Никита подъехал чуть раньше семи. Я собиралась и все время выглядывала в окно. С моего пятнадцатого этажа был хорошо виден его красный «пассат». Никита вышел из машины, держа обеими руками объемный бумажный сверток. Что бы это могло быть, подумала я, и заметалась по комнате, убирая разбросанные по дому вещи. Привести себя в порядок я уже успела, но вокруг лежащая территория напоминала последствия веселого весеннего урагана. Смятые и скомканные разноцветные тряпочки лежали в самых неподходящих местах. Я сгребла их в одну кучу и засунула в шкаф. Тут же прозвенел звонок, и я побежала открывать дверь.
Никита стоял на пороге, прижимая к себе что-то завернутое в красивую оберточную бумагу.
— Здравствуйте, Маша, — строго сказал он и, склонив голову набок, трижды сурово подняв и опустив брови, неожиданно улыбнулся.
Я вылетела в коридор и бросилась ему на шею.
— Здравствуй, Никита, я так по тебе соскучилась, — завопила я.
Юлька за такое приветствие поставила бы мне твердую бескомпромиссную единицу. Но мне было не до Юльки.
Никита, видимо, тоже растерялся. Но ему ничего не оставалось делать, как схватить меня в охапку и прижать к себе. Содержимое его пакета тут же вывалилось на пол. Я посмотрела вниз и увидела разлетающиеся в разные стороны длинные весенние огурцы. Их было штук, наверное, тридцать, спелых и колючих, а на макушке у каждого красовался роскошный желтый цветок.
— Что ты наделала, глупая! — закричал Никита. — Я составлял тебе этот букет весь день, огурчик к огурчику, листик к листику, цветочек к цветочку… Было так красиво.
— Никита, ты с ума сошел, — засмеялась я, — твой букет ни в одну мою вазу не поместится.
— Тогда мы его просто сожрем. Видишь, какой я хозяйственный.
Мы ползали по полу, собирали огурцы и хохотали. Рук не хватало, Никита снял свою куртку, и мы стали складывать огурцы в нее.
— Ну, кажется, все, — сказал он с облегчением, — где крошить прикажете?
— Идем на кухню, — предложила я.
— Кто бы сомневался, — снова засмеялся Никита.
На кухне, к счастью, у меня всегда идеальный порядок. Бабушкина наука не пропала даром. У девушки все должно скрипеть от чистоты — и лицо, и одежда, и посуда. Спасибо, бабуля, за все.
Никита вывалил огурцы в раковину и принялся их мыть.
— А ты чего стоишь, ничего не делаешь? — прикрикнул он. — У тебя яйца хоть есть?
— Хоть есть.
— А кофе?
— И кофе.
— В зернах или растворимый?
— Растворимый, — виновато ответила я.
— Ну, я так и знал. Ничего нельзя доверить.
— Никита, но я не умею варить кофе, у меня из него всегда какая-то бурда получается.
— Ничего, будем жить вместе, я тебя всему научу.
— А мы будем жить вместе?
— А разве нет? — удивился Никита.
Я ничего не ответила и засуетилась.
— Куда эти яйца дурацкие запропастились?
— Дай мне посудину какую-нибудь, чтобы все это дело сложить.
— А цветы ты куда дел? — спросила я.
— Тут они, в раковине лежат.
— Давай их положим на плоское блюдо, зальем красиво водой, и у нас получится заросший желтыми лилиями колхозный пруд.
— Почему колхозный-то, а не дворцовый, например?
— Так ведь огурцы же.
— А-а-а, понятно.
И мы снова засмеялись.
Странное дело, подумала я, мы все время смеемся. Я всегда считала себя довольно скучной особой. Флегмой нераскачанной. А с Никитой мне почти всегда смешно. Нельзя столько смеяться, а то скоро плакать придется. Закон компенсации в действии. Но этот закон работает только на строго отведенной территории, в пределах Российской Федерации и ее бывших колоний. Почему-то Америка, в которой все всегда улыбаются, живет и радуется и процветает всем назло. А может быть, они улыбаются не всегда искренне, больше автоматически, и бед у них не меньше, чем у нас?
Я включила плиту и поставила на нее сковородку.
— А лук у тебя есть? — закончил с огурцами Никита.
— Не знаю, надо посмотреть.
— Какая ты бесхозная.
— Бесхозная — это никому не нужная, что ли?
— Нехозяйственная, я хотел сказать. А как сказал поэт, «домашний уют на кухне куют».
— Я-то думала, совсем в другом месте.
— А про другое место во второй серии. Вторая серия называется «Домашний уют в постели куют».
— А как называется третья серия?
— Поэт пока еще не придумал. Но ковать можно и в машине на заднем сиденье, и в подъезде, прислонившись к батарее, и в чистом поле среди васильков, ну и так далее… Я так думаю.
— И много ты наковал?
— Насчет уюта не знаю. Но сын у меня получился классный. А еще мне дочку надо.
— Зачем?
— Как зачем? — вытаращил глаза Никита. — Чтоб была. И как поется в популярной песне, «и пока силен мой молот — наковальня звонко плачет».
Я нашла лук и протянула его Никите.
— Мне не надо, — отказался он. — Теперь ты его мелко-мелко режешь и кладешь на сковородку.
— Почему я режу, а не ты? Я же уревусь вся, а у меня глаза накрашенные.
— Ладно, так и быть. Тогда ты взбиваешь яйца.
— Как ты угадал? Взбивать яйца — мое любимое занятие.
— Чувствуешь, какая у нас с тобой во всем гармония, — обрадовался Никита, — просто загляденье.
Я взбила яйца и стала смотреть, как Никита режет лук. Все-таки в том, как мужчина это делает, есть что-то завораживающее. Весь процесс приготовления пищи превращается в некий эротический ритуал, необычный, захватывающий и очень красивый. Сильные мужские руки летают над столом, как две большие птицы, и хочется, чтобы это зрелище было бесконечным и ни на минуту не прекращалось. Никита управлялся с ножом как профессиональный повар, и я не могла оторвать от него глаз.
— Ё-ё-ё, — закричал он, — дай скорее полотенце, чтобы смахнуть скупую мужскую слезу.
Я очнулась, схватила полотенце и дала его Никите.
— Что бы я без тебя делал, не представляю, — сказал он и, встав на колени, уткнулся в мой живот.
— Это я не представляю, что бы я без тебя делала.
Я взяла его голову в ладони и тоже опустилась перед ним на колени. Мы стояли так, тесно прижавшись друг к другу. Лук на сковородке предательски шкворчал. Не обращая на него внимания, мы стали быстро и слаженно раздеваться, а потом я опять куда-то провалилась, и опомнилась только тогда, когда над моей головой повисло черное безобразно воняющее облако.
Оказывается, в этот вечер мы должны были пойти в кино. Но кина не получилось, кинщик нас не дождался, а Никита остался у меня до утра.