– Время никого не ждет, дона Додо, но мы сочтем за честь подождать сеу Жоакина.
Словно повинуясь его желанию, неподалеку от собравшихся на церемонию со скрежетом тормозов остановился старенький «кадиллак» Жоакина.
Эрнесто помог старику выйти из машины; бросились на помощь и другие.
– Я приехал на праздник, а не на собственные похороны, – сказал Жоакин, загораживаясь тростью.
Как только Жоакин ступил на землю, дети из школьного хора по знаку префекта замахали флажками, теми самыми, которые использовались во время шествия Седьмого Сентября[33]. Когда они пришли на площадь, префект распорядился оделить их печеньем и плодами гуараны.
– Кого не хватает, чтобы начать эту волынку? – спросил Жоакин.
В окружении сыновей, Додо, внуков и прочих членов семьи Жоакин едва держался на ногах, со страхом думая о том, какое лицо сделал ему выставленный за дверь скульптор. В отношении врагов никто не проявляет благородства и учтивости. Значит, скульптор наверняка изобразил его лет на десять старше и, чего доброго, лишил усов, дабы показать, будто он из тех, у кого волосы не растут нигде, даже в срамных местах.
Муниципальные советники оспаривали у родственников видные места, во что бы то ни стало стремясь попасть в объектив фотоаппаратов. Додо, раздосадованная опозданием Полидоро и поведением префекта, который поставил ее слева от Жоакина, а более почетное место справа занял сам, состроила постное лицо, не хватало только вдовьей вуали.
– Что такое, дочка? – Жоакин стукнул ее тростью по ноге. – С таким лицом скоро состаришься.
Это замечание еще больше разозлило Додо. Мужчины рода Алвесов всегда были грубиянами, чуть ли не ели руками, вот именно.
– Зато мы принесли тебе богатство, – говорил Полидоро, когда жена наседала на него.
Пентекостес посмотрел на часы. Из-за опоздания половина собравшихся разошлась по домам или по своим делам. Дети то и дело бегали писать за деревья. Додо никак не могла успокоиться: муж так позорит ее. Вид у нее был как на похоронах. Пускай все посочувствуют ей в ее несчастье. Ясно, Полидоро валяется в чужой постели. Не хватало здесь еще проституток, этих кровожадных гарпий, с возмущением подумала она.
– Дамы и господа! – Префект поднял руку. Гвалт стоял невообразимый. Забыв о чествовании, люди болтали кто о чем, больше всего о футбольном чемпионате на первенство мира. Некоторые собирались на следующий день отплыть в Мексику в надежде попасть на стадион.
– А если нашу команду вышибут?
– Не надо так думать. Медичи – удачливый президент. За что ни возьмется, все получается как надо.
– А он того стоит. Очень приятный человек. Под его руководством страна богатеет.
Пентекостес, явно нервничая, решил начать церемонию, пока она не сорвана окончательно.
– К сожалению, время идет, и больше минуты мы ждать не можем. Церковные колокола, слава Богу, звонят не по усопшему, а возвещают живым час обеда. – И префект улыбнулся, давая возможность собравшимся оценить его прекрасное настроение. – Славный Полидоро Алвес вот-вот придет. Никто не вносит такой большой вклад в культурную жизнь нашего бедного муниципалитета, как он. Кроме того, всем известна его сыновняя любовь и его готовность на любые жертвы ради собственного родителя, о ком я сейчас поведу речь.
Как только префект вытащил из кармана листки с речью, Жоакин попридержал его своей тростью, которая как будто заменяла ему руки. Другие жесты он считал невыразительными.
– Этим посохом я усмирю любую заблудшую овечку, вот увидишь, – сказал он Додо, после того как Пентекостес перестал искать очки в карманах пиджака.
– Вы что-то хотите сказать, сеу Жоакин? – спросил префект, удивленный тем, что его прервали.
– Я старый человек, сеу префект. Вот-вот за девятый десяток перевалит. Значит, мне времени терять нельзя. Страшно хочется поскорей домой. Хорошо бы открыть памятник – и дело с концом. Покажите-ка мне этот бюст – хочу убедиться, что изобразили меня, а не соседа.
Голос Жоакина, перекрывавший голос префекта, был услышан детьми из школьного хора. Трудно было представить себе, что старик, одной ногой стоящий в могиле, может говорить так зычно.
– А как же моя речь? – Префект совсем смешался и не знал, как поступить.
Жоакин пожал плечами – наплевать ему было на политические амбиции префекта. К ужасу присутствующих, дети криками одобрили предложение Жоакина и замахали флажками в его честь.
– Вот видите, Пенте, – насмешливо сказал старик, – даже Бразилия нас торопит, и она устала от официальных речей.
Додо не обращала никакого внимания на происходящее, она думала о Полидоро, виновнике стольких нелепостей: с ним что-то серьезное. Додо казалось, что приближается гибель семьи, она вот-вот пойдет ко дну, сколько бы ей ни бросали спасательных кругов и шаров – уже поздно.
– Ну виданное ли это дело – твоего отца нет, – шепнула она на ухо дочери, которая дернула ее за рукав, чтобы мать помолчала.
Никак не могла Додо совладать с тревогой. Даже дочь, лицо заинтересованное и, можно сказать, жертва, казалась безучастной к судьбе их ветви рода Алвесов. Надо призвать ее и других дочерей к благоразумию, чтобы они были во всеоружии. Додо обернулась к дочери:
– Я знаю, тебе-то все равно. Только о муже и думаешь. Но когда-нибудь и он, как твой отец, оставит супружеское ложе. Если я не позабочусь, – тут она прокашлялась, прочищая вдруг охрипшее горло, – если я не позабочусь о нашем состоянии, мы разоримся. Очень быстро родительское наследство улетучится, как легкий дымок, останутся одни воспоминания. И вы унаследуете жалкие крохи, будете нищенками. А я-то вас воспитала с мечтой о золоте!
Додо прервала свои излияния. Последние слова произнесла, словно в агонии. Заболела грудь, какой-то странный туман окутал все вокруг.
– Возьмите себя в руки, мама, – сказала дочь. – Разве вы не видите, что дедушка затевает скандал?
Додо резко вернулась к действительности, словно выпила морковный сок и съела апельсин. Забыв на время о Полидоро, наблюдала за ничем не примечательными событиями, но у нее была редкая способность добавлять соли и сахару во что угодно, когда чувствовала, что их не хватает.
Она заметила смущение префекта. Однако, оставаясь солидарной с Полидоро, который ни во что не ставил Пентекостеса, обрадовалась страдальческому выражению его лица, бросавшемуся в глаза и всем остальным.
– Почему не открывают бюст? – раздраженно спросила она префекта и обратила внимание на то, что он держит в дрожащей руке сложенные листки с заготовленной речью. – Вы так хорошо сказали! Я чуть не прослезилась.
Семейство Алвесов в полном составе шагнуло вперед, за ними – Эрнесто, действовавший вместо Полидоро без его на то разрешения. Став вплотную к памятнику, приготовились благоговейно принять бразильский флаг, которым был прикрыт бюст.
– Минуточку, подождите меня.
Виржилио, появившийся на площади, прибавил шагу. Он был обут в ботинки на более высоком, чем обычно, каблуке, ибо не забывал, что римские легионы завоевали мир благодаря быстроте, с какой достигали в пешем строю самых дальних владений. Эта быстрота была порождена не только энергией отборных воинов, но и изобретением высоких каблуков, заставляющих человека двигаться резвей. Через несколько секунд Виржилио подошел к собравшимся.
– Хорошо, что я подоспел вовремя. Хочу взглянуть на бюст вместе с вами. Кроме всего прочего, я представляю здесь Полидоро. Сам он прийти не смог, но мысленно он с нами.
Додо не стерпела такого оскорбления.
– Где ваша доверенность?
Дочери окружили Додо, чтобы подавить ее мятеж.
– Сеньор учитель, станьте, пожалуйста, рядом с дедушкой. Для нас большая честь видеть вас здесь, – сказал кто-то из Алвесов и подвел Виржилио к Жоакину, который на него даже не взглянул.
– После того как мы поднялись по беломраморным ступеням к вершине славы, я прошу почтенную дону Додо вместе с нашим знаменитым Жоакином Алвесом открыть этот бюст и, разумеется, доску с надписью, – сказал Пентекостес.
Старшая дочь, продолжая опекать Додо, подтолкнула ее вперед. Додо гордо выпрямилась: ведь она владелица поместья, конца и края которого и сама не знает. Префект показал на пришитую к флагу зелено-желтую ленту.
– Раз, два, три! – в радостном возбуждении отсчитал учитель.
Однако Пентекостес прервал его священнодействие.
– Не спешите, дона Додо. Откройте бюст, когда считаете нужным.
– Нет, нет, Додо. Кончай с этим делом, – занервничал Жоакин и кончиком трости начал приподнимать край полотнища. Он еще продолжал эту работу, когда Додо рванула флаг и нечаянно уронила его на землю.