– Его зовут Рише. Вот уже семь лет он ездит со мной повсюду. Он диковатый и злой. Чтобы обратить мое внимание на себя или предупредить о какой-нибудь опасности, пользуется примерно семью-десятью выражениями. Еще и меня переживет, коты не умирают никогда.
Она тихонько погладила шерстку животного. Сонный Рише ответил мурлыканьем. Его пепельно-серый хвост извивался. По временам хвост напружинивался до непристойности. Не хватало только, чтобы воткнулся хозяйке между ног. Такой обмен ласками между женщиной и котом, которые прекрасно понимали друг друга, смутил Полидоро. Ведь его распиравший трусы отросток был таким же мохнатым и темным, как кошачий хвост, а тот вроде бы стоял на страже храма, который Полидоро желал как можно скорее осквернить.
Устыдившись, Полидоро скрыл свое волнение.
– Добро пожаловать в Триндаде! – Громоподобный голос Полидоро напугал кота, и он спрыгнул с рук Каэтаны на пол. Она попыталась снова взять его, но он укрылся между ее ногами.
– Успокойся, Рише, – пробормотала Каэтана, забыв о Полидоро.
А тот позавидовал коту, пожалел, что не он – предмет таких забот, но вслух ничего не сказал.
– Я не смог встретить тебя на автобусной станции, думал, ты приедешь поездом. Мы все тебя встречали на перроне вокзала.
Привыкнув к полутьме, он понемногу начал различать смену выражений ее лица.
– Я приехала не на автобусе, а в кузове грузовика, шофер ничего с нас не взял. Ты прекрасно знаешь, что в нашей стране артисты – все равно что нищие: искусство себя не окупает. Особенно это касается нас, бродячих актеров, вынужденных бороться с бездушным рынком. – Каждое слово было пронизано горечью. Каэтана казалась утомленной.
– Здесь вам всем будет хорошо, – сказал Полидоро, протягивая к ней руку. Для этой женщины легче всего было бы опереться на мужчину, который столько лет хранил в своем сердце великую любовь к ней.
Каэтана не обратила внимания на то, что он подходит к ней, протянув руку жестом, сулящим ей обеспеченное будущее. Видя, что актриса ушла в себя, Полидоро заподозрил, что она, как и он, оглушена встречей после столь долгой разлуки. Но все равно продолжал держать руку на весу, как бы предлагая опереться на нее. Его воодушевляло воспоминание о том, что в те далекие времена он предлагал Каэтане остаться рядом с ним. Он бы купил ей домик с садом, столовые приборы, постельное белье, обеспечил бы сытую жизнь, которая заставила бы ее забыть о неизбывной актерской нужде.
Раз она вернулась в Триндаде, ей уже не нужно беспокоиться о будущем. Полидоро считал себя обязанным проявлять такую же заботу о ней, как и о членах своей семьи. И все во имя любви к ней, которая сжигала его сердце и будила великодушие каждое утро, когда он брился в ванной.
Каэтана не показала виду, что поняла его призыв. Она прохаживалась по гостиной, пользуясь редкой способностью Рише виться под ногами, не попадаясь под каблук.
Как зачарованный следил Полидоро за движениями кота, гармонично сочетавшимися с движениями Каэтаны, и в конце концов опустил руку, осуждая себя за то, что слишком явно выдал свой аппетит, который, несмотря на замешательство Каэтаны и присутствие хитрого и коварного животного, мог быть утолен только в постели.
С известным удовлетворением он отметил про себя, что Каэтана, как бы ни прикрывалась котом, выказывала по отношению к гостю такую же близость, какую проявляют к мужу, не хватало только, чтобы она раскрыла чемодан и вернула Полидоро пижаму и домашние туфли, которые в спешке захватила с собой при бегстве и сохранила в своих скитаниях по Бразилии как память о постоянной жгучей страсти.
Однако теперь любовь Каэтаны к нему оказалась сдержанной, она не проявлялась в страстных порывах, как прежде, как будто память о ней состарилась, как и они оба.
– Ты знаешь о том, что я пережила крушение надежд? – вдруг спросила она без всяких предисловий, выдергивая шпильки из волос, которые тяжелыми волнами падали ей на плечи.
Полидоро вздрогнул. Это был знак того, что Каэтана собиралась лечь с ним в постель или устроиться на ковре, если слишком велико окажется нетерпение обоих.
При виде распущенных волос Полидоро бросился к актрисе с распростертыми объятиями, восклицая: «Каэтана! Каэтана!», но не забывая о путавшемся в ногах коте. Он уже подошел к ней вплотную, когда Каэтана напугала одновременно и Полидоро, и Рише, который беспрестанно мяукал, восклицанием:
– Не трогай меня, Полидоро!
Он, невзирая на предупреждение, продолжал подступать к ней. Обнял ее, пытался припечатать ее губы поцелуем.
– Уступи моей страсти, Каэтана. Или, может, ты меня забыла?
Актриса увертывалась, крутя головой налево и направо, как только шею не скрутила. Наконец уступила силе, дала себя поцеловать.
– Я тебе не рабыня, – холодно сказала она, пытаясь поправить положение.
Тон ее голоса острым ножом пресек мечты Полидоро. Он как будто был парализован. Заподозрил, что Каэтана вернулась лишь затем, чтобы наказать его за какую-то ошибку в прошлом, о которой он и не подозревал. Такой ее поступок наносил смертельную рану всему, что было между ними.
– А что такого я сделал, что ты меня больше не любишь? Зачем мне было ждать двадцать лет, чтобы ты сейчас отказывала мне в любви и тем самым превращала в человека без родины и без будущего?
Опять он, сбив рубашку, почесал грудь. Он делал это всякий раз, как судьба оказывалась беспощадной к нему в годы их многолетней разлуки.
– Не строй из себя трагика, Полидоро. С каких это пор ты присвоил себе мое амплуа? Ведь это я, актриса, имею право зарыдать в любую минуту. А ты – нет, ты каждый день прикупаешь коров и земли, да к тому же у тебя богатая жена.
Этой репликой Каэтана думала вернуть Полидоро в лоно здравого смысла, но он упирался. Ему нравилось вести себя как на сцене, играть персонажа, которому суждено совершать любые безрассудства.
– Если тебя вернула сюда не любовь ко мне, что тебе делать рядом со мной, когда я уже труп?
Действительно, Полидоро отбивал хлеб у Каэтаны и говорил как драматический актер. Не обращая внимания на его патетику, Каэтана попросила его сесть. Она бы охотно привязала его к стулу веревками. Полидоро повиновался и заподозрил, что актриса хочет лишить его новооткрытого источника. А он только-только обрел вкус к актерской игре в жизни.
– Это ты держишься со мной так, будто на ярмарке продаешь мне коров или полоску доброй земли, – сказал он не без намека.
Не всегда Каэтана умела правильно понять его недомолвки и крестьянские иносказания. На этой почве у них возникали размолвки и в прошлом, но Полидоро всегда старался сгладить их: в постели ведь легче прийти к доброму согласию. Память Полидоро за двадцать лет не потускнела, и все же он не мог припомнить ни одной ссоры с Каэтаной. Так вот и теперь лучше всего было бы отправиться в постель для забав, хорошо знакомых их телам.
– Даю тебе пять минут сроку, а потом пойдем в постель. Ты приехала из такой дали не разговоры со мной разговаривать. Я еще мужчина в полной силе, и тело мое полно желаний, – заявил он, не в силах отказаться от театрального тона, в котором видел единственный способ воздействовать на воображение этой женщины.
Упрямое молчание Каэтаны вынудило его шагать по комнате, рискуя наткнуться в полутьме на какой-нибудь предмет.
– Если тебе нужен был чек на какую-то сумму, а не любовь, достаточно было отбить телеграмму или позвонить по междугородному телефону. За считанные часы я оформил бы денежный перевод на твое имя, незачем было бы тащиться через несколько штатов в крове грузовика, – выпалил Полидоро, стараясь не глядеть на Каэтану.
Наконец он остановился перед ней. И сказал совсем другим, умоляющим тоном:
– Ну хоть бы ты притворилась, что все еще любишь меня!
Внимательно слушая собеседника, Каэтана села, чтобы ему свободнее было ходить из угла в угол. Закинула ногу на ногу, поправила полы пеньюара на коленях. Свет свечи, стоявшей на серванте у входной двери, не позволял обоим как следует видеть друг друга.
Полидоро рассердился.
– Давай договоримся сразу. Какая разница, что каждому из нас стало на двадцать лет больше? – решительно сказал он.
Внезапно вспыхнувший свет прервал размышления Каэтаны, которую воспоминания унесли далеко-далеко. Она низко склонила голову, пряча лицо, заговорила едва слышно, но, по мере того как Полидоро приближался к ней, голос ее становился все громче.
– Если мне не суждено было добиться успеха, почему же дядюшка Веспасиано не убил мою мечту в зародыше, когда отец поручил ему заботиться обо мне? Почему не напоминал каждое утро, что в Бразилии полно беззубых артистов, которые никогда не попадут на сцену Муниципального театра в Рио-де-Жанейро, что он сам – один из них и что я разделю его судьбу?
С сокрушенным видом Каэтана подняла голову. Да, она постарела. Мешки под глазами делали ее похожей на Будду» прибывшего в Америку проповедовать новый образ жизни. Тряхнула волосами, словно они давили ей на плечи: волосы у нее были густые и черные. Сцепленные на уровне груди руки двигались соответственно движениям всего тела, и Полидоро вспомнил ее прежние энергичные жесты.
Он опустился на колени у ее кресла, не прикасаясь к ней.
– Почему ты говоришь, что не добилась успеха, если ты побывала в самых захудалых городках Бразилии и вселяла мечты в сердца простых людей? Кто бы это сделал, если бы не ты и не «Пилигримы»?
Полидоро приятно удивила его собственная горячность: он обнаружил в себе способность к прочувствованным речам, которая проявилась в эту минуту впервые. Однако он боялся, как бы его ораторский пыл не угас, прежде чем удастся увлечь Каэтану в постель.
В то время как Полидоро, вверив себя Святому Духу, обвинял артистов телевидения в том, что они, точно крабы, лепятся к побережью и не показываются в захолустных городках с населением менее тысячи жителей, в отличие от рядовых артистов, горький хлеб которых замешан на дорожной пыли, Каэтане казалось, что перед ней оживший дядюшка Веспасиано, который, жуя свиную колбасу, рьяно защищает театр для бедных, истоки которого надо искать на средневековых ярмарках.
– Благодаря вам, Каэтана, забитые крестьяне узнают, что такое театр. Это волшебное искусство не раз заставляло меня плакать, когда мне хотелось смеяться!