Когда я в очередной раз проснулась, была ночь. Рядом сидела Фрида. Она рассматривала меня с таким лицом, будто видела какого-нибудь бомжа, захлебнувшегося в собственной рвоте. Обнаружив, что я уже не сплю, она отскочила в другой угол палаты. Я не преувеличиваю: Фрида выглядела так, будто у нее поехала крыша.
— Ты чего? — спросила я. Мой голос до сих пор звучал непривычно: такой, знаете ли, пискляво-детский тембр. — У меня что-то на лице?
Я провела руками по лицу, но ничего, кроме идеально гладкой кожи, не обнаружила. Странно. После месяца в больнице моя внешность существенно улучшилась. Причем совершенно безболезненно. Просто чудо какое-то.
— Фрида… — начала я и осеклась. Что же у меня с голосом? Видимо, все дело в том, что я целую вечность ничего не пила. Так и помереть можно. Теперь ясно, нужно просто смочить горло. — Воды дашь?
— В-воды? — начала заикаться Фрида. — Тебе п-при-нести воды?
— Ну да, — ответила я, пытаясь сесть.
Ну вот! Электроника начала громко сигналить. Кроме того, провода, которыми я была буквально опутана, тянули обратно на подушку. И что самое странное: стоило приподнять голову, как я тут же почувствовала пульсирующую боль.
— Тебе, наверное, еще рано садиться, — пролепетала испуганная Фрида.
— Судя по всему, да. — Я нащупала на лбу один из датчиков, приклеенных пластырем. А что, если воспользоваться моими новыми накладными ногтями и отодрать датчик вместе с пластырем? Никакого писка. Интересно.
— Ты зря это делаешь, — проговорила Фрида, глядя на меня расширенными от ужаса глазами.
— Да ладно, ничего не будет, — заверила я, продолжая отковыривать датчики. На самом деле я не имела ни малейшего представления, что вообще будет или не будет. Зачем мне эта опостылевшая паутина из проводов, ведь я себя нормально чувствую? (Если не считать пульсирующей боли, прострелившей голову при попытке сесть, и странного тембра голоса.)
— Ну так как насчет воды? Кстати, тебе не кажется, что у меня что-то не то с голосом?
Фрида стояла как вкопанная; казалось, она вот-вот разревется. Я заметила, что она впервые в жизни не сделала укладку. Всклокоченные волосы падали на бледное заплаканное лицо. Никакой косметики. Вместо привычной ультрамодной среди подростков одежды — старый мамин свитер и самые невзрачные джинсы. Все это, наряду с розами Габриеля, изрядно поникшими, но совершенно реальными, и загадочным визитом Лулу Коллинз, начинало меня не на шутку беспокоить. Сколько я ее помню, Фрида всегда тщательно следила за своей внешностью. Какие она закатывала истерики, если, не дай бог, обнаруживала прыщик на лице! Фрида запросто могла перевести всю тушь для ресниц в доме. А теперь стоит передо мной — краше в гроб кладут.
— Да что с тобой? — удивилась я. — Узнала, что звездой поп-музыки можно стать только за взятку? В чем, кстати, лично я не сомневаюсь.
— Я… — Фрида замялась. По ее щеке скатилась самая настоящая слеза. — Я просто никак не могу поверить, что это действительно ты.
С моей сестрой явно что-то происходит. Я всегда говорила, что она проводит слишком много времени перед зеркалом, вместо того чтобы почитать: хотя бы немного, хотя бы комиксы. Нет, тут что-то посерьезнее. Фрида выглядела, как сказала бы Лулу, просто «отстойно».
— Конечно, я, а кто ж еще? — ответила я. Почему-то после моей последней фразы сестра всхлипнула, а потом вообще разрыдалась.
— Боже ты мой, Фрида, что случилось?
— Так, очень хорошо! Ты уже не спишь! — загудел голос из коридора, и мы обе вздрогнули от неожиданности. В палату вошел доктор Холкомб в сопровождении моих родителей.
— Она… она сказала, что хочет пить, — пролепетала Фрида, глядя на меня, как кролик на удава.
— Ну что же, не вижу ничего предосудительного в ее просьбе, — ободряюще заметил доктор Холкомб. — Фрида, попроси, пожалуйста, у медсестер кувшин с водой и стакан.
Воспользовавшись предлогом, она поспешила покинуть палату. Заметив, что я сорвала с себя несколько датчиков, доктор Холкомб укоризненно поцокал языком и аккуратно приклеил их обратно.
— Я очень рад, что ты поправляешься, только давай не будем опережать события, договорились? Тебе еще далеко до полного выздоровления.
— Но я нормально себя чувствую, — возразила я. — Только вот голова побаливает. Совсем чуть-чуть.
— Еще бы, — ответил доктор, снова опутывая меня проводами. — Тебе нужен отдых.
Я взглянула на родителей в надежде на их поддержку. Доктор Холкомб явно преувеличивал. Я себя чувствовала более-менее нормально. Если бы я и вправду болела, мне бы наверняка было гораздо хуже. Увы, мама и папа не разделяли моего оптимизма.
— Слушайся доктора Холкомба, детка, — сказала мама, похлопывая меня по руке. — Он знает, что говорит.
Кто бы сомневался. Однако многое было все-таки непонятно.
— Объясните, пожалуйста, что со мной случилось? Чем я заболела?
— Тебе дают очень сильные лекарства, — проговорил папа фальшиво бодрым тоном. Не потому, что он чему-то радовался, а потому, что его попросили говорить со мной именно таким тоном. Меня не оставляло ощущение какой-то наигранности.
— Да-да, — не менее радостно закивал доктор Холкомб. — Причем мы планируем отменить некоторые препараты. В ближайшее время.
Так вот в чем дело. Меня накачали какой-то дрянью. Теперь все ясно. Я и сама начинала это подозревать, понимая, что не зря меня постоянно клонит в сон, не говоря уже о странных галлюцинациях.
Взглянув на подоконник, я убедилась в том, что кое-какие события все же не были плодом моего воспаленного воображения. Заметив, что розы сильно увяли, я захотела прояснить еще один момент.
— Неужели так долго? — вырвалось у меня.
— Ты об отмене курса лекарств? Ну, прямо сейчас мне трудно что-либо прогнозировать, — начал доктор Холкомб, проверяя показания приборов в изголовье кровати.
— Нет, — перебила я. — Сколько я тут торчу? Много уроков пропустила?
— Эм, не переживай, — вмешался папа деланно веселым тоном. — Мы уже договорились с учителями.
Родители говорили с учителями? Они ходили в школу? Ничего себе! Ну почему нельзя сделать так, чтобы именно это было галлюцинацией, а не Лулу Коллинз, которая вообразила, что она моя лучшая подруга?
— Мне нужно знать, — повторила я слегка дрожащим голосом, — сколько я тут?
— Совсем недолго, — ответил доктор Холкомб. — Всего-то чуть больше месяца.
— Что?! — Я рывком села в кровати, но, как и в прошлый раз, вся электроника яростно запищала. Особенно неистовствовал кардиомонитор, сигнализируя о моем бешеном сердцебиении. Еще бы! При одной мысли о том, сколько придется наверстывать, у меня чуть инфаркт не случился. Я почувствовала головокружение, которое уже не имело никакого отношения к горам домашних заданий.
В этот момент вошла Фрида с водой. Услышав громкие предупредительные сигналы мониторов, она застыла в полной уверенности, что у меня какой-то приступ.
— А что, а что… — заикаясь от волнения, начала Фрида.
— Ничего не случилось, — ответила мама, ласково помогая мне снова улечься на подушку. — Эм, ложись, пожалуйста. Школа сейчас не самое важное на свете.
Она что, смеется надо мной? Что может быть важнее школы?
— Мам, я же отстану! — паниковала я. — Меня оставят на второй год.
— Не оставят, — ответила мама. — Эм, успокойся. Доктор, как вы думаете, может, ей стоит что-то дать?
— Ну уж нет! Я не желаю, чтобы меня снова вырубили! — взорвалась я. — Принесите мой ноутбук! Пусть кто-нибудь заберет его из дома, чтобы я могла заниматься. Здесь есть Интернет?
— Вот развоевалась-то, — рассмеялся доктор Холкомб. — Не забывай, дружочек: тише едешь — дальше будешь. Фрида, неси-ка сюда воду.
— В-вот. — Глядя на меня, как на инопланетное существо, сестренка дрожащей рукой протянула стакан воды.
Принимая стакан, я снова обратили внимание на свои потрясающие ногти, которые. Фрида налепила поверх моих обгрызенных.
— Спасибо тебе, и за маникюр тоже, — поблагодарила я.
— Какой маникюр? Это не я, — сказала Фрида срывающимся голосом.
— Да? Странно, — задумчиво проговорила я.
Садиться мне не разрешали, а лежа пить было неудобно. В итоге я облилась, и холодная струйка побежала по подбородку на шею и ворот больничной рубашки.
— Черт! — окончательно разозлилась я.
— Тихо, тихо, — успокаивал доктор Холкомб, вытирая меня своим носовым платком. — Вот об этом я тебе и говорил: тише едешь — дальше будешь. Никуда твоя школа не убежит. Попробуем еще разок?
Мне до смерти хотелось пить. Я кивнула. На этот раз помогала мама. Наконец-то самая прохладная, самая вкусная на свете вода полилась ко мне в рот, а не на подушку.
— Совсем другое дело, — одобрил доктор Холкомб. — А поесть не хочешь?
При одном только упоминании еды желудок требовательно заурчал. Я кивнула в ответ, а доктор Холкомб улыбнулся с довольным видом.
— Фрида, ты не спустишься в буфет? Выбери там что-нибудь такое, что любит твоя сестра. Эмерсон, что тебе принести?
— Я знаю, — сказала мама, слегка морща нос, как всегда перед тем, как произнести что-нибудь казавшееся ей забавным. — Мороженое. Да, Эм?
— С кусочками шоколадного печенья, — добавил папа уже нормальным, а не слащавым голосом.
— Принести? — поинтересовалась Фрида.
Странное дело, совсем не хочется…
— Конечно, принеси. — Я просто обожала мороженое с шоколадным печеньем. По крайней мере, до сегодняшнего дня.
Впрочем, именно мое согласие съесть мороженое заставило Фриду наконец-то улыбнуться. На ее губах заиграла робкая, но все же улыбка.
— Я мигом! — крикнула она, выбегая из палаты.
Очень и очень подозрительно. Чтобы Фрида с радостью согласилась сбегать за едой для меня, да еще и с доставкой прямо в кровать? Ее услужливость говорила гораздо больше о моем состоянии, чем папин фальшиво бодрый тон и мамины слезы вместе взятые.
— Так что стряслось? — спросила я, убедившись, что Фрида достаточно далеко. — Как я сюда попала? Наверное, какая-нибудь авария в метро?
Мама нахмурилась:
— Ты что, ничего не помнишь? Поход в «Старк», например?
Поход в «Старк»? Габриель тоже говорил про открытие «Старка». Что-то смутно знакомое было в этих словах, но что именно? Я никак не могла вытащить эти воспоминания из глубин памяти.
— Давайте не будем спешить, — вмешался доктор Холкомб. — Сейчас твоя главная задача — поправляться.
— Знаю, — произнесла я, — но ведь прошел целый месяц. Я была в коме?
— Само, так сказать, происшествие не повлекло за собой кому, — осторожно заметила мама. — Доктор Холкомб погрузил тебя в медикаментозную кому, чтобы облегчить процесс выздоровления. Последние несколько дней он шаг за шагом выводил тебя из этого состояния, чтобы посмотреть, как идут дела.
— Так, ясно. А теперь скажите, пожалуйста, где именно у меня травма? Я чувствую себя совершенно нормально, только голова немного беспокоит. И с голосом что-то произошло: слышите, как странно звучит?
Родители вопросительно посмотрели на доктора Холкомба, который ответил так:
— Видишь ли, Эмерсон, честно говоря, тебя доставили в критическом состоянии. Нам удалось спасти твою жизнь только благодаря применению особой разработанной нами технологии. В противном случае исход был бы, увы, летальным.
— Но ведь я жива…
— Конечно, потому что операция прошла успешно, — объяснил папа.
— Не то слово! — оживился доктор, сверкнув глазами из-под очков. — Темпы твоего выздоровления превзошли самые оптимистические прогнозы. Никто не предполагал, что ты так скоро сможешь разговаривать, а восстановления моторных навыков мы ожидали вообще не раньше, чем через несколько дней, а то и недель. Когда речь идет о сложнейших операциях, нет никаких гарантий.
— Вот почему так важно, чтобы ты слушалась врачей и медсестер, — вставил папа.
— Начнем с того, что датчики срывать нельзя, — сказал доктор Холкомб, подсоединяя очередной провод к моему виску.
— И никаких домашних заданий, — отрезала мама. Она взяла себя в руки и даже попыталась улыбнуться. — Ты меня поняла? Сейчас твоя основная задача — поправляться. А со школой мы разберемся.
— Хорошо. — Я всматривалась в лица родителей, стараясь понять, что происходит на самом деле. Я уже не маленькая! Кого они хотят обмануть? Почему никто не желает говорить правду? — Меня держат тут целый месяц. Можно я хотя бы позвоню Кристоферу и узнаю, как дела в школе? Он, наверное, беспокоится.
Однако никто моей речью особенно не впечатлился и за телефоном не побежал. Вместо этого все стали советовать мне отдохнуть, уверять, что с Кристофером все в порядке и что ноутбук будет в ближайшее время. Доктор Холкомб распорядился, чтобы меня отключили от некоторых самых противных проводов. Причем, как оказалось, далеко не все они держались на пластыре — некоторые заканчивались иголками, которые были воткнуты мне под кожу! Какое же счастье — избавиться от всех этих иголок, да еще от датчиков, которые начинали истерически пищать, стоило мне шевельнуться.
К тому времени, когда Фрида вернулась из буфета, со мной обращались почти как с нормальным человеком.
— Держи, — сказала Фрида, протягивая поднос, на котором стоял стаканчик с мороженым, украшенным толстым слоем карамели, взбитых сливок и орешков. Рядом лежало огромное шоколадное печенье — обычно я съедала таких по четыре-пять штук в день, если, конечно, денег хватало. Теперь меня замутило при одном лишь виде приторного десерта. Странно, я всегда обожала сладкое…
Все выстроились в ряд перед кроватью: мама, папа, Фрида, доктор Холкомб, три медсестры, дежурный из галлюцинации (никогда не поверю, что Лулу Коллинз действительно навещала меня, да еще и с собачкой Никки Ховард). Что мне оставалось? Пришлось взять ложку и зачерпнуть мороженого. Затем я аккуратно (чтобы не получилось как тогда с водой) поднесла ее к губам и положила в рот.
— М-м-м-м! — восторженно замычала я.
В этот момент все одновременно выдохнули. Послышался смех. Дежурный воскликнул: «Дай пять!» — и они с медсестрой хлопнули друг друга по ладоням. А я стала срочно запивать водой только что проглоченную гадость. Боже, какой жир! Нет, тут точно что-то не так. С каких пор я возненавидела мороженое? Что со мной сотворили врачи? Слава богу, никто ничего не заметил. Все выходили из палаты, оживленно болтая о том, как здорово, что я быстро пошла на поправку.
Все это, конечно, замечательно, только вот хорошо бы еще знать, от чего именно я выздоравливаю? Чем я болела? Что именно у меня повреждено? И что за операцию мне сделали? В одном доктор Холкомб прав: кое-что действительно изменилось по сравнению с тем, как было до больницы. И дело не только в том, что я внезапно разлюбила мороженое. Это все мелочи. Самое поразительное, что даже мои родные вели себя так, словно совсем не знали меня. Как если бы (только не подумайте, что у меня поехала крыша) я превратилась в кого-то другого.