встретила бывшую свою аспирантку - немку, она везла троих молодых ребят показать музей Пастернака и дом Окуджавы. Ребятки оказались интересными - все трое мальчиков, оказывается, здесь проходили альтернативную военную службу! Возились с нашими "мемориальными" стариками - жертвами репрессий. Один по-русски говорил прекрасно, остальные неплохо. Решили объединиться и день провести вместе. Ирина привела их на дачу к своей знакомой - немолодой уже переводчице. Ели, пили, болтали... Матиас - хорошо говорящий немец - у Пастернака на даче нашел два подберезовика - так потом их с собой и носил. Уезжали улетали поздно вечером - на двух машинах - до Москвы подвезли возвращающиеся с дачи полузнакомые поэты. Очень много хохотали. Еще бы: уйдя с дачи переводчицы и набродившись по всему Переделкину и Мичуринцу в придачу - решили еще перекусить -нашли при дороге какое-то кафе, где сто лет варили пельмени, так что Ирина поинтересовалась, уж не вручную ли их лепят и не костер ли разводят, чтобы их сварить. Хозяева были безмятежны, музыка из магнитофона неслась самая дебильная, в общем, разговаривать с ними было бестолку нужно было ждать. Зато сортир посреди всего этого маразма был отменный деревянный, свежеструганный, удобно устроенный, чистый и с рулоном. А еще там был дезодорант - "Фиалка". Ирина тогда хохотала. Немцы не поняли вежливо улыбались... Зато не понимали и другого, почему так долго не несут заказ... Это Ирина, к сожалению, понимала... Поездка была веселая, люди симпатичные. Интересно, с кем же в начале девяностых там общался Сашка? С натуры ведь пишет!
"Собаки здесь давно нет, а сарайчик со старым тряпьем расположен удобно - в самом углу заросшего сада. Иногда я им пользовался в былые времена. Доски подались, и в щель смогли протиснуться мы оба. Она, к счастью, длинная и худая. Я предварительно приложил палец к губам, напоминая, что нужно соблюдать конспирацию. Она кивнула. В кармане у меня плескалась недопитая четвертинка, у нее в сумке были бутерброды. Мы познакомились вчера вечером у полусумасшедшего нищего скульптора. Жанна уже неделю лежала у него больная, а я после неудачной попытки помириться с Верой носился по знакомым - пил, горланил песни, в общем выматывал себя, чтоб наконец отупеть. К Ваньке я забрел случайно, я не любил ни его самого, ни его дома, ни его работ и откровенно сказать, боялся заразиться его безумием. Но несся мимо и... В общем, налетел на Жанну. Она, видимо, к тому моменту, как я возник на пороге чуть-чуть пришла в себя, во всяком случае была причесана, подкрашена и трезва.
"Ну-ну, Сашенька, все же от своего мужского имени ведешь рассказ. Что же с тобой тогда случилось? К кому-то горел ты действительно страстью... И вот такая Жанна на пути. Неужели очередная "Тонечка"?
"И поэтому-то ей заплеванная нора Ивана, наверное, начала казаться незаслуженным адом, и я думаю, она уже была готова сбежать... Сбежали вместе, сварив Ивану картошки, оставив хлеба и немного денег. Сразу мы с ней стали подельниками, попутчиками".
"Я же говорила - соучастница очередная!" - обрадовалась своей догадливости Ирина, закурила сигарету, поудобнее устроилась и продолжила изучение Сашиной "подноготной".
"Она ничуть не пленила меня, но в метро, когда поезд слишком уж разогнался, я обнял ее за плечи и так, покачиваясь, мы простояли весь длинный перегон. Потом я убрал руку, а она слегка передернула плечами. Так было час - полтора назад, а теперь мы стоим перед дверью сарайчика и, кажется, перед необходимостью отогреться в объятьях другу друга. Жанна вошла первая, удивительно быстро сориентировавшись, она уселась на сложенные брезентовые чехлы и начала причесываться. Волосы свои длинные и прямые она расчесывала по сто раз на дню. Ее это, видимо, успокаивало. Я вошел следом, прикрыл дверь, щелкнул зажигалкой. Высветилось ее лицо узкое, большеротое с морщинками у губ.
- Садись, - шепнула она и похлопала рукой по брезенту. Я убрал зажигалку, уселся рядом и достал водку, она молча протянула мне кусок хлеба. Сделали по глотку, разломили хлеб пополам. У нее оживление прошло, рассказывать о себе, видимо, больше не хотелось. Я по себе знаю, что наступает такое, что любое слово, какое ни произнеси, будет звучать фальшиво. Тогда замыкаешься. Со мной так бывает. В последнее время все чаще и чаще. Но сейчас нам ведь лучше вместе, значит, я должен ей помочь, отомкнуть".
"Не об этом ли я писала, когда выдумала свою Марину? Именно для этого, чтобы ее "отомкнуть" я "послала" к ней Митю. Все же и у меня, и у Саши была (а у меня наверное, и есть) потребность в друге - не любовнике. Это память о юношеском нашем "соучастии" что ли? Почему мы в текстах всегда отыгрываем такие ситуации. "А по дороге дружбы туда не дойти" - говорил моей героине ее спутник. А у Саши? Интересно, куда они дойдут по дороге сочувствия?
" -Жанетта, Жанетта, выпей еще глоточек и положи мне голову на плечо, дай погладить твои чудные волосы. Она послушно выпила и, вздохнув, положила мне голову на плечо. От прикосновения моей руки она как-то передернулась и я почувствовал, что что-то в ней смягчилось. Я стал тихо-тихо гладить ее по голове и тихонько шептать ей на ухо: "Сейчас уснем. Сладко-сладко. Отдохнем. Согреемся. Нам будет хорошо, уютно". Вдруг она громко, как будто проснувшись, сказала.
- Ты - солнышко!
Ирина почему-то засмеялась. Представила себе удивленную Сашкину морду. В это время зазвонил телефон: "Все, Москва проснулась" - почему-то весело подумала Ирина, беря трубку. Она была уверена, что это Катя. Но это была Галя.
- Ирочка, - голос у Гали был какой-то странный, - ты не помнишь, когда ты у меня вчера была, я не брала в руки, не перекладывала как-нибудь большой крафтовский пакет?
- Нет, Галочка, не помню. То есть помню, что я этого не видела. А что случилось? Ты расстроена?
- Да, понимаешь... Боря... Он почему-то уверен, что, когда он меня подвозил, этот пакет как-то остался у меня... И вот теперь нервничает. Какое-то непонимание... Раздражение.
Ирина вздохнула и подумала про себя: "Ну, очередной "думский" с ботинками.
- Подожди, Галочка, успокойся. Вспомни, как по-твоему все было. Давал он тебе этот пакет или нет?
- Да нет... Я не помню, чтобы давал, да и зачем.
- Вот видишь. Значит, к тебе это отношения не имеет. Ты можешь только посочувствовать ему, утешить.
- А вдруг, я путаю...
- Галочка, но ты одна из самых "трезвых" женщин, кого я вообще знаю! Ты аб-со-лютно не рассеянна. И потом ты ответственна.
- Ира! Перестань мне льстить!
- С каких это пор холодная констатация фактов называется лестью. Да и потом, мы сейчас проводим расследование обстоятельств - здесь важна беспристрастность и даже если нужно, нелицеприятность.
- Ира, но что же мне делать? Он сердится...
Ирине очень захотелось сказать: "А послать его к черту!", но она, конечно сказала другое.
- Галочка, ты же ведь его понимаешь - он сейчас неадекватно все воспринимает, в пакете, видимо, что-то крайне важное, потом, ты же знаешь, у мужчин это бывает - детское желание переложить что-то на другого, взрослого. Ты получаешься старше, мудрее. Скорее всего, он через очень короткое время обнаружит свой пакет в немыслимом месте, вздохнет с облегчением и кинется перед тобой извиняться. Вот и все.
- Да, но я не подозревала, что он может говорить так отрывисто, даже зло...
Ирина почему-то удивилась, она не догадывалась, что ее милая подруга все же такая наивная. Хорошо ли это?
- Галя, сама знаешь, в людях, в нас всех, много всего, отчего же не быть и раздражительности? А потом, это же он не на тебя - на ситуацию сердится.
- Да, но мой покойный муж... Он никогда не позволял себе... Неужели я должна теперь позволить...? - в Галиных словах была обида, боль, чувствовалось, что она еле сдерживает слезы.
- Галочка! Да конечно, не должна! Ты должна поступать только, как чувствуешь. У тебя есть свой мир, в нем свои законы - ты долго и счастливо жила в браке. Ты знаешь, что это такое. Конечно, это знание нужно беречь и охранять. Но скорее всего, все-таки утрясется. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива!
- Спасибо, Ириш, извини, что глупостями этими тебя потревожила. Ты позвони мне сегодня вечерком, ладно? Проведай.
- Конечно. Целую.
Ирина повесила трубку. Стало грустно - до чего все хрупко: и мы сами хрупкие, и наши радости хрупкие, и чувства, а о них и вообще говорить не приходится - тончайшие ледяные цветы - горючая слеза капнет на стебель или лепесток, и все - композиция разрушена. С одной стороны, мы уже взрослые и опытные и из-за пустяков ссориться с понравившимся мужчиной не будем - не то что в юности. С другой стороны, мы из-за той же опытности мгновенно видим структуру и нанесенную нам обиду можем увидеть как часть чужого и, возможно, опасного мира. Мира, скорее всего, по этом причине и нежеланного. Как тут быть? Галю ведь поманила надежда, у нее же возникла потребность изменить свою жизнь. Ирина тоже хотела бы надеяться на лучшее, что у Гали все утрясется, но... Она все же была немного знакома с объектом и подозревала, что не слишком-то он тонок и альтруистичен, хотя юрист, конечно, толковый и в том деле, которое поначалу и затеяла Галя, мог бы ей помочь. Ирина сварила себе еще кофе, открыла пошире окно - становилось душновато и продолжила чтение. Итак, она сказала:
- Ты - солнышко!
Ирина хмыкнула: "Ладно".
- Что? - как-то оторопел я.
- Солнышко! Мое солнышко.
Ну уж не знаю, какое я - зрелый усталый мужчина, измученный неудачами - солнышко. Ну, если ей так лучше, пусть. Вскоре мы легли. Она как-то ловко, быстро из всех этих мешков и тряпок соорудила нам вполне сносное ложе. Я обнял ее и... сразу же заснул, как-то блаженно, легко. Мне снилась Вера, мне снилась наша с ней нескончаемая любовная ночь, и я наслаждался всем богатством ощущений, изысканностью прикосновений. Веру я любил всегда. Не было ни секунды, когда бы я не радовался, что она касается меня или я прикасаюсь к ней. Как провела ночь Жанна я не знаю, потому что, проснувшись, застал ее сидящей у порога и расчесывающей волосы. Я подумал о том, что ей было одиноко со мной, тоскливо, одолевали мысли о потерянном возлюбленном и это мучило ее, терзало. Может быть, она плакала. А я? Я спал.
- Доброе утро, девочка. Как ты?
- Все хорошо. Мне пора. Выведи меня, пожалуйста, отсюда.