– Мать не мать, а ты бы помолчал… Мы ничего не делали!
– Ребята, вы влипли… – женщина поднялась, стараясь ничего не касаться. Она поглядела на него с презрением. Джон сообразил, что проблема серьёзнее, чем ему представлялось. Что его снова обставили!
– Останься, Лин, выпьешь…
– Нет… – она ожесточённо затрясла головой, удаляясь к двери. – Нет, может быть, денька через два… потом, Джонни.
– А партию в карты? Покер на деньги? Том поделится сбережениями!.. – крикнул он, чувствуя, что дело принимает безнадёжный оборот. Линда обращалась с ними, как с зачумлёнными.
– Потом. Вам бы сейчас на дно залечь не мешало…
– Ты совсем охренел! Нам сейчас только светиться, как рождественская ёлка!.. молчал бы ты и не чистил свои шмотки, она бы и сейчас ничего не знала…
– Что ты тупишь – не знала? Она же с нами новостями зашла поделиться. Копы нас ищут! С мигалками, знаешь, и пушками! Всё просто клёво!.. Эта тварь нас заложила! – Том насупился. Ему тоже не нравилась перспектива тюремного заключения. Джон сел, составив колени вместе и обхватив их руками. Он размышлял, что случалось довольно-таки редко. Он выдумывал стратегию. Когда зазвонил телефон, оба молодых человека подпрыгнули от неожиданности.
– Алло! Да… да, сэр. Извините, я вас не узнал. Это Джон Лоттер… – он нагнулся с трубкой к журнальному столику, путаясь в проводах. – Я… мы должны явиться в участок? Завтра утром? Отлично… мы будем, конечно же. Мы же стопроцентные американцы, сэр. Хорошо, больше шутить не буду… До свидания.
– Нас засекли. Подозрения снимут только после того, как выяснят, что мы не виноваты.
– С таким же успехом ты станешь девственником.
– Или не я. Может же исчезнуть предъявитель жалобы? Пострадавший? Руки в ноги… принимайся-ка за работу, у нас мало времени… – буркнул вожак, допивая пиво. По вкусу оно было, как вода. Он грязно выругался и пнул ногой стул. У того отвалилась ножка. Парни замолчали. И их тишина не предвещала ничего хорошего…
– Можно, я посижу с тобой?
– Ты меня ненавидишь? – первый раз в жизни сердце билось по всем углам озябшей груди, язык отказывался повиноваться.
– Можно я спрошу? – он склонился в кивке. Лана протянула руку и сначала робко, а потом смелее притянула к себе – эту непутёвую голову, его знакомое лицо, на котором так неловко кривились искусанные губы… Боже мой. Бедный… – Каким ты был? До всего этого?
– Сначала…- интонация была не то удивлённой, не то смертельно усталой. Как хорошо, что он её не гонит… – Ну… как ты, наверное.
– Девушкой? – а, чёрт, ведь говорила себе – не подсказывай, не лезь в душу, тебе никакого дела нет до его первой жизни!!! Вот и сейчас хрупкие плечи напряглись… словно тогда, когда она увидела его за решёткой, в кутузке… Как нервно побелели костяшки на сжатых вокруг железных прутьев кулаках… и как он ждал её. Если бы всё вернуть, если бы пойти за ним, в ту ночь… а не сейчас – двое суток спустя, нянчить.
– Да… пожалуй, нечто вроде того. Девушкой. Потом… стал, как парень-девушка, да вот таким уродом и остался. Врачи это как-то длинно и нудно называют. Жуть, верно? – он искал защиты, как её порою ищет бездомный щенок в ливневую летнюю ночь, поскуливая у порога. Она всегда подбирала щенков… эдакие тёплые комочки влажного меха, пахнущие молоком… кожаные брюшки… Лана улыбнулась в ответ на неловкую шутку, целуя его в волосы. А её приятели в детстве облизывали зеркало в прихожей, и вечно пьяная мамаша старалась непременно попасть в них измочаленной диванной подушкой… Чёрт. Да на его свитере дырок полно…
– Расскажи мне, что с тобой такое? – никогда не спрашивали его так интимно и осторожно. Кажется, она имела в виду не его здоровье.
– Ничего… вроде как…
– Ничего – это хуже, чем что-то. Вот именно… – Лана подвинулась ближе, прислоняясь спиной к стене и чувствуя, как тёплая тяжесть на коленях перемещается. Надо же… он всё-таки ей верит… так уютно умостился, чуть шмыгая носом. Верь мне, верь, я разрешаю и хочу этого… Я больше не буду тебя ни о чём спрашивать, ну прости меня, прости … Остался только этот несчастный, дрожащий в старом обветшавшем сарае, одинокий и поразительно, всепоглощающе нежный парень… Он был её подарком, в серой и скучной жизни. А кто откажется намотать на палец далёкие огоньки сияющих гирлянд, щиплющие раскрасневшиеся щёки своим чарующим светом наравне с зимним морозом… Ёлочные игрушки и серебряные нити, засыпающие голову, едва пробьют часы… скромный праздник и бедный стол… комок в горле и желание нового, необычного… подарок под тонким слоем хвои. Сколько же колючих иголочек она вымела из праздничного уголка на этот раз, чтобы найти его … Странно… Сейчас хотелось одного – сидеть и гладить любимого парня по голове – да большинство из её знакомых расхохотались бы, узнав, что они сейчас делают. Вместо того, чтобы. Ну, они бы всё равно ничего не поняли…
– Ой, ну до чего ты смешной… глупый… Кейт больше меня не прикрывает, родственники обозвали лесбиянкой… мне больше некуда податься. Получается так.
– И всё из-за меня?
– Поэтому и глупый… – Лана наморщила лоб. – До чего ты хорошенький…
– Ты так говоришь, потому что я тебе нравлюсь…
– Почти… Ты думал, что я не приеду?
– Я рассчитывал. – неожиданно сердито буркнул он, отворачиваясь. Она едва сдерживала дрожь, шаря и наугад обнаруживая его руку. Тонкие, длинные пальцы, совсем уж не мальчишеские… и такие ласковые!!!
– Почему?
– Тебе опасно здесь быть.
– Не меньше, чем тебе. А ты ещё тут торчишь… живёшь. – она сглотнула, подавляя рванувшиеся вверх по горлу слова. – Мне давно уже сон снится… я… ну, будто я стою с тобой на большом шоссе. На хайвее. Вокруг колышущиеся огни, ты мне ещё сказал, что они похожи на парное молоко. И мы… представляешь, совершенно одни, вместе. И всё у нас получается. Мне так нравится этот сон. Даже после случившегося. Я… и ещё я на самом деле хочу поехать с тобой в Мемфис.
– Ты пойми меня… Я ведь никогда не был в Мемфисе. И нигде не был дальше Линкольна… до тех пор, пока до вас не добрался. Семьдесят две мили, я по вывескам считал… – слова лились, быстрые, нервные, дрожащие. Он не знал, что с ним, и что заставляет его говорить – мешая радость с горем, а смех – с крохами храбрости. Он так скучал без неё, не зная, что принесёт ему откровенность. Только вот последние фразы он договаривал под аккомпанемент лихорадочных поцелуев, которыми она покрывала начинающие теплеть щёки, и ласку двух раскрытых ладоней, принявших в себя его виски, скулы, острый подбородок. – Я… у меня и нет никого, если подумать. Папа умер давно, я не родился ещё. И сестры нет никакой, модели в Голливуде… есть, вернее – но она вместе с нами ютилась, в трейлере, пока замуж не вышла. Тэмми…
– Плевать… – поцелуй. Короткий всхлип. Она искала его губы, как будто от касания к ним зависела сейчас её жизнь… – Плевать, ты всё равно мой красавчик… всё равно.
– Но…
– Кошмар. Что делать? Как же теперь наш классный секс?
– Я думаю, мы во всём разберёмся…
– Слушай. – Брэндон приподнялся на локте, сражённый догадкой. Истоме места не было. – Поедем со мной в Линкольн! Ты… Господи, да у меня никого, кроме тебя, нету. Я только ради тебя здесь торчал, и думал, что всё хорошо будет, а – видишь… Поедем! У тебя прекрасный голос… всё устроится. Я тебя со своей мамой познакомлю, она тебя любить будет, и с двоюродным братом Лонни – мировой парень… он бывает заразой, но! – я люблю тебя !!!
– Когда едем?
– Сегодня вечером.
– Тогда мне надо собрать вещи… – коротко улыбнулась она.
– А мне уже и собирать нечего…
– Я скоро вернусь…
– Лана?
– Чёрт возьми… Брэндон!..
– Ты меня испугал.
– Извини, котёнок. Я не утерпел.
– Вижу… чего ради ты пешком добирался из Гумбольдта? Автобусы ведь не ходят, я проверяла… сама на частнике приехала.
– С ума сошла, с какими-то бугаями водиться ради того, чтобы домой попасть… Мне так захотелось. Лана, я не готов расстаться с твоим милым личиком…
– Вот и забирай его себе… – она минуту подумала и аккуратно сложила джинсы. – Зачем ты пришёл? Если моя мать тебя увидит, тут такое начнётся!
– Я вот что подумал… – он ногтём попробовал отскрести пятнышко на свитере. – Давай поедем прямо сейчас? Знаю, в Фоллз-сити попутки не ходят, но мы можем добраться до шоссе… и… лихости нам не занимать, а, детка? Всё, как ты мечтала. Только ты и я – на хайвее…