Наступила ночь, когда Катрин, Тристан Эрмит и их эскорт после долгого и утомительного путешествия увидели Монсальви. Теплая летняя погода подсушила дороги, но грязь превратилась в пыль. Ночное небо было усыпано звездами. Переходы делали большие, а остановки в придорожных гостиницах короткие, потому что на всю дорогу запаслись продуктами. К тому же в тавернах с едой было плохо.
По мере приближения к замку нетерпение Катрин увеличивалось, а настроение падало. Она все меньше и меньше разговаривала и часами ехала молча, опустив глаза. Она торопилась. Тристан с тревогой наблюдал за ней, но, по правде говоря, не решался задавать вопросы. Она ускоряла бег лошади насколько это было возможным, и недовольно вздыхала, когда приходилось делать привал. Но лошадям нужен был отдых.
Между тем, как только проехали Орияк, спешка вдруг прекратилась. Катрин замедлила бег лошади, словно боялась этих гор, в сердце которых прозябал Арно. И когда бастионы и башни Монсальви выросли на плоскогорье, как темная корона на фоне ночного неба, она остановила лошадь и какое-то время с грустью взирала на эту землю, которая еще не успела стать для нее родной.
Обеспокоенный Тристан подъехал к ней.
— Мадам Катрин, что с вами?
— Не знаю, друг Тристан. У меня появился какой-то страх, я боюсь…
— Боитесь чего?
— Я не знаю, — повторила она тихим голосом. — Это что-то вроде предчувствия.
Такого состояния она раньше никогда не испытывала: какой-то давящий страх, боязнь того, что могло ее ожидать за немыми стенами. Она попыталась успокоить себя. Там находятся Мишель, Сара и, конечно, Готье. Но даже образ се маленького сына не вернул ей спокойствия. Она посмотрела на Тристана глазами, полными слез.
— Поедали, — сказала она. — Люди устали.
— Вы тоже, — пробасил фламандец. — Вперед, друзья! Ворота были закрыты в этот поздний час. Тристан поднес к губам рожок, висевший у него на поясе, и протрубил три раза. Через некоторое время между зубцов стены появился человек с лампой и спросил:
— Кто идет?
— Откройте, — крикнул Тристан. — Это почтенная мадам Катрин де Монсальви вернулась в свое поместье. Открывайте, именем короля!
Стражник что-то закричал. Свет исчез, но через несколько минут тяжелые двери маленького укрепленного поселения со скрипом открылись. Появился человек с лампой в одной руке и вязаным колпаком в другой. Он подошел совсем близко к лошадям, поднимая вверх свою лампу.
— Это действительно наша дама, — закричал он радостно. — Благодарение Богу, она приехала так кстати! Уже послали за старостой, чтобы ее достойно встретить.
И на самом деле, по единственной узкой улочке бежал, прихрамывая, человек. Катрин узнала в нем старого Сатурнена.
— Госпожа Катрин! Это госпожа Катрин, которая вернулась к нам! Слава Богу! Добро пожаловать, наша хозяйка!
Он тяжело дышал. Взволнованная Катрин хотела спешиться, но он буквально бросился под ноги ее лошади.
— Оставайтесь в седле, наша дама. Старый Сатурнен хочет проводить вас к аббатству, как некогда сопровождал…
— Я так рада вас видеть, Сатурнен… Видеть Moнсальви.
— Но не так, как Монсальви хочет вас видеть, милая дама. Посмотрите!
Двери и окна раскрылись, и из них высовывались люди с факелами. В один момент улочка была освещена и радостные крики неслись со всех сторон:
— Праздник! Праздник! Слава нашей возвратившейся даме!
— Я вам завидую, — пробормотал Тристан. — Такая встреча ободряет…
— Верно. Я не ожидала ничего подобного, друг мой Тристан. Я так рада… так рада!
Слезы стояли у нее в глазах. Важный Сатурнен взял повод ее лошади и медленно повел по улице. Она шествовала меж двух шеренг людей, освещенных красным пламенем факелов. Со всех сторон на нее смотрели блестящие веселые глаза, глотки надрывались от восторженных криков.
— Чего же вы боялись? — шепотом спросил Тристан. — Здесь вас все обожают.
— Возможно. Я не знаю, чего я боялась. Это… Слова застряли у нее в горле. Они подъезжали к порталу аббатства, ворота которого были широко открыты. На пороге неподвижно стоял Готье. Катрин ожидала, что он бросится ей навстречу так же, как Сатурнен, но он даже не сдвинулся с места. Более того, он скрестил руки, как бы запрещая въезд. Его лицо было неподвижным, словно высеченным из гранита. Хоть бы какое-нибудь подобие улыбки появилось на нем! Холодный взгляд серых глаз бросал Катрин в дрожь. С помощью Сатурнена она слезла с лошади и направилась к нормандцу. Он смотрел, как она приближается, но не сделал ни одного шага навстречу, даже не пошелохнулся. Катрин попыталась улыбнуться.
— Готье, — крикнула она, — какая радость снова видеть тебя!
Но вместо ожидаемого приветствия он выдавил из себя только одну фразу:
— Разве вы одна?
— То есть как?
— Я спросил, одна ли вы приехали? повторил нормандец спокойным тоном. — Его нет с вами, этого белокурого красавчика, за которого вы должны были выйти замуж? Он, конечно, немного отстал, чтобы позволить вам въехать одной.
Катрин покраснела от гнева и стыда: он в присутствии всех грубо допрашивал ее. Чтобы не пасть в глазах крестьян, надо было ответить. Гордо подняв голову, она решительно направилась к порталу.
— Дорогу, — потребовала Катрин. — Кто позволил тебе задавать мне подобные вопросы?
Готье, не моргнув глазом, продолжал загораживать вход. Нахмурившийся Тристан схватился за шпагу, но Катрин жестом остановила его.
— Не надо, друг Тристан. Это мое дело. Пропусти меня! Это так ты встречаешь хозяйку поместья, где тебе дали приют?
— Это не ваше владение. Оно принадлежит аббатству. Что же касается поместья, то достойны ли вы его?
— Какая наглость, — воскликнула Катрин, выходя из себя, — да разве я должна тебе докладывать? Мне нужно видеть графиню.
Нехотя Готье отступил. Катрин прошла мимо и оказалась во дворе аббатства. Вдогонку он бросил ей:
— В таком случае поспешите! Она долго не протянет. Катрин замерла на месте, как пораженная ударом хлыста, потом медленно повернулась к нормандцу и испуганно посмотрела на него:
— Как? — прошептала она. — Что ты сказал?
— Она умирает. Но вас-то это не должно беспокоить: станет меньше еще одним человеком, стоящим у вас на пути.
— Не знаю, кто ты такой, — сказал ему разозленный Тристан, — но у тебя странные манеры. Почему ты так груб. с хозяйкой?
— А кто вы такой? — вызывающе спросил Готье.
— Тристан Эрмит, оруженосец господина коннетабля, сопровождаю по приказу короля графиню де Монсальви в ее поместье и имею поручение охранять ее от всех неприятностей. Ты удовлетворен?
Готье кивнул. Он снял с подставки факел, горевший около ворот, и молча повел путников в дом для приезжих. После деревенского оживления тишина в аббатстве была разительной: монахи уже удалились в кельи, да и самого аббата не было видно. Только в маленьких окнах постоялого двора виднелись зажженные свечи. На пороге дома не было никого, и Катрин решилась остановить Готье, схватив его за руку.
— А Сара? Она здесь?
Он удивленно посмотрел на нее.
— А почему бы ей быть здесь? Она же уехала с вами… — Она покинула меня, — грустно ответила Катрин. — . Сказала, что возвращается в Монсальви. Больше я о ней ничего не знаю. По дороге она нам не встретилась.
Готье ответил не сразу. Он внимательно посмотрел в глаза Катрин, пожал плечами и иронически заметил:
— Значит, и она тоже! Как вы могли, госпожа Катрин, причинить нам столько зла?
Отчаявшись, она почти крикнула:
— О каком зле ты говоришь? Чем я заслужила ваши упреки? В чем вы меня обвиняете?
— В том, что вы прислали этого человека! — ответил Готье. — Вы могли стать его любовницей, если вам так этого хотелось, но зачем было посылать его сюда, чтобы он на всех углах заявлял о своей любви к вам! Отчего, вы думаете, умирает старая мадам Монсальви… настоящая Монсальви? От исповедей вашего любовника!
— Он мне не любовник! — запротестовала Катрин.
— Ну, тогда ваш будущий супруг. Это одно и то же. Катрин обеими руками вцепилась в широкую ладонь. Ей очень нужно было оправдать себя. Невозможно было больше жить под тяжестью этих обвинений.
— Послушай меня, Готье. Поверишь ли мне, я не только не собираюсь за него замуж, но и больше никогда не увижу его.
Великан не торопился отвечать, казалось, что он ищет ответ в глазах самой Катрин. Понемногу взгляд его смягчился. Он взял ее за руки.
— Да, — сказал он горячо, — я вам поверю, и еще с какой радостью! Теперь идемте, идемте скорей и скажите ей, что это не правда, что вы никогда не думали предавать мессира Арно. Она от этого так страдает!
Тристан Эрмит с удивлением смотрел на эту сцену. Он ничего не понимал в происходящем: чтобы Катрин, придворная дама, опустилась до оправдания перед этой деревенщиной? Такое не укладывалось в его голове. Катрин заметила его удивление и, улыбнувшись, сказала:
— Вам этого не понять, друг Тристан. Я все объясню вам позднее.
Он откланялся и, догадавшись, что нет смысла оставаться более свидетелем последующих событий, попросил, чтобы его проводили в дом, где он и его люди могли отдохнуть. Готье указал на заспанного монаха, который зевал во весь рот.
— Это брат Осеб, портье. Он займется вами. Лошадей нужно отвести в конюшни, люди могут переночевать на сеновале, а вам будет отведена отдельная комнатка.
Тристан еще раз поклонился Катрин и отправился догонять брата Осеба и солдат.
Молодая графиня с волнением переступила порог дома для приезжих, который она покинула много месяцев назад вместе с Арно и Бернаром, уехав в Карлат, что почитала тогда за счастье. Всеми силами она старалась отогнать от себя печальные воспоминания. То, что ожидало ее здесь, требовало спокойствия и мужества.
Войдя в маленькую прихожую с низким потолком, Катрин взволнованно спросила Готье:
— Где мой сын?
— В это время он уже спит.
— Я хочу посмотреть на него. Ведь мы так давно… Готье улыбнулся, взял ее за руку.
— Идемте. Это вам придаст сил.
Он повел ее в темную комнатку, открытая дверь которой вела в другую, едва освещенную. Катрин увидела Донасьену, жену Сатурнена, спавшую на скамеечке. Свеча отбрасывала свет на уставшее, морщинистое лицо старой женщины. Готье прошептал:
— Уже три ночи она дежурит у постели старой графини. Обычно она спит рядом с маленьким сеньором.
Тристан взял со стола свечу и осторожно зажег ее от факела, висевшего на стене перед входом в комнату. Вернувшись, он встал у изголовья кровати, где спал маленький Мишель, и поднес свечу к лицу мальчика. Зачарованная Катрин опустилась на колени, скрестив руки, как перед святой иконой.
— Боже мой! — шептала она… — Какой он красивый! И… как он похож на него, — добавила она дрожащим голосом.
Так оно и было: у белокурого маленького Мишеля уже сейчас угадывались черты его отца. Круглые розовые щеки, на которые отбрасывали тень длинные загнутые ресницы, были воплощением детской нежности, но плотно сжатые губы превратились в волевую складку.
Сердце Катрин таяло от умиления, но она не осмеливалась притронуться к мальчику. Он был похож на спящего ангелочка, и мать побоялась разбудить его.
Готье, с гордым видом смотревший на ребенка, заметил это.
— Вы можете целовать его, — улыбнулся он. — Когда Малыш спит, даже гром не в состоянии его разбудить.
Она нагнулась и поцеловала сына в лоб. Мишель действительно не проснулся, но его ротик расплылся в улыбке.
— Мой маленький, — шептала Катрин ласково, — мой сыночек!
Она оставалась бы здесь, вот так, стоя на коленях перед спящим сыном, до самого утра, но в соседней комнате послышался кашель. Подскочившая Донасьена поспешила туда.
— Видимо, проснулась мадам Изабелла, — сказал Готье.
— Я иду к матушке, — ответила Катрин. До нее дошли тревожные звуки частого дыхания, прерываемые приступами сухого свистящего кашля. Она побежала в маленькую комнату, похожую на бедную монашью келью. На кровати, стоявшей в углу, лежала Изабелла де Монсальви. Над ней склонилась Донасьена, пытаясь напоить больную теплым чаем, настоянным на травах. Но старая женщина задыхалась и не могла сделать ни глотка. Катрин припала к ее изголовью. Как же постарела и похудела графиня со времени ее отъезда, какой казалась хрупкой! Лишь пересохший рот, жадно хватавший воздух, да лихорадочно блестевшие глаза выделялись на ее бескровном лице.
Донасьена в отчаянии повернулась, чтобы поставить на жаровню чашку с напитком, и увидела Катрин. На ее глаза навернулись слезы.
— Мадам Катрин, — бормотала она. — Слава Господу! Вы вовремя приехали.
Катрин прижала палец к губам, но Донасьена грустно покачала головой.
— Мы можем говорить. Мадам не слышит. У нее такой жар, что разговаривает она только в бреду.
Несколько бессвязных слов слетело с пергаментных губ больной, и среди них потрясенная Катрин разобрала свое имя и имя Арно. Приступ кашля, от которого только что содрогалось тело несчастной женщины, понемногу утих. Лицо Изабеллы стало спокойнее, но дыхание по-прежнему было затрудненным и хриплым, в глазах застыла мольба. Казалось, что в бреду Изабелла испытывала ужасные муки, и Катрин почувствовала себя виновной в ее страданиях. Она осторожно взяла горячую руку, сжимавшую грубое одеяло, и поцеловала, как часто это делала раньше.
— Матушка, — просила она тихо. — Матушка, послушайте, взгляните на меня. Я здесь… рядом с вами. Это я, Катрин, ваша дочь. Катрин…
Что-то ожило в болезненном, помутневшем взгляде больной.
— Ка…трин…
— Да, это я… я здесь.
Графиня повернулась, взгляд стал более осмысленным и остановился на молодой женщине, сжимавшей ее сухие руки.
— Бесполезно, мадам Катрин, — шептала Донасьена озабоченно. — Она в беспамятстве…
— Да нет. Она приходит в себя. Матушка! Взгляните, вы узнаете меня?
Катрин напрягла всю свою волю, пытаясь пробиться к сознанию больной. Если бы она могла поделиться с ней своими силами, перелить их в утомленное тело. Снова Катрин умоляла:
— Посмотрите на меня. Я Катрин, ваша дочь, жена Арно.
Дрожь пробежала по изможденному лицу Изабеллы при упоминании Арно. Взгляд ее просветлел и остановился на озабоченном лице молодой женщины.
— Катрин, — просипела она… — Вы вернулись?
— Да, матушка, я вернулась. Я больше вас не покину… никогда.
Темные глаза больной посмотрели с беспокойством и недоверием:
— Вы… остаетесь? Но… тот молодой человек… Брезе?
— Он принял свои мечты за реальность. Я больше его не увижу. Я — Катрин де Монсальви, и останусь ей. Я жена Арно!
Выражение благодарности и облегчения появилось на лице больной. Рука, державшая руку Катрин, расслабилась, и легкая улыбка тронула ее губы.
— Слава Богу, — вздохнула она. — Я могу спокойно умереть.
Она закрыла глаза на минутку, потом вновь открыла и с нежностью посмотрела на Катрин, знаком попросила наклониться пониже и сказала загадочно:
— Я его видела, вы знаете.
— Кого, мама?
— Его, моего сына. Он пришел ко мне… Он по-прежнему такой же красивый. Да, да! Такой красивый.
Жестокий приступ кашля прервал ее речь. Лицо покраснело, в глазах была мольба. Бедная женщина откинулась назад, борясь с удушьем. Временная передышка кончилась. Донасьена подошла к ней с чашкой.
— Аптекарь говорит, что надо давать пить, когда она кашляет, отвар из мака, мальвы и сушеных фиалок, но это не так-то просто.
С помощью Катрин ей удалось влить в рот больной несколько капель жидкости. Кашель стал не таким мучительным. Понемногу старая дама успокоилась, но глаза не открыла.
— Она, может быть, поспит немного, — прошептала Донасьена. — Идите и вы отдыхать, мадам Катрин, вы же устали после долгого путешествия. Я посмотрю за ней до утра.
— Но вы измучились, Донасьена.
— Я крепкая, — улыбнулась старая крестьянка. — К тому же ваше присутствие придало мне сил.
Кивнув головой в сторону больной, которая действительно засыпала, Катрин спросила:
— Она давно болеет?
— Больше недели. Она хотела идти туда… в Кальве вместе с Фортюна. Больше не могла выдержать разлуки с сыном… Когда же возвращалась, попала под проливной дождь.
Фортюна не мог заставить ее укрыться и переждать. Вернулась промокшая, продрогшая… На следующую ночь у мадам Изабеллы начался сильный жар. С тех пор она и болеет.
Нахмурив брови, Катрин слушала, не прерывая, Донасьену. Ее мучили угрызения совести. Она понимала поступок Изабеллы, которая хотела оградить сына от причиненного ему зла, хотя Арно об этом ничего не знал. Да и как он мог что-нибудь узнать в этой могиле для живых. Все новости разбивались о стены жилища прокаженных, которое и терпели-то только потому, что оно находилось в стороне от остального мира.
— А где Фортюна? — спросила Катрин.
— В эту пятницу, то есть вчера, он как обычно ушел в Кальве. Он не пропустил ни одного раза и ходит туда пешком, — ответил Готье, все это время остававшийся рядом с Мишелем.
— А есть ли у вас продукты, чтобы посылать с ним?
— Нет. Иногда Фортюна несет только маленький каравай хлеба или сыр, а иногда идет с пустыми руками. Обычно он усаживается на пригорке, откуда виден лепрозорий, и часами смотрит… Это странный парень, но, уверяю вас, мадам Катрин, я ни у кого не встречал подобной преданности.
Смущенная Катрин отвернулась, чтобы он не заметил ее покрасневшего лица. Конечно, маленький гасконец преподнес ей хороший урок. Ничто не могло оторвать его от хозяина, которого он не мог забыть. И когда она сравнивала себя с ним, признавала преимущество за оруженосцем.
Я тоже, — выдавила она. — Кто мог бы подумать, что этот парнишка так привяжется к нему? Так когда же он возвращается?
— Завтра днем.
Но на следующий день Фортюна не возвратился. Катрин заметила это только вечером, когда все собрались в общей столовой на ужин. Весь день она просидела рядом с Изабеллой, которая чувствовала себя немного лучше. Катрин долго разговаривала с настоятелем монастыря. Пришло время отстраивать замок, и средства на это имелись.
Королевский казначей отсчитал ей кругленькую сумму золотых экю. Кроме того, у нее сохранились драгоценности, хотя часть из них была продана, чтобы покрыть текущие расходы.
Бернар де Кальмон, молодой аббат Монсальви, оказался человеком умным и энергичным. В благодарность за оказываемое содействие она подарила ему прекрасный плоский рубин, предназначенный для церемониального головного убора. Потом занималась планами восстановления поместья. Одному из монахов, брату Себастьяну, было поручено составить планы, другого послали искать подходящий карьер для добычи камня. Как и все большие аббатства, Монсальви располагало в достаточном количестве мастерами.
— Во всяком случае, — сказал ей аббат, — вы можете оставаться здесь столько, сколько пожелаете. Дом для гостей находится достаточно далеко от культовых сооружений, и присутствие молодой женщины не может служить причиной для недоразумений.
Удовлетворенная подобным решением, Катрин занялась Тристаном Эрмитом и его людьми, собиравшимися завтра утром отправиться в Партенэ. Солдаты получили щедрое вознаграждение, а Тристану она подарила тяжелую золотую цепь с бирюзой, принадлежащую некогда Гарэну де Брази.
— Это вам на память, — сказала она, надевая ему цепь на шею, — носите ее и не забывайте обо мне.
Он странно улыбнулся уголками губ и немного взволнованным голосом сказал:
— Вы считаете, что только благодаря этому королевскому украшению я буду помнить о вас, мадам Катрин? Да если мне пришлось бы прожить двести лет, я не забыл бы вас. Но я с радостью буду носить цепь по большим праздникам, к тому же с гордостью, так как она от вас.
В последний вечер перед расставанием ужинали все вместе. Катрин с сожалением прощалась со своим малоразговорчивым добрым спутником, который был столь предан ей, смел и находчив. Несмотря на болезнь свекрови, ей хотелось придать ужину определенный блеск. С помощью Донасьены и щедростью птичьего двора монастыря ей удалось приготовить хоть и не торжественный, но вполне достойный ужин.
Надев одно из своих, теперь немногочисленных, элегантных платьев, она села рядом со своим гостем на сеньорском месте, а Готье не очень умело, но от чистого сердца, прислуживал им. Хозяева и гости с удовольствием поглощали суп из капусты и жареных каплунов.
Когда вышли из-за стола, было совсем темно, и Катрин справилась о Фортюна. Весь день она ждала его возвращения с безрассудной надеждой получить свежие вести, как будто можно было говорить о каких-то новостях в доме для прокаженных…
Она с огорчением узнала, что оруженосец еще не вернулся. К этому добавилось беспокойство, потому что Готье показался ей как никогда озабоченным.
— Он, видимо, задержался, — сказала Катрин после того, как еще раз заглянула к сторожу, — и вернется завтра. Но Готье покачал головой.
— Фортюна? Он точен как часы, и уходит всегда в одно и то же время. Приходит также в определенное время перед ужином. Это странно, что его до сих пор нет.
Они с тревогой посмотрели друг на друга. Им в голову пришла одна и та же мысль: с Фортюной что-то случилось. Но что?
Нежелательная встреча всегда возможна даже в этом крае, где было довольно спокойно после того, как арманьяки усилили гарнизоны в Карлате и молодой аббат Бернар де Кальмон возглавил аббатство. Англичане одну за другой сдавали захваченные ранее крепости в Оверни.
— Подождем, — предложила Катрин.
— Завтра на заре я пойду ему навстречу. Катрин хотела сказать: «Я пойду с тобой!», но передумала. Она не могла оставить Изабеллу. В редкие моменты просветления старая дама немедленно требовала ее к себе и так радовалась ее присутствию, что было бы совестно лишать ее этого. Катрин вздохнула:
— Хорошо, поступай, как считаешь нужным. Прежде чем лечь спать, она обошла дом, как заботливая хозяйка. Ведь аббат оставил его в полное распоряжение молодой графини де Монсальви, и она должна была убедиться, что все в порядке. Она зашла даже в конюшню, где разместили лошадей сопровождавшего ее эскорта. Там ее ожидал сюрприз — белая кобыла Морган, которую шотландец Хью Кеннеди, верный своему обещанию, велел привести в Монсальви. Морган была для нее почти как подруга. Они прекрасно понимали друг друга, и встреча была радостной.
— Ну вот, мы снова вместе и вместе будем стареть, — сказала задумчиво Катрин, гладя белоснежный круп лошади.
Большие глаза Морган смотрели на нее так выразительно, что Катрин сочла их не иначе как дьявольскими; задорное ржание маленькой кобылки ясно говорило о том, что она не верит словам хозяйки.
Это было поразительно, и Катрин засмеялась. Она протянула Морган кусочек сахара и по-дружески хлопнула ее по крупу.
— Мы желаем приключений, не так ли? Возвращаясь из конюшни, Катрин хотела побыть еще во дворе — ночь была прекрасна, но Донасьена пришла сказать ей, что приготовила постель в комнате по соседству с Изабеллой.
— Я хотела бы быть вместе с ней, — возразила Катрин. — Вы и так долго ухаживали за ней, Донасьена, и вам надо выспаться.
— Я прекрасно сплю на лавке, — ответила старая крестьянка, улыбаясь. — И потом, я надеюсь, что сегодня мадам будет спать спокойно. Аптекарь дал для нее отвар из мака… Вам бы тоже надо выпить этого отвара. Вы кажетесь возбужденной.
— Я думаю, что и так буду хорошо спать. Она пошла поцеловать Мишеля, который читал молитву под присмотром Готье. Дружба, которая соединяла мальчика с великаном нормандцем, развлекала и удивляла ее. Они прекрасно понимали друг друга, и если Готье проявлял к маленькому сеньору определенное почтение, то капризов он не допускал. Мишель же обожал Готье, и особенно за его силу. Малыш встретил свою мать так, словно она покинула его только вчера. На своих маленьких, еще не очень крепких ножках он бежал, едва завидев ее, прямо в объятия и, обвив ручонками шею, клал свою белокурую головку ей на плечо со вздохом облегчения.
— Мама, — только и сказал он. У Катрин это вызвало слезы.
В этот вечер она сама уложила его в кроватку, поцеловала и оставила слушать сказку, приготовленную Готье. По вечерам нормандец рассказывал своему маленькому другу сказку или отрывок из нее, если та была длинной. Это были северные саги, наполненные духами, всемогущими богами и мужественными воинами. Малыш слушал с открытым ртом и потихоньку засыпал. Катрин уже уходила на цыпочках из комнаты, когда Готье начал:
— Тогда сын Эрика Рыжего погрузился на корабль вместе со своими товарищами, и они вышли в открытое море…
В голосе Готье было что-то убаюкивающее. Ребенок был еще мал, чтобы понимать его рассказы, предназначенные для детей постарше, но все же слушал зачарованно, привлеченный звучанием незнакомых слов и серьезным тоном Готье.
Лежа в своей узкой кровати, Катрин засыпала, убаюкиваемая долетающим к ней голосом. Последняя ее мысль была обращена к Саре. Они так быстро ехали, что могли обогнать Сару, не зная даже об этом. Но она, конечно, теперь не задержится. Катрин даже не могла представить, что с ней что-то случилось. Сара была неуязвима, она знала природу, и она была ей другом. Скоро Сара будет здесь… да, скоро…
Сын Эрика Рыжего плыл по зеленым волнам бескрайнего моря, а Катрин крепко спала…
К полуночи ей было странное видение. Спала ли она, или пребывала в дремоте? Так бывало всегда, когда она просыпалась в незнакомой обстановке. Стояла полная тишина, но ночник в комнате Изабеллы отбрасывал свет. Из своей кровати Катрин могла видеть Донасьену, спавшую, свернувшись калачиком, на лавке. Неожиданно темная фигура проскользнула к кровати больной… фигура мужчины в черном, с маской на лице. Страх сжал горло Катрин. Она хотела кричать, но не могла произнести ни звука. Она хотела двинуться, но тело стало тяжелым и как будто было привязано к кровати. В этом кошмаре она видела человека, склонившегося над кроватью Изабеллы. Он сделал жест рукой и поднялся. Уверенная, что незнакомец умерщвляет больную, она тщетно пыталась позвать на помощь. Человек уходя повернувшись, снял маску и… страх Катрин перешел в радость: она узнала гордое лицо, темные глаза и плотно сжатый рот своего супруга. Арно! Это был Арно! Волна счастья, возможного лишь во сне, захлестнула Катрин. Он был здесь, он вернулся! Бог, вероятно, совершил чудо, потому что на его красивом лице, оставшемся у нее в памяти, не было никакого следа ужасной болезни. Но почему же он был смертельно бледен и так грустен?
Движимая проснувшейся любовью, более требовательной, чем когда-либо, она хотела позвать его к себе, протянуть руки, но была не в состоянии этого сделать… Окутавший ее туман душил… Она видела, как исчез Арно, растворился в темноте, направившись к комнате Мишеля. Потом уже ничего не было, кроме ужасного чувства потери и острого ощущения одиночества. «Он исчез, — в отчаянии думала она, — и я его никогда больше не увижу… никогда!»
Проснулась она на рассвете. Во дворе рожок Тристана собирал бретонцев в поход. Час отъезда был близок, и Катрин встала, чтобы проводить их. Встала с трудом. Она чувствовала слабость, голова была тяжелой, а ноги как ватные. Сквозь крошечное окно ее кельи пробился узкий, еще застенчивый в этот утренний час луч солнца и дотронулся до нее. Она услышала, как лепетал Мишель в своей маленькой кроватке.
Катрин умылась, быстро оделась, изо все» сил стараясь отогнать навязчивые ночные картины. Но ей не удалось забыть этот сон. Чем больше она о нем думала, тем больше ей хотелось плакать, потому что не раз она слышала ужасные истории о людях, которым в час их смерти являлись, словно предупреждение, их близкие. Не был ли этот, ее такой реальный сон трагическим предупреждением? Не был ли Арно… Нет, она не могла даже подумать об этом. Однако… это длительное отсутствие Фортюна? Если он узнал там страшную весть? Может быть, болезнь быстро развивалась?
— Так можно сойти с ума, — подумала Катрин вслух. — Надо узнать, когда уезжает Готье, или нет, я поеду с ним… Донасьена сегодня еще подежурит у свекрови, а для быстрых ног Морган пять лье — не расстояние. Вечером мы сможем вернуться.
Бретонцы уже сидели на лошадях, а около конюшни, ворота которой были широко распахнуты, Тристан беседовал с Готье. Они разошлись, увидев Катрин. Ей было, грустно расставаться, но она улыбнулась отъезжающему и протянула ему руку.
— Счастливого пути, друг Тристан. Передайте мессиру коннетаблю, что я ему признательна за то, что он послал вас со мной.
— Он наверняка захочет узнать, когда мы будем иметь удовольствие видеть вас снова, мадам Катрин.
— Боюсь, не скоро, если только вы не приедете сюда. Мне TFK много предстоит сделать в Оверни. Надо все привести в прежний порядок.
— Овернь не так уж далека от нас. Я знаю, что король собирался приехать сюда после примирения с Ришмоном. Возможно, мы все вместе и встретимся.
— Да услышит вас Господь! До свидания, друг мой Тристан!
Вскоре тяжелые ворота были закрыты, двор опустел и Катрин подошла к Готье, по-прежнему стоявшему у ворот конюшни.
— Сегодня ночью мне приснился странный сон, Готье… Меня мучают грустные мысли… Поэтому я решила ехать с тобой навстречу Фортюна. Если даже придется доехать до самого Кальве, мы сможем вернуться засветло. Бери свою лошадь и оседлай мою.
— Я очень хотел бы, — спокойно ответил нормандец, — но, к сожалению, это невозможно.
— Почему же?
— Потому что Морган нет здесь.
— То есть как нет?
— Я говорю правду: Морган исчезла, можете посмотреть сами.
— Так где же она?
— Откуда мне знать! Никто ничего не видел и не слышал… Скажу вам, что нет еще одной лошади, Ролана, которого нам дал аббат.
— Это невероятно! Как две лошади могли выйти и их никто не заметил?
— Несомненно, тот, кто их увел, имел возможность войти, не привлекая внимания… Он хорошо знает аббатство.
— И к какому заключению ты пришел? — спросила Катрин, усаживаясь на охапку соломы.
Готье ответил не сразу. Он думал. Потом неуверенно посмотрел на Катрин.
— Получается, что Ролан, украденный вместе с Морган, это тот самый конь, которым обычно пользовался Фортюна, если ехал в Орияк или еще куда-нибудь.
— А когда он отправился в Кальве?
— Нет. Вы же знаете, что он никогда не соглашался ехать туда верхом, а ходил пешком… из-за мессира Арно.
Теперь пришла очередь задуматься Катрин. Она выдернула соломинку и рассеянно жевала ее. Мысли роем носились в ее голове.
— Спрашивается, действительно ли мне снился сон?.. А если это было предчувствием?
— Что вы хотите этим сказать?
— Ничего. Объясню потом. Седлай двух лошадей и предупреди, что мы уезжаем на целый день. Я пойду надену мужской костюм.
— Куда мы поедем?
— В Кальве, конечно. И как можно скорее.
На развилке двух дорог всадники остановили лошадей, не зная, какую из них выбрать. Бедная деревня Кальве виднелась на горизонте. Отсюда Катрин могла видеть и базальтовый склон замка Карлат, ощетинившийся башнями и бастионами. Она смотрела в их сторону с понятным волнением. Там она пережила счастливые дни своей жизни, оттуда бежала в грозную минуту. Вид знакомого величественного замка придавал ей мужества.
К развилке приближался возвращавшийся с полей крестьянин с мотыгой на плече. Готье, не слезая с лошади, спросил его:
— Знаешь ли ты, добрый человек, где находится дом для прокаженных?
Крестьянин поспешно перекрестился и показал на одну из дорог.
— Спуститесь к реке… Увидите большой дом, огороженный стеной. Это там. Но после не заезжайте в деревню.
И он удалился быстрым шагом в сторону деревни. Катрин повернула лошадь в указанном направлении.
— Поехали, — сказала она.
Дорога спускалась к Амбене, небольшой речке, огибавшей холм Карлат. Полоска ивовых кустарников обозначала ее русло. Катрин ехала впереди, молча покачиваясь в седле. В большом смятении она двигалась к тому месту, о котором часто думала, но к которому никогда не осмеливалась приблизиться. Скоро она будет рядом с Арно, в нескольких шагах от места, где он живет. Может быть, ей удастся увидеть его? От этой мысли сердце билось сильнее, и все равно она не могла избавиться от предчувствия, поселившегося в ней с самого утра…
Дорога пролегала теперь через заросли кустарника. Вся в выбоинах, со следами старой колеи и глубокими ямами, она использовалась, видимо, редко. Катрин и Готье затратили гораздо больше времени, чем предполагали, и солнце начинало уже садиться за высокие кроны деревьев. Лес, словно естественный барьер, поднимался между людьми и этими отверженными из Кальве. Потом неожиданно в конце спуска всадники объехали островерхую скалу и очутились на берегу речки. Представшая перед ними долина, откуда доносилась монотонная песня реки, являла собой грустную, отталкивающую картину.
Катрин резко остановила свою лошадь у опушки леса. Подъехал Готье, и они застыли, пораженные увиденным. На небольшом расстоянии поднималась каменная ограда… но только ограда, потому что внутри ее не было ничего, кроме обгоревших развалин и сохранившейся арки, служившей ранее входом в часовню. Сорванные створки ворот болтались на уцелевших петлях; внутренний двор лепрозория был завален обгоревшими обломками… Только зловещие стаи ворон, кружившиеся в небе, нарушали мертвую тишину.
Катрин побледнела, закрыла глаза и едва не упала в обморок.
— Арно погиб, — причитала она… — Это его призрак являлся ко мне ночью!
Одним прыжком Готье очутился на земле. Его мощные руки сняли молодую женщину с лошади. Он положил ее, бледную, дрожащую, на траву у дороги и стал растирать похолодевшие руки.
— Мадам Катрин! Ну, же… Придите в себя! Смелее! Прошу вас!
Но сознание покидало ее, и она не могла избавиться от ощущения, что жизнь, словно вода, вытекает из ее тела. Тогда Готье осторожно пошлепал ее по щекам, стараясь не причинить сильной боли своими лапищами, способными снести голову с плеч. Побледневшие щеки стали пунцовыми. Катрин открыла глаза и посмотрела недоумевающе. Он смущенно улыбнулся ей.
— Извините, у меня не было другого выбора. Подождите, я принесу свежей воды.
Обойдя сгоревшее здание, он побежал вниз к речке, наполнил водой кружку, которую всегда носил на поясе, и, вернувшись, напоил Катрин, как заботливая мать. Реакция не замедлила последовать: молодая женщина разрыдалась. Стоя перед Катрин, он дал ей выплакаться, потому что верил в успокоительное действие слез.
Готье не произнес ни одного слова, не сделал ни одного жеста, чтобы остановить рыдания. Постепенно Катрин успокоилась, подняла бледное лицо с покрасневшими глазами и бросила на нормандца взгляд, полный отчаяния.
— Надо узнать, что тут произошло, — сказала она довольно твердым голосом.
Готье протянул ей руку, помог подняться. Она не отпустила эту сильную руку, готовую поддержать ее в любой жизненной ситуации. Они дошли до разрушенного портала, в верхней части которого виднелся герб аббатства Сен-Жеро д'Орияк, в чьем ведении находился лепрозорий. Но ее сердце не могло не замереть, едва они переступили порог, некогда отделивший Арно от всего мира.
Слезы снова текли по ее мокрым щекам, но Катрин не обращала на них внимания.
Внутри двора все было разорено… Остались только почерневшие, жалкие руины, напоминавшие Катрин развалины Монсальви. Огонь сожрал все. Лишь толстые каменные стены сохранились нетронутыми. Не было видно ни одной крыши, ни одной двери, ничего, кроме обгоревших камней.
Готье склонился к ним.
— Пожар был недавно, — заметил он. — Камни еще теплые…
— Боже мой, — стонала Катрин… — Неужели он остался лежать под ними… мой дорогой, любимый супруг… моя любовь.
Она упала на колени перед развалинами и пыталась поднять камни дрожащими неловкими руками.
— Уходите, мадам Катрин, пойдемте со мной.
Но она стала вырываться от Готье с невесть откуда взявшейся силой.
— Оставь меня… Я хочу остаться! Он здесь, я тебе говорю.
— Я в это не верю и… вы тоже… Но если даже это и так, то зачем вам ранить руки о горячие камни.
— А я тебе говорю, что он мертв, — кричала Катрин, выходя из себя. — Я тебе говорю, что я видела его призрак сегодня ночью! Он пришел в маске, вошел в комнату моей свекрови, склонился над ней, а потом исчез. — Но он не вошел в вашу комнату! А что, мадам Изабелла спала или бодрствовала?
— Она спала и ничего не видела. Я вначале подумала, что вижу все это во сне, но теперь я знаю, это был не сон, я видела призрак Арно.
И она снова стала всхлипывать. Готье взял ее за плечи, встряхнул и закричал:
— А я вам говорю, что вы видели не призрак! Вы не спали и видели его не во сне! Призрак подошел бы к вам. А мессир Арно не мог знать о вашем возвращении и, следовательно, не искал вас.
— Что ты хочешь этим сказать?
Успокоившаяся, Катрин стояла, раскрыв рот, и смотрела на Готье, как на безумца.
— Я хочу сказать, что призраки знают все о живых людях. Он бы подошел и к вам. И еще. Почему он был в маске?
— Ты предполагаешь, что я видела Арно?.. Самого Арно?
— Я ничего не знаю, но происходят какие-то странные вещи. Допустим, что Фортюна подошел к Арно и сообщил ему о том, что его мать умирает? На пороге смерти проказа не страшна… Может быть, он не подошел к вам, так как не знал о вашем возвращении. Фортюна ведь тоже не знал об этом.
— Где же он, по-твоему, теперь? И что произошло здесь? Откуда эти руины, тишина, опустошение?
— Я не знаю, — ответил Готье задумчиво, — но я попытаюсь узнать. Я думаю, где он и куда делись Морган и Ролан, может сказать Фортюна.
Потихоньку он уводил ее от руин. Катрин вцепилась в великана, как испуганный ребенок, и смотрела на него с обожанием.
— Ты действительно так думаешь?
— Разве я говорил о чем-нибудь, не подумав? Особенно вам.
Она улыбнулась и, вздрогнув, была готова снова заплакать. Нормандец почувствовал, как его сердце сжимается от жалости. Он любил ее, но подавлял свою любовь и хотел видеть ее радостной и счастливой! Увы! Судьба, кажется, отвернулась от нее за случившуюся минутную слабость, в которой она считала себя виновной, и сколько еще принесет ей страданий и слез в будущем!
— Не оставляй мне слишком много надежд, — просила Катрин. — Знаешь, я могу от этого умереть.
— Оставайтесь мужественной, какой были всегда. И постараемся узнать… Поехали отсюда. Надо найти кого-нибудь, кто знает, что произошло.
Они сели на лошадей и покинули эту долину смерти, поднимаясь вверх к обжитым местам и чистому небу… Теперь впереди был Готье. Он искал признаки жизни в этом заброшенном месте. Катрин следовала за ним, опустив голову, пытаясь привести в порядок свои мысли, метавшиеся между надеждой и горем. Все, что до этого имело для нее значение, отступило на задний план. Самое главное сейчас узнать, жив Арно или нет. Она не успокоится, пока не получит ответа на этот вопрос.
Когда выехали из темного леса, Готье приподнялся в стремени и показал рукой на юг.
— Вот! Я вижу дымок над хижиной, там, на холме… Оттуда, сверху, должны быть видны крыши лепрозория… должны были быть видны раньше!
Это оказалась маленькая скромная хижина, крытая соломой. Чтобы не пугать хозяев, Катрин и Готье привязали лошадей к дереву, и по тропинке поднялись к дому.
На шум их шагов вышла старая крестьянка в желтом чепчике, державшая в руке плетенную из ивы корзиночку с пучком кудели. Свободной рукой она опиралась на сучковатую пялку. У старушки были живые голубые, словно незабудки, глаза, которые ярко выделялись на смуглом морщинистом лице.
— Не бойтесь, матушка, — сказал Готье мягко, — мы вам не сделаем ничего плохого, мы только хотим спросить.
— Входите, люди добрые, мой дом открыт.
— Мы не хотели бы вас беспокоить, — сказала Катрин, в свою очередь, — и у нас мало времени.
Она повернулась и посмотрела на местность, расстилавшуюся у ее ног. И правда, там, за черной полосой деревьев, были видны руины лепрозория. Показав на них рукой, Катрин спросила:
— Знаете ли вы, что там произошло? Ужас появился на лице старушки, которая, не переставая креститься, бормотала какие-то слова, а потом ответила:
— Это место проклято… Не следует о нем говорить, а то может произойти несчастье.
— Несчастье, — подхватила Катрин, вынимая золотую монету и вкладывая это блестящее солнышко в скрюченную руку старушки. — Рассказывайте, матушка, и получите еще.
Старуха недоверчиво взглянула на монету и попробовала ее на зуб.
— Золото! — обрадовалась она. — Настоящее золото! Давно я не видела такого. Так что вы хотите знать, молодой человек?
— Когда сожгли приют для прокаженных? Даже за золото старуха не хотела рассказывать и отвернулась. Она колебалась, сжимая монету в руке, потом все-таки решилась.
— В ночь на четверг прокаженные взбесились. Надо сказать… монах, который охранял и заботился о них… святой человек… умер накануне от укуса змеи. Так какой переполох они там устроили! Целый день были слышны плач, стоны… ну, просто как черти! Горы тряслись от этого! Как будто вдруг разверзся ад. Люди в деревне переполошились. Они решили, что прокаженные нападут на них. Побежали за подмогой в Карлат. Ну, тогда пришли солдаты…
Она остановилась, посмотрела в сторону руин беспокойным взглядом и снова перекрестилась.
— Дальше, — нетерпеливо потребовала Катрин.
— Солдаты пришли ночью. Прокаженные все еще плакали от горя… Было страшно. Но потом-еще страшнее!
Катрин почувствовала слабость. Она села на каменную скамейку у дома и вытерла со лба пот рукавом.
Солдаты вели себя как настоящие головорезы, просто варвары, — вдруг выпалила старушка с ненавистью.
— Они забаррикадировали вход в лепрозорий… а потом подожгли его.
Жутким криком ответила ей Катрин. Ей стало плохо, и она прислонилась к стене дома.
— Арно! — стонала она. — Боже мой! Но старуха уже не могла остановиться:
— Солдаты были пьяны. Их напоили крестьяне из деревни… Для храбрости… Они кричали, что нужно уничтожить это гнездо отверженных… что долину нужно очистить от скверны… Всю ночь пылал костер. Но к полуночи крики стихли и ничего не было слышно, кроме завывания пламени.
Она умолкла — и вовремя, потому что Катрин пвтеряла сознание.
Готье поспешил к ней, наклонился и взял под руку.
— Пойдемте, — сказал он тихо. — Нам надо ехать. Но она почти ничего не чувствовала и была ко всему безразлична. Старушка смотрела на нее с любопытством.
— Молодой сеньор, кажется, страдает? Он знал кого-то из этих несчастных?
— Молодой сеньор — женщина, — коротко ответил Готье. — Да, она действительно знала одного из них.
Катрин ничего не слышала. Ее тело окаменело, голова опустилась, и только одна мысль билась в ней, как язык колокола: «Он мертв! Они его убили!»
Она забыла все, о чем говорил с ней Готье. Перед ее невидящими глазами стоял огромный ночной костер, болело сердце, словно его ухватили железными клещами и пытались вырвать из груди.
Старушка молча вернулась в дом и вышла оттуда с кружкой в руке.
— Возьмите, несчастная женщина, выпейте. Это настой трав на вине. Вам будет лучше.
Катрин выпила, почувствовала себя немного лучше и хотела встать, но старая женщина остановила ее.
— Нет, оставайтесь. Скоро ночь, а на дорогах опасно. Если вас никто не ждет, оставайтесь до утра… Мне нечего вам особенно предложить, но чем богаты, тем и рады.
Готье посмотрел на бледное лицо Катрин, которая едва держалась на ногах: она не могла в таком состоянии возвращаться ночью в Монсальви.:
— Мы остаемся, — сказал он. — Спасибо вам.
Всю ночь Готье провел у изголовья Катрин, безуспешно пытавшейся заснуть на соломенном тюфяке. Всю ночь он старался доказать ей правоту своих рассуждений. Он снова и снова терпеливо повторял уже сказанное: Катрин видела не призрак. Она видела самого Арно, избежавшего погрома с помощью Фортюна… и они скрылись, забрав лошадей. Но она не хотела ему верить. Арно, по ее мнению, незачем было бежать из Монсальви. Там он, по крайней мере, мог искать пристанища у Сатурнена, который, несмотря на боязнь, принял бы его.
Нет, возражал Готье, хозяин очень боялся заразить своих. Если он подошел к матери, то знал, что она при смерти… Фортюна наверняка повез его в другой лепрозорий. Говорят, что около Канка существует такой…
— Не отчаивайтесь, мадам Катрин. Мы вернемся в Монсальви, и вы увидите, что Фортюна тоже возвратится через несколько дней. Поверьте мне.
— Я очень хотела бы тебе поверить, — вздыхала Катрин, — но я не решаюсь. Сколько раз в жизни я обманывалась.
— Я знаю. Но, набравшись мужества и терпения, можно победить любое злосчастье. Придет день, мадам Катрин, и вы тоже…
— Нет, не говори ничего. Я постараюсь быть разумной… Я постараюсь поверить тебе.
Но это ей никак не удавалось. Близился рассвет, а она оставалась такой же подавленной и отчаявшейся.
Мадам де Монсальви щедро отблагодарила старушку за гостеприимство, и с восходом солнца они пустились в путь. Она не замечала чудесных пейзажей долины реки Трюйер с ее зелеными холмистыми берегами.
Согнувшись, с прикрытыми глазами и истерзанным сердцем Катрин тряслась в седле. Видение прошлой ночи убеждало ее в гибели Арно, и весь мир потерял для нее интерес. Она не восхищалась ни пышной зеленью деревьев, ни цветами в лугах, ни живописными изгородями, ни сиянием солнца… В ней будто что-то умерло. Ее сознание не подсказывало ни одной молитвы. Едва не богохульствуя, Катрин думала, что Бог несправедлив. Какую цену он заставлял ее платить за любую благосклонность, которыми награждал не так уж и щедро?
Она открыла, что никогда не считала Арно по-настоящему потерянным для себя, пока не наступил этот день. Его отсекли от живых, но он жил, дышал, и она, Катрин, сохраняла надежду соединиться с ним, исполнив свой долг. А что ей осталось теперь? Пустота и вкус пепла на губах…
Готье ехал рядом и заговаривал с ней, пытаясь вырвать из лап разрушающей грусти. Она отвечала односложно, а потом, пришпорив коня, отдалялась от него. Катрин искала одиночества…
Однако когда Катрин въехала во двор Монсальви, ее ожидало радостное. событие. На пороге гостиницы их встречала Сара с Мишелем на руках! Она стояла неподвижно, прижимая Мишеля к сердцу, словно деревенская мадонна. По мере того как путники приближались, зоркие глаза цыганки не преминули отметить расстроенное лицо Катрин, ее отсутствующий взгляд. Это смягчило Сару. Она по матерински любила Катрин. Не спуская с нее глаз, Сара протянула ребенка Донасьене, выбежавшей на цоканье подков, и пошла навстречу всадникам.
Все произошло молча. Когда Сара подошла к лошади, Катрин соскользнула на землю и упала, рыдая, в ее объятия. Как было прекрасно в эту минуту отчаяния вновь найти надежное прибежище!
Молодая женщина выглядела так жалко, что и Сара, в свою очередь, ударилась в слезы. Обняв друг друга, обливаясь слезами, они возвратились в дом. Катрин сумела взять себя в руки и, посмотрев на Сару, воскликнула:
— Сара! Моя добрая Сара! Если ты вернулась, значит, я еще не до конца проклята.
— Ты? Проклята? Бедняжка… Кто в тебя вбил эту мысль?
— Она уверена, что мессир Арно погиб в пожаре, опустошившем лепрозорий Кальве, — обронил сзади нее Готье. — Она не хочет слышать никаких возражений.
— Вот еще! — бросила Сара, к которой вернулась ее воинственность при виде бывшего врага. — Расскажите мне подробнее.
Оставив Катрин, которая обнимала сына, изливая на него всю любовь своего сердца, она отвела нормандца поближе к камину. В нескольких словах Готье рассказал все:
И о возвращении Катрин, и о болезни мадам Изабеллы, и о странном ночном видении, и об исчезновении двух лошадей, и, наконец, о драме в Кальве. Сара слушала, не перебивая, нахмурив брови и не пропуская ни малейшей подробности рассказа. Когда он закончил, Сара, скрестив руки и подперев подбородок кулаком, молча смотрела на черный очаг камина, где был сложен хворост. Потом вернулась к Катрин, сидевшей на табурете и укачивающей Мишеля.
— Что вы думаете? — спросил Готье.
— А то, что вы правы, мой милый. Хозяин не погиб. Это невозможно.
— А как он мог убежать? — спросила Катрин.
— Не знаю. Но ты видела не призрак. Призраки не носят масок. Я их знаю.
— Хотела бы тебе верить, — вздохнула Катрин. — Но скажи, что мне теперь делать?
— Надо подождать несколько дней, как говорит Готье, чтобы дать Фортюна время вернуться. Иначе…
— Иначе?
— Вернемся в Кальве вместе с Сатурненом и несколькими сильными мужчинами. Обшарим все руины, пока не будет полной ясности. Но мне и сейчас ясно: в Кальве трупа нет.
На этот раз к Катрин вернулась уверенность. Нити, связывающие ее с Сарой, были настолько прочны, что она видела в ней оракула или, по крайней мере, духа, который никогда не ошибается и иногда является провидцем… Ничего не говоря, она взяла руку старой подруги и приложила к своей щеке, как ребенок, просящий прощения. В глазах Сары светилась нежность, которую она изливала на белокурую голову, склонившуюся к ней.
В вечернем воздухе раздавался звон колокола, оповещавший о завершении дня.
— Монахи идут в церковь, — сказала Сара. — Ты той должна пойти помолиться.
Катрин покачала головой.
— У меня больше нет желания, Сара. Зачем молиться? Бог вспоминает обо мне, когда меня надо наказать.
— Ты несправедлива. Это он подарил тем двоим горькие плоды отмщения и тебе — сладкие плоды триумфа. Ты вернула Монсальви право на существование.
— Но какой ценой!
— Цена эта тебе пока еще неизвестна… если только ты не сожалеешь, что оставила «его» в Шиноне, — ввернула Сара.
Ей хотелось посмотреть, что ответит Катрин на это воспоминание о человеке, из-за которого они расстались. Но она могла успокоиться на этот счет.
Катрин пожала плечами.
— Как я могу о чем-то сожалеть, если я не знаю, что случилось с Арно?
К этому нечего было добавить.
Жар, так долго мучивший Изабеллу де Монсальви, немного спал. Старая дама больше не бредила, меньше кашляла, но она потихоньку слабела, как пламя затухающей свечи.
— Мы ее не спасем, — сказала Сара, дежурившая по очереди с Катрин у ее постели: нужно было дать возможность Донасьене отдохнуть и заняться Сатурненом, заброшенным ею с того времени, как заболела графиня.
— Такое впечатление, — заметила, в свою очередь, Катрин, — что у нее кончаются жизненные силы.
Ни лекарства, имевшиеся в монастыре, ни знания доктора из Орияка, приезжавшего к ней, не приносили действенной помощи. Изабелла медленно, угасала. Теперь часами, вытянувшись на своей кровати, она держала в руках четки или молитвенник, который не читала. Только двигавшиеся губы свидетельствовали о том, что она молилась.
Вечером на третий день после возвращения Катрин и Готье из Кальве, старая дама посмотрела на Катрин, сидевшую рядом на скамеечке.
— Дитя мое, я молюсь за вас, — сказала она тихо, — за Мишеля… и за него, моего сына. Не бросайте его в беде, Катрин. Когда меня не будет, проявляйте о нем заботу, даже издалека. У него такая страшная болезнь.
Катрин стиснула пальцы, потом откашлялась, чтобы не выдавать своего волнения. Изабелла ничего не знала о драме в Кальве — от нее это тщательно скрывали, но как трудно было продолжать эту игру, изображать душевное равновесие и спокойствие в то время, когда душа находится в смятении! Все три последних дня Катрин провела в мучениях и не находила себе места. Доверившись утверждениям Сары, она ждала возвращения Фортюна, но его все не было… И все же она смогла ласково улыбнуться обеспокоенной свекрови.
— Успокойтесь, матушка. Я всегда буду возле него. Я хотела бы выстроить для него дом недалеко отсюда, где он мог бы жить в стороне от людей, но жить достойно, соответственно его вкусам и положению. Я так мечтала вырвать Арно из этого ужасного лепрозория.
Глаза больной засияли от радости. Она торопливо положила свою исхудавшую руку на руку Катрин.
— Да, да! Сделайте так, уберите его из этого жалкого места. Мы ведь теперь богаты.
— Даже очень богаты, мама, — улыбнулась Катрин, сдерживая слезы. — Монсальви возродится и будет более красивым и прочным, чем был раньше… Брат Себастьян, архитектор монастыря, начал готовить чертежи нового замка, а Сатурнен вместе с послушником Пласидом ищут карьер рядом с Трюйером. Как только подготовка будет закончена, работы найдется для всей деревни. Скоро и вы получите достойные покои…
Грустно улыбнувшись. Изабелла покачала головой. Ее взгляд остановился на руке Катрин, где изумруд королевы Иоланды сверкал, словно зеленый глаз. С тех пор как Катрин получила его, она не снимала кольцо с руки. Поймав взгляд старой дамы, она сняла перстень с пальца и передала его в исхудавшие, но еще такие красивые руки, по форме напоминавшие руки Мишеля.
— Это залог дружеского расположения королевы Иоланды к семье Монсальви. Видите этот герб, вырезанный на камне? Оставьте перстень себе, мама, он вам очень идет.
Изабелла с радостной, почти детской улыбкой рассматривала украшение и, обратив признательный взгляд к Катрин, сказала:
— Я беру его взаймы, скоро я вам, дочь моя, его верну. Да, да… Не возражайте. Я это знаю и к этому готова. Смерть не пугает меня, наоборот… Она отведет меня к тем, кого я оплакивала всю жизнь: моего дорогого супруга и Мишеля, которого вы пытались спасти. И там мне будет хорошо.
Она молча рассматривала изумруд, переливающийся, словно морская вода, потом спросила:
— А знаменитый черный бриллиант? Что стало с ним? Катрин слегка нахмурилась.
— Я его потеряла, а потом нашла. Но он успел причинить немало зла. И я поклялась, что он перестанет делать зло.
— Как же?
— Через несколько дней я подарю этот бриллиант той, которая не боится его дьявольской силы.
— Он действительно так злосчастен?
Катрин встала, ее глаза больше не видели маленькой комнаты. Как и в прошлую ночь, на нее навалилось видение пожара, испепелившего Кальве. Она крепко сжала рот, боясь закричать, и проговорила с ненавистью и трепетом:
— Даже больше, чем вы можете предположить. Он не перестает делать зло, делает это почти ежедневно, но я сумею лишить его этой силы. Я свяжу Сатану и брошу к ногам той, которая однажды раздавит гадюку голыми ногами. Нашитый на одеяние Черной Девственницы из Пюи, черный бриллиант станет бессильным.
Слезы заблестели на глазах старой Изабеллы.
— Самой судьбой вы предназначены нам, Катрин. Инстинктивно вы обнаружили старый обычай хозяев Монсальви, которые в дни войны и опасности обращались за святой помощью в Пюи и относили туда свои лучшие украшения. Вперед, дочь моя, вы рассуждаете, как настоящая Монсальви.
Катрин не ответила. Они и без слов понимали друг друга. Им достаточно было и молчания: отныне они понимали друг друга. К тому же аббат Бернар зашел к больной, как он это делал каждый вечер. И Катрин, поцеловав его руку, ушла, оставив их одних. Она хотела пойти на кухню к Саре, которая купала Мишеля, но когда проходила через общий зал, к ней подбежал портье.
— Мадам Катрин, — сказал он, — старый Сатурнен милостиво просит вас зайти к нему. Он говорит, что речь идет о чем-то очень важном.
В качестве старосты Монсальви Сатурнену было поручено нанимать рабочих для строительства замка. Решив, что нужно утрясти какие-то недоразумения, Катрин не стала предупреждать Сару о своем отсутствии.
— Хорошо, я иду, — ответила она. — Спасибо, брат Осеб.
Посмотревшись в маленькое зеркальце и убедившись, что ее платье из голубой саржи не помялось, а головной убор из белой льняной ткани блестит безукоризненной чистотой, Катрин вышла из замка и направилась к дому Сатурнена, расположенному в нескольких шагах на Гран-Рю.
В этот вечерний час крестьяне возвращались веселыми группами с полей, где в разгаре был сбор урожая.
Дом старосты Сатурнена находился почти у самых южных ворот деревни, рядом с квадратной оборонительной башней. Он выделялся своей высокой крышей и был самым красивым домом деревни, выстроенном во фламандском стиле. Старый Сатурнен ждал Катрин, сидя на крыльце. Его морщинистое лицо выражало тревогу, а похожий на галошу подбородок почти касался носа.
Уважительно поздоровавшись с Катрин, он протянул ей руку и повел в дом.
— Тут пришел один пастух из Вьейеви, деревни, находящейся в четырех лье от нас, и говорит странные вещи. Поэтому я попросил прийти вас сюда.
— Вы правильно поступили. Что же странного он сказал?
— Сейчас узнаете. Входите.
На кухне сидел мальчик, одетый в грубое сукно и колпак из овечьей шкуры. Увидев вошедшую Катрин, он встал, неловко поклонился и застыл в ожидании разговора.
— Перед тобой, мой друг, хозяйка Монсальви. Расскажи ей, что ты видел в воскресенье утром.
Пастушок слегка покраснел, смущенный присутствием этой важной дамы, и голос его, вначале едва слышимый, вызвал интерес у Катрин.
— В воскресенье утром я сторожил овец на плато за Гарригой… Я увидел двух всадников, приехавших из Монсальви. Один из них — высокий и красивый — был одет во все черное. На лице у него была черная маска, а вот лошадь была белая, как снег.
— Морган, — прошептала Катрин.
— Другой был небольшого роста, худой и желтый, с горящими глазами и острой бородкой. Тот, что в маске, не произнес ни одного слова, а маленький спросил, знаю ли я старосту из Монсальви. Я сказал, что видел его несколько раз. Тогда он спросил, соглашусь ли я быстро отнести письмо мэтру Сатурнену, и дал мне экю.
— Где это письмо? — спросила Катрин.
— Вот оно, — ответил Сатурнен, протягивая запечатанное послание, которое она взяла дрожащей рукой.
— Вы его не открывали?
— Как я мог? Оно предназначено вам.
На письме было написано: «Для мадам Катрин де Монсальви, когда она вернется».
Катрин показалось, что белые стены комнаты закружились вокруг нее. Эти несколько слов были несомненно написаны рукой самого Ар но! Невольно она прижала пергамент к сердцу, борясь с разбушевавшимися чувствами. Это заметил Сатурнен, решивший отпустить пастушка.
— Ты можешь быть свободным. Но Катрин остановила его:
— Подожди, я хочу отблагодарить тебя, мальчик. Она уже копалась в своем кошеле, но пастушок стал отказываться:
— Нет, благородная дама! Я уже получил вознаграждение. Лучше купите у меня сыры.
— Я покупаю все твои сыры, мальчик! И да благословит тебя Бог.
С этими словами она высыпала в руку удивленного пастушка все содержимое своего кошеля, и он ушел. Катрин не терпелось остаться одной и прочитать драгоценное послание.
— Никто в Монсальви не должен знать, кого повстречал мальчик, и в первую очередь мадам Изабелла, — сказала она, обращаясь к Сатурнену.
— Это был мессир Арно? Не так ли?
— Да, это был он. Лепрозорий в Кальве сгорел прошлой ночью. Он, видимо, чудом избежал несчастья. Но лучше бы ей об этом не знать.
— Не бойтесь. Никто ничего не узнает. Для всех мессир Арно погиб в Карлате. А теперь я вас на время оставлю.
— Спасибо, Сатурнен… Вы добрый человек! Он на цыпочках вышел и старательно прикрыл дверь. Катрин устроилась на приступочке у погасшего очага и медленно развернула пергамент. Руки ее дрожали от возбуждения и радости, слезы затуманили глаза так, что она вначале с трудом разбирала решительный почерк своего мужа. Она провела рукой по лицу, словно старалась снять с него вуаль.
«Катрин, — говорилось в письме, — я никогда не был силен в упражнениях с пером и чернилами, но прежде, чем навсегда исчезнуть, я хочу попрощаться с тобой и пожелать тебе счастья, заслуженного тобой. Ты его нашла, как мне сказали, и мое пожелание уже не имеет силы. Я ведь, увы, заживо мертвый, который еще может думать. Но я вправе сказать тебе, что отныне ты свободна по моей воле». Сердце Катрин екнуло. Пальцы вцепились в пергамент, и она мужественно продолжила чтение. Дальше было хуже.
«Тот, которого ты избрала, даст тебе все, что я не мог тебе дать. Он мужествен и достоин тебя. Ты будешь богата и почитаема. Но мне, человеку мертвому, каков я есть, не удалось еще убить любовь в моем сердце, и я не могу оставаться в тех краях, которые ты покинешь. То, с чем можно было соглашаться, пока ты была рядом, будет невозможным, если ты удалишься. Я не могу умирать, как крыса в своей норе, и медленно разлагаться на дне ямы. Я хочу умереть под открытым небом… и в одиночестве!
Фортюна не переставал общаться со мной и, рискуя жизнью, помог мне бежать. Он остался мне другом.
Ты помнишь того паломника, которого мы вместе встречали? Его звали Барнаби, как мне кажется. Я и сейчас слышу его слова: «В тяжелые времена вспомните старого паломника из Сен-Жака…» Ты помнишь это, Катрин? На могиле апостола он вернул себе зрение… Если Богу будет угодно, проклятая болезнь выйдет из меня в Галисии. Я отправлюсь туда под вымышленным именем и предложу мою шпагу для борьбы с неверными в обмен на исцеление. Но, если Бог не пошлет мне выздоровления, я найду возможность умереть, как подобает мужчине. И здесь наши пути разойдутся навсегда. Ты идешь к счастью, а я следую моей судьбе. Прощай, Катрин, милая…»
Письмо выпало из похолодевших рук Катрин. Страшная боль, смешанная с гневом, вселилась в ее душу. Вся ее неистовая ярость была направлена против Брезе. Какое же несчастье принесли эти крики о любви, эта напыщенная болтовня! Здесь и уход Арно, и скорая смерть Изабеллы, и ужасные угрызения совести. Арко уехал далеко, так далеко… считая ее неверной! Он писал, что по-прежнему любит ее, что из-за этого он уехал, но как еще долго сохранится эта любовь, которая потеряла опору?
Катрин злилась на себя. Как она могла забыть этого старого паломника и совет, данный им? Почему она не бросила все и не повезла человека, которого любила, туда, где он мог найти спасение, а помчалась за призрачным отмщением? В своей ярости она забыла, что Арно никогда бы не согласился пускаться вместе с ней в подобное путешествие, он ведь не решался даже притронуться к ней, боясь передать заразу! Гнев в конце концов утих, но осталось страдание.
Сидя на камне у очага, Катрин безутешно рыдала, повторяя родное имя…
Мысль о том, что Арно мог поверить в ее предательство, была невыносимой. Она жгла, как раскаленное железо… С ужасом Катрин представляла себя в объятиях Пьера де Брезе в саду замка Шинон и жестоко проклинала. Какой страшной ценой ей приходилось расплачиваться за временное безрассудство!
Она подняла голову и увидела, что сидит одна в маленькой комнате.
Ее рассеянный взгляд пробежал по стенам от окон до дверей. Ей надо бежать, надо догонять Арно. Нужна лошадь, немедленно, и самая быстрая!
Как безумная она бросилась к двери, открыла ее и закричала:
— Сатурнен, Сатурнен! Лошадей! Старик прибежал и очень разволновался, увидев покрасневшее заплаканное лицо женщины.
— Мадам, что с вами?
— Мне нужна лошадь, и немедленно! Я должна ехать… Я должна найти его!
— Вы дрожите. Пойдемте со мной. Я отведу вас в монастырь, вам нужно отдохнуть.
Она не возражала, действуя как во сне, но пыталась что-то объяснить.
— Вы не понимаете, я должна его догнать… Он уехал так далеко… и навсегда.
Свежий ветерок благотворно повлиял на молодую женщину, и она немного пришла в себя. Поддерживаемая Сатурненом, она заставила себя успокоиться. Нужно было хладнокровно принять решение.
Подойдя к монастырю, Катрин и Сатурнен встретили самого аббата у будки привратника.
— А я хотел уже посылать за вами, мадам Катрин. Вашей свекрови стало плохо, и она потеряла сознание.
Катрин с трудом подавила свои собственные страдания и поспешила к изголовью старой женщины, спрятав перед этим письмо Арно. Больная по-прежнему была в забытьи. Сара, наклонившись над ней, пыталась привести ее в чувство. Катрин спросила:
— Ей очень плохо?
— Она приходит в себя, — прошептала Сара, — но я думала, что уже все, конец близок.
Изабелле понемногу становилось лучше. Сара облегченно вздохнула, приподнялась и улыбнулась Катрин, но улыбка тут же пропала.
— Да ты бледнее, чем она. Что случилось?
— Я знаю, где Арно. Ты была права, когда советовала не слушать Пьера де Брезе, чтобы не раскаиваться в этом всю жизнь. Так оно и случилось.
— Ну так рассказывай!
— Нет. Позднее. Сатурнен должен ждать в большой комнате. Попроси его остаться. Потом найди Готье и пошли за его преосвященством аббатом, с просьбой прийти к нам. Я хочу серьезно поговорить.
Часом позже собрался по просьбе Катрин маленький совет. Предводимые братом Осебом, Катрин, Готье, Сатурнен и Сара прошли в большой зал церкви, освещенный четырьмя факелами. Худой настоятель, спрятав руки в широкие рукава черной сутаны, ходил вперед-назад рядом со своим креслом. Свет факелов придавал его аскетическому молодому лицу желтоватый оттенок. Его любовь к Богу была безгранична, характер непреклонен, но под холодной маской скрывалось горячее сердце и глубокое чувство сострадания к людям. Увидев вошедших, он остановился и жестом указал Катрин на табурет..
— Садись, дочь моя. Я готов вас выслушать и помочь советом, как вы просили.
— Благодарю, отец мой. Я в смятении: непредвиденное обстоятельство перевернуло мою жизнь. Здесь мои преданные слуги, от которых мне нечего скрывать.
— Говорите, я вас слушаю.
— Прежде всего я должна сказать вам правду о так называемой смерти моего супруга Арно де Монсальви.
— Не утруждайте себя, дочь моя. На исповеди мадам Изабелла сообщила мне эту горестную тайну.
— Тогда, отец мой, будьте добры, прочитайте вслух это письмо.
Бернар де Кальмон кивнул головой, взял письмо и начал читать.
Катрин заново переживала страдания, вызванные прощальным письмом Арно. За своей спиной она слышала приглушенные восклицания своих слуг, но старалась не смотреть в их сторону. Когда аббат закончил чтение, взоры всех присутствующих были обращены к ней.
— Какой совет вы хотите от меня, какую помощь? — спросил аббат.
— Я поеду на поиски моего мужа. Ужасное недоразумение произошло между нами. Я не могу этого так оставить. Я хочу просить вас взять на себя заботу о моем сыне и заменить меня полностью в управлении делами Монсальвк, а также руководить восстановлением замка. Мои слуги останутся, а я уеду.
— Куда вы уедете? Догонять его?
— Разумеется. Я не хочу его потерять навсегда.
— Он уже потерян навсегда и возвращается к Богу, Зачем же вы хотите вернуть его на землю? Проказа не пощадит.
— Да, если того хочет Бог! Не мне вам говорить, отец мой, что бывают чудесные исцеления. Кто может утверждать, что на гробнице святого Якова в Галисии он не вылечится?
— Тогда дайте ему спокойно ехать туда одному, как он это решил.
— А если он поправится? Должна ли я в таком случае допустить, чтобы он погиб в борьбе с неверными? Я хочу вернуть человека, которого люблю.
— А если он не вылечится? — спросил аббат. — Это очень редкая благодать, и ее нелегко добиться.
— Если он не излечится, я останусь вместе с ним ровно столько, сколько он будет умирать.
— Бог запрещает самоубийство, а жить с прокаженным — значит искать добровольной смерти, — сухо отчеканил аббат.
— А по мне лучше жить с прокаженным, чем со всем остальным светом. Пусть я умру вместе с ним, чем без него… Пусть даже я буду проклята Богом, если можно проклинать за любовь к ближнему!
— Молчите! Низменная страсть толкает вас на еще большее оскорбление Бога! Кайтесь и подумайте о том, что крики о плотской любви оскорбляют праведность Бога.
— Простите меня… Но я не могу лгать, когда речь идет о том, что есть моя жизнь. Я не могу говорить иначе. Ответьте только, отец мой, согласитесь ли вы заменить меня в Монсальви?
— Нет!
— Почему? Отец мой…
Это был отчаянный крик души. Она медленно опустилась на колени и умоляюще сложила руки.
— Почему? — повторила она со слезами на глазах. — -Отпустите меня! Если я потеряю любимого, мое сердце перестанет биться, я не смогу дальше жить.
— Потому что вы не можете сейчас уезжать. Вы думаете только о ваших чувствах, о вашей боли. А что будет с вашим сыном, со старой умирающей женщиной, у которой нет никого, кроме вас?
Катрин опустила голову. В своем отчаянии она совсем забыла об умирающей даме Изабелле, и теперь ей было стыдно. И все же в душе она слышала не только упреки совести, но и протесты своей любви. Никто не хотел думать об Арно. Тяжело вздохнув, она сказала:
— Я остаюсь.
Тогда зазвучал голос Готье:
— Вы должны остаться, мадам Катрин, ради той, которая умирает, и ради ребенка. Но я — свободный человек и могу ехать, коль вы разрешите. Я разыщу мессира Арно. Что мешает мне сделать это?
Катрин с признательностью посмотрела на Готье.
— Это правильно, ты можешь разыскать его, но вернуть его не сможешь. Тебе это хорошо известно. Никому не удавалось заставить его менять решения.
— Я сделаю, что смогу. По крайней мере, это облегчит вашу душу. Если мессир Арно исцелится, я верну его вам, даже силой. А нет… так я вернусь. Отпускаете ли вы меня?
— Как я могу тебе отказать. Ты моя единственная надежда.
— Тогда я еду.
Часом позднее, стоя у южных ворот Монсальви с Сарой и Сатурненом, Катрин прислушивалась к удаляющемуся топоту копыт лошади. Снабженный провизией, деньгами и одеждой, Готье скакал в поисках следов Арно и Фортюна, оседлав мощного першерона, не отличавшегося красотой, но зато очень надежного.
Когда темнота поглотила всадника и заглушила последние звуки копыт, Катрин поплотнее завернулась в свою накидку, взглянула на звездное небо и вздохнула:
— Найдет ли он его? Эти южные края неведомые, как И страны Великого Хана.
— Его преосвященство аббат сказал Готье, что он должен следовать по дороге, отмеченной ракушками. Он просил его запомнить названия первых селений, потому что Готье не умеет ни писать, ни читать, — сказал Сатурнен. — Будем надеяться, мадам Катрин. Хоть он и не верит в Бога, я знаю, что Святая Дева и Святой Яков помогут ему. Они не оставляют без своей милости тех, кто пускается в дальний путь.
— Он прав, — поддержала его Сара, — Готье не только сильный, но и толковый человек. Он верит в себя и способен своротить горы. А теперь пойдем домой. Мадам Изабелла нуждается в нашей помощи. Вернешься, поцелуешь сына и найдешь в себе мужество исполнить свой долг.
Катрин не отвечала. Она подавила в себе чувство сожаления и тихонько шла к аббатству. Но ей было ясно, что она уступила обстоятельствам, а ее желание разыскать Арно не исчезло бесследно. Она еще долго убаюкивала Мишеля этим вечером, держа ребенка на руках и согревая свое страдающее сердце любовью к сыну…
Изабелла де Монсальви умерла на следующий день после праздника святого Михаила без страданий, агонии, почти умиротворенная. Радость посетила ее в последний раз накануне смерти: она видела, как ее внук впервые принимал почести от своих вассалов.
Сатурнен в качестве старосты и в соответствии с предписаниями Монсальви решил, что в день своих именин ребенок должен быть признан сеньором маленького поселения. Теперь, когда король вернул семейству Монсальви их звания и земли, день 29 сентября казался Сатурнену самым подходящим для проведения торжеств, тем более что совпадал с праздником пастухов, которые в это время года собирались на плато Монсальви.
На деревенской площади перед церковью поставили большую скамью на пьедестале, украшенном гербами Монсальви, и после торжественной проповеди аббата Бернара Мишель и его мать уселись на нее и принимали почести подданных, разодетых в самые лучшие свои платья. Сам Сатурнен, одетый в платье из коричневого сукна, с серебряной цепью на шее преподнес хозяевам на подушке хлебные колосья и гроздья винограда. Он произнес речь, немного путаную, но принятую с энтузиазмом всеми жителями Монсальви. Крестьяне подходили к Мишелю и целовали ему ручку. Мальчик смеялся, радовался своему красивому костюму из белого бархата, в который нарядила его Сара, и явно интересовался золотой цепью с топазами, одетой матерью ему на шею. По правде говоря, церемония затянулась и утомила ребенка. Ведь ему было всего два года. Но танцы пастухов и состязания в силе привели маленького сеньора в восторг. Катрин не могла удержать Мишеля, который, встав на скамью, прыгал, как чертенок. Сидевшая рядом с ним в кресле бабушка умилялась, глядя на него. Чтобы она могла наблюдать за торжествами, ее принесли на носилках и усадили под навесом.
День закончился у большого костра, зажженного Мишелем, руку которого направляла Катрин. А потом, когда мальчики и девочки бросились в траву за мелкими серебряными монетами, уставшего сеньора унесли домой, потому что он заснул на руках Сары, прислонив белокурую голову к ее плечу.
В течение всего дня Катрин скрывала свою глубокую грусть: провозглашение Мишеля сеньором отодвигало его отца в прошлое. За последние шесть недель о нем так ничего и не было слышно.
На следующее утро жители Монсальви, допоздна не ложившиеся спать и радовавшиеся прелестям жизни, были разбужены мрачным звоном колоколов, извещавшим о смерти старой хозяйки замка…
Сара, принесшая ей кружку молока, застала графиню бездыханной. Она лежала, вытянувшись, держа руки на четках, на ее побелевших руках блестел изумруд королевы Иоланды. Сара задержалась в дверях комнаты, пораженная необыкновенной красотой мертвой женщины. Следы болезни исчезли, лицо стало умиротворенным. Ее белые волосы двумя косами лежали вдоль щек, и сходство мадам де Монсальви с сыновьями было разительным.
Сара перекрестилась, поставила кружку с молоком и вошла к Катрин, которая только что заснула. Она потихоньку потрясла ее за плечо. И, когда молодая женщина подскочила в постели, глядя на нее испуганными глазами, проговорила:
— Мадам Изабелла перестала страдать, Катрин. Тебе надо встать. Я пойду сообщу аббату, а ты возьми Мишеля и отнеси его к Донасьене. Смерть — неподходящая картина для ребенка.
Катрин послушалась. Со времени своего возвращения она ожидала этого конца. Она знала, что старая дама желала его как избавления от страданий, и разум подсказывал, что не следует расстраиваться: Изабелла наконец умиротворилась. Катрин почувствовала, что присутствие Изабеллы было для нее много ценнее, чем она предполагала ранее. Но вот матери Арно не стало, и она еще острее ощутила свое одиночество.
Чуть позже она с помощью Сары переодела Изабеллу в одежду монахини ордена святой Клер, в которой та пожелала уйти в вечность. Стоя у изголовья кровати, они молча смотрели на суровое черное одеяние, придававшее удивительное величие старой графине, готовой, как казалось, вот-вот приоткрыть тяжелые веки. Очень осторожно Катрин сняла с пальца Изабеллы изумрудный перстень, так мало соответствовавший монашескому одеянию.
Пришел аббат с двумя священнослужителями. Они принесли с собой кадило и святую воду.
Три последующих дня прошли для Катрин как мрачный сон. Тело Изабеллы было выставлено на хорах церкви, и около него дежурили монахи. Катрин, Сара и Донасьена сменяли друг друга у гроба. Для Катрин часы, проведенные в церкви, были чем-то нереальным. Чтобы избавиться от чувства страха, Катрин попыталась молиться, но мысль была вялой и слова не приходили на ум… Она не знала, с чем обращаться к Богу. Ей было легче говорить с умершей.
Вечером четвертого дня тело Изабеллы де Вентадур, мадам де Монсальви, опустили в могилу в присутствии всех местных жителей. За деревянной решеткой ограды сильные голоса монахов аббатства пели псалмы.
Когда молодая женщина покидала усыпальницу, ее взгляд упал на аббата, произносившего реквием. Она прочла в нем и вопрос и мольбу и отвернула голову, чтобы избежать ответа. И зачем? Смерть Изабеллы не сделала ее свободной. Маленькие руки Мишеля накрепко привязали ее к Монсальви. Да ей и не было никакого смысла покидать его, потому что на поиски Арно уехал Готье. До тех пор, пока он не сообщит о себе, надо было оставаться и ждать… Ждать…
Осень раскрасила горы во все цвета радуги, покрыла их пестрым нарядом. Окрестности Монсальви сверкали величественным блеском, небо стало ближе к земле, серее, и ласточки уже улетали к югу быстрыми черными стайками. Катрин провожала птиц взглядом с монастырской башни, пока они не исчезали из виду. Она завидовала беззаботным ласточкам, которые в погоне за солнышком улетали на юг, куда вслед за ними стремилась ее душа.
Каждый день, если погода позволяла, Катрин вместе с Мишелем и Сарой выходила после обеда к южным воротам Монсальви, где монахи и крестьяне начали закладывать фундамент нового монастыря. По совету аббата было решено не восстанавливать старую крепость на том месте, где она находилась раньше, около лесистого холма, а строить у самых ворот Монсальви, таким образом, чтобы замок и деревня могли более успешно защищаться.
Женщины и ребенок проводили долгие часы на стройке, потом шли к дровосекам. Теперь, когда английские войска отступили, следовало отвоевать у леса земли, заросшие кустарником и молодыми деревьями, служившими приютом и для семьи Монсальви. Их нужно было обработать и засеять пшеницей и травами.
И вот пришло время, когда буря сдула последние листья с деревьев, а на следующую ночь выпал снег. Тучи низко нависли над землей и, казалось, касались ее своими космами; холодные утренние туманы подолгу не рассеивались. Наступила зима, и Монсальви погрузилось в спячку. Прекратились работы и на стройке. Все жители предпочитали сидеть дома в тепле. Катрин и Сара поступали так же. Жизнь, отмеряемая монастырским колоколом, стала безнадежно монотонной, и в ней постепенно начала растворяться боль Катрин.
Дни сменяли друг друга, похожие как две капли воды. Они проводили их в углу около очага, наблюдали, как играет Мишель, сидя на одеяле. Земля, покрытая девственным снегом, казалось, никогда не сменит своего наряда. «Будет ли весна когда-нибудь?» — спрашивала себя Катрин.
Уже так давно уехал Готье. С тех пор прошло три месяца, наступил Новый год, но никто не приносил вестей, как будто ее посланец растворился в этом белом безмолвии. Новый год не радовал. Ее мысль непрерывно возвращалась к тем, кто отсутствовал. Прежде всего к Арно. Добрался ли он до Компостелы? Снизошла ли на него Небесная благодать? А Готье? Разыскал ли он беглецов? Были ли они вместе в эту минуту? Столько вопросов и все без ответов. Это мучило ее.
«Придет весна, — загадывала Катрин, — и если не будет известия, я тоже поеду. Я отправлюсь на их поиски».
— Если они вернутся, то не ранее весны, — ответила ей Сара однажды, когда она по неосторожности сказала об этом вслух. — Кто решится переходить зимой горы, засыпанные снегом? Зима сделала непроходимыми дороги, поставила преграды, которые неспособна преодолеть ни закаленная воля, ни безумная любовь. Тебе надо ждать.
— Ждать, ждать! Всегда ждать! Я устала от этого ожидания. Оно никогда не кончится. Неужели мне на роду написано провести всю жизнь в ожиданиях?
На подобные вопросы Сара предпочитала не отвечать. Убеждать Катрин означало усугублять ее горе. Цыганка не верила в исцеление Арно. Еще никто и никогда не слышал, чтобы проказа выпускала своих избранников из смертельных объятий. Конечно, слава святого Якова из Компостелы была велика, но христианство Сары перемешалось с язычеством, и она мало верила в это чудо. Напротив, она была убеждена, что рано или поздно они получат известие от Готье, что бы с ним ни случилось.
Однажды февральским вечером, когда молодая женщина пришла на свой наблюдательный пункт после долгого периода вынужденного затворничества из-за морозов, ей показалось, что она заметила темную точку на белой дороге, точку, которая увеличивалась на фоне темных елей. Она встала с бьющимся сердцем… Да, это был человек, поднимавшийся из долины… Она видела, как развевались полы его широкой накидки. Он шел пешком, временами с трудом поворачиваясь спиной к ветру… Невольно она сделала несколько шагов ему навстречу, потом подошла к опушке леса и разочарованно остановилась. Это не был ни Готье, ни тем более Арно. Человек, которого она теперь хорошо видела, был невысок ростом, худ и темен лицом. В какой-то момент она решила, что это Фортюна, но и этой надежде. не суждено было сбыться. Путником оказался неизвестный. На нем была зеленая шляпа, надвинутая на лоб, из которой торчало несколько истрепавшихся перьев. Живыми, веселыми глазами он взглянул на женщину, стоявшую на краю дороги, и приветливо улыбнулся ей. Катрин успела обратить внимание на какой-то предмет, торчавший горбом под мантией на его спине.
«Бродячий торговец или менестрель…» — решила про себя Катрин. Она убедилась, что это был менестрель, когда человек подошел ближе: под черной мантией был зелено-красный, яркий, хотя и поношенный костюм. Человек снял перед ней свою потрепанную шляпу.
— Женщина, — сказал он с сильным иностранным акцентом, — что это за селение, скажите, пожалуйста?
— Это Монсальви. Вы идете именно сюда, сир менестрель?
— Да, сегодняшний вечер я хочу провести здесь. Но если в деревне крестьянки такие красивые, как вы, то это не Монсальви, а рай.
— Увы, это не рай, — ответила Катрин, которую подкупал акцент молодого человека. — И если вы надеетесь на прием в замке, то вас ждет разочарование. Замок Монсальви не существует больше. Вы найдете здесь лишь старое аббатство, где не поют любовных песен.
— Я знаю, — заметил менестрель. — Но если здесь нет замка, то есть владелица поместья. Знаете ли вы мадам Монсальви? Это самая красивая дама на свете, как мне сказали… Но я думаю, вряд ли она может быть красивее вас.
— Вы снова будете разочарованы, — насмешливо заметила Катрин. — Мадам Монсальви — это я.
Улыбка исчезла с веселого лица путешественника. Он снова снял свою шляпу и преклонил колено.
— Весьма почтенная и очень грациозная дама, простите невежду за фамильярность.
— А вы и не могли догадаться: владельцы редко выходят в одиночку на дорогу в подобную погоду.
Как бы подтверждая ее слова, порыв ветра вырвал шляпу из рук менестреля, а Катрин вынудил прислониться спиной к дереву.
— Пойдемте, — сказала она, — не стоит оставаться здесь в такую погоду. К тому же вечереет. Замок разорен, но гостиница при монастыре, где я живу, может предложить вам приют. Откуда вы меня знаете?
Менестрель встал и машинально отряхнул худые колени. Он нахмурил брови, и от его улыбки не осталось и следа.
— Один человек, которого я встретил в высоких горах Юга, говорил мне о вас, уважаемая дама… Это был высокий и очень сильный человек. Настоящий гигант Он сказал, что его зовут Готье Маланконтр…
Катрин вскрикнула от радости и, не забыв о церемониях, схватила менестреля за руку и потянула за собой.
— Готье вас прислал? Ох! Будьте благословенны! Как он поживает? Где вы его встретили?
Быстрым шагом она поднималась к деревне, таща за собой менестреля, проявлявшего неожиданное беспокойство. Проходя в ворота, она крикнула Сатурнену, чинившему ставни дома:
— Этот человек видел Готье. У него есть новости! С радостным криком староста побежал за ними. Менестрель посмотрел на него с испугом.
— Ради Бога, почтенная дама, — простонал он, — вы даже не дали мне времени представиться.
— Говорите, — радостно бросила Катрин, — Но для меня вы зоветесь Готье.
Человек покачал головой с усталым видом.
— Меня зовут Гвидо Чигала… Я из Флоренции, красивого города, и, чтобы замолить свои многочисленные грехи, я хотел идти в Галисию на могилу апостола. Дама, не радуйтесь так и не устраивайте мне большого приема! Новости, которые, я принес, совсем нехороши.
Катрин и Сатурнен резко остановились прямо посреди улицы. Порозовевшая от радости, Катрин сразу побледнела.
— Ax! — только и сказала она. Ее взгляд перебежал с менестреля на Сатурнена. Но она все же взяла себя в руки.
— Плохие или хорошие, а вам все равно нужно подкрепиться и отдохнуть. Гостеприимство есть гостеприимство. Скажите мне только: что с Готье?
Гвидо Чигала опустил голову, как виновник.
— Дама, — пробормотал он, — мне кажется, его нет в живых, он мертв.
— Умер!
Слово вырвалось одновременно у нее и у Сатурнена.
— Это невозможно. Готье не может умереть.
— Я не сказал, что уверен в этом, — возразил Чигала, — я сказал: «Мне кажется, его нет в живых».
— Вы нам все сейчас расскажете, — перебила его Катрин. — Пошли в дом.
Сара занялась гостем: вымыла его закоченевшие ноги, накормила горячим супом с хлебом и сыром, налила вина и отправила в большой зал, где Катрин и Сатурнен с Донасьеной уже ждали его. Законы гостеприимства взяли верх над нетерпением.
Катрин улыбнулась грустно, увидев, что менестрель держит в руках виолу.
— Давно уже песни не звучали здесь, — произнесла она грустно. — И у меня не лежит к ним душа.
— Музыка лечит душу, особенно если она зачерствела, — ответил Гвидо, положив инструмент на скамейку. — Но прежде я отвечу на ваши вопросы.
— Когда и где вы видели Готье?
— Это случилось на горе Ибанета, перед гостиницей Ронсево. Я упал в овраг, и Готье пришел мне на помощь. Мы провели ночь вместе в пещере. Я ему сказал, что возвращаюсь в родные края и что по дороге буду заходить во все замки. Он попросил меня завернуть к вам и передать весточку о себе. Разумеется, я обещал. После того как он помог мне, я ни в чем не мог ему отказать. И потом, для нас
Немного дальше или немного ближе, не имеет никакого значения. Тогда он передал мне весточку.
— Какую весточку? — спросила Катрин, наклоняясь к молодому человеку.
— Он сказал: «Скажите мадам Катрин, что белая лошадь совсем близко от меня и завтра я надеюсь ее догнать».
— И это все?
— Да, это все… Я хочу сказать, он больше ничего не поручал мне. Но произошло следующее: утром мы расстались. Он должен был идти туда, откуда я возвращался, а я направлялся в Ронсево, и с дороги, по которой я поднимался, я долго мог видеть вашего друга, почтенная дама. Он медленно шел рядом со своей лошадью. И вот в момент, когда он должен был скрыться из виду, разразилась драма. Надо сказать, что те края населены грубым и диким народом, а бандиты там кишмя кишат. Они не напали на меня, без сомнения, потому, что посчитали слишком ничтожной добычей. Но ваш друг был хорошо одет и имел лошадь… Издалека я увидел, как они появились из-за скалы и набросились на него, как осы на сладкое. Я видел, как он упал под их ударами, и потом, пока один уводил лошадь, а другой уносил вещи, три человека раздели его и бросили со склона, один вид которого приводил в ужас… Он наверняка был мертв или погиб при падении. Но я не могу с уверенностью подтвердить это.
— И вы не вернулись назад? — возмутился Сатурнен. — Вы не пожелали узнать, действительно ли мертв тот, кто пришел вам на помощь?
Менестрель покачал головой и бессильно развел руками.
— Бандиты должны были прятаться где-то рядом и наверняка поджидать других путников… Что могу сделать я, слабый и одинокий, против этих дикарей? К тому же обрыв был таким пугающим. Как можно было спуститься вниз? Дама, — обратился он к Катрин с умоляющим видом, — прошу вас, поверьте, если бы было можно хоть что-нибудь сделать, чтобы помочь вашему другу или слуге, я не знаю, я сделал бы это даже с риском для жизни. Гвидо Чигала не трус… поверьте мне.
— Я верю вам, сир менестрель, я верю, — устало сказала Катрин. — Вы не могли ничего сделать, я это поняла… Простите меня, если я на ваших глазах так откровенно выражаю свое горе. Видите ли, Готье был моим слугой, но его жизнь для меня дороже жизни самого близкого друга, и мысль о том, что его нет больше в живых…
От волнения она смолкла. Слезы навернулись ей на глаза, а спазмы в горле не давали произнести ни одного слова. Быстро выйдя из зала, она поспешила в свою комнату и, рыдая, упала на кровать. На этот раз все было кончено. Она потеряла все: со смертью Готье рассеялись последние надежды разыскать Арно. Исцелился ли он или нет, все равно, откуда ему знать, что она верна ему и любовь ее стала еще сильнее. Он исчез для нее навсегда, словно был накрыт надгробной плитой. Жизнь нанесла Катрин последний удар.
Она проплакала долго и не заметила, что пришла Сара и стоит молча рядом, не в силах чем-нибудь помочь.
— А может быть, менестрель не разглядел, — решилась все же она, — может быть, Готье не погиб?
— Как же он мог избежать смерти? — воскликнула она. — Если он не умер сразу, то вряд ли смог выжить потом.
Воцарилась тишина. Из большого зала доносились приглушенные аккорды виолы. Донасьена, Сатурнен и другие слуги попросили бродячего певца спеть им, ведь в течение многих месяцев они были лишены возможности позволить себе немного развлечения…
Мелодичный голос флорентинца долетел до несчастной женщины. Гвидо исполнял старинную балладу о любви рыцаря Тристана и королевы Изольды: «Изольда! Смерть моя и жизнь в тебе единой ужились…»
Катрин задыхалась от рыданий. Ей казалось, что в этой грустной песне звучал и голос Арно, нашептывавшего на ухо: «Катрин… Катрин, моя милая…»
Скорбь, пронзившая ее, вырвала стон из души, и ей пришлось крепко сжать зубы, чтобы сдержать его. Она закрыла глаза, переплела пальцы рук и крепко их сжала, пытаясь овладеть собой. Открыв глаза, Катрин решительно посмотрела на Сару.
— Сара, я уезжаю. Коли Готье мертв, я должна сама разыскать моего супруга.
— Ты хочешь искать его? Но где?
— Там, куда он наверняка добрался: в Компостеле галисийском. Не может быть, чтобы я не узнала, что с ним стало. По дороге я постараюсь разыскать тело несчастного Готье и хотя бы достойно похоронить его.
— Дорога очень опасна, и как ты сумеешь пройти там, где не удалось пробиться даже Готье?
— Святой день Пасхи уже недалек. По традиции в этот день группа паломников отправляется из Пюи-ан-Велэ к могиле святого Якова. Я пойду с ними, так будет менее опасно, я буду не одна.
— А как же я? Я что, не пойду с тобой? Катрин покачала головой. Она встала, положила руки на плечи старой подруги и ласково посмотрела ей в глаза.
— Нет, Сара. На этот раз я отправляюсь одна… Впервые… Действительно впервые, потому что наше возвращение из Шинона не следует принимать во внимание. Я пойду одна, без тебя. Я хочу, чтобы ты занялась Мишелем. Только тебе я могу доверить моего сына. Я знаю, что с тобой он будет счастлив, окружен заботой и вниманием, так же как при мне. И ты расскажешь ему обо мне и его отце, если Богу будет угодно и я не вернусь…
— Замолчи! Я запрещаю тебе говорить подобные вещи. И она расплакалась. Расстроенная Катрин горячо обняла ее:
— Никто еще не умирал от того, что думал о своем будущем, моя добрая Сара. Если я не вернусь, ты пошлешь письма Ксантраю и Бернару д'Арманьяку с просьбой взять опеку над последним из Монсальви и позаботиться о его будущем. Но я надеюсь вернуться.
— Хорошо. Предположим так: я остаюсь, а ты уезжаешь. Но как ты уедешь из Монсальви? Думаешь, аббат позволит тебе уйти сейчас, если не позволил в сентябре?
— Он этого знать не будет. Уже давно я приняла решение идти в Пюи и пожертвовать Святой Деве проклятый бриллиант, который по-прежнему находится у меня. Мне надо расстаться с ним… любой ценой, и чем скорее, тем лучше. Видишь, какие несчастья навалились на меня. Аббату известно, что я очень хочу исполнить свою волю. Он отпустит меня. Пасхальные праздники подходят для этого случая. А ты, Сара, готова выполнить мою просьбу?
— Я тебе никогда не отказывала. Коль нет другого выхода… Богу только известно, чего мне это стоит.
В открытую дверь доносились звуки песни Гвидо Чигала. Он пел песню о трубадуре Арно Даниэле, и ее слова просто поразили замолчавших женщин:
Золото станет железом, Мир превратится в тлен, Но Арно никогда не разлюбит Деву, ваявшую сердце в плен.
Слова поразили Катрин как удар молнии. Она побледнела, но в ее глазах зажглись огоньки надежды. Голос менестреля отвечал на вопрос, который она не осмеливалась себе поставить. Кто он? Чей посланник? Сатаны или Бога? Во всяком случае, голос странным образом доносил песню о ее судьбе.
Катрин верно предположила, что аббат не будет препятствовать ее поездке в Пюи-ан-Велэ на пасхальные празднества. Он ограничился тем, что предложил ей в сопровождающие брата Осеба, портье монастыря: негоже было знатной даме отправляться в дорогу одной.
— Брат Осеб — человек мягкий и миролюбивый. А для вас он будет хорошей защитой и опорой.
По правде говоря, компания брата Осеба не очень обрадовала Катрин. Она задавала себе вопрос, не приставил ли аббат Бернар к ней не столько телохранителя, сколько шпиона? Это вызвало бы новые сложности: как отделаться от святого человека и убедить его возвратиться в Монсальви?
Но жизненные трудности подсказали молодой женщине одно правило: решай насущные задачи и не тревожься ни о чем заранее. На месте можно будет найти средство избавиться от этого ангела-хранителя. И она думала теперь о долгом путешествии, в которое отправлялась не столько с надеждой, сколько с любовью в сердце.
За время Великого поста снег совсем растаял, и на черных проталинах появилась первая зелень. Катрин решила, что пришло время отправляться в путь.
В среду после Страстной недели Катрин и брат Осеб покидали Монсальви верхом на мулах, предоставленных аббатом. День стоял теплый, слегка накрапывал дождь. Прощание Катрин с Сарой не затянулось: обе отказались от лишних слез, убивающих храбрость и лишающих человека силы воли. К тому же долгое прощание вызвало бы подозрения: когда расстаются на пару недель, слез не льют.
Самым тяжелым было расставание с Мишелем. Катрин, сдерживая слезы, обняла и поцеловала малыша. Ей показалось, что она никогда не выпустит мальчика из своих объятий. Пришлось Саре забрать ребенка.
— Когда я теперь увижу его? — бормотала Катрин, внезапно почувствовав себя несчастной. Еще немного, и она отказалась бы от этой поездки.
— Как только захочешь, — спокойно заметила Сара. — Никто не может помешать тебе вернуться. Умоляю тебя, Катрин, не гневи Бога! Не пытайся делать того, что тебе не по силам. Знай, что я не смогу полностью заменить ребенку мать… Если возникнут трудности, возвращайся.
— Ради Бога, не продолжай, иначе через пять минут у меня пропадет весь запал.
Когда ворота аббатства открылись перед ней, она испытала удивительное чувство свободы, опьянившее ее. Катрин больше не страшилась будущих испытаний, она рассчитывала на успех, чувствовала себя сильной, молодой и смелой, как никогда.
В маленьком кожаном мешочке на груди молодая графиня увозила черный бриллиант. В ее глазах он потерял всякую ценность, кроме одной — ценности ключа, открывавшего ей широкое поле деятельности. Вручить бриллиант Святой Деве из Пюи означало найти путь, который, возможно, приведет ее к Арно.
Когда стены Монсальви остались позади, Катрин, глядя перед собой на дорогу, устремилась вперед, забыв про страдания и слезы.
Пюи-ан-Велэ! Город растекался, как река перед гигантской многоцветной римской церковью, увенчанной куполами и башнями. Подъехав поближе, Катрин и брат Осеб остановились, чтобы насладиться чудесной картиной, представшей перед ними. Молодая женщина зачарованно смотрела на священный холм Ани, виделявшейся на голубом фоне неба, и огромную скалистую гору — необычный вулканический конус Сен-Мишель д'Эгюий, взметнувшийся в небо и гордо державший на самом верху маленькую часовню.
Казалось, что все в этом городке поставлено на службу Богу, все снисходило от него, неслось к нему… Пройдя через ворота, путник поражался пестроте и оживленности улиц. Повсюду развевались флаги, вымпелы, вышитые накидки, шелка, виднелись королевские гербы. Катрин с некоторым замешательством смотрела на шумные группы шотландских лучников, разгуливавших с оружием в руках.
— Город празднует, — заявил брат Осеб, не сказавший за всю дорогу и десяти слов. — Надо узнать, по какой причине.
В его компании Катрин тоже не была словоохотлива. Она не сочла нужным отвечать, но в это время мимо них пробегал мальчуган с кружкой в руке, по-видимому, чтобы набрать воды в ближайшем колодце.
— По какому случаю все эти флаги, накидки, весь этот парад?
Мальчик остановился, поднял к молодой женщине лицо, усыпанное веснушками, среди которых весело блестели озорные глаза, почтительно стащил со своей головы зеленый колпак и ответил:
— Потому что позавчера король прибыл в город вместе с королевой и всем двором помолиться Святой Деве и отпраздновать Пасху, прежде чем отправиться в Вьенну, где объединяются государства… Если вы хотите остановиться на ночлег, вам придется туго. Все гостиницы переполнены и к тому же говорят, что сегодня должен прибыть мессир коннетабль.
— Король и коннетабль? — удивилась Катрин. — Но они же в ссоре.
— Именно. Наш король избрал кафедральный собор, чтобы примириться с ним. Они вместе проведут там пасхальную ночь.
— А разве паломники, которые отправляются в Компостелу, не собираются здесь?
— Собираются, почтенная дама. Отель Дье набит ими. Вам нужно спешить, если вы хотите присоединиться к ним.
И мальчик указал Катрин дорогу к гостинице. Это просто: достаточно пройти по длинной улице, которая от башни Панессак, где они находились, поднималась к церкви и заканчивалась лестницей. Лестница же вела прямо к крытой паперти. Прежде чем расстаться со своими собеседниками, мальчишка добавил:
— Паломники снабжаются всем необходимым у мэтра Круаза, рядом с Отель Дье. У него можно раздобыть самую прочную одежду для дальних странствий и…
— Спасибо тебе, — прервала его Катрин, видя заинтересованный взгляд обычно ко всему равнодушного монаха. — Мы поищем ночлега.
— Да поможет вам в этом Бог! Но у вас мало шансов. Дворец самого епископа Гийома де Шалансона лопается от гостей. Там остановилась королевская свита.
Мальчик побежал дальше. Катрин задумалась. Времени оставалось мало. Завтра после торжественной мессы паломники уходили, и она хотела отправиться вместе с ними.
Катрин спрыгнула с мула, повернулась к брату Осебу, покорно ожидавшему ее решений.
— Возьмите лошадей, брат мой, и добирайтесь до Отель Дье без меня. Узнайте, нельзя ли там остановиться на ночлег. Вот деньги, чтобы уплатить аванс. А я хочу немедленно пройти в церковь и вручить Пресвятой Деве нашей то, что принесла я с собой, и мне не подобает ехать к церкви на муле. Езжайте без меня. Я вас разыщу позднее. Монах-портье из Монсальви ответил кивком головы, чтобы показать, что он все понял, взял повод и спокойно продолжил свой путь.
Катрин медленно поднималась по нарядной улице с разнообразными вывесками: торговцы церковной утварью соседствовали с трактирщиками, владельцами закусочных, различными лавками, мастерскими, сидевшими перед дверями на каменных крылечках женщинами, склонившимися над подушками, покрытыми булавками, чьи руки ловко перебрасывали коклюшки… На минуту она остановилась перед одной из этих кружевниц, молодой и красивой, которая, не прекращая работы, улыбнулась ей. Катрин была женщиной, и эти нежные кружева, выходившие из-под искусных рук феи, не могли ее не привлекать.
Но процессия, спускавшаяся от церкви с громким пением псалмов, напомнила Катрин о ее обязанностях, и она пошла дальше. По мере того, как она поднималась вверх, все окружавшее теряло для нее интерес…
На огромной лестнице, уходящей куда-то в потемках высоких римских арок, шеренги коленопреклоненных людей стояли на истертых со временем ступенях.
Катрин окружил пчелиный гул молитв, но она не замечала его. Подняв голову, она смотрела на высокий многоцветный фасад, где необычные арабские надписи напоминали о дальних странах и загадочных мастерах из далекого прошлого. Она приближалась к алтарю, гордо ступая, словно шла к могиле апостола. Тень поглотила ее.
Нищие, настоящие и мнимые калеки тянулись к ней, выпрашивая монотонными голосами подаяние. Другие люди окружили старинный камень Фневр, куда по пятницам укладывались больные, жаждущие исцеления. Но и на них Катрин не обратила никакого внимания. Ее взгляд был устремлен на ступень, расположенную на высоте больших позолоченных дверей святилища. Надпись на латинском языке гласила: «Если ты не боишься греха, остерегайся притрагиваться к этому порогу, потому что Царица Небесная имеет дело только с незапятнанными…»
Безгрешной ли приближалась она, которая ценой обмана хотела получить свободу? Она замерла на минуту, глядя на надпись: внезапный страх сдавил сердце. Но ее устремления были сильнее, и она пошла дальше, прошла через двери и продолжила свое восшествие в церковных потемках. Лестница превратилась в туннель, в конце которого до самой середины святилища стояли зажженные свечи. Там, вверху, все светилось, словно яркая заря на фоне ночного неба. Монотонное зловещее пение заполнило этот каменный ковчег…
Когда наконец Катрин преодолела темноту, ей показалось, что она покинула земной мир, настолько необычной была обстановка. На каменном алтаре, сооруженном между двух колонн из порфира, в окружении множества свечей и красных лампадок стояла Черная Дева и смотрела на нее своими эмалевыми глазами…
На хорах никого не было, но изображения византийских святых на стенах казались воскресшими в дрожащем пламени свечей. Мистический страх охватил Катрин, этот трепет перед Небом и адом, живущий в сердцах мужчин и женщин испокон веков. Медленно она опустилась на колени, ошеломленная видом необычной статуи.
Небольшая, прямо стоящая в золотом конусе своего платья, расшитого драгоценными камнями, Черная Дева напоминала страшного идола варваров.
Говорили, что крестоносцы некогда принесли ее из Святой земли и что она стара, как мир… Ее черное застывшее лицо блестело под золотой короной. На плече сидела голубка. Не спеша Катрин сняла с шеи своей мешочек, вытащила из него бриллиант и в ладонях протянула его святой.
Бриллиант заиграл кровавыми бликами. Никогда еще он не блестел так зловеще, как в этом святилище Бога. Словно черное солнце смерти заиграло лучами в руках Катрин.
— Всемогущая Дева, возьми этот камень горя и крови, возьми его к себе, чтобы демон, живущий в нем, никогда больше не покидал его, чтобы несчастья наконец отступили от нас… чтобы в Монсальви пришла радость, чтобы я нашла своего супруга.
Она положила камень к ногам статуи, затем упала на колени, избавившись от своего страха и совершенно изумленная новыми ощущениями.
— Верни мне его, — умоляла она с болью в голосе. — Верни мне его. Благочестивая Дева… Даже если еще долго придется страдать… Сделай так, чтобы в конце пути я нашла его! Позволь мне увидеться с ним хоть один раз, чтобы я могла сказать ему, что я люблю его, что никогда не переставала принадлежать только ему и никому другому… никогда никто не сможет занять его место. Сжалься.. сжалься же! Позволь мне найти его, а потом поступишь со мной как хочешь.
Она закрыла лицо ладонями, сразу ставшими мокрыми, и так продолжала молиться за своего ребенка, Сару, плача и подсознательно ожидая ответа на свою горячую мольбу.
И внезапно она услышала:
— Женщина, доверьтесь! Если ваша вера так велика, вам внемлют.
Она подняла голову и увидела доброе лицо монаха в белой длинной сутане, который стоял перед ней, склонив седую голову. Покоем веяло от этой белой фигуры, которую покорная Катрин встретила на коленях, сложив руки, как перед святым явлением.
Монах протянул бледную руку к камню, сверкавшему у золотого платья Девы, но не дотронулся до него.
— Откуда у вас это сказочное украшение?
— Оно принадлежит моему усопшему мужу, главному казначею Бургундии.
— Вы вдова?
— Нет, но человек, за которого я вышла замуж, пораженный проказой, отправился на могилу святого Якова просить об исцелении, и я тоже хочу пойти туда, чтобы найти его.
— Вы уже включены в группу паломников? Вам нужно согласие на исповедание, чтобы быть принятой предводителем паломников. Они отправляются завтра.
— Я знаю… Но я только что прибыла. Как вы думаете, отец мой, не опоздала ли я?
Добрая улыбка осенила лицо седого монаха.
— Вы очень желаете отправиться с ними?
— Больше всего на свете.
— Тогда пойдемте, я вам дам записку к настоятелю монастыря.
— А есть ли у вас возможность включить меня в группу так поздно? — К Богу можно идти в любой час. Пойдемте со мной, дочь моя. Я — Гийом де Шалансон, епископ этого города.
Обнадеженная Катрин с радостью в сердце последовала за белой фигурой прелата.
Покидая церковь, Катрин летела как на крыльях. У нее создалось впечатление, что теперь все уладится, что ее надежды осуществятся и не будет ничего невозможного. Нужно только не терять мужества, а у нее мужества хватало.
У входа в Отель Дье Катрин встретила брата Осеба, поджидавшего ее, сидя на камне и перебирая четки. Увидев Катрин, он посмотрел на нее с несчастным видом.
— Мадам Катрин, в спальнях нет мест. Паломники спят во дворе, но я не мог найти даже соломенного матраца.
Я-то всегда могу найти пристанище в монастыре. А как быть с вами?
— Со мной? Это не важно. Я посплю во дворе. Кстати, брат Осеб, пришло время сказать вам правду. Я не возвращаюсь в Монсальви. Завтра вместе с другими паломниками я ухожу в Компостелу… Теперь мне ничто не мешает так поступить. Но я хочу попросить у вас прощения за беспокойство, которое я вам причинила. Сеньор аббат…
Широкая улыбка появилась на круглом лице монаха. Из своей сутаны он вытащил свернутый пергамент и протянул его Катрин.
— Наш многоуважаемый отец аббат, — изрек он, — поручил мне передать вам это, мадам Катрин. Но я не должен был вручать вам этот пергамент до того времени, пока вы не исполнили своей воли. Теперь все в порядке? Не так ли?»
— Да это так.
— Вот, возьмите.
Дрожащей рукой Катрин взяла свиток, взломала печать и развернула его. Там было всего несколько слов, но, прочитав их, она пришла в восторг: «Идите с миром, и да хранит вас Господь. Я позабочусь о ребенке и Монсальви».
Она бросила счастливый взгляд на брата-портье. В порыве радости поцеловала подпись на письме и положила его в свой кошель, а затем протянула руку своему спутнику.
— Здесь мы и расстанемся. Возвращайтесь в Монсальви, брат Осеб, и передайте аббату, что мне стыдно за недоверие к нему, и мою благодарность. Верните ему мулов, мне они больше не нужны. Я пойду пешком, как и все остальные.
Паломников было около полусотни, мужчин и женщин, собравшихся из Оверни, Франш-Конте и даже из Германии. Среди новых спутников Катрин присутствовала на Большой Пасхальной мессе. Она видела, как всего в нескольких шагах от нее прошел к высокому трону, стоявшему на хорах, Карл VII. Рядом с ним шествовал Артур де Ришмон. Коннетабль Франции в этот пасхальный день вновь занял официально свой пост. В его огромных руках блестела большая голубая шпага, украшенная золотыми лилиями. Она увидела также королеву Марию, а среди людей Ришмона разглядела тонкий силуэт Тристана Эрмита… Тристан, ее последний друг. Как ей хотелось выйти из молчаливых рядов и бежать к нему… Как было бы приятно услышать радостное восклицание и вспомнить прошлое.
Но она сдержала свой порыв. Нет… она больше не принадлежала этому блестящему, яркому и беспечному миру.
Между ней и епископом в белых одеяниях, служившим сейчас мессу, существовала вчерашняя договоренность, и барьер, отделявший ее от двора, к которому она еще принадлежала, не мог быть опрокинут.
Кто мог признать в этой женщине графиню де Монсальви, прекрасную вдову из Шинона, перед которой на коленях стоял Пьер де Брезе? На ней было платье из грубой шерстяной ткани, под ним — тонкая льняная рубашка, прочные башмаки, большая накидка, укрывающая от ветра и дождя, косынка с нагрудником из тонкой ткани облегала ее лицо, прикрытое полями большой черной войлочной шляпы, украшенной оловянной ракушкой. В кошеле, подвешенном на поясе, лежали деньги и кинжал Арно, бывший ей верным спутником в трудные дни опасного прошлого. И, наконец, в правой руке она держала отличительный знак всех паломников — знаменитый колокольчик, в левой — посох с привязанной к нему фляжкой… Нет, никто не мог узнать ее в этом одеянии, и она радовалась этому. Она была одним из паломников среди десятков других…
Церемония подходила к концу. Епископ пожелал доброго пути всем, кто отправлялся в дальние края. Теперь он освящал колокольчики, поднятые единым движением вверх. Священники с большим крестом, которые должны были возглавить процессию до городских ворот, уже были наготове. Катрин, посмотрев в последний раз на хоры, окинула взглядом короля, коннетабля и блестящую свиту, охраняемую гвардейцами. Они отходили в ее воображении в туманное прошлое. Высоко над этим действом сверкал проклятый бриллиант Гарэна, закрепленный на широкой ленте, венчавшей маленькую фигуру Святой Девы.
Открылись ворота, и стало видно бледно-голубое небо, по которому бежали тучки… На пороге церкви Катрин вздохнула всей грудью. Ей чудилось, что ворота собора вели в бесконечность, к надежде, питающей весь мир.
Позади священников и монахов шествовали с радостными криками вниз по маленькой улочке паломники. Возглавлявший колонну здоровенный мужчина с горящими глазами затянул старую походную песню, которая так часто поддерживала силы уставших путников во время долгих переходов. Это была простенькая песенка:
Она пробегала над колонной, как пламя. Катрин подхватила песню. На сердце было легко, в душе покой, она чувствовала в себе прилив сил. В оставшемся позади городе вовсю звонили колокола. Их победный звон, заглушал печальные воспоминания о колокольном звоне в Карлате, так долго звучавшем в ее сердце.
Катрин обрела ту святую веру, что вела крестоносцев на покорение Святой земли. Она была уверена, что найдет Арно, пусть даже ей придется идти на край света и умереть там вместе с ним.
В конце подъема на краю плато паломников встретил сильный, пронизывающий ветер с дождем. Катрин опустила голову и, опираясь на посох, шла против ветра. Не желая сдаваться, она пела изо всех сил. Ветер дул с юга. Прежде чем встретиться с ней, он пролетел над незнакомыми землями, в которые она направлялась, чтобы в конце концов найти свою потерянную любовь… Этот ветер был ее союзником…